Деркач А.А. Политическая психология
Подождите немного. Документ загружается.
обществе излишков и резервов питания, энергии, свободного времени,
интеллекта, создавая постепенно тот запас избыточности, на базе которого
только и становится возможным развитие.
Отъем как способ существования социума обязательно нуждается в тех
или других способах существования и живущих ими частях социума, которые
мы уже охарактеризовали ранее и на которых он мог бы паразитировать.
Доставляя насильнику порой немалые материальные блага, сам по себе отъем
не может служить основой социального созидания, которое требует не только
ресурсов, но и производящего начала, каковым насильник никогда не является.
И тем не менее, именно отъем и насилие порождают, особенно на ранних
этапах истории, своеобразные формы социальной организации.
С научной точки зрения, социальное насилие – стихийно сложившиеся
инструмент и механизм, объективно выполняющие неизбежную в любой
системе функцию перераспределения и тем самым позволяющие выстраивать
собственно социальные структуры, особое место среди которых со временем
заняло государство. Исторически развивались и совершенствовались не только
орудия труда, производственные и экономические отношения, формы общения,
общественно-политической организации и т. д., но и арсенал средств и форм
насилия, его специфическая организация и связанные с ним отношения.
В известный период истории человечества крупнейшим и принципиально
новым аппаратом насилия стало государство. Оно сконцентрировало в своих
руках колоссальные практические возможности насилия, создав для этого
специальные институты: армию, полицию, налоговые службы. Государство
ввело монополию на насилие, освятив собственную деятельность как
единственно допустимую и возможную, придавая этой деятельности статус
права и закона и объявив частнопредпринимательское насилие преступностью.
Но тогда-то и выяснилась определенная конструктивная функция насилия: на
принудительно собранные с населения средства государство обрело
возможность делать то, без чего не может существовать ни одно
организованное общество. Кроме того, объективно возникли и получили
ускоренное развитие нефизические формы насилия, без которых немыслима
современная цивилизация: налоговая и фискальная политика, различные
регулятивные функции государства.
В реальной жизни описанные три способа существования редко
встречаются в чистых формах. Они не только всегда сочетаются друг с другом,
но и в практической деятельности людей дают массу пограничных форм и
состояний. Так, никакое производство невозможно без предварительного
подбирания: добычи необходимых сырья, материалов, сбора каких-либо
плодов, растений. Занятие сельским хозяйством включает элементы
подбирания и производства, притом в неодинаковой пропорции на разных
исторических этапах становления этого вида деятельности. Развитое в
историческом смысле насилие требует специфических производств,
удовлетворяющих потребности насилия, а не непосредственные потребности
социума.
Соответственно, смешанными оказываются и организационные
структуры, ни одна из которых также не существует в чистом виде. Поскольку
три базовых способа существования как-то сочетаются на данной территории,
постольку и организационные структуры перекрещиваются, проникают друг в
друга, одни из них начинают доминировать, подчиняя себе другие.
Совокупность таких структур определяется условиями жизни, общей
численностью социума и его «распределением» между тремя описанными
способами существования.
Обычно (особенно на начальных этапах истории) эта совокупность
удерживается значительно дольше, чем средняя продолжительность активной
жизни поколения людей. С течением времени нарастает внутренняя
органическая взаимосвязь трех способов существования, усложняются их
взаимопереплетения, возникают вторичные, третичные и т. д.
производственные, организационно-политические формы, укрепляется их
взаимозависимость, симбиоз. Складывается социально-экологическая система,
конкретная организация которой определяет структуру социальной мотивации
данного социума, которая обусловливает меру активности и инициативности в
индивидуальном поведении, направленность поведения и, как следствие,
результирующая его – направленность и темпы социально-исторической
эволюции социума в целом.
По совокупному воздействию всех перечисленных признаков структура
социальной мотивации данной социально-экологической системы может
сдерживать, заглушать или, наоборот, в разной мере стимулировать ее
историческую эволюцию и качественное развитие социума.
Рассмотрим «чистые», идеальные варианты различного воздействия
структуры социальной мотивации на исторические судьбы социума.
Определяющим фактором при этом оказывается соотношение в
соответствующей социально-экологической системе производственного и
насильственного начал.
Производящий всегда по-особому беззащитен, что проистекает из рода
его занятий, из самого способа существования. Он относительно
малоподвижен, не способен при первой опасности сняться с места и скрыться,
поскольку любое производство трудно переносится с места на место. Он
предельно зависим от притока исходных материалов: если их мало, они не в
полном комплекте или не требуемого качества, то производство «заболевает» и
даже может погибнуть, прекратиться, закрыться. Производящий подчинен
внутренним законам своего рода занятий, его технологиям,
последовательности, циклам, и потому социально значимый результат его
трудов возможен только как функция времени и строго определенной
последовательности действий. Ему всегда легко может быть нанесен ущерб,
нарушен нормальный ход его производства, которое относительно легко и
просто можно подрубить под корень, и, чем сложнее производство и его
продукт, тем проще это может быть сделано. Напротив, создать производство,
развить его, добиться необходимой культуры труда и продукта, а тем самым и
социальной отдачи можно только ценой большого труда, целеустремленности,
немалых ресурсов, профессиональной грамотности всех действий, а значит, и
времени.
Любое из перечисленных звеньев насильник может нарушить или вовсе
разрушить легко, быстро, без особых для себя усилий. Живущий подбиранием
тоже страдает от насильника. Но уйдет насильник – и подбирающий, если
останется жив, сможет вернуться к своему занятию практически немедленно:
средства для существования ему доставляет сама природа. Производящий же
вначале должен будет воссоздать свой рукотворный мир, прежде чем сможет
снова получить от него отдачу. Сделать это бывает непросто и не всегда
возможно.
Если же бежать от насилия физически некуда, то возможны, как
свидетельствует история, три других сценария, существенно различающихся и
по внутренней «механике», и по достигаемым в историческом масштабе
времени результатам.
Один – когда совокупное насилие, независимо от того, исходит оно извне
или изнутри, от власти и мощи государства или от разгула никем и ничем не
сдерживаемой преступности, или от иных причин, оказывается в обществе
подавляющим, когда сопротивляться ему практически невозможно,
бессмысленно и бесполезно. Производящая часть социума задавлена,
деморализована, ее мотивация в корне подорвана. Она с трудом добывает
минимальные средства к жизни, и из них львиную долю у нее вновь отнимают,
в результате чего она не только не заинтересована расширять свое дело, но и
практически не имеет для этого возможностей, и потому качество самого
производства и продуктов труда продолжает оставаться на достаточно низком,
если не на примитивном уровне.
Каждый способ существования – это еще и специфические мораль,
нравственность и этика. Этика насилия несовместима с этикой производства;
если в обществе господствует насилие, то морально-нравственная атмосфера
стимулирует новые поколения вступать в сферу насилия, тем самым еще более
разворачивая структуру социальной мотивации в сторону от производства:
героизируются сила, удаль, аморализм, а не знания, труд, компетентность.
Фактический статус воина, разбойника, чиновника выше, чем статус любого
человека труда.
Такое общество не имеет ни сил, ни стимулов к развитию. Оно не живет,
а существует, прозябая фактически на физиологическом уровне удовлетворения
потребностей. Однако при этом оно может отличаться завидной социальной
стабильностью и устойчивостью: примитивизм общественных отношений и
неразвитость внутреннего общения гарантируют от серьезных социальных
потрясений или делают их достаточно редкими. Отдельные вспышки
недовольства легко подавляются. Смена правителей и режимов под давлением
межгруппового соперничества в элите и социуме в целом не влечет за собой
кардинальных перемен в социально-экологической системе, структуре ее
социальной мотивации, во всем общественном укладе. В итоге подобный образ
существования, если он не нарушается угрозами и вторжениями извне, может
поддерживаться веками и тысячелетиями. Однако будущее у такого социума
есть только в физиологическом, но не в социально-историческом смысле.
Прогресс общества тут невозможен.
Другой сценарий – когда насилию противопоставляется иное, встречное
насилие. Неважно, внутреннее или внешнее, «справедливое» или нет, в
вооруженных или административных формах. Важно иное: резко возрастает
«насильственная нагрузка» на природу, человека, производящую часть
общества, на социум в целом и все его организационные структуры. Ресурсов,
как природных, так и создаваемых трудом, начинает не хватать уже не только
для развития, но просто для поддержания жизни, сохранения ранее
достигнутых ее стандартов. Это уже решающая предпосылка к социально-
исторической, а часто и демографической деградации. Если описанное
положение сохраняется достаточно долго, то жизнеспособность социума
подрывается, страна, народ, цивилизацияначинают катиться под уклон, а
иногда и вообще сходят с исторической арены. Если же в противоборстве двух
насилий достаточно быстро побеждает одна из сторон, то происходит
возвращение к предыдущему, первому сценарию.
Но возможен и третий вариант, когда в противоборстве насилий
сталкиваются не две, а три и более сторон. Он складывается в том случае, если
по тем или иным причинам ни одна из сторон не проигрывает, но и не может
одержать абсолютную победу, и борьба приобретает затяжной характер. В ней
участвует значительное количество сил, попеременно вступающих друг с
другом в различные, с течением времени и по промежуточным итогам борьбы
меняющиеся группировки и союзы. Сочетаются противостояния внутренние и
внешние. Межгосударственные войны «перетекают» в гражданские и наоборот.
Идеологические, политические, социальные альянсы не только переменчивы,
но и не совпадают с границами государств и их союзов.
Главный насильник, т. е. власть, для поддержания собственной
длительной способности к беспроигрышному, без тотального поражения
участию в противоборстве оказывается объективно вынужденным не только
грабить, но и поддерживать материальное производство в собственном
социуме. Весьма длительное многостороннее противоборство насильников,
ведущееся примерно на равных, дает исторический шанс, открывает
уникальную социально-историческую возможность для развития производящей
части общества: насильник оказывается вынужденным перейти от «охоты» на
производителя к его «окультуренному содержанию», «выращиванию»,
«разведению».
Теоретически насильник мог бы заняться социально-экономическим
«производством» и раньше (что в современном мире фактически осознали и
делают многие режимы). Но мешала сама логика власти, то, что власть насилия
всегда и везде тяготеет к тоталитаризму (иной вопрос, какой реальной меры
тоталитаризма она фактически достигает). Уже только по этой причине она не
может терпеть рядом с собой никакой другой власти, даже латентной.
Однако труд, пусть даже самый неумелый и ленивый, всегда приносит
результаты двоякого рода: прежде всего материальные продукты труда, ради
получения которых он и осуществляется; производственный и социальный
опыт производителя, из которого впоследствии выкристаллизовываются его
знание и понимание. Со временем у производителя все более концентрируются
не только доходы от его деятельности, т. е. материальное богатство, но и
порождаемое этой деятельностью богатство духовное – производственные
навыки, знания, в результате чего в его сознании постепенно нарастает
демифологизация тех представлений, при помощи которых насильник
оправдывает свое господство.
Тоталитарная власть может быть в своем ареале только высшей, иначе ею
станет кто-то другой. Она не может терпеть рядом с собой какие-либо
локальные центры независимости, даже если последние не бросают ей прямого
вызова. Само их существование для нее – уже вызов, мириться с которым
тоталитарная власть насилия органически неспособна. Вот почему все деспотии
неизменно периодически разоряли производителей, либо уничтожая их
физически, либо лишая их накопленного богатства, духовного авторитета,
возможности свободного труда, преследуя людей и сословия – носителей
знаний и мысли.
Если на протяжении последних шестисот лет социально-экологическая
система Европы, особенно западной ее части, складывалась под знаком
нараставшего доминирования производственного начала, породив в итоге
промышленную цивилизацию, то на протяжении того же времени и столь же
последовательно социально-экологическая система России формировалась под
знаком нараставшего доминирования, а потом и безусловного господства
отъемно-перераспределительского начала, породив в результате
перераспределительскую цивилизацию.
Этот факт не отменить простым импортом технологий – промышленных,
организационных или социально-экономических. Технологии важны, но
интересы развития социума требуют способности найти и на протяжении
длительного времени поддерживать динамически оптимальное соотношение
между насилием и производством при доминирующей, но не господствующей,
не всеподавляющей роли производства. То, что однажды в истории смогло
сложиться стихийно и дать могучий импульс всему мировому развитию,
несомненно, в принципе может быть воспроизведено сознательно. Но только
при условии, что будут воспроизводиться не внешние формы явления, а те
глубинные его факторы, что вызывают к жизни объективный императив
развития. Факторы эти – качество социально-экологической системы,
объективно обусловленный баланс в ней всех трех базовых способов
существования (подбирания, производства и отъема) и вытекающие отсюда
доминирующие организационные формы жизни социума и структура его
социальной мотивации
За последние шесть веков, оставаясь в принципе в рамках одной
соответствующей социально-экологической системы, как Европа, так и Россия
неоднократно меняли конкретные общественные формы жизни.
Переделывались границы государств, их внутреннее устройство, политические
системы, изменения претерпевали практически все социально-экономические и
иные параметры. Одна и та же социально-экологическая система, таким
образом, допускает множество конкретных состояний в своих общих пределах.
Эти состояния прослеживаются на двух разных временных горизонтах и
качественных уровнях социальных процессов.
На протяжении веков и в масштабе десятков поколений определенная
социально-экологическая система формирует в принципе национальный
характер, культуру и цивилизацию. Национальный характер – это
обусловленное данной социально-экологической системой конкретное и в
целом достаточно устойчивое во времени, хотя и меняющееся, сочетание
психологических и социально-психологических особенностей данного социума,
вытекающих из конкретного сочетания и соотношения в его жизни всех трех
базовых способов существования Это конкретная этика и мораль социума;
психологические характеристики социума в целом, его элиты, наиболее
значимых слоев и групп; долговременные компоненты в структуре социальной
мотивации; набор наиболее устойчивых социальных функций и ролей и т. д.
Культура и цивилизация разнятся между собой главным образом
протяженностью во времени и полнотой воплощенных в них характеристик
социума. На протяжении меньших (но все же значительных) отрезков времени,
измеряемых продолжительностью жизни нескольких или нескольких десятков
поколений, могут меняться территория обитания социума и его общественные
структуры. Тем самым социально-территориальная система (СТС) предстает
как конкретно-исторический «срез», как одно из потенциально возможных
реальных воплощений системы социально-экологической. Внутри конкретной
СТС в целях политико-психологического анализа могут быть выделены
статическая и динамическая модели общества, основанные на вычленении
социально-экономической, организационно-политической, психолого-
поведенческих матриц данного социума.
Статическая модель социально-территориальной системы
Политико-психологический анализ как прикладное исследование имеет
две компоненты: политическую и собственно психологическую. Выделение
первой не сталкивается с особыми теоретическими и методологическими
трудностями. И на социологическом, и на конкретно-политическом уровнях
анализа объект и предмет исследования устанавливаются достаточно легко и
ясно, поскольку отграничение политики от других, неполитических сфер и
форм деятельности прочерчено с высокой степенью четкости и в массовом
сознании, и тем более в специальной литературе.
С выделением психологической компоненты сложнее. Она заведомо
присутствует везде, где хотя бы есть человек, тем более человек действующий.
Ограничиваться анализом только поведения конкретной личности в конкретной
ситуации или процессе значило бы непомерно зауживать сферу
психологического и сильно ограничивать свои прогностические возможности:
вне поля зрения и учета оставались бы тогда многочисленные общественно-
психологические и историко-пси-хологические факторы. Необходимость и
желание выявить такие факторы немедленно ставят проблему отделения
«психологического» от «непсихологического», как исследователь может быть
уверен, что при объяснении данного сложного явления или процесса
предпочтение должно быть отдано действию закономерностей именно
психологического ряда, а не, допустим, экономического, политического или
какого-то иного?
Ответ на этот вопрос предполагает определение, применительно к
каждому конкретному ППА-исследованию, круга реальных носителей
психологических качеств (субъектов рассматриваемых процессов), критериев
вычленения психологических факторов и закономерностей из всех прочих,
конкретного знания анатомии реального анализируемого процесса. Статическая
модель СТС и призвана в принципе дать ответы на перечисленные вопросы.
Проблема того, кто является носителем психологических, общественно-
психологических, а также политико-психологических свойств и качеств в
анализируемых явлениях и процессах, имеет ключевое теоретическое и
методологическое значение, но она в то же время непроста в нескольких
отношениях.
Прежде всего, в принципе неправомерно говорить о психологии любого
рода безотносительно к субъекту. Психология – непременная предпосылка
сознания, последнее же – один из важнейших родовых признаков субъекта.
Поэтому психология как бы дважды неразрывна с субъектом: она просто
невозможна без субъекта, и, кроме того, психология всегда есть психология
какого-то конкретного субъекта или некоторой их группы. Следовательно, при
ППА любых явлений и процессов должен быть в первую очередь установлен
реальный круг субъектов-участников не политической жизни вообще, а именно
рассматриваемых процессов. Первое и второе, как будет показано далее, вовсе
не одно и то же.
Поэтому во всех случаях каждый раз необходимо устанавливать какие-то
критерии, объективные параметры субъектности (способности быть
субъектом), т. е. тот необходимый и достаточный набор признаков, который
позволяет сделать вывод, что данный участник процесса действительно
обладает субъектообразующими признаками и может, применительно к
данному процессу, быть признан одним из его субъектов.
Отдельно взятую личность, индивида правомерно априори считать
субъектом (по крайней мере, до тех пор, пока не доказано обратное), ибо любой
человек в жизни, независимо от его социального положения, степени
активности, даже психического здоровья всегда имеет и осуществляет какой-то
выбор, преследует какие-то свои цели, руководствуется некоторыми
представлениями об окружающем его мире, и т. д. Иное дело – выяснение того,
является ли он субъектом политики, при каких обстоятельствах может вступить
в политическую жизнь своего общества или выйти из нее; на эти вопросы и
призван отвечать ППА.
Проблемой остается и определение сложного социального субъекта
(ССС). С точки зрения психологии и социальной психологии, род людской не
является единым целым, хотя и не сводится только к механической сумме
входящих в него индивидов. Кроме того, с социально-психологических
позиций несомненно, что народ, нация, классы, т. е. крупные и крупнейшие
социальные общности, не могут непосредственно участвовать в общественных,
в том числе политических, отношениях. Иными словами, в таком случае не
могло бы существовать самого явления общественных отношений, а значит, и
политики как одной из их сфер и направлений. Следовательно, общественные
отношения в принципе не могут быть редуцированы к межличностным, хотя и
включают в себя эти последние в тех случаях, когда такие межличностные
отношения устанавливаются в связи с практическим осуществлением каких-то
социальных отношений более высокого уровня.
Понятие социального субъекта хорошо известно отечественной и
мировой обществоведческой литературе: это «юридическое лицо» в праве,
«экономический субъект» в теориях экономики и рынка, «субъект
международных отношений» в международном праве, теории международных
отношений и внешней политики, собственно «социальный субъект» в
социологии, политологии, теории управления. Все перечисленные науки,
однако, не дают определения такого субъекта, ограничиваясь интуитивным
пониманием данной категории на уровне здравого смысла или, как, например, в
праве – некоторыми признаками сугубо формального порядка («юридическое
лицо» есть должным образом зарегистрированная организация). Естественно,
что все они не задаются вопросом о психологии такого субъекта, он просто не
входит в число их задач. Но для любого психологического исследования
именно этот вопрос является краеугольным, что требует более строгого, менее
интуитивного подхода к определению сложного социального субъекта (ССС).
Прежде всего ССС должен существовать физически как вполне реальное
материальное образование, иметь достаточно четко определимые физические
пределы, рамки, границы, формы. В психологическом и конкретно-социальном
смыслах не могут быть признаны субъектами класс, нация, социальная группа-
эти и некоторые другие понятия суть абстрактные аналитические (иногда чисто
статистические, как, например, «класс») категории, а не реальные человеческие
организации. Ими можно оперировать в философско-социо-логических теориях
и концепциях, но не на уровне конкретного политико-психологического
анализа. Разумеется, физические формы социального образования, характер и
мера его внутренней самоорганизации могут варьироваться в очень широких
пределах, но формы ССС должны быть материально осязаемы.
При этом он должен существовать как некое единое, органически
взаимосвязанное целое, как самостоятельное качество, а не просто сумма
образующих его исходных качеств. Иными словами, ССС должен обладать
внутренней организацией, системностью, целостностью как минимум в двух
ипостасях. С одной стороны, должны существовать некий организационный
стержень, организационная матрица ССС, выполняющие как технологические,
так и идеологические, управленческие, политические и т. п. функции. Такая
структура может иметь весьма различные формы, масштабы, но она должна
быть. С другой стороны, должно существовать и некоторое, хотя бы в самых
общих чертах выраженное, «самосознание организации»: признание всеми ее
элементами хотя бы самого факта своей включенности в некую структуру,
более широкую и качественно иную, нежели они сами.
Главный психологический признак субъекта – наличие у него внутренней
мотивации, способности к целеполаганию и воли к действию, отличных от
соответствующих качеств входящих в ССС частей, элементов, подсистем. У
субъекта под его внутренними побуждениями и воздействиями, приходящими
из внешнего по отношению к нему мира, должны возникать какие-то
потребности, стремления, желания. Эти мотивы должны отливаться в его
сознании в представления о целях и задачах его действий, о путях и средствах,
ведущих к достижению желаемого. Сознавая свои цели, субъект должен
обладать способностью соответственно спланировать и выстроить свое
поведение и мобилизовать свои волевые возможности для того, чтобы в
практических действиях придерживаться избранной линии, не терять
долговременные ориентиры и цели своего поведения. Требование же у ССС
механизмов целеполагания и воли предполагает существование у него как
некоего «управляющего центра», так и систем, обеспечивающих его
дееспособность.
Таким образом, ССС – это реально существующая форма организации
коллективной жизни и/или деятельности некоторого числа людей, обладающая
объективным внутренним организационным единством (объективной
системностью), осознанием самой себя как целостного образования (системным
самосознанием), способностью к высшему целеполаганию, отличному от
простой суммы целей составляющих ее подсистем (системным
целеполаганием), и способностью к подчинению своей деятельности, а если
необходимо, то и структуры, достижению общесистемных целей.
В действительности общественная жизнь не знает столь идеальных и
завершенных форм, на практике речь может идти, как правило, лишь о том,
сколь далеко продвинулось (по сравнению с функционально и логически
требуемым идеалом) развитие каждого из перечисленных признаков у данного
конкретного общественного образования, «подозреваемого» на субъ-ектность, а
также о том, дает ли совокупная мера такого продвижения достаточные
основания считать данную общественно-организационную форму – партию,
движение, союз, блок, ведомство, фирму и т. д., – обладающей качеством
субъекта.
Определение субъектности в каждом случае принципиально важно с
теоретической, методологической и практической точек зрения. Если наличие
субъектности установлено, то отсюда автоматически должен следовать вывод о
том, что со стороны данного образования имеет место некая осознаваемая и
целенаправленная деятельность (иное дело, насколько она реально осознается
субъектом, каковы его конкретные цели, в какой мере он способен
контролировать собственное поведение и т. д. – все это и должен тогда
устанавливать аналитик, занимающийся ППА).
Если же необходимых и достаточных признаков субъектности не
установлено, то отсюда следует, что аналитик сталкивается со стихийными
явлениями и процессами, с объективно складывающимися тенденциями, со
случайными событиями, связями, обстоятельствами. Во всем этом тоже может
присутствовать значительная доля «психологического», но здесь уже будет
психология иного уровня, отличного от того, который существовал бы в случае
субъектности данного образования. Естественно, указанный момент должен
учитываться и в методах исследования соответствующих психологических
явлений и процессов, и в содержании рекомендаций о возможных воздействиях
на них.
Есть и практическая грань проблемы, причем в политике особенно
важная. Аналитик, занимающийся ППА, постоянно сталкивается с задачей
истолкования действительного смысла тех или иных сложных ситуаций,
допускающих многозначное понимание их. Человек вступает в политику,
конкретные политические действия и процессы и выходит из них, не меняя при
этом своей субъектности. Личность остается субъектом всегда и при любых
обстоятельствах (по крайней мере в психологическом понимании
субъектности). Качества же ССС могут меняться на протяжении его
существования, причем неоднократно, как в сторону повышения его
субъектного потенциала, так и в сторону временной или окончательной утраты
им качеств субъекта (утрата таких качеств отнюдь не тождественна
прекращению физического или политического существования этого субъекта).
В рамках конкретного ППА-исследования значение различых субъектов
может колебаться в весьма широких пределах: от ничтожно малого до
принципиально значимого. Оно к тому же может меняться и во времени, если
соответствующее исследование охватывает достаточно длительный период. Все
это требует от аналитика четкого определения круга изучаемых субъектов
применительно ко всем выделяемым в исследовании стадиям, этапам, фазам
соответствующего политического процесса, а само его деление на этапы и
периоды должно в качестве одного из основных критериев такой
классификации учитывать состав и наиболее характерные особенности
субъектов-участников, перемены в нем.
Очевидно, что общее между личностью и сложным социальным
субъектом –- только в наличии у того и другого свойств и качеств
субъектности, т. е. способности быть субъектом. Все остальное существенно
разное, и прежде всего по трем принципиальной значимости направлениям:
– личность и ССС просто несоизмеримы и несопоставимы по
практическим и материальным возможностям, ресурсному потенциалу,
горизонтам деятельности во времени, в физическом и социальном
пространстве;
– они кардинально различаются по природе их сознания и психологии,
механизмам формирования и функционирования того и другого и, естественно,
по силе и продолжительности действия каждой из соответствующих
психологии; – они принципиально различаются и по природе отношений,
возникающих между субъектами как одного и того же порядка, так и
разнопорядковыми. Последнее обстоятельство имеет особое значение и должно
специально рассматриваться в рамках ППА.
С позиций психологической науки отношения между отдельно взятыми
людьми всегда являются межличностными отношениями, и никакими другими
они быть не могут. Соответственно в рамках любого психологического анализа