Фрезер Дж.Дж. Золотая ветвь

Подождите немного. Документ загружается.

приписывали небрежности в исполнении необходимых искупительных

обрядов за неосторожное прикосновение к вождю или принадлежащим ему

предметам. В силу этого они периодически подвергали себя обрядовому

очищению из предосторожности, не будучи уверенными в том, совершили они

нечто такое, что его требует, или нет. Верховный вождь с Тонга не имел права

отказаться участвовать в этом обряде и подставлял свою ногу тому, кто желал к

ней прикоснуться, даже если обращались к нему в неподходящее время.

Нередко можно было видеть, как жирный, неуклюжий вождь, который

совершал прогулку, со всех ног убегал с дороги, чтобы избежать назойливого и

не свободного от корысти проявления знаков уважения. Если кому-то

показалось, что он нечаянно взял пищу табуированными руками, он

усаживался перед вождем и, взяв его за ногу, прижимал ее к своему животу,

чтобы находящаяся в желудке пища не причинила ему вреда и не привела к

распуханию и смерти. Итак, золотуха рассматривалась на острове Тонга как

результат принятия пищи табуированными руками. Можно предположить, что

страдающие золотухой лица прибегали к прикосновению к царственной ноге

как к лекарству от болезни. Напрашивается очевидная аналогия с древним

английским обычаем излечивать больных золотухой прикосновением руки

короля. Это позволяет допустить, что своим названием – «королевская

болезнь»-золотуха как у англичан, так и у тонганцев обязана верованию, что ею

заражались (и от нее вылечивались) путем контакта с его королевским

величеством.

В Новой Зеландии страх перед священными особами вождей был столь же

велик, как на островах Тонга. По принципу заражения их духовное могущество,

унаследованное от духов предков, распространялось на все, к чему они

притрагивались, и могло насмерть поразить всякого, кто по оплошности или

недосмотру оказывался на их пути. Однажды, например, случилось так, что

новозеландский вождь высокого ранга и великой святости оставил на обочине

дороги остатки своей пищи. После его ухода подоспел раб, дюжий голодный

малый, увидел оставшуюся еду и, не спросив, съел ее. Не успел он покончить с

обедом, как ему с ужасом сообщили, что съеденная им пища принадлежала

вождю. «Я хорошо знал несчастного преступника. Это был человек

замечательного мужества, покрывший себя славой в межплеменных войнах»,

-рассказывал путешественник, но "как только роковая весть достигла его ушей,

у него начались исключительной силы судороги и спазмы в животе, которые не

прекращались до самой смерти, последовавшей на закате того же дня. Это был

сильный мужчина в самом цвете лет. и, если какой-нибудь

вольнодумец-пакеха (то есть европеец) посмел бы утверждать, что причиной

его смерти была не тапу вождя, которая перешла на него через пищу, его

выслушали бы с чувством презрения к его невежеству и неспособности

понимать очевидные и прямые доказательства". Случай этот не единичный.

Женщина маори, до которой после съедения какого-то фрукта дошло известие,

что этот плод был взят в табуированном месте, воскликнула, что дух вождя, чью

святость она осквернила, поразит ее. Это случилось в полдень, а к двенадцати

часам следующего дня она была мертва. Однажды причиной смерти

нескольких людей явилось огниво вождя, которое тот потерял. Найдя его,

несколько мужчин зажгли с его помощью свои трубки, а узнав, кому оно

принадлежало, умерли от ужаса. И одеяние верховного вождя Новой Зеландии

приносит смерть всякому, кто решится его надеть. Один миссионер был

свидетелем того, как вождь бросил в пропасть шерстяное одеяло, которое

показалось ему слишком тяжелым. На вопрос миссионера, почему он не

оставил одеяло на дереве для какого-нибудь прохожего, тот ответил, что

"именно страх за то, что его кто-то возьмет, заставил его выбросить одеяло в

пропасть. Ведь так как он (вождь) покрывался им, его тапу (то есть духовная

сила, переданная через прикосновение одеялу, а от него – к человеку) убила

бы этого человека". Из тех же соображений вождь маори не станет раздувать

огонь ртом. В противном случае– его священное дыхание сообщило бы

святость огню, которая с него перешла бы на стоящий на огне горшок, с того –

на варящееся в горшке мясо, с него – на человека, съевшего мясо, варившееся

в горшке, который подогревался на огне, раздутом вождем. Так что

отведавший мяса, конечно, умер бы от заражения дыханием вождя,

передавшимся ему через этих посредников.

Итак, у полинезийских народностей, к которым принадлежат маори, суеверие

воздвигло вокруг священных особ вождей барьер одновременно реальный и

воображаемый. Переход через этот барьер влек за собой смерть, как только

преступник узнавал, что он натворил. Роковая сила фантазии, одержимость

суеверными страхами характерна не только для полинезийцев. По всей

вероятности, она присуща всем дикарям. Так, австралийский абориген умрет от

пустяковой царапины, если ему покажется, что оружие, которым она нанесена,

заговорено и наделено, таким образом, магической силой. В этом случае он

просто-напросто ложится, отказывается от пищи и чахнет. Если знахарь у

индейских племен Бразилии предрек скорую смерть тому, кто чем-то его

обидел, «бедняга тут же укладывался в гамак; уверенность в своей близкой

кончине была столь сильна, что он отказывался от еды и питья. Предсказание

служило приговором, который приводила в исполнение вера».

Табу носящих траур. Рассматривая священных вождей и правителей как

существа, наделенные таинственной духовной силой, которая, так сказать,

разряжается при соприкосновении с ними, примитивный человек, естественно,

причисляет их к особо опасным группам лиц и налагает на них те же запреты,

что и на убийц, женщин во время менструаций и других лиц, на которых он

взирает с суеверным ужасом. К примеру, вождям и жрецам в Полинезии не

разрешалось притрагиваться руками к пище, поэтому кормить их обязаны были

другие. Мы знаем, что их посуда, одежда и другие принадлежности не могли

использоваться другими людьми под страхом болезни и смерти. Соблюдения

таких же предосторожностей в первобытных обществах требовали по

отношению к девушкам во время первой менструации, к женщинам после

родов, человекоубийцам, лицам, находящимся в трауре, и всем тем, кто

приходил в соприкосновение с покойником. Остановимся на этом последнем

разряде людей. У маори всякий, кто имел дело с мертвецом – помогал

доставить его на место захоронения или прикасался к костям умершего

человека, – оказывался почти в полной изоляции от окружающих. Он не мог ни

войти в дом, ни вступить в контакт с тем или иным лицом, ни прикоснуться к

какому-либо предмету без того, чтобы не навести на него порчу. Он даже не

мог дотронуться до пищи руками, которые были столь сильно табуированы и

нечисты, что делались бесполезными. Еда ставилась для него на землю, он

должен был садиться или становиться на колени и со сложенными за спиной

руками, как мог, поедать ее. В некоторых случаях его кормление возлагалось

на другого человека: последний старался, протянув руку, делать свое дело так,

чтобы не дотронуться до табуированного. Впрочем, кормящий могильщика в

свою очередь был подчинен массе строгих запретов, почти таких же

обременительных, как те, которые налагались на могильщика. Почти во всяком

большом селении был свой опустившийся бедняк, который добывал себе

скудное пропитание обслуживанием табуированных людей. Одетый в тряпье,

вымазанный с головы до ног красной охрой и дурно пахнущим жиром акулы,

всегда одинокий и молчаливый, обычно старый, измученный и сморщенный,

нередко полоумный, он мог без движения просиживать целые дни в стороне от

дорог и оживленных улиц, глядя потухшими глазами на деловую суету, в

которой он не мог принять участия. Дважды в день бросали ему как милостыню

скудную пищу, и он ел ее, как только мог, без помощи рук. А ночью, обмотав

вокруг тела засаленные лохмотья, он вползал в жалкое логовище из листьев и

хлама. Там он, грязный, голодный и озябший, в прерываемой мучительными

сновидениями дреме проводил жалкую ночь, преддверие грядущего жалкого

дня. Таково было единственное человеческое существо, которому на

расстояние протянутой руки разрешалось приближаться к тому, кто отдавал

умершему последний долг уважения и дружбы. А когда срок изоляции

подходил к концу и могильщик готов был вновь вернуться к своим

соплеменникам, посуда, которой он пользовался в заточении, разбивалась

вдребезги, носимая им одежда выбрасывалась, чтобы заразная скверна не

распространялась на других (то есть по той же причине, по которой

разбивалась посуда и выбрасывалась одежда священных правителей и

вождей). Вот сколь полную аналогию проводит дикарь между духовным

воздействием, которое источает божество и которое оказывает мертвец,

между ароматом святости и зловонием разложения.

Предписание, которое запрещает людям, находившимся в контакте с

мертвецом, прикасаться к пище руками, видимо, распространено по всей

Полинезии. Так, на островах Самоа «т кто ухаживали за покойником,

тщательнейшим образом избегали иметь дело с пищей, и их, как беспомощных

младенцев, целыми днями кормили другие. Считалось, что в случае нарушения

этого правила бог домашнего очага наказывал виновных облысением и

выпадением зубов». На островах Тонга «никто не смел притронуться к

мертвому вождю без того, чтобы не стать табу на десять лунных месяцев;

исключение составляли вожди, которые в таком случае в зависимости от ранга

умершего вождя становились табу на три, четыре или на пять месяцев. Но в

случае погребения тела Туитонги (великого божественного вождя) даже вождь

самого высокого ранга становился табу на десять месяцев... Во время действия

табу человек не должен прикасаться к пище собственными руками. Кормить

его должен кто-то другой, сам он не может пользоваться даже зубочисткой, а

может лишь направлять руку того, кто зубочистку держит. Если он голоден, а

накормить его некому, он обязан стать на четвереньки и хватать пищу ртом.

Если же он преступит хоть один из этих запретов, можно наверняка ожидать,

что он распухнет и умрет».

Индейцы-шусвап (Британская Колумбия) изолируют вдовцов и вдов во время

ношения траура и запрещают им дотрагиваться до своей головы и тела; чаши и

сосуды для приготовления и подачи пищи, которыми они пользуются в это

время, не могут использоваться никем другим. Они должны построить рядом с

водоемом парильню и потеть там всю ночь, регулярно мыться, после чего

растирать свое тело еловыми ветками. Ветки могут использоваться лишь один

раз. Затем их втыкают в землю внутри хижины. Мимо людей в трауре не

пройдет ни один охотник, так как считается, что они приносят несчастье. Даже

тот, на кого упадет их тень, сразу же почувствует себя дурно. Для постели и

подушек они используют ветви колючего кустарника, чтобы держать на

расстоянии от себя дух умершего. Постели их также обложены колючим

кустарником. Последняя предосторожность ясно показывает, какого рода

духовная опасность требует исключения таких лиц из нормального общения:

существует страх перед привидением, которое будто бы находится в

непосредственной близости от них. В районе Мекео (Британская Новая Гвинея)

вдовец теряет все гражданские права и становится в социальном отношении

изгоем, которого все сторонятся. Он не имеет права возделывать сад,

появляться на людях, проходить через селение, прохаживаться по дорогам и

тропинкам. Подобно дикому зверю, он должен скрываться в высокой траве или

в кустах. Если он видит или слышит, что кто-то приближается – особенно если

это женщина, – он обязан скрыться за деревом или в чаще леса. Если у него

возникает желание половить рыбу или поохотиться, он должен заниматься

этим в одиночестве и ночью. Если ему нужно попросить у кого-то (пусть даже у

миссионера) совета, он приходит ночью и тайком. Присоединись он к отряду

рыболовов или охотников, его присутствие оказало бы губительное влияние, –

рыбу и добычу распугал бы призрак умершей жены. Для самообороны он

постоянно держит при себе томагавк: не только от диких кабанов, с которыми

он может повстречаться в джунглях, но и от страшного духа покойницы-жены,

готового при случае сыграть с ним злую шутку – ведь души умерших зловредны

и единственную радость находят в том, чтобы вредить живым.

Табу на женщин во время менструаций и родов. Запреты и последствия,

которые, как предполагается, вызовет нарушение их, одинаковы как по

отношению к особам, которых почитают священными, так и относительно тех,

кто считается нечистыми. Одеяние священного вождя убивает тех, кто им

пользуется. То же воздействие оказывают вещи, к которым прикоснулась,

например, женщина во время менструаций. Один австралийский абориген,

застав жену, у которой были месячные, лежащей на его одеяле, убил ее и той

же ночью сам умер от страха. Поэтому австралийским женщинам в этот период

под страхом смерти запрещено прикасаться к вещам, которыми пользуются

мужчины, и даже проходить с мужчинами по одной тропинке. Во время родов

их также изолируют, и вся посуда, которой они пользуются в этот промежуток

времени, сжигается. В Уганде горшки, к которым женщина притрагивается,

будучи нечистой (во время родов или месячных), подлежат уничтожению.

Однако оскверненные ее прикосновением копья и щиты не ломаются, а только

очищаются. "Едва ли у индейцев-дени и у других американских племен

найдется существо, которое вызывало больший страх, чем женщина в период

месячных. Как только давали о себе знать признаки этого состояния, девушку

или женщину тщательно отделяли от всякого общения с мужчинами и

заставляли жить в маленькой хижине вдали от взоров мужчин. Она должна

была воздерживаться от прикосновения к принадлежащим мужчине вещам, а

также к добытой на охоте оленине или мясу другого животного. Считалось, что

своим прикосновением она оскверняла добычу и, приводя этим животное в

ярость, обрекала охотников на неудачу. Ее меню состояло исключительно из

сушеной рыбы, а единственным напитком, который она втягивала в себя через

трубку, была холодная вода. Так как сам вид ее был опасен для общества, то

даже некоторое время после того, как она возвращалась в нормальное

состояние, особый кожаный капор с ниспадающей на грудь бахромой скрывал

ее лицо от взоров окружающих. "У индейцев-брибри (Коста-Рика) женщина в

период месячных тоже считается нечистой. Единственная посуда, которой она

может пользоваться, – это листья бананового дерева. После употребления они

забрасываются в какое-нибудь пустынное место: ведь если корове случится

набрести на них и съесть, она неминуемо зачахнет и умрет. Пьет женщина в это

время из особого сосуда, из которого под угрозой смерти не должен пить никто

другой.

У многих народов аналогичные запреты по тем же причинам накладываются на

рожениц. Считается, что женщины в послеродовой период находятся в

опасном для окружающих состоянии и своим прикосновением могут заразить

человека или вещь. Поэтому до восстановления сил и исчезновения якобы

существующей опасности их держат в карантине. Так, на островах Таити

родившую женщину на две или три недели помещают во временный шалаш,

построенный на священной земле. В течение этого срока ей воспрещается

дотрагиваться до пищевых продуктов, и кормить ее должны другие. Если в этот

период к ребенку прикоснулось другое лицо, то оно подвергалось до

совершения обряда очищения тем же запретам, что и мать. На острове Кадьяк

неподалеку от Аляски женщина перед родами удаляется в жалкую лачугу из

тростника, где она независимо от времени года должна пребывать в течение

двадцати дней после рождения ребенка. Она считается столь нечистой, что

никто не решится к ней прикоснуться, и пищу ей подают на палках.

Индейцы-брибри считают загрязнение при родах куда более опасным, чем при

менструации. Женщина, предчувствующая приближение родов, сообщает об

этом мужу, который строит для нее хижину в уединенном месте. Там она

должна жить в одиночестве, не вступая в общение ни с кем, кроме матери или

другой близкой женщины. После родов знахарь очищает ее своим дыханием и

тем, что кладет на нее животное (все равно какое). Однако даже после этой

церемонии она в течение лунного месяца должна жить отдельно от

родственников и соблюдать в отношении еды и питья те же правила, что и на

период месячных, В наихудшем положении оказывается женщина, у которой

произошел выкидыш или родился мертвый ребенок, В этих случаях она не

смеет проходить рядом ни с одной живой душой. Даже простое прикосновение

к пище, которую она ела, представляет собой якобы крайнюю опасность. Пищу

ей подают на конце длинной палки. Это обычно продолжается три недели,

после чего женщина возвращается домой и там подвергается ограничениям,

связанным с нормальными родами.

Некоторые племена банту имеют еще более преувеличенные представления о

силе инфекции, которую распространяет вокруг себя женщина, имевшая

выкидыш и скрывшая это. Один крупный специалист по этим народностям

сообщает, что родовая кровь «в глазах южноафриканских негров

представляется связанной с еще более опасным загрязнением, чем кровь,

выделяющаяся при менструациях. В послеродовой период мужчину в течение

восьми дней не допускают в хижину из страха, что кровотечение у роженицы

окажет на него пагубное влияние. Он не решается взять на руки своего ребенка

на протяжении трех месяцев после его появления на свет. Но особый ужас

вызывают выделения, когда они происходят от выкидыша, особенно

выкидыша скрытого. В таком случае опасность (или гибель) угрожает не только

мужу, она нависает над всей страной и даже над небом. Курьезная ассоциация

идей приводит здесь к уверенности, что физиологический акт причиняет

космические бедствия!» Я процитирую слова шамана и вызывателя дождя

племени бапенде относительно тех губительных последствий, которые

выкидыш может возыметь для всей страны. «Того, что у женщины произошел

выкидыш и она дала крови вытечь, а ребенка скрыла, достаточно, чтобы

подули горячие ветры и земля потрескалась от зноя. Дождь больше не падает,

так как страна осквернена. Дождь не посмеет приблизиться к тому месту, где

пролилась ее кровь. Он побоится и не подойдет. Женщина эта совершила

великий грех. Она разорила страну вождя, она скрыла кровь, которая

недостаточно хорошо сгустилась, чтобы сформировать человека. Такая кровь –

табу. Она ни в коем случае не должна попадать на землю. Вождь соберет своих

подчиненных и спросит их: „В ваших селениях все в порядке?“ И кто-нибудь из

них ответит: „Такая-то женщина была беременна, а мы до сих пор не видели

рожденного ею ребенка“. Тогда женщину эту арестуют. Ей скажут: „Покажи

нам, где ты его спрятала“. В указанном месте вырывают яму и окропляют ее

отваром из двух видов корней, приготовленным в особом горшке. Из этой

могилы берут немного земли и бросают ее в реку. Затем из реки приносят воду

и разбрызгивают ее там, где женщина пролила кровь. Сама женщина обязана

каждый день омываться специальным лекарством. Тогда страну снова

увлажнит дождь. Поэтому мы (знахари) собираем женщин страны и призываем

их изготовлять комки из земли, на которую упала их кровь. Однажды утром они

нам его приносят. Если мы хотим приготовить лекарство для того, чтобы

окропить всю страну, мы измельчаем эту землю в порошок. По истечении пяти

дней мы собираем маленьких мальчиков и девочек, таких маленьких, что им

еще неизвестны все эти женские дела. Мы закладываем лекарство в рога быка,

и дети направляются с ним ко всем бродам, ко всем входам в страну. Девочка

выкапывает мотыгой в земле ямку, а другие обмакивают в рога ветку и

окропляют внутренность ямки, приговаривая: „Дождь! Дождь!“ Так мы

отводим несчастье, которое женщины принесли на нашу землю. Дождь снова

сможет выпасть. Страна очищена!»

Табу, налагаемые на воинов. Дикарям также кажется, что души воинов

находятся, так сказать, в атмосфере опасности, которая принуждает прибегать к

ритуалам, по природе своей радикально отличным от тех рациональных мер

предосторожности, которые они как нечто само собой разумеющееся

принимают против действительных врагов. Все эти обряды преследуют цель

подвергнуть воина – как до, так и после победы чему-то вроде духовного

карантина или затворничества, которому первобытный человек подвергает

богов в человеческом образе и другие опасные существа ради их УР

собственной пользы. Воины-маори, вступившие на тропу войны, становились

чем-то в высшей степени священным или табуированным. Они сами и их

оставшиеся дома друзья сверх многочисленных обычных табу должны были

строго соблюдать некоторые курьезные предосторожности. Говоря

непочтительным языком европейцев, которые знали маори во времена

прежних войн, они покрывались слоем «табу в дюйм толщиной», а вождь

экспедиции становился абсолютно неприкасаемым. Вступавшие в войну

древние израильтяне также были связаны определенными правилами

ритуальной чистоты, идентичными тем, которые во время походов соблюдают

маори и австралийские аборигены. Используемые ими сосуды становились

священными; они должны были воздерживаться и особо соблюдать правила

личной гигиены. Эти предписания первоначально мотивировались если судить

по признаниям дикарей, которые их придерживаются – боязнью того, как бы в

руки врага не попали частицы их тела и как бы они из-за этого не нашли смерть

от колдовства, у некоторых племен индейцев Северной Америки молодой воин

во время своей первой кампании должен был следовать определенным

предписаниям, два из которых ничем не отличаются от тех, которые должны

были выполнять девушки в период первой менструации. Никто не смел

прикасаться к посуде, из которой ел и пил молодой воин; ему запрещалось

чесать голову или другую часть тела своими пальцами (если уж ему

становилось невтерпеж от зуда. то он должен был чесаться палочкой).

Приведенный выше запрет, как и правило, которое запрещает табуированному

лицу есть своими руками, видимо, покоится на предполагаемой святости или

оскверненности (в зависимости от способа выражения) табуированных рук.

Кроме того, мужчины-индейцы, находясь на тропе войны, всегда обязаны были

ночью спать лицом к своей стране. И сколь неудобной бы ни была для них эта

поза, изменить ее они не имели права. Им запрещалось сидеть на голой земле,

мочить ноги, идти по проторенной дороге, если этого можно было избежать.

Когда они вынуждены были нарушать эти запреты, они старались уравновесить

дурные последствия такого поступка тем, что смазывали ноги лекарственными

или магическими средствами, которые с этой целью носили при себе.

Участникам экспедиции не разрешалось перешагивать через ноги, руки или

туловище своего товарища, лежащего или сидящего на земле. Запрещалось им

также перешагивать через плащ, ружье, томагавк или какую-либо другую часть

вооружения. Если кто-нибудь по оплошности нарушал это правило, долгом

того, через которого – или через собственность которого – переступили, было

сбить нарушителя с ног, а долгом последнего было перенести это спокойно и

не оказывать сопротивления. Сосудами, из которых воины принимали пищу,

были обычно небольшие чашки из дерева или березовой коры с отметинами

для различения краев. На пути от дома индейцы неизменно пили из чашки с

одного края, а на обратном пути – с другого. На обрат дм пути, когда они

находились в одном переходе от своего селения, они развешивали свои чашки

на деревьях или выбрасывали их в прерии. Делалось это, несомненно, с целью

избежать того, чтобы их священность (или оскверненность) не передалась

друзьям и не возымела губительных последствий. Как мы уже убеждались, по

той же причине уничтожали или прятали посуду и одежду священного микадо,

женщин во время месячных и родов и лиц, осквернивших себя

соприкосновением с покойником. Индеец-апач в первых четырех военных

походах обязан воздерживаться от почесывания головы пальцами и от

прикосновения губами к воде. Голову он почесывает палочкой, а воду пьет

через полый тростник или прут. Палочка и тростник прикрепляются к поясу

воина и друг к другу кожаным ремнем. Обычай не чесать голову пальцами, а

пользоваться вместо этого палочкой, как правило, соблюдался во время похода

и индейцами-оджибве.

Относительно индейцев-кри и родственных им племен нам известно, что во

время войны они «не общаются с женщинами». За три дня и три ночи до

выступления на войну и такое же время после возвращения домой они

суеверно воздерживаются от любых отношений даже с собственными женами,

потому что должны очиститься. У племени бапенде и батонка (Южная Африка)

от сношений с женщинами должны воздерживаться не только воины;

оставшиеся в селениях мужчины также должны соблюдать воздержание.

Всякая невоздержанность с их стороны приведет, как они считают, к тому, что

путь воинов будет тернистым и экспедиции не будет сопутствовать успех.

Мы не можем с уверенностью сказать, почему многие дикие племена взяли

себе за правило не приближаться к женщинам во время войны. Но можно

предположить, что это было мотивировано суеверным страхом перед тем, как

бы, по принципам симпатической магии, тесный контакт с женщинами не

заразил воинов женской слабостью и трусостью. Равным образом дикари

воображают, что контакт с роженицей расслабляет воинов и ослабляет силу их

оружия. Кайяны с острова Борнео идут еще дальше: по их мнению,

прикосновение к ткацкому станку или к женской одежде ослабило бы мужчину

настолько, что он не имел бы успеха ни в охоте, ни в рыбной ловле, ни на

войне. Поэтому воины у диких народов избегают не только половых сношений

с женщинами. Они стараются избегать слабый пол вообще. Например, у горных

племен Ассама мужчинам запрещается не только сожительствовать с женами

во время и после похода – им не разрешается также есть приготовленную

женщиной пищу, говорить с ней. Одна женщина, которая нечаянно нарушила