Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер. Философия другого начала

Подождите немного. Документ загружается.

334%

Приложение

для них более приятным и более открытым, чем это вооб-

ражаемое пространство?

все больше

больше убеждаюсь,

что наше обыденное сознание пребывает на вершине пира-

миды, чье основание настолько широко в нас (и, в каком-то

смысле, под нами), что, чем больше мы способны туда по-

грузиться, тем больше оказываемся связанными с не зави-

симыми от пространства и времени данными земного су-

ществования, понятого в самом широком смысле как ми-

ровое существование».

противоположность этому предметность мира исчис-

ляется в пред-ставлении, которое относится ко времени и

пространству как квантам исчисления, и о сущности вре-

мени

мы

знаем так же мало, как

и о

сущности пространства.

Рильке не размышляет далее о пространственности внут-

реннего пространства. Он не задается

вопросом

том, не

пускает ли внутреннее пространство мира, дающее прибе-

жище мировому наличию, корни в такой форме временно-

сти,

в которой сущностное время образует вместе с сущ-

ностным пространством изначальное единство — про-

странство-время, что и есть способ бытия самого бытия.

Однако внутри сферичности, свойственной современ-

ной метафизике, т. е. внутри сферы субъективности как

сферы внутреннего и невидимого наличия, Рильке пытает-

ся понять бытие без укрытия, данное вместе с самонавязы-

вающейся сущностью человека таким образом, что оно

само,

будучи перевернутым, сохранило бы нас во внутрен-

нейшем

(31)

и невидимейшем широчайшего внутреннего

пространства мира. Бытие без укрытия как таковое и со-

храняет. Его сути как внутреннему и невидимому дается

знак — перевернуть отвращение к открытому. Этот пере-

ворот пребывает во внутреннем внутреннего. Переворот

сознания — это воспоминание-овнутрение

(32)

имманентно-

сти предметов представления внутри пространства сердца.

Пока человек продолжает быть преднамеренным само-

навязыванием, без укрытия остается не только он сам, но

и все вещи

той мере, в какой они становятся предметами.

При этом проходит превращение вещей во внутреннее и

невидимое. Это превращение замещает одряхление вещей

мыслимыми структурами исчисленных предметов. Предме-

ты производятся для того, чтобы их использовали. И чем

Хайдвггер.

чему поэты?

• 335

быстрее они используются, тем они полезнее

тем быстрее

и легче их надо замещать новыми. Остающееся наличие

опредмеченных вещей представляет собой противополож-

ное их самоупокоению в их собственном мире. Постоянство

искусственно произведенных вещей как чистых предметов

использования есть замещение, эрзац.

Как нашей эпохе бытия без укрытия,

эру преобладания

предметности, свойственно ослабление близких вещей, так

безопасность нашей сущности требует спасения вещей от

их собственной предметности. Это спасение состоит

том,

чтобы вещи смогли бы отдохнуть внутри широкой окруж-

ности цельного отношения, не ограничивая друг друга. Быть

может, переворот нашего бытия без укрытия к мировому

существованию внутри внутреннего пространства мира

приведет к тому, что хрупкость и преходящесть опредме-

ченных вещей переместятся из внутреннего и невидимого

производящего сознания в подлинно внутреннее сердечно-

го пространства и там воскреснут. Письмо от 13 ноября

1925 года (Письма из Мюзо) говорит: «Наша задача в том,

чтобы восприять впечатление от этой преходящей

хрупкой

земли так глубоко, так болезненно и так страстно, чтобы

ее сущность невидимо воскресла в нас. Мы — пчелы неви-

димого. Мы прилежно собираем мед видимого, чтобы

копить его в золотых сотах Невидимого».

Воспоминание-овнутрение возвращает навязывающе

волящую сущность и ее предметы ко внутреннейшему не-

видимому сердечного пространства. Здесь все должно быть

(еще раз) обращено вовнутрь: не достаточно обратиться к

собственно внутреннему сознания, надо внутри этого внут-

реннего обратиться от одной неограниченности к другой.

Обращенность внутрь внутреннего пространства раскрепо-

щает для нас открытое. Только то, что мы узнали внутрен-

не,

мы способны высказать вовне

(33)

. В этой обращенности

внутрь

мы

свободны, поскольку оказываемся вне отношений

с расставленными вокруг нас предметами, которые только

по видимости нас укрывают и защищают.

обращенности

внутрь внутреннего пространства мира

по

ту сторону укры-

тия открывается безопасность

(34)

Но тут возникает вопрос: как может случиться это

воспоминание-овнутрение (Er-innereung) имманентной

336 т

Приложение

предметности сознания во внутреннейшее сердца? Это

касается внутреннего

невидимого. Так вот

то,

что вспоми-

нается-овнутряется как то, в чем это вспоминается-овнут-

ряется, и есть эта сущность. Воспоминание-овнутрение

есть поворот расставания к обращению к широчайшей

окружности открытого. Кто из смертных способен на это

переворачивающее воспоминание?

Стихотворение говорит нам, что безопасность нашего

существа обеспечена тем, что «люди рискуют иногда боль-

ше,

чем сама жизнь, больше на один вздох».

Но чем рискуют смертные, когда рискуют более других?

Стихотворение, кажется, умалчивает об этом. Вот почему

мы попытаемся, размышляя об этом, пойти навстречу сти-

хотворению, призывая на помощь другие стихотворения.

Вот наш вопрос: чем можно рискнуть еще больше, чем

самой жизнью, т. е. самим риском, т. е. бытием сущего?

В любом случае и во всех отношениях этот риск должен

быть

таким,

чтобы затрагивать все сущее

той мере,

какой

оно есть сущее. Но таким может быть только бытие, по-

скольку оно не один из видов сущего наряду с другими, но

способ бытия (Weise) сущего как такового.

Что может превзойти само бытие как единственную

и уникальную разновидность сущего? Только оно само и

только в его собственном бытии, и таким образом, чтобы

оно (по) вернулось в свое собственное бытие. Бытие будет

тогда тем уникальным, что превосходит само себя (т. е.

transcendens по преимуществу). Но это пре-восходство

восходит не по ту сторону себя и не к чему-то другому, но

по эту сторону и к самому себе, назад — к сути своей исти-

ны.

Бытие от-меряет (durchmisst) само это восхождение и

является само его из-мерением (Dimension).

Думая об этом, мы испытываем в самом бытии опыт

того,

что в нем лежит нечто «большее», чем то, что принад-

лежит ему самому, а значит, возможность

того,

что там, где

бытие мыслится как риск, может царить нечто более рис-

кующее, чем само бытие, как мы его обычно представляем

себе со стороны сущего. Бытие отмеряет само по себе свою

ограду, которая возводится (lejiveiv, tempus) тем, что пре-

бывает

слове.

Язык есть ограда (templum), т. е. дом бытия.

Сущность языка не исчерпывается ни в обозначении, ни в

М.

Хайдеггер.

К чему поэты?

• 337

знаках и цифрах. Так как язык — это дом бытия,

мы

дости-

гаем сущего, постоянно проходя через этот дом. Когда мы

идем к источнику, когда мы пересекаем лес, мы пересекаем

всегда имя «источник», имя «лес», даже если мы не произ-

носим эти слова и даже не думаем словами. Думая, оттал-

киваясь от храма бытия, мы можем предвосхитить то, чем

рискуют

те,

кто рискуют подчас больше, чем бытие сущего.

Они рискуют оградой бытия. Они рискуют языком. Все

сущее, предметы сознания и вещи сердца, навязывающие

себя и рискующие

люди,

все существа как сущие — каждое

свойственным ему образом — пребывают в ограде языка.

Вот почему возврат из области предметов

их представле-

ний во внутреннейшее пространство сердца свершается

только в этой ограде.

Для поэзии Рильке бытие сущего метафизически опре-

деляется как мировое наличие (Prasenz), которое остается

всегда соотнесенным

его представлением

сознании, будь

то в форме имманентности исчисляющего представления

или во внутреннем обращении в доступное лишь сердцу

открытое.

Вся сфера наличия (Prasenz) наличествует в высказы-

вании. Предметность производства состоит

произнесении

исчисляющих положений и теорем разума, переходящего

от положения

положению. Область навязывающего бытия

без укрытия управляется разумом. Разум не только создает

для высказывания, для логоса (Xoyoq) как объясняющего

предиката, специальную систему правил, но сама логика

разума есть организация господства преднамеренного само-

навязывания в сфере предметного. В перевороте предмет-

ного представления высказыванию воспоминания-овнутре-

ния, напротив, соответствует логика сердца. В двух обла-

стях, каждая из которых определена метафизически, правит

именно логика, поскольку воспоминание-овнутрение долж-

но создать безопасность, отталкиваясь от самого бытия без

укрытия, по ту сторону всякого укрытия. Такое охранение

затрагивает человека как существо, наделенное языком. Он

наделен языком внутри метафизически отмеченного бытия

таким образом, что он получает язык заранее и исключи-

тельно как имущество и тем самым как средство представ-

ления и образа действий. Вот почему логос (Jioyoq), выска-

338 •

Приложение

зывание как

органон,

нуждается

организации посредством

логики. Логика существует только внутри метафизики.

Однако, если

ходе обеспечения безопасности человек

затронут законом целого внутреннего пространства мира,

он трогается в самой своей сущности, т. е. в том, что он яв-

ляется высказывающим

той же мере, в какой он является

БОЛЯЩИМ. Но

в той

мере,

какой обеспечение безопасности

проистекает из тех, кто рискует больше

других,

они

должны

рисковать именно словом.

Те,

кто рискуют больше, рискуют

высказыванием. Однако, если ограда, ограничивающая этот

риск, т. е. язык, принадлежит к бытию уникальным образом

так, что над ним и вне его ничего не может быть, то куда

то,

что высказывающие должны высказать, должно быть

обращено? Их высказывание касается того вспоминающе-

го-овнутряющего переворачивания сознания, которое воз-

вращает наше бытие без укрытия в невидимое внутреннего

пространства мира. Их высказывание говорит, когда оно

исходит из переворачивания сознания, не только оттал-

киваясь от двух областей, но и от их единства в той мере,

в какой это единство уже осуществлено их спасительным

объединением. Вот почему

там,

где сущее в целом мыслится

как открытое чистого отношения, вспоминающее-овнут-

ряющее переворачивание должно быть высказыванием,

которое высказывает

то,

что

должно,

существу, которое уже

пребывает в безопасности в центре целости сущего, совер-

шив превращение представленного видимого в сердечное

невидимое. Это существо включено в чистые отношения

(Bezug) как

одной,

так

и к другой

стороне шара бытия. Это

существо, для которого нет больше почти никаких границ

и различий между отношениями, правит и проявляется

неслыханным центром широчайшей окружности.

Элеги-

ях к Дуино это существо названо Ангелом. Это имя также

является фундаментальным именем в поэзии Рильке. Оно,

как и «открытое», «отношение» (Bezug), «расставание»,

«природа», является фундаментальным именем, поскольку

то,

что высказывается в нем, мыслит цельность сущего,

отталкиваясь от бытия. В письме от 13 ноября 1925 года

Рильке пишет: «Ангел Элегий — это создание, в котором

превращение видимого

невидимое, с которым нам удается

справиться

таким трудом, уже осуществилось. Ангел Эле-

М.

Хайдеггер.

чему поэты?

т339

гий — это существо, которое присматривает за тем, чтобы

признать в невидимом высший ранг реальности».

До какой степени внутри осуществления современной

метафизики отношение

такому существу принадлежит к

бытию сущего

до какой степени суть Ангела Рильке, при

всем содержательном различии, является метафизически

тем

же,

что

образ Заратустры Ницше, может быть выяс-

нено только из изначального развертывания сути субъек-

тивности.

Стихотворение мыслит бытие

сущего,

природу, как риск.

Все

сущее

— это

то,

чем риск (Wagnis) рискует

(gewagt).

Как

то,

чем рискуют (Gewagtes), оно кладется на весы (Wage).

Эти весы — тот образ (Weise), которым бытие снова

снова

взвешивает сущее — в движении риска. Каждое сущее, ко-

торым рискуют, пребывает в опасности. Области сущего

различаются через их отношения к весам. В перспективе

весов можно уяснить

сущность Ангела, если

мы

допустим,

что он занимает высшее место во всей области сущего.

В риске «их глухих желаний» растение или животное в

полной беззаботности содержатся в открытом. Их физиче-

ская телесность не беспокоит их. Живые существа входят

в открытое, убаюкиваемые своими инстинктами. Им тоже

угрожает опасность, но она не распространяется на их

сущность. Растение или животное пребывают на весах

таким образом, что они уравновешиваются снова и снова в

спокойствии безопасности. Риск, которому подлежат рас-

тение или животное, не достигает сферы сущностной и

поэтому постоянной обеспокоенности. Весы, которыми

взвешивает Ангел, также лежат вне этого беспокойства; не

потому, что они еще не вступили в область беспокойства и

колебаний, а потому, что они уже ее покинули. В соответ-

ствии с бестелесной сутью Ангела, возможность быть по-

тревоженным видимым чувственным превращена в нем в

невидимое. Ангел сущностно пребывает

умиротворенном

спокойствии уравновешенного единства обеих областей

внутри внутреннейшего пространства мира.

Человек как преднамеренно самонавязывающий,

свою

очередь, есть тот, кем в его бытии без укрытия постоянно

рискуют. Весы опасности остаются в руках человека как

того,

кем рискуют, в сущностно беспокойном состоянии.

340 •

Приложение

Человек, который волит

сам

себя,

постоянно исчисляет вещи

и других людей как предметы. Подсчитанное становится

товаром. Все постоянно обменивается на другое в соответ-

ствии с новыми и новыми заказами. Расставание с чистым

отношением становится колебанием постоянно взвешива-

ющих весов. Это расставание через опредмечивание мира

порождает, вопреки намерению, непостоянство. Оказав-

шись в риске бытия без укрытия, человек движется в среде

сделок

обмена. Человек, навязывающий себя, живет целью

своего воления. Он живет, сущностно рискуя своей сущно-

стью,

подвергаясь риску внутри вибрации денег и оценки

ценностей. Будучи постоянным обменщиком

посредником,

человек становится «коммерсантом». Он постоянно взве-

шивает и оценивает, но вместе с тем он не знает подлинно-

го веса вещей. Не знает он, что вес присущ и ему самому,

не знает и что в нем перевешивает. Вот почему Рильке в

одном их своих «Поздних стихотворений» говорит:

Ах!

Кто знает

то,

что

нем

перевешивает.

Милосердие? Ужас?

Взгляды,

голоса,

книги?

Однако в то же время человек может по ту сторону

всякого укрытия черпать «безопасность» в том, чтобы об-

ратить бытие без укрытия как таковое в открытое, помещая

его в сердечном пространстве невидимого. Если это проис-

ходит, беспокойство бытия без укрытия переходит

туда,

где

появляется

светоносном единстве внутреннего простран-

ства мира существо, которое обнаруживает

то,

как единство

единит и проявляет тем самым бытие. Тогда весы риска

переходят из области исчисляющего воления в руки Анге-

ла. От поздней эпохи поэзии Рильке .сохранилось четверо-

стишие, которое представляет, видимо, набросок более

развернутого стихотворения. Нет необходимости предва-

рять эти строки чем бы то ни было. Они таковы (Полное

собрание сочинений. Т. 3):

Когда из

рук

торговца

Весы переходят

Тому

Ангелу,

который

в небесах,

Их успокаивают и умиротворяют

равновесии

пространства...

М.

Хайде г ге

р.

чему поэты?

• 341

Это уравновешивающее пространство есть внутренней-

шее пространство мира, по мере того как оно дает место

мировой цельности открытого. Так

оно

обеспечивает

тому

другому отношению явление

их

объединяющего единства.

Оно,

как целительный шар бытия, объемлет все чистые

силы сущего, тем оно пронизывает собой все существа,

которые бес-конечно раскрепощает. Все это происходит,

когда передаются весы. Когда они переходят? Кто застав-

ляет весы перейти из

рук

торговца

руки Ангела? Если этот

переход происходит, он осуществляется в пределе весов.

Стихия весов — риск, бытие сущего. Мы ранее уже помыс-

лили язык как ограждение бытия.

Обычная жизнь современного человека — это привыч-

ное самонавязывание на рискованном рынке менял. Пере-

ход весов Ангелу — это, напротив, нечто необычное. Оно

необычно не в том смысле, в каком представляет собой

исключение из правил, но оно выводит человека в его сути

по ту сторону области,

где

действует правило наличия или

отсутствия укрытия. Вот почему переход случается «когда-

то»?

Это ни в коем случае не означает время от времени или

произвольно; «когда-то» означает редко и в нужное время,

всякий раз уникальным образом и в уникальном случае.

Передача весов из рук торговца в руки Ангелу, т. е. пере-

ворачивание расставания (Abschied), происходит как вос-

поминание-овнутрение во внутреннейшем пространстве

мира тогда, когда находятся смертные, которые «иногда

рискуют больше, на один вздох больше»...

Поскольку они более рискуют самим бытием, и тем

самым рискуют в ограде бытия, в языке, то они суть выска-

зывающие. Но человек

по

самой своей природе не обладает

ли словом

не подвергается

ли

тем самым постоянно риску?

Да, конечно. Тот, кто обычным образом воплощает свое

воление в исчисляющем производстве, также рискует вы-

сказыванием. Безусловно. В этом случае те, кто рискуют

больше, не могут быть просто теми, кто высказывают. Вы-

сказывание тех, кто рискует больше, должно рисковать

Сказом. Те, кто рискуют

больше,

являются сами собой лишь

тогда, когда они высказывают больше.

Когда в нашем обычном представляющем и производя-

щем отношении к сущему мы выступаем как высказываю-

342 •

Приложение

щие,

такое высказывание не является волимым. Высказы-

вание остается лишь путем и средством. В отличие от

этого есть высказывание, которое откровенно открывается

к Сказу, не размышляя о языке так, как о предмете. Вход в

Сказ отмечает высказывание, которое нисходит

высказы-

вающему, только чтобы быть высказанным. Высказываю-

щим становится тот, кто принадлежит по своей сущности

к ограде языка. Это, метафизически говоря, есть сущее в

своей цельности. Всецелостность сущего — это полнота

чистого отношения, целение открытого

той мере, в какой

оно вмещает в себя людей. Это и происходит во внутрен-

нейшем пространстве мира. Это пространство касается

человека, когда он поворачивается в своем переворачива-

ющем воспоминании-овнутрении к пространству сердца.

Те,

кто рискуют больше, превращают несчастье бытия без

укрытия

оздоровление мирового существования (Dasein).

Это

есть подлежащее быть высказанным.

высказывании

оно поворачивается к людям. Те, кто рискуют больше, это

те,

кто высказывают больше через пение: они суть певцы.

Их пение закрыто для всякого преднамеренного навязыва-

ния себя самого. Их пение ничего не жаждет. Оно не домо-

гается ничего, что было бы произведено. В пении вмещает-

ся внутреннее пространство мира. Песнь этих певцов не

призыв и не ремесло.

Более высказывающее высказывание более рискующих

есть пение. Но:

Пение есть

существование,

вот-бытие —

гласит третий сонет первой части «Сонетов к Орфею».

Слово «существование», «вот-бытие» (Dasein)

(35)

использу-

ется здесь в традиционном смысле наличия, в смысле «бы-

тия» (Sein). Петь, высказывать ясно существование мира,

высказывать, отталкиваясь от целения цельного и чистого

отношения, и высказывать только это и ничего иного —

значит принадлежать в ограде самого сущего. Эта ограда,

как суть языка, есть само бытие. Петь песнь означает быть

наличествующим

самом настоящем, т. е.

существовании

(Dasein).

Однако более высказывающее высказывание, как

«не-

сколько больший риск», случается лишь «когда-то». Потому

М.

Хайдеггер.

чему поэты?

• 343

что оно трудно. Трудность лежит в этом осуществлении

существования, вот-бытия (Dasein). Трудное пребывает

не только в трудности создать произведение из слов, но в

трудности перейти от сказывающего делания еще только

желаемого видения вещей, от делания лица к «сердечному

деланию». Трудна песнь

том, что поющий должен быть не

призывом, но существованием, вот-бытием (Dasein). Для

бога Орфея, который пребывает

бесконечности открытого,

пение — это легкая вещь, но не для человека. Вот почему

последняя строфа процитированного сонета вопрошает:

И когда же мы есмы?

(

Wann aber sind

wir?)

Ударение ставится на «есмы»

(36)

, а не на «мы». То, что

мы принадлежим к сущему и поэтому являемся наличест-

вующими, не ставится под вопрос. То, что ставится под

вопрос, это знание, когда мы есмы таким образом, что наше

бытие становится песней, и не такой песней, чье звучание

звенит где попало и не обращено к чему-то уже достигну-

тому, но является пением, чье звучание уже в самом себе

разливается, чтобы само пропетое сущностно стало бы

быть. Люди высказывают больше, если рискуют больше,

чем само сущее. Эти более рискующие суть, согласно сти-

хотворению Рильке, «рискующие больше на один вздох».

Приводимый сонет заканчивается так:

Истинно петь — это другое

дыхание.

Дыхание

для

ничего.

Дыхание в

боге.

Ветер.

Гердер писал в своих «Идеях для философии истории

человечества»: «Дыхание наших уст становится полотном

мира, типом наших мыслей и наших чувств

душе другого.

От движения дыхания зависит все то, что люди когда-либо

думали, хотели, делали и сделают еще на земле людей,

потому что мы все еще слонялись бы по лесам, если боже-

ственное дыхание не окружило бы нас своим огнем и не

парило бы волшебным звуком на наших устах».

Дыхание тех, кто рискует больше, означает не только

и не

первую очередь едва ощутимую мимолетную разницу,

но само слово и сущность языка. Те, кто рискуют больше

на один вздох, выставляют себя риску языка. Те суть вы-

сказывающие, которые высказывают больше. Потому что