Деркач А.А. Политическая психология

Подождите немного. Документ загружается.

случайных обстоятельств, живет вне государства, – либо недоразвитое в

нравственном смысле существо, либо сверхчеловек» [10, с. 24]. По мнению

античного мыслителя, государственная форма политики вырастает из

объединения людей сначала в форме семьи, потом поселения. Затем

объединения поселений превращаются в полис – государство.

Заниматься политикой человека подталкивает его природный инстинкт.

Поэтому логично, что Аристотель называет человека политическим животным

– Zoon politikon, ни в коей мере не придавая этому словосочетанию обидного

смысла. Ведь в самой нашей психологии заложены такие естественные

потребности, как потребность властвовать и подчиняться. Последующая

история политической мысли обогатила представления о политике как системе

разнообразных человеческих потребностей, приобретенных и врожденных.

Среди них благородство и жадность, любовь и ненависть, стремление к

доминированию и солидарность, потребность в свободе и желание быть частью

группы.

Таким образом, политика в рамках политической психологии предстает

как совокупность отношений между большими социальными группами

(макрогруппами): этносами, нациями, сословиями, классами,

конфессиональными общностями, партиями, государственными образованиями

и т. д. Соответственно, политическими можно считать действия, в которых

практически воплощаются формальные или неформальные межгрупповые

отношения. При этом сфера политической активности включает огромное

разнообразие социальных событий – от индивидуального лидерства до

государственного регулирования жизнедеятельности общества, публичных

акций, гражданских и международных взаимоотношений, конфликтов, войн и

т. п. Все они образуют ту реальность, которая интересует политическую

психологию.

Признание важности изучения психологии как движущей силы

политического поведения в наши дни получило уже не только

общефилософскую, но и конкретно-научную форму. Именно политическая

психология во второй половине XX века приступила к исследованию тех

факторов, которые мотивируют включение человека в политику и участие в

различных ее формах. Психологическая наука, используемая для понимания

политических феноменов, диктует и свой подход к исследованию, свой угол

зрения на человеческое измерение политики.

О феноменах, которые теперь относят к сфере политической психологии,

издревле размышляли политики, полководцы, философы и религиозные

пророки. Но только в середине XIX века обозначились направления

систематических исследований. Это те же научные школы, что считаются

основополагающими и в социальной психологии: франко-итальянская

«психология масс» (Г. Лебон, Ш. Сигеле, В. Парето, Г. Тард) и немецкая

«психология народов» (Г. Штейнталь, М. Ла-зарус, В. Вундт). Французские и

итальянские ученые изучали феномены массового стихийного поведения,

механизмы заражения и подражания, неосознаваемые мотивы социальных

действий. Немецкие ученые сконцентрировали внимание на культурно-

психологических особенностях различных этносов, отражающиеся в языках,

мифологиях и т. д.

Близкие к политической психологии научные направления сложились и в

России во второй половине XIX – первых десятилетий XX века: теория

культурно-исторических типов (Н. Данилевский), одушевленная историография

(А. Лаппо-Данилевский), субъективная социология (М. Михайловский),

коллективная рефлексология (В. Бехтерев), гелиопсихология (А. Чижевский).

Работы названных ученых в значительной мере предвосхитили тенденцию

психологизапии социальной науки, осознание ею своего человеческого

измерения. А. Чижевский стал первым в мире ученым, исследовавшим влияние

космических процессов, особенно солнечной активности, на энергетические

состояния живой клетки и проявление этой зависимости в динамике

политических событий

Прежде всего, внимание политических психологов в XIX веке привлекли

массовые стихийные формы политического поведения, такие, как стихийные

бунты, демонстрации, паника, поведение толпы. Начиная с работ французского

исследователя Гюстава Лебона, политическая психология занимается поиском

движущих сил стихийных типов политического действия и находит их

преимущественно в иррациональных, т. е. бессознательных, структурах

психики человека [72]. Среди отечественных психологов этой проблемой особо

интересовался В. Бехтерев, предложивший объяснение воздействия толпы на

личность через механизмы заражения, внушения и образования не только

индивидуальных, но и коллективных рефлексов [21].

На рубеже XIX–XX веков были изданы книги психиатра П. Ковалевского,

профессионально составившего на основании доступных сведений портреты

выдающихся политических деятелей прошлого, и К. Головина, изучавшего с

психологической точки зрения современные ему политические события.

20-е и начало 30-х годов XX столетия ознаменованы, кроме уже

упоминавшихся исследований В. Бехтерева и А. Чижевского, чрезвычайно

оригинальными для своего времени работами по изучению восприятия

газетных материалов (П. Блонский), слухов (Я. Шариф), культурных различий в

восприятии и мышлении (А. Лу-рия).

Во второй половине 30-х годов работы такого рода были надолго

заблокированы. Социальная наука вообще была по большей части вытеснена

сталинским «истматом», а все, что от нее сохранилось (философия, история,

политэкономия), подчинилось жесткой идеологической цензуре, не оставившей

места для «психологических упражнений». В таких условиях в СССР до начала

70-х годов исследования, имевшие хотя бы самое отдаленное касательство к

политической психологии, осуществлялись только в рамках педагогики (теория

коллектива и т. д.), тогда как за рубежом это был период бурного развития

политико-психологической науки. Возобновившиеся затем работы по

социальной психологии носили почти исключительно вторичный характер:

философизированная критика «буржуазной науки» в сочетании с эпигонским

заимствованием экспериментальных и прикладных методов. Непосредственно

же политико-психологическая проблематика (хотя сам этот термин оставался

под запретом) изучалась в закрытых учреждениях, отличались

методологической или методической оригинальностью. За годы советской

власти пионерские традиции отечественной социальной и политической

психологии были утеряны.

Современная политическая жизнь дает немало примеров того, как

иррациональные психологические механизмы воздействуют на ход

политического процесса. Одним из наиболее ярких примеров является

необъяснимое, на первый взгляд, поведение депутатов парламента на своих

заседаниях. Многие их решения были продиктованы не столько рациональным

расчетом, личными или групповыми интересами, сколько взаимным

эмоциональным заражением в ходе дискуссии.

Для политической психологии ядро проблемы составляет, конечно, ее

субъективная компонента. Если некоторое множество людей может быть

выделено по более или менее долгосрочному основанию (например,

этническая, расовая, возрастная характеристика, гражданство, территориальная

близость, место в системе экономических отношений и проч.), но

принадлежность к этому множеству для них самих и для окружающих

незначима, то речь может идти лишь о социальном конгломерате или так

называемой условной группе. Это множество людей становится единым

субъектом деятельности и социальных (тем более политических) отношений

постольку, поскольку формируется их взаимная идентификация как носителей

общих интересов и целей, не совпадающих с интересами других групп, и оно

может терять свои субъектные качества по мере растворения в системе более

релевантных внешних и внутренних связей.

Очертив по мере возможности предметную область в рамках политики,

политическая психология в качестве приоритета анализирует закономерности,

механизмы, условия, а также факторы политических феноменов и прежде всего

политической активности ее субъектов, мотивацию этой политической

активности и пр.

Понятие мотивации необходимо использовать для уточнения предмета

данной науки, поскольку это психологический эквивалент общенаучной

категории причинности и в нем концентрируются все прочие концепты,

которыми оперирует политическая психология. Чтобы понять мотивы

поведения, нужно выяснить, как данный субъект (индивид или группа) видит

мир и себя в мире, как внутренне структурирует ситуацию, каковы его

потребности, цели и ценностные ориентации, особенности восприятия,

мышления, эмоциональных переживаний (включая эмоциональное состояние в

Данный момент) и многое другое. Исходя из этого объясняются политические

события, строится прогноз, разрабатываются приемы управления сознанием и

поведением.

Популярный термин «политическое сознание», используемый иногда при

определении предмета, не вполне корректен из-за многозначности понятия

«сознание». Последнее употребляется по меньшей мере в трех существенно

различных значениях: философском (сознание – бытие), социологическом

(сознательность – стихийность) и психологическом (сознательное –

бессознательное; осознаваемое – неосознаваемое), и это часто становится

источником противоречий. Преимущественный интерес представляют

нерефлексируемые или слабо рефлексируемые пласты интегральной

субъективной реальности, а также намеренно скрываемые мотивы. Именно их

выявление обеспечивает нетривиальность, а тем самым и продуктивность

психологического исследования.

Так, например, в 1999 году Дума принимает резолюцию по косовскому

конфликту, в которой настаивает на односторонних действиях России, хотя

парламентарии прекрасно понимают, что ни Президент, ни МИД, ни другие

государственные ведомства не смогут их выполнить. Дело не только в том, что

депутаты преследуют некие свои интересы, а в том, что сам ход обсуждения

подталкивает их к более рискованным решениям, чем те, что были бы приняты

в тиши их кабинетов. В психологии такой феномен получил название

группового мышления, когда само наличие группы сдвигает принимаемое

решение в сторону большего риска.

Парламенты, не только в современной России, но и в других странах,

нередко демонстрируют своеобразие политического поведения народных

избранников, доходящие порой до выяснения отношений в политике с

помощью кулаков, взаимных оскорблений и других действий, диктуемых не

столько холодным расчетом, сколько эмоциями. Не случайно еще Лебон

выделил парламентские собрания как отдельный вид толпы, подчиняющийся

тем законам массового поведения, которые свойственны большим социальным

группам в отличие от малых групп и индивидов [72].

Не следует думать, что сообщество других людей всегда действует лишь

в сторону некоторого «озверения», как это кажется на первый взгляд.

Присутствие других людей, их взаимное внушение, заражение, идентификация

могут приводить в политике к самым разнообразным эффектам. Энтузиазм и

сплоченность участников массовых выступлений привели к успеху многие

национально-освободительные движения. Демократические преобразования

стали возможны в годы перестройки в немалой степени благодаря массовым

выступлениям самых разных людей, объединившихся и отождествивших себя с

идеей демократии. Здесь для нас важно подчеркнуть, что мотивы, приводящие

людей к участию в массовых формах политического поведения, диктуются не

только их рациональными интересами, расчетом, но и эмоционально окрашены,

не полностью осознаны и в наибольшей степени оказывают воздействие на

личность в присутствии других людей во время стихийных политических

действий.

Отмеченные данные не означают, что политическую психологию

интересуют лишь бессознательные проявления человеческой психологии.

Многие разделы этой дисциплины специально посвящены изучению политики

как организованной деятельности, где рациональные интересы, осознанные

цели претворяются в те или иные политические действия.

В числе первых современных концепций, рассматривающих человека как

компонент политической системы, была концепция политической поддержки,

предложенная американскими политологами Д. Истоном и Дж. Деннингом

[141]. Их интерес к человеческому компоненту политики был вызван новыми

процессами, в частности, необходимостью политической мобилизации

населения, ранее не участвовавшего в политике. Процессы, происходящие в

настоящее время в России, при всем их своеобразии также вписываются в

мировой контекст и требуют от граждан включения в изменившийся

политический процесс в ролях, которые они ранее не исполняли. Отсюда задача

рационального включения граждан в избирательную систему, научение их

демократическим нормам.

Одна из наиболее перспективных концепций в современной

политической психологии исследует процесс принятия политических решений

как во внутренней, так и во внешней политике. На основе экспериментов,

эмпирических исследований и теоретических разработок политические

психологи предлагают конкретные технологии эффективного политического

управления, достижения поставленных политическим руководством целей.

Правда, следует заметить, что, какими бы совершенными ни были научные

разработки, чисто рациональные расчеты не дают стопроцентного успеха. Как

выразился бывший председатель Правительства России B.C. Черномырдин:

«хотели как лучше, а вышло как всегда». Это высказывание звучит как формула

соотношения рациональных и иррациональных факторов, воздействующих на

политический процесс.

Для политической психологии в равной степени важны оба ряда

феноменов: осознанное политическое участие граждан, рациональная

постановка ими политических целей и проявления иррациональных импульсов,

неосознанная политическая активность. Чтобы более предметно представить

себе, чем занимается политическая психология, важно выделить и другие

качественные стороны политических явлений, которые привлекают особенно

пристальное внимание исследователей. Все они образуют интегральный

психологический феномен.

Здесь обращает на себя, прежде всего, непосредственно психологический

феномен в политическом процессе. Откройте свежую газету или включите

программу телевизионных новостей. О чем в первую очередь сообщают нам

информационные агентства? Боевые действия в Чечне и на Балканах,

чрезвычайные ситуации, демонстрации протеста, выборы, сообщения о

принятых правительством решениях, скандалы, затрагивающие ту или иную

партию или конкретного политика. Попробуйте самостоятельно

проанализировать, что в этих текущих политических событиях определено

объективными политическими или экономическими законами, а что – результат

усилий конкретных людей или партий. Провести границу между этими двумя

рядами факторов очень нелегко. Однако сегодня уже ни у кого из серьезных

политических психологов, политологов и политиков не вызывает сомнения тот

факт, что психологический компонент происходящих событий необходимо

специально выделять, изучать и учитывать при принятии решений.

Однако есть некоторые политические феномены, в которых присутствие

психологических факторов выступает особенно рельефно. Одним из таких

феноменов является национализм. Признание безусловного превосходства

своего народа над другими невозможно обосновать никакими рациональными

мотивами. Когда распался Советский Союз, одним за другим потянулись

конфликты, как череда звеньев единой цепи. Среди них противостояния Грузии

и Абхазии, таджикские кровопролитные события, вооруженные конфликты

между Арменией и Азербайджаном по поводу Нагорного Карабаха, длительная

война в Чечне. При этом каждая из конфликтующих сторон дает свое

обоснование, почему именно она должна обладать преимущественным правом,

позицией, территорией или ресурсом. В ход идут и исторические аргументы, и

апелляция к справедливости, и призывы к международному общественному

мнению. Однако все рациональные аргументы сторон не могут скрыть

главного: психологической почвой возникновения конфликта были

националистические чувства, подогретые определенными политическими

силами, которые использовали их для разжигания политических,

экономических, военных конфликтов. Даже если объективно никто из его

участников уже не будет заинтересован в продолжении военных действий,

«выключить» националистические установки автоматически невозможно. Они

имеют место как в России, так в Республике Беларусь, на Украине и в других

регионах СНГ.

Психология национализма изучается достаточно давно. Политические

психологи, начиная с известной работы Т. Адорно, установили, что

националистические установки входят в качестве составляющей в более общий

психологический феномен, которым является авторитаризм [6].

Интерес к проблеме авторитаризма в политической психологии пережил

периоды подъемов и спадов. Так, первые послевоенные годы он диктовался

стремлением понять психологические истоки фашистского национал-

социализма. Затем был период стабильного политического развития, по

крайней мере в странах Запада, который породил иллюзию, что авторитаризм

для них ушел в прошлое.

Однако ни национализм, ни авторитаризм не относятся к числу

феноменов, с которыми человечество простилось навсегда, в силу того, что в их

основе лежат некоторые фундаментальные психологические механизмы,

которые вновь и вновь приводят к возникновению этих феноменов, как только

политическая ситуация становится для этого благоприятной. Именно поэтому

уже не на одном из годичных собраний Международного общества

политических психологов (ISPP) в последние годы вновь и вновь выбирало для

обсуждения тему авторитаризма и национализма. Одним из главных выводов

этого обсуждения было заключение о том, что политики, стремящиеся найти

выход из замкнутого круга этнических конфликтов, военных столкновений и

нетерпимости в отношении другого народа, не могут оперировать только

объективными политическими инструментами и не учитывать то, как один

народ в данный момент воспринимает другой и как это сиюминутное

восприятие накладывается на традицию политической культуры.

Другой проблемой, над которой работают современные политические

психологи, является насилие и агрессия в политике. Появились целые отрасли

знаний, получившие название биополитика и вайленсология. Биополитика –

раздел политической психологии, исследующий проявления альтруизма,

насилия, агрессии, защитных реакций, доминирования и других

фундаментальных свойств природы человека в политике. Вайленсология (от

английского слова violence – насилие) – раздел биополитики, который изучает

природу человеческой агрессивности вообще и ее политические проявления в

частности.

Среди ученых нет единодушия в понимании природы насилия и агрессии

в человеческом обществе. Одни авторы убеждены в том, что агрессия – это

естественная реакция индивида на фрустрацию и при-родно необходима

человеку. Следовательно, избежать ее нельзя, хотя можно найти безопасные

для самого человека и его окружающих каналы отвода агрессии (например,

спорт). Другие авторы делают акцент на роли воспитания в проявлении насилия

и агрессии. Так, уже в 70-е годы появились исследования, показавшие связь

между увеличением количества сцен насилия в кино и на телевидении и ростом

детско-юношеской преступности. Психологи и педагоги забили тревогу,

доказывая, что увиденные на экране сцены агрессии действуют провоцирующе

на формирующуюся личность, которая еще не обладает устойчивой системой

жизненных ориентиров.

Насилие в политических процессах встречается в самых разных формах.

Есть государственное насилие в отношении тех граждан, которые не

выполняют правовых норм. Такое насилие узаконено, как и насилие в ответ на

агрессию одного государства в адрес другого. Международное право признает

правомерность использования силы, в том числе и военной, для защиты

территориальной целостности страны. Закон признает и право индивида на

применение насилия в рамках достаточной самообороны.

Однако следует со всей определенностью сказать о последствиях для

человека, который применял даже узаконенное насилие, не говоря уже о тех,

кто стал жертвой насилия во время войн, вооруженных конфликтов и периодов

криминального разгула. С человеком происходят серьезные психологические

трансформации, меняющие его отношение к самому себе и другим людям.

Американские солдаты, прошедшие войну во Вьетнаме, как и наши

солдаты, воевавшие в Афганистане и Чечне, пережили испытание жестокостью,

не получившей достаточной нравственной легитимизации со стороны

общества. Сейчас, без специальных мер по их психологической реабилитации,

эти люди сами не могут адаптироваться к невоенной реальности: они

нуждаются в помощи профессиональных психологов. Общество, не

осознающее этого, рискует получить взрыв насилия, становящегося нормой

повседневной жизни.

Политический конфликт – поведение индивида и ситуации давления на

него группы, приспособление к требованиям группы и ее нормы, которое не

всегда осознается человеком. Если человек идет голосовать на выборы не в

силу собственной убежденности в достоинствах того или иного кандидата, а

потому, что так проголосовал его знакомый или родственник, то он поступает

как политический конформист.

Исследования проблемы политического конформизма показали, что есть

определенные объективные и субъективные условия, при которых конформизм

расцветает. Например, если выборы проходят под прессом СМИ, применения

различных технологий и др., то трудно рассчитывать на то, что волеизъявление

будет свободным от давления. Однако хорошо известно, что выборы в нашей

стране в советские годы проходили не в условиях репрессий, но, тем не менее,

в силу политического конформизма голосовали за практически

безальтернативного кандидата свыше 90% избирателей.

Проявления политического конформизма встречаются в политической

жизни партий и организаций, движений и групп, давление которых на своих

членов осознается ими в той или иной степени. Авторитарный стиль

управления способствует развитию политического конформизма, между тем

как демократический способствует тому, что личность вырабатывает

независимое мнение по политическим вопросам и не боится высказать свое

несогласие с группой. Однако при всем различии стилей, климата, царящего в

политической организации, необходимо иметь в виду, что конформизм

встречается и в самых демократических и прогрессивных из них.

Остановимся еще на одном психологическом феномене: восприятие

партнерами друг друга. Американский политический психолог Роберт Джарвис

показал в своих работах, что многие национальные лидеры не замечают угрозу

своей стране на международной арене в силу того, что их внимание

сфокусировано на проблемах внутриполитической борьбы.

Другой причиной неверного восприятия своих международных партнеров

и последующих ошибок политиков является искажение их образа

стереотипами, действие которых усиливается состоянием стресса.

Руководители государства должны быстро отреагировать на ситуацию, в силу

чего стресс усиливается. Одним из характерных примеров осложнения

отношений стран НАТО и других ведущих держав мира является

приверженность их принципу «двойного стандарта». Это было правилом и в

отношениях с СССР и в отношениях современной Россией, где сопрягаются

национальные интересы. Непосредственно это проявилось в Кубинском

кризисе, в чехословацких событиях 1968 года и в процессе решения проблем

СНВ и ПРО, в ходе военных действий в Афганистане, Югославии и Чечне, при

оценках двусторонних и многосторонних отношений с участием России,

например, по вопросам Ирака, Китая, Северной Кореи, Югославии, Палестины

и других экономико-политических эпицентров современного мирового

сообщества. Причиной того, что политические лидеры стран и движений шли

на прямую конфронтацию, были неверные представления о возможных

действиях друг друга. Риск был усилен феноменом группового мышления.

Советники каждого из вождей по отдельности давали более осторожные

рекомендации. Собравшись в группу, они пришли к гораздо более

рискованным выводам.

Результаты приведенного анализа указывают на важность понимания

субъектами политики концептуальных оснований политической психологии и

ее места в системе научного знания. Именно их понимание обеспечивает

правильное осознание того, что сущность человеческих действий вообще и

политических в особенности никогда не обусловлена непосредственно

внешними предметными обстоятельствами, но всегда детерминируется

видением этих обстоятельств сквозь призму выработанных культурным опытом

целеориентаций, ценностей, норм, актуализированных и эмоционально

окрашенных ожиданий, образов и установок. Иначе говоря, человек всегда

пристрастен в своем отношении к миру, и без учета данного факта ни одно

социальное событие (складывающееся из совокупности целенаправленных

человеческих действий) не может быть ни понято по существу, ни, тем более,

предвосхищено или подвергнуто сознательному регулированию.

Хотя это методологическое обобщение, названное принципом единства

деятельности и сознания, в теории уже никем не оспаривается, его очень часто

игнорируют. Исследования по когнитивной психологии показали, что

«наивный» субъект, не отягощенный опытом психологической рефлексии,

склонен считать собственные восприятия и действия естественными,

единственно разумными при данных обстоятельствах и замечает наличие

«психики» у другого человека только тогда, когда тот реагирует на ситуацию

необычно с точки зрения наблюдателя. Особенно часто такое происходит при

контакте представителей различных культур, исторических эпох. Здесь

существенное влияние оказывают не только внутренние, но и внешние

детерминанты экономического, политического и непосредственно

психологического характера.

Реальное соотношение экономических, политических и психологических

факторов в развитии социально-политических процессов иллюстрирует

классическое исследование американского психолога Дж. Девиса. Анализируя

предпосылки революционных ситуаций в различных странах и в различные

эпохи, Дж. Девис сопоставил две альтернативные версии, принадлежащие К.

Марксу и его современнику, выдающемуся французскому историку А. де

Токвилю. Согласно первой из них, революция происходит вследствие

невыносимого обнищания народа. Автор второй версии указал на тот факт, что

революциям всегда предшествует улучшение качества жизни (экономический

рост, расширение политических свобод), которое влечет за собой опережающий

рост потребностей.

Изыскания американского психолога показали, что по-своему правы и А.

де Токвиль, и К. Маркс. Революционному кризису, действительно, обычно

предшествует длительный период, на протяжении которого экономические и

политические возможности последовательно возрастают, и эта положительная

динамика сопровождается ростом ожиданий. Но рано или поздно на фоне

продолжающих по инерции расти ожиданий происходит относительный спад,

вызванный объективными осложнениями: исчерпанием ресурсов экстенсивного

развития или неудачным ведением войны. Усиливающийся разрыв между

ожиданиями и возможностями оценивается людьми, как катастрофа,

ущемление их жизненных потребностей, элементарных прав и проч. Возникает

состояние массовой фрустрации, неопределенной агрессивности,

фиксирующейся затем на конкретных объектах. Дальнейший ход событий

зависит от прочности социальных институтов, ценностных ориентации,

действий политических лидеров, умеющих либо своевременно применить

меры, способствующие снижению агрессии, либо направить агрессию в нужное

им русло.

Характерную причинно-следственную зависимость Дж. Девис представил

в виде простого обобщающего графика, где 0 – условная точка начала отсчета,

сплошная линия отражает динамику реального удовлетворения потребностей,

пунктирная линия – динамику ожиданий, а точка х на шкале времени – момент,

когда разрыв между ожиданиями и действительностью ощущается как

невыносимый, характеризуется проявлением революционной ситуации (см.

рис. 4).

Рис. 4. Динамика удовлетворения потребностей и революционная

ситуация

Исследование кризисных ситуаций демонстрирует, насколько значимость

психологического контекста способна перекрывать значимость экономических

и прочих «объективных» обстоятельств. Последние воспринимаются сквозь

призму неудовлетворенных ожиданий. Фрустрация порождает аффективные

состояния, которые усиливаются механизмом эмоционального резонанса

(заражения) и, в свою очередь, упрощают образ мира, примитивизируют

мышление и деятельность (аналогичная зависимость наблюдается психологами

и в лабораторных экспериментах). Несвоевременный подвоз продуктов в

магазины оценивается как «голод», попытки властей восстановить порядок на

улицах – как невыносимые репрессии. Уплощенный, аффективно окрашенный

образ ситуации ориентирует на поиск самых простых решений и энергичных

лидеров, люди «обманываться рады» и охотно идут в сети более или менее

добросовестных агитаторов.

При этом радикально уплощаются образы не только настоящего и

будущего, но и прошлого. В обыденном сознании отчетливо проявляется

феномен, названный ретроспективной аберрацией: воспоминания, окрашенные

в мрачные тона актуальных настроений, рисуют прошлое как бесконечную

череду тягот и унижений, т. е. в некотором смысле «с точностью до наоборот».

Потом уже с неизбежным разочарованием приходит ностальгия. Но летописцы

и историки, особенно ангажированные революцией, фиксируют

преимущественно слухи, анекдоты и воспоминания в пике революционной

активности, а отсюда – выводы об обнищании и репрессиях как причинах

социального взрыва...

Изучение закономерностей, механизмов, специфических особенностей,

условий и факторов политической активности субъектов политики