Деркач А.А. Политическая психология

Подождите немного. Документ загружается.

Одним из самых сложных в конкретных ППА-исследованиях является

вопрос о том, как определять продолжительность того или иного

политического, социального и т. д. процесса: что считать его началом, а что –

завершением. Эта проблема сродни дискуссиям, идущим сейчас на стыке

медицины, нравственности и религии, о том, что считать рождением человека

(момент зачатия; момент, когда плод в чреве матери подал первые признаки

жизни; когда у него полностью сформировался мозг или же когда ребенок

живым появился на свет), что – его смертью (смерть как прекращение

деятельности головного мозга, как прекращение существования организма в

качестве единого целого или же как прекращение жизнедеятельности всех без

исключения его органов).

В социальной сфере еще более, чем в случае с отдельным человеком,

появление каких-то внешних признаков процесса (или прекращения ранее

шедшего процесса) означает, прежде всего, что уже на протяжении какого-то

времени, иногда весьма долгого, складывались глубинные факторы и

предпосылки видимой стороны общественной жизни. То, что обычно

воспринимается, например, как публичное начало какой-то политической

кампании, чаще всего при ближайшем рассмотрении оказывается

одновременно завершением достаточно продолжительной подготовительной

работы, которая в условиях современного мира и сложных общественных

структур могла быть начата за несколько лет и даже за два-три десятилетия до

видимых сдвигов или событий.

Определение начала и конца конкретного политического процесса

зависит от инструментария, которым располагают политик и/или аналитик.

Если этот инструментарий позволяет засечь и точно установить нечто скрытое

от внешнего наблюдения, то соответственно и начало (конец) процесса тоже

может быть определено. Если он сделать это не позволяет, то целесообразно

выбрать какие-то четкие, измеримые параметры и ими условно обозначить

начало и конец процесса. Например, за начало конфликта можно принять такой

момент, когда в вооруженных стычках погибло определенное количество

людей или когда впервые был применен определенный тип противоборства

(открытые военные действия, а не, допустим, партизанская борьба или

политический терроризм), вид вооружений и т. д. В этом случае существенно,

чтобы начало и завершение процесса устанавливались на базе одних и тех же

критериев.

В практических ППА-исследованиях длительных или одновременно

многих процессов, особенно конфликтного характера, целесообразно

использовать категорию модуля протяженности процесса, определяемого как

средняя величина протяженности типового процесса данного класса от одной

стадии этого процесса до другой либо от начала до конца процесса в целом (в

зависимости от того, о процессе какой потенциальной протяженности идет

речь). При комплексных исследованиях простое сравнение модулей

протяженности соответствующих процессов позволит в предварительном

порядке выявить критические точки во времени, когда вероятно множественное

наложение эффектов одного процесса на другие или, напротив, максимальное

расхождение различных фаз разных процессов относительно друг друга.

Классификация социальных, экономических, политических процессов по их

модулям протяженности позволит легче прогнозировать повестку и возможные

исходы избирательных кампаний, совпадение или рассогласованность

процессов с теми или иными политическими границами (сроки полномочий,

ожидаемые политические события, сдвиги и т. д.).

Подобные аналитические разработки и прогнозы теснейшим образом

связаны с двумя политическими явлениями: дефицитом времени и

стабильностью либо ее отсутствием. Дефицит времени имеет объективную

сторону: он означает, что для достижения поставленных целей в намеченный

срок недостает каких-то практических возможностей. Но в первооснове всякого

дефицита времени непременно лежит его субъективная грань: возникновение

такого дефицита означает, что либо цель и пути движения к ней изначально

были намечены нереалистически, либо в процессе движения к цели были в чем-

то допущены существенные отклонения или имело место то и другое сразу. В

любом случае, предварительная оценка модулей протяженности ведущих к

цели и препятствующих этому движению процессов позволит снизить риск

возникновения дефицита времени.

Политическая стабильность (статическая или динамическая) также имеет

объективную и субъективную стороны. Первая (объективная) заключается в

том, что либо не происходит никаких или как минимум никаких

нежелательных, негативных изменений (статическая стабильность), либо

заранее предусмотренные изменения происходят так, как это и предполагалось,

под контролем или как минимум под наблюдением соответствующих

политических структур (динамическая стабильность). Вторая же

(субъективная) сторона любой стабильности связана с психологическим

восприятием происходящих событий и процессов.

Человек и политические структуры воспринимают ситуацию как

нестабильную, а значит, и потенциально угрожающую, опасную в тех случаях,

когда они не знают и/или не понимают, что именно происходит; не могут

интерпретировать происходящее в привычных для себя понятиях и категориях;

не располагают достаточным временем и/или возможностями для получения и

истолкования необходимой информации; не контролируют или недостаточно

влияют на происходящее. При этом сама ситуация может и не угрожать

непосредственным интересам воспринимающего ее субъекта (если угрожает, то

она воспринимается как еще более опасная, даже катастрофическая).

Другая психологическая грань заключается в том, что до сих пор весьма

распространены представления, согласно которым стабильность

рассматривается как полная неизменность, неподвижность. Более того,

стабильности приписывается позитивная оценка – стабильность всегда хороша,

какая бы она ни была; при всех условиях она должна приветствоваться,

всячески охраняться и поддерживаться. Нестабильность же рассматривается и

оценивается с прямо противоположных позиций.

Ясно, что на самом деле все гораздо сложнее. Стабильность, фактически

означающая косность, застой, приверженность прежним формам жизни и

недопущение нового, – верный путь к сложным социально-политическим

испытаниям, что доказал в том числе и опыт СССР. В то же время, любые

перемены и любое развитие всегда, помимо прочего, несут с собой и

нестабильность. Нестабильность – наиболее универсальная форма проявления

развития и один из важнейших его источников. От человека зависит, перерастет

та или иная конкретная нестабильность в конфликт, трагедию, стихию, иные

социально опасные формы или станет контролируемой под влиянием воли,

опыта, знаний, способностей людей.

Объективно стабильность – это:

■ не статус-кво, а динамика всех и всяческих жизненных процессов,

остановить которую не дано никому, причем динамика, не искажаемая

экстремальностью внешних или внутренних условий жизни, особенно

экстремальностью, искусственно создаваемой или вызываемой;

■ предсказуемость наиболее существенных, принципиальных параметров

и состояний системы, направлений и тенденций ее эволюции и развития;

■ возможность рационально и эффективно реагировать как политически,

так и практически на все перемены, которые рождает жизнь, и делать это

своевременно.

Для того чтобы соблюдение всех перечисленных условий оказалось

возможным, должна быть соответствующим образом подготовлена и

когнитивная сфера политики. В психологическом смысле стабильность – это

когда человек способен распоряжаться временем, а не время – человеком.

Способность к такому распоряжению зависит, однако, не только от комплекса

достаточно очевидных объективных обстоятельств (информированность,

знание и понимание, наличие соответствующих практических средств,

возможностей и т. п.), но и от психологии восприятия времени, присущей

данной социальной и/или политической культуре либо какой-то ее части –

элите, государственно-политическому руководству, классу, группе.

Ощущение времени – всегда и везде центральный вопрос любого

восприятия мира и самоощущения субъекта: исторического,

этноконфессионально-го, социально-культурного, индивидуального. Это

ощущение формирует один из главных параметров психологии восприятия

времени, а именно: рассматривается ли оно как ценность, и если да, то ценность

какого рода – философско-религиозного или практического, повседневного.

Сознание прошлого, развитое по меркам своих эпох, приписывало

времени определенную ценность. Но в философских и религиозных системах

древности время не было еще никак структурировано, а представало некой

сплошной протяженностью, чистой самостоятельной субстанцией. Его

ценность заключалась в том, что оно давало возможность до предела, до

бесконечности заполнить его углублением человека в самого себя или в

познание сокровенного смысла мироздания; вознаграждало за праведную

жизнь вечным покоем и блаженством или, напротив, карало за прегрешения

вечными муками. Естественно, все это было возможно не в повседневности,

заполненной суетным добыванием пропитания и к тому же конечной, а только

в потустороннем мире.

Неверно было бы полагать, будто подобное ощущение времени не имело

никаких практических последствий. Ориентируя человека на то, что главные и

наиболее значимые для него лично события, отрезки жизни произойдут когда-

то потом, в неопределенном будущем и даже в загробном мире, такое

ощущение времени предрасполагало человека к повышенной созерцательности,

пассивности, к ощущению текущей жизни как безвременья, как некоего

вынужденного ожидания этого главного потом – ожидания, которое надо

просто перетерпеть. Иными словами, ориентация на жизнь потом существенно

подрывает меру активности человека в текущей жизни – активности и личной,

и социальной, – ослабляет силу мотивации, направляет ее содержание и

структуру в русло иррационального, стимулирует индивидуальную и

общественную пассивность. Исторические результаты этого можно видеть

сегодня на уровне развития и в образе жизни тех народов, многовековые

религиозные традиции которых отмечены печатью такого ощущения времени.

Нечто подобное, хотя и на более коротком отрезке времени,

продемонстрировала практика реального социализма в СССР: перспективы

«прекрасного завтра» чем дальше, тем очевиднее выступали как фактор

антимотивации по отношению и к отдельному человеку, и к обществу в целом.

Налицо очевидная диалектика последовательности взаимосвязей: чем

ближе к повседневной жизни человека и общества личное и социальное

ощущение времени, тем сильнее будет мотивация субъектов и их практическая

активность, тем большим количеством прагматических дел будет заполнена их

настоящая жизнь, тем большей внутренней организации и дисциплины она

потребует, тем дробнее и практичнее будет становиться их восприятие, оценка,

измерение времени, ибо реальное время не имеет ценности либо ценится низко

только теми, кто привык мыслить и жить в категориях вечности.

Но и слишком приземленное, краткосрочное ощущение времени имеет

свои серьезные недостатки, особенно в социальной и политической областях, а

также в экономике. Не случайно в американской и другой западной литературе

весьма распространены сетования насчет материальных и политических

издержек, проистекающих от того, что руководящий персонал корпораций

мыслит горизонтами квартальной рыночной конъюнктуры и прибыли, что

политические и государственные деятели живут от выборов до выборов,

подчиняя свои поступки соображениям ближайшей избирательной кампании.

Россияне по собственному опыту знают, какие экологические, социальные и

прочие издержки приносила практика выполнения планов любой ценой,

особенно когда речь шла о годовых планах.

В любой системе экономических, политических, иных критериев и

координат ориентация на получение краткосрочной отдачи заставляет уделять

меньше внимания средне- и долгосрочным последствиям деятельности, в

меньшей степени принимать их в расчет, а то и вовсе игнорировать. К тому же

длительная практика ориентации на краткосрочные результаты, сиюминутные

цели и задачи способствует селекции исполнителей и руководителей,

мыслящих только тактическими категориями и органически неспособных

видеть, тем более просчитывать стратегическую перспективу и ее варианты.

(Аналитик, работающий в сфере ППА, должен иметь объективные критерии

для оценки соответствующих способностей политического лидера,

государственного руководства, возможного претендента на выборную

должность.) На социальном уровне такая ориентация общественной

деятельности, если она выдерживается несколько десятилетий и более,

приводит к появлению целых поколений людей, способных жить только

собственными мелкими и суетными повседневными делами и заботами;

вырабатывает соответствующую общественную мораль, этику

взаимоотношений.

Таким образом, диалектика личного и социального ощущения времени и

масштабов мышления индивида, группы, социума очевидна. Ощущение

времени как сплошной и бесконечной протяженности побуждает думать в

категориях «от начала до конца света», восприятие же вечности на уровне не

философии, а повседневной психологии обессмысливает любую деятельность,

толкает к пассивности и фатализму: какие человеческие дела и поступки могут

иметь смысл на фоне вечности? Погруженность в текущее мгновение заполняет

мысли мелким, конъюнктурным, сиюминутным, преходящим; мешает

различать незначительное и существенное; окрашивает саму деятельность

всеми признаками суетности, интеллектуальной и духовной узости мышления.

То, что воспринимается современниками как крупномасштабное, историческое

мышление и деятельность, при ближайшем рассмотрении оказывается

оптимальной для своего времени глубиной взгляда в будущее: не слишком

мелкой, близкой и потому не каждому доступной, но и не чрезмерно далекой,

оторванной от сегодняшних реалий – и потому тоже не каждому доступной,

ибо смотреть в вечность, в бесконечность не сложнее, чем в текущее

мгновение.

Чем же определяется и как может оцениваться подобная оптимальность

взгляда в будущее, когда мотивация, с одной стороны, вынуждена обращаться к

духовному началу в человеке, тем самым возвышает и это начало, и общество в

целом, вызывая в личности и социуме мощный духовный подъем; но, с другой

стороны, все-таки не отрывается от реалий, не уносит мысли и надежды в

сферу иллюзий, фантазий, утопий и не обрекает тем самым энтузиазм людей,

их усилия на неудачи и разочарования, а подъем их внутренней энергии и

мотивации – на неизбежные в конце концов спад, апатию, пессимизм?

До сих пор подобные взлеты духа происходили в истории исключительно

стихийно и заранее не предвиделись. Конечно, было бы самонадеянностью

ставить задачу прогнозирования таких подъемов; попытки же вызывать их

искусственно могут быть связаны не только с неизбежной неудачей, но и с

крайне отрицательными и весьма долговременными психологическими и

моральными последствиями. Однако политический психолог должен иметь

возможность хотя бы прогнозировать вероятность наступления и возможную

продолжительность периодов массовой социальной апатии, безволия,

пессимизма, мотивационной импотенции.

В качестве аналитического инструмента и критерия, позволяющего

принципиально разграничивать сферу, в которой в разной степени действует

конкретная мотивация конкретных живых людей, и сферу, за границами

которой такая мотивация не имеет и не может иметь места, целесообразно

избрать абсолютный модуль продолжительности. Мы определяем его как

равный 30 годам. Модуль соответствует принятой в демографии

продолжительности активной жизни человека, или средней границе смены

поколений. Все, что лежит в пределах данного срока, хотя бы в принципе

может так или иначе, сильнее или слабее влиять на мотивацию человека и тем

самым на его поведение (в том числе политическое), поскольку ожидаемые

результаты тех или иных начинаний, действий, «капиталовложений» наступят

еще в период его активной жизни и будут чем-то значимы для этого человека.

Соответственно, и все общественные процессы, крупномасштабные

социальные начинания, отдача от которых наступит в пределах абсолютного

модуля продолжительности, во-первых, являются объективно значимыми для

человека, а во-вторых, в принципе побуждают его к рациональному мышлению

и поведению.

Все, что выходит за пределы такого срока, уже менее прочно связано или

не связано вообще с реальной жизнью данного человека и поколения: они

просто не успеют ни воспользоваться ожидаемыми положительными

результатами какой-то деятельности, ни ощутить непосредственно на себе ее

возможные отрицательные, пагубные последствия. Поэтому во всех планах,

начинаниях и процессах, длительность которых до наступления значимых

результатов превышает абсолютный модуль продолжительности, мотивация

людей претерпевает существенные изменения в целом в нездоровую сторону. В

негативной части («не поступай плохо») резко снижается чувство

ответственности, объективно облегчается принятие рискованных,

недопустимых и откровенно преступных решений, поскольку аргументы об

опасности таких решений оказываются ослабленными интеллектуально и

эмоционально – ведь, с одной стороны, до очевидного проявления последствий

еще крайне далеко и есть широкое поле для добросовестных заблуждений,

искренних споров и всевозможных корыстных спекуляций, манипулирования

информацией; а с другой – и ответственность за последствия таких решений

тем, кто их принимает, заведомо нести не придется. В позитивной же части

мотивации («поступай хорошо») существенно возрастает стремление

облагодетельствовать не себя, а других: от собственных детей до грядущих

поколений.

Применительно к детям такая мотивация может иметь рациональный и

прагматический характер (например, основать и развить дело, наследниками и

продолжателями которого, равно как и бенефициантами, станут дети;

построить для них дом, дачу, приобрести недвижимость и т. п.), хотя может и

не иметь его (навязывание детям определенного образа жизни, рода занятий,

образования и т. д.). Применительно же к широким массам и целым

поколениям подобная мотивация с высокой долей вероятности и риска

способна приводить к различным вариантам фанатизма: религиозного,

идеологического, социального, национального, политического и т. д., и

основанного на нем поведения. На таком общем фоне благом и оптимумом

выглядит отсутствие, утрата какой бы то ни было личной и/или социальной

мотивации в связи с процессами и явлениями, длительность которых

превышает абсолютный модуль продолжительности. Значит, в интересах

здоровых жизни и развития социума политика не должна искушать человека.

Ответственная и нравственная политика обязана крайне осторожно подходить к

выдвижению и отстаиванию начинаний, ожидаемая отдача которых выходит за

пределы величины абсолютного модуля.

30-летний модуль продолжительности назван нами абсолютным потому,

что время существования сложных социальных субъектов (ССС) может во

много раз превышать продолжительность активной жизни поколения людей.

Оно может оказаться и меньше этой продолжительности. Для выведения

какого-либо аналогичного модуля продолжительности, но приложимого только

и исключительно к ССС, в настоящее время не просматривается ни критериев,

ни оснований; и теоретически сомнительно, что такой модуль мог бы

существовать вообще. В то же время внутри любого ССС действуют люди, к

которым приложимо все изложенное выше. Сам ССС с его внутренней

структурой выступает по отношению к этим людям как один из тех жизненных

процессов, в которые они фактически включены. Следовательно, все

изложенное относительно взаимосвязи продолжительности процессов с

мотивацией человека справедливо и применительно к отношениям личности с

тем ССС, внутри которого она действует и/или живет.

В обыденном массовом сознании используются две шкалы отсчета

времени: «вчера–сегодня–завтра» и «прошлое–настоящее–будущее». При явной

и значительной модальности указанных шкал между ними есть и глубокое

психологическое различие.

«Вчера–сегодня–завтра» предполагает высокую повторяемость

повседневного жизненного опыта. Это

значит, что существует как минимум принципиальная (а чаще всего и

практическая) возможность сопоставить опыт разных дней, сделать из такого

сравнения какие-то выводы, если необходимо, то повторить какие-то попытки

снова и снова, внести в свое поведение те или иные коррективы и т. д. Здесь

человек в максимально возможной для него степени распоряжается своим

временем.

На шкале «прошлое–настоящее–будущее» подобной власти над

собственным временем у человека нет. Но шкала «прошлое–настоящее–

будущее» может прилагаться к описанию, пониманию, оценке явлений,

событий и процессов в пределах абсолютного модуля продолжительности; в

пределах одной реальной человеческой жизни в целом либо выходить за эти

пределы. В любом случае, повседневный жизненный опыт, приобретаемый и

оцениваемый по шкале «вчера–сегодня–завтра», на уровне «прошлое–

настоящее–будущее» отливается уже в представления человека о некой

собственной жизненной программе, а также о том, как его программа

выполняется: чего хочет добиться человек, к каким целям он стремится,

насколько ему это удается на данном отрезке жизни и в целом и т. д.

В пределах абсолютного модуля продолжительности человек еще в

принципе может, при желании или необходимости, в большей или меньшей

степени скорректировать и даже изменить как содержание своей жизненной

программы, так и направленность, темпы, средства ее осуществления. Но

возможности подобных корректировок не беспредельны, их отдача

проблематична. Поэтому крайне существенно учитывать, когда и как

формируется жизненная программа человека, насколько она осознана, как

человек оценивает итоги прожитой жизни на завершающих ее этапах.

Фактически жизненная программа формируется у ребенка и подростка

под влиянием их непосредственного окружения, микро- и макросоциальной

среды, культуры, в которых они живут, и происходит это в основном

неосознанно. Процессы воспитания, социализации, формирования личности

подробно описаны и исследованы в психологии. Для целей ППА-исследования

существенно, что человек вступает в активную социальную и политическую

жизнь, уже обладая некоей жизненной программой (хотя он может этого и не

осознавать). Его отношение ко всему происходящему, в том числе к политике,

политическим институтам и деятелям, к обществу в целом складывается в

дальнейшем под влиянием того, насколько удается или не удается ему

осуществить свою жизненную программу, и если не удается, то в чем он

усматривает причины постигающих его неудач. Так складываются на практике

политико-поведенческие группы – реформаторы, консерваторы, реакция,

экстремисты.

Оценка итогов прожитой жизни существенна не только для данного

человека, но и для социума в целом: ведь это оценка не только и не столько

личности, сколько всего накопленного за определенное время социального

опыта, его качества, смысла и значения. От такой оценки можно просто уйти,

но тогда итогом станет историческое беспамятство, забвение уже имеющегося

опыта, а значит, содержательная и духовная узость сознания вновь

формирующихся поколений, их обреченность на то, чтобы просто механически

повторить опыт, который уже когда-то был получен и от уроков которого в

принципе можно было бы идти дальше духовно, интеллектуально, практически.

От оценки итогов прожитой жизни самим человеком (речь пока только об

этом: в интересах понимания сути проблемы мы упрощаем ситуацию и

игнорируем тот факт, что на практике различные люди и силы всегда как-то

манипулируют подобными оценками в собственных интересах и целях) этот

человек может и не уходить. Тогда у него есть три принципиальных выбора: а)

признать итоги своей жизни в целом неудачными, возложив ответственность за

это либо на себя (что требует огромной внутренней силы), либо на других, в

частном случае – на общество; б) сделать вывод, что жизнь удалась и

соответственно заключить, возможно, что жить надо так и только так, а не

иначе, то есть абсолютизировать в какой-то степени свой опыт, подходы,

рецепты; в) по мере возможностей разобраться, что удалось, а что нет, почему,

и постараться подвести взвешенные итоги. Какова бы ни была итоговая оценка

(в социуме же всегда существует некоторая совокупность таких оценок) по ее

содержанию, объективности и т. д., она всегда влияет и на текущее

эмоциональное состояние личности, ее окружения и социума, и на

формирование у молодежи представлений о собственной жизненной

программе. Психологическое и политическое значение этого явления

переоценить невозможно.

На социальном уровне, однако, совокупность индивидуальных оценок

может расходиться с оценками официальными, даваемыми как из

политических, идеологических, пропагандистских соображений, так и с

максимально доступной объективностью. Субъективный опыт людей, особенно

одного поколения, никогда не тождествен ни субъективному опыту всего

общества или его части, ни тем более объективной оценке этого опыта. Так,

ветеран войны, отлично сознавая, какой трагедией была война для страны в

целом, тем не менее, может считать, что у него в жизни это были лучшие годы:

он бил врага, приближал своими действиями победу, видел смысл своих

усилий, раскрыл в себе самом какие-то качества, способности; наконец, просто

был тогда молод, – и будет абсолютно прав в оценке собственной жизни,

собственного опыта. Если субъективная оценка своего прошлого миллионами

людей расходится с официальной, то такая ситуация может иметь не столько

текущие политические последствия, сколько непредсказуемый эффект на

формирование взглядов, представлений, морали, шаблонов поведения у только

еще вступающих в активную жизнь поколений. Собственно, во многом именно

по этому каналу и происходит духовное и психологическое развитие социума,

складываются сдвиги в фактической этике и нравственности, психическом

складе, что потом имеет (наряду с прочими) и свои политические последствия.

Но если ребенок и подросток видят свою жизненную программу в жизни

взрослых и ее результатах (неважно, готовы они воспринять опыт взрослых или

стремятся отрицать его), то общество в целом пока еще ни разу за всю

известную нам историю не видело перед собой того, что можно было бы

назвать жизненной программой социума. Только XX век, в условиях

достаточно развитых массовых коммуникаций, дал первые, пока еще

единичные и очень специфические, примеры того, как на глазах современников

кристаллизовались, складывались, достигали некоторого «пика», а потом

рушились отдельные социально-территориальные системы, уступая место

преемникам.

Однако современное сознание интересует то, откуда и куда идет

общество в целом, каким закономерностям подвержено его движение, какие

обязательные стадии, этапы оно включает, есть ли у этого движения какой-то

«конец». Современное общество просто нуждается в таких оценках, чтобы

иметь набор критериев для осуществления многих сложных, дорогостоящих и

сверхдолговременных проектов – от освоения космоса до развития

неосвоенных пока территорий, сфер деятельности: крайних Севера и Юга,

Мирового океана, экваториальных зон. Эти вопросы имеют колоссальное

идеологическое, политическое, практическое значение.

Исторически общество конструировало свою жизненную программу на

неопределенное, но всегда вечное будущее средствами религий и идеологий,

искусства и механизмов психологической компенсации. Каждое из этих

направлений выполняло свои специфические задачи и функции, и каждое из

них не могло и не может заменить собой другие.

Сознательная деятельность, в отличие от инстинктивной, предполагает

наличие некоторого знания. Знание достигается тем, что формулируется (в

вербальной или невербальной, поведенческой форме) вопрос и на него ищется

ответ. Вопрос формулируется тогда, когда в процессе своей деятельности

человек и/или социум сталкиваются с проблемой, для решения которой

прежние навыки, знания, шаблоны поведения оказываются недостаточны.

Особенность вопроса как продукта сознания состоит в том, что когда он

сформулирован, в нем всегда заключен и какой-то гипотетический ответ; если

такого ответа нет, то нет и вопроса, а есть лишь недоумение, растерянность,

удивление, характеризующие состояние поиска.

Смысл и значение гипотетического ответа не в том, правилен он или нет,

а в том, чтобы подтолкнуть человека к каким-либо действиям. Обладающий

сознанием субъект способен действовать только при условии, что он ощущает

субъективную правоту, правомерность своих поступков. Гипотетический ответ

создает иллюзию правомерности, эрзац-правоту там, где, как отлично понимает

субъект, у него есть все основания для сомнений, и тем самым открывает для

субъекта возможность начать действовать. Получаемый затем опыт

накапливается, истолковывается и трансформируется в знание (или в то, что

добросовестно принимается за знание). Такова последовательность внутренней

«технологии сознания» во времени, даже если субъект всего этого не осознает,

а сама последовательность осуществляется весьма быстро.

Однако вопросы, поставленные осознанно или имплицитные в действиях

субъекта, сильно различаются по тем горизонтам опыта, который необходим

для получения максимально объективного, научно достоверного ответа на них,

и следовательно, по горизонтам времени, потенциально необходимого для

обретения такого опыта при тех средствах и возможностях, которыми

располагают человек и общество в целом. Чтобы узнать, какая завтра будет

погода, достаточно просто потерпеть несколько часов. Выяснить, взойдут ли

семена, можно, лишь посеяв их и прождав несколько дней или недель. На

какие-то вопросы ответы можно получить только через годы, на другие – через

века, на третьи – через тысячелетия. Если человек знает еще предельно мало, то

его вопросы очень широки, общи, научно некорректны, а средства и

возможности – примитивны.

Но жить и действовать надо сегодня, а не через сто или тысячу лет. И

тогда гипотеза, облаченная в форму вопроса-ответа, изложенная как

религиозный, идеологический, нравственный императив, вынужденно занимает

место знания и открывает личности и обществу путь к сознательной

деятельности, к возможности накапливать и осмысливать опыт. Вот почему

любая религия и идеология в историческом плане заслуживают серьезного и

уважительного интереса исследователя: без заблуждений не было бы ни

сознания, ни знаний. Естественно, однако, что на этом пути человека ждет

масса неудач и разочарований и что сам по себе факт таких неудач и таких