последователей враждующих религий: язычники с жаром утверждали, что
воскресение Христово является фальшивой подделкой под воскресение Аттиса,
а христиане с такой же горячностью доказывали. что дьявольской подделкой
является как раз воскресение Аттиса. Верх в этих непристойных, на взгляд
поверхностного наблюдателя, препирательствах брали язычники,
доказывавшие, что их бог, как более старший по возрасту, является не копией,
а оригиналом, потому что оригинал обычно старше копии. Но христиане легко
отражали этот аргумент. Пусть Христос, утверждали они, бог младший по
времени, но на самом деле он старший, так как в этом случае Сатана
превзошел в коварстве себя самого и обратил ход природы вспять.
Эти совпадения христианских и языческих праздников, если взять их в целом,
слишком многочисленны, чтобы быть делом случая. Они свидетельствуют о
компромиссе, который церковь в час своего торжества вынуждена была
заключить с соперничающими культами, побежденными, но не утратившими
своего влияния на умы. Непреклонный фанатизм ранних проповедников
христианства, их горячее осуждение язычества уступили место политике более
гибкой и терпимой, всепрощающей благотворительности трезвых церковных
иерархов, отдававших себе полный отчет в том, что христианство, если оно
желает завоевать мир, должно ослабить слишком жесткие догматы основателя,
приоткрыв тем самым ворота, ведущие к спасению. В этом отношении между
историей христианства и историей буддизма существует любопытная
параллель.
Обе религиозные системы в своих истоках были прежде всего этическими
реформами, плодами благородного рвения, возвышенных устремлений и
сострадательной чуткости основателей, прекрасных душ, которые изредка как
бы нисходят на землю из лучшего мира, для того чтобы поддержать и
направить нас, слабых, заблуждающихся смертных. Оба проповедовали
добродетель как средство достижения того, что представлялось им высшей
целью жизни (спасения души), хотя один искал спасения в вечном блаженстве,
а другой – в окончательном освобождении от страдания и слиянии с высшим
началом. Но проповедуемые ими идеалы с их непреклонной ориентацией на
личную святость находились в слишком резком противоречии не только со
слабостью человеческой природы, но и с врожденными инстинктами людей,
вследствие чего их воплощение в жизнь могло быть уделом не более чем кучки
учеников, порвавших все связи с семьей и обществом и работающих над своим
личным спасением в тихом монастырском уединении. Для того, чтобы эти