Брянцева В.Н. Сергей Васильевич Рахманинов

Подождите немного. Документ загружается.

падала охота вторично получать нагоняй и вылетать

из класса»

«Величайшее значение,— дополняет Пресмана Рах-

манинов, — он придавал чистоте исполнения и был спо-

собен выгнать ученика из класса за одну неверную,

или даже смазанную ноту. С другой стороны, он выра-

жал истинную радость по поводу технически безупреч-

ного исполнения»

В этих строках Зверев обрисовывается как учитель-

соспитатель, соединивший строгость и доброжелатель-

ность, вспыльчивость и обходительность, жесткую взыс-

кательность и восторженную увлеченность делом.

Насколько возможно сейчас установить, «зверят»

(ласково-шутливое прозвище учеников-воспитанников,

фигурировавшее в консерваторских кругах) у Николая

Сергеевича всего было шестеро. Можно, впрочем, пред-

полагать, что еще одним, седьмым (первым по време-

ни) мог быть Анатолий Галли (1853—1915). Сергей

Ремезов (1854-—после 1903) попал шестнадцати-сем-

надцати лет в консерваторские ученики Зверева, тогда

же, по-видимому, сделавшись его воспитанником и ос-

тавался им, вероятно, и в период занятий с Клиндвор-

том (1873—1879). В 1873 году Зверев взял к себе дес5'-

тилетнего Сашу Зилоти — на все восемь лет консервг-

торской учебы (передав его через три года в класс

Н. Г. Рубинштейна). Осенью 1882 года у Николая Сер-

геевича появилось сразу двое учеников-воспитанни-

ков — приехавший из Рязани девятилетний Леонид

Максимов (1873—1904) и Николай Цвиленев (ок.

1869—?). Последний оказался единственной проходя-

щей фигурой среди «зверят». С осени 1885 года он пере-

шел в класс П. А. Пабста, перестав жить у Николая

Сергеевича, и в начале 1887 года выбыл .из числа уча-

щихся Московской консерватории, уехав в Петербург^.

' Воспоминания о Рахманинове, т. 1, с, 161, 162.

^Riesemann О. Rachmaninoff's recollections told by О. von

Riesemann. London, 1934, p. 45 (в дальнейших ссылках издание

именуется «Воспоминания Рахманинова»).

3 В 1887—1890 и 1891—1895 гг. Цвиленев учился в Петербургской

консерватории (последние два года—у А. Н. Есиповой),не раз иг-

рал на открытых ученических концертах, но курса так и не

окончил.

Со второго полугодия 1883/84 года в класс Зверева был

зачислен ученик-воспитанник Матвей Пресман (1870—

1941). Наконец, последним в число «зверят» осенью

1885 года вошел двенадцатилетний Сергей Рахманинов.

Ему было суждено стать на три года учеником и на

четыре воспитанником Николая Сергеевича, в братском

товариществе с Матвеем Пресманом и Леонидом Мак-

симовым, прожившими у Зверева двумя-тремя годами

дольше.

Щедрость Зверева по отношению к своим воспитан-

никам не имела границ. Но в ней не было ничего от

бездумной благотворительности, либо стремления соз-

дать некую показную «оранжерею вундеркиндов».

Колоритные, изобилующие живыми сценками воспо-

минания, записанные от М. Л. Пресманапозволяют

ясно представить себе тот распорядок, которому приш-

лось подчиниться Рахманинову в доме Зверева. Там ца-

рила строжайшая трудовая дисциплина. Так, дважды в

неделю каждый из трех «зверят» должен был поочеред-

но, согласно расписанию, уже в шесть часов утра сидеть

за одним из двух роялей, стоявших в гостиной. Стоило

при этом проявить лишь малейшую небрежность в иг-

ре, как в дверях мгновенно вырастала фигура учителя

(подчас — в ночном облачении), раздавался грозный

оклик или же следовало еще нечто почувствительнее.

И у ученика тотчас пропадала всякая сонливость, не-

внимательность— даже в самое темное декабрьское

утро, даже тогда, когда накануне он поздно лег спать

после посещения театра. Свои же уроки «зверятам»

Николай Сергеевич давал всегда только в консервато-

рии, придирчиво следя за тем, чтобы вообще никаких

поблажек им, как его воспитанникам, не делалось. По

строгому расписанию готовились дома задания и по

прочим предметам. Об успехах по ним воспитатель по-

стоянно наводил справки, а в конце года обязательно

сам присутствовал на всех экзаменах.

Вместе с тем зверевское расписание было состав-

лено настолько рационально, что у воспитанников всег-

да оставались свободными вечера, а также все воскре-

сенья (за исключением обязательных поездок в один

знакомый дом на уроки танцев, которые мальчики-

подростки дружно недолюбливали). Главное же'—ни-

' Пресман М. Л. Уголок музыкальной Москвы восьмидесятых

годов.— В. кн.: Воспоминания о Рахманинове, т. 1, с. 157—219.

кому из «зверят» не приходило в голову всерьез сето<

вать на взыскательность своего наставника, ибо он сам

подавал им пример неустанного каждодневного труда.

Начинал частные уроки с восьми часов утра, а с девяти

до двух занимался в консерватории. Затем опять разъ-

езжал по частным урокам вплоть до позднего вечера, и

даже по воскресеньям к нему приходили ученики. В от-

сутствие Зверева за порядком в доме следила его сест-

ра Лина Сергеевна. Имея огромный класс, Николай

Сергеевич вместо консерваторского жалованья нередко

получал лишь пачку квитанций об уплате за обучение

малоимущих учащихся. Частные же уроки в богатых

домах служили для него источником существования и

содержания воспитанников.

Об их всяческих нуждах он заботился умно и все-

сторонне. В дополнение к консерваторскому обучению

приглашалась еще учительница музыки для игры на

двух фортепиано в восемь рукЭто расширяло зна-

комство с музыкальной литературой и развивало навы-

ки ансамблевой игры. В результате однажды, в заклю-

чение экзамена по фортепиано, «зверята», к которым

присоединился еще один талантливый ученик Николая

Сергеевича — С. Самуэльсон, совершенно поразили да-

же такого музыканта, как С. Н. Танеев, сыграв наи-

зусть в восемь рук Пятую симфонию и скерцо из Шес-

той симфонии Бетховена.

По вечерам оригинальное семейство Николая Сер-

геевича часто катило на извозчике к Большому либо

Малому театрам, к помещению Дворянского благород-

ного собрания (ныне — Колонный зал Дома союзов)

или к другим концертным залам: как правило, не про-

пускалось ни одно примечательное событие в оживлен-

ной художественной жизни Москвы. Высокий, стройный

пожилой человек, с энергичными крупными чертами

бритого лица, с прямыми седыми волосами и черными

густыми бровями над острыми, живыми глазами уса-

живался рядом с тремя подростками, коротко подстри-

женными, в черных брюках и курточках с белыми крах-

мальными воротничками. Им нельзя было громко бол-

тать, вертеться, или же, опершись локтями на барьер

ложи, улечься на него подбородком. Не то тотчас

раздавался строгий выговор: «Я потому беру для вас

' Ею была преподавательница Белопольская занимавшаяся с самим

Зверевым в годы его юности.

хорошие места, чтобы вы себя неприлично вели? Как

вам только не стыдно? Вы бы уже заодно подушку на

барьер положили и улеглись на нее!»' А потом могло

крепко попасть и тому, кто не сумел бы толково объяс-

нить, что именно и почему понравилось или не попра-

вилось в услышанном и увиденном.

По воскресным «дням отдохновения от трудов» у

Николая Сергеевича, славившегося хлебосольством по

Москве, имело обыкновение собираться интереснейшее

общество. К нему захаживали известные актеры, лите-

раторы и художники, врачи п адвокаты, пе говоря уже

о многих педагогах консерватории. Гостем Зверева не-

редко бывал П. И. Чайковский.

«Зверятам» вменялось в обязанность быть по отно-

шению к посетителям внимательными хозяевами. По

воскресеньям они принимали и собственных гостей —

товариш:ей по консерватории, некоторых частных уче-

ников Зверева, например, Александра Скрябина, Фе-

дора Кенемана, Арсения Корещенко, Константина

Игумнова, Семена Самуэльсона. Саша Скрябин, при-

езжая, сначала брал урок. Николай Сергеевич часто

звал «зверят» послушать «Скрябушу». Юные пианисты

демонстрировали друг перед другом свои сольные ус-

пехи, а то и собственные сочинения, играли в четыре

руки, в восемь рук. Тут Николай Сергеевич пи во что

не вмешивался, предоставляя своим питомцам полную

свободу действий.

Но в товарищи к «зверятам» попадали только те,

кто прошел через строгий отбор. «Зверев пе выносил

лжи, и достаточно было одного такого факта, чтобы он

перестал лжеца-ученика у себя принимать и запрещал

нам общение с ним, — вспоминал Пресман. — Вообще,

все наши товарищи очень тщательно им «профильтро-

вывались» У своих же воспитанников Николай Сер-

геевич решительнейшим образом пресекал всякое про-

явление неискренности. «Чем искреннее, чем прямее вы

будете вообще жить на свете, — говорил он им, — тем

легче вам будет. Не скрою, что прямой путь тернист,

но зато он безусловно прочен»

Зверев, человек начитанный, в частности — знаток

сочинений Достоевского, с которым, возможно, был

' Воспоминания о Рахманинове, т. 1, с. 195.

2 Там же, т. 1, с. 179.

3 Там же, с. 189.

лично знаком, внимательно следил за тем, чтобы его

питомцы усваивали содержание книг, а не просто про-

водили за ними время. Застав как-то Сергея за чтени-

ем «Бесов», Николай Сергеевич попросил пересказать

один из философских монологов: «Я начал, — вспоми-

нал Рахманинов, — но мое смущение росло с каждой

фразой. Кровь бросилась мне в лицо, и я оказался со-

вершенно неспособен выразить, либо просто репроду-

цировать мысли Достоевского, усвоение которых в мо-

ем возрасте едва ли можно было ожидать.

Зверев покачал головой, не сказав ни слова. Но

этот инцидент стал мне уроком на всю жизнь»

Удивительно ли, что при всей строгости Николая

Сергеевича, даже при его запальчивости, в которой он

мог крепко «поучить от руки», мальчики не только

беспрекословно его слушались, но и любили его, стара-

лись оказать ему какую-либо услугу, проявляли чут-

кость и изобретательность, желая его порадовать. Так,

однажды, ко дню рождения Николая Сергеевича каж-

дый самостоятельно выучил в подарок по пьесе: Леля

Максимов — Ноктюрн из «Маленькой сюиты» Бороди-

на, Мотя Пресман — «Подснежник», а Сережа Рахма-

нинов— «На тройке» из «Времен года» Чайковского

Доверчивость же воспитанников по отношению к

воспитателю была столь велика, что они, подрастая,

посвящали его даже в свои первые юношеские увле-

чения.

Зверев не поощрял у своих питомцев барских зама-

шек, готовя из них людей труда. При наличии в доме

прислуги мальчики сами чистили себе обувь и одежду,

за столом прислуживали гостям. Лет с пятнадцати они

все начали давать по нескольку частных уроков форте-

пианной игры, которые для них находил и за которыми

следил Николай Сергеевич.

Один смелый воспитательный прием Зверева много

раз вызывал чуть ли не возмущение его приятелей. По

воскресным дням, за общим столом «зверятам» разре-

шалось выпивать по рюмке водки, а в торжественных

случаях — по бокалу шампанского. То же самое проис-

' Воспоминания Рахманинова, с. 47.

2 Пресману помнилось, будто свои «подарки» воспитанники проде-

монстрировали в этот день перед гостями, в числе которых был

Чайковский. Но мемуарист неточен: описанный им эпизод мог про-

изойти 13 марта 1886 или 1887 г., а Чайковского ни в тот, ни в

другой день в Москве не было.

ходило и в трактире, куда они обычно попадали после

посещения концертов и спектаклей. Но ведь на следу-

ющее утро надо было все равно в шесть часов быть за

роялем! И тут «зверята» сами попросили не возить их

даже в театр, если потом надо ехать в трактир. В бли-

жайшее воскресенье Николай Сергеевич с радостным

удовлетворением рассказал об этом своим друзьям.

«За «зверят»... — заявил он, — я теперь спокоен. Они

знают цену и трактиру и рюмке водки, их этим не уди-

вишь!»

Некоторые старомосковские черты облика Звере-

ва— широкое хлебосольство, крутое своенравие — ка-

жутся барскими. Но они предстают в ином свете, если

не забывать, что хлебосольство осуществлялось на

средства, зарабатывавшиеся огромным ежедневным

трудом, своенравие же и вспыльчивость проявлялись

лишь в качестве своего рода издержек темперамента

сильной личности, воодушевленной благородными беско-

рыстными целями. Зверев мог в чем-то сильно «пере-

солить», подчас жестоко ошибиться, но собственную

неправоту рано или поздно осознавал и исправлял.

Об этом красноречиво рассказывают, например, его

письма к консерваторскому инспектору и преподавате-

лю теоретических предметов К. К. Альбрехту, написан-

ные, как правило, в самом дружески непринужденном

тоне. Иной раз Звереву случается просить Альбрехта о

ходатайстве'перед консерваторским бухгалтером, ибо

некий «суровый Поп три раза присылал уже фурию

(кухарку) с запиской о деньгах за квартиру» Иной

раз (в январе 1885 года) Николай Сергеевич пишет.

«Извините, что ни Пресман, ни Максимов не будут в

классе Сольфеджии... Мне так нездоровится, что необ-

ходимо кого-нибудь ругать, — а кого же кроме их?»

Но в период, когда Альбрехт временно исполняет обя-

занности директора консерватории, Зверев высказывает

ему самое резкое порицание за участие якобы в ка-

«ой-то консерваторской склоке. Однако последующие

письма, выдержанные в прежних дружеских тонах, сви-

детельствуют о том, что все было выяснено и наступило

полное примирение.

Таким образом, в Звереве не было ничего серого,

формального, лицеприятного, чиновничьего — того, что

' Воспоминания о Рахманинове, т. 1, с. 187.

2 ГЦММК, фонд, 37, № 1826.

3 Там же, № 1831.

в. Брянцева 33

в реакционное безвременье 1880-х годов, увы, проника-

ло и в послерубинштейновскую консерваторию. Не слу-

чайно Николай Сергеевич притягивал к себе чуть ли

не все самые яркие личности, действовавшие в консер-

ваторском мире, и надо ли говорить, как это отража-

лось на его воспитанниках? «В обстановке неприступ-

ности и строгости педагогов приятным исключением

был Н. С. Зверев... — пишет выпускница-пианистка

1890 года Игнатьева (впоследствии — профессор Мос-

ковской консерватории Анна Павловна Островская),—

он был очень простым, сердечным и дост>'пным челове-

ком»

Итак, Николай Сергеевич Зверев был явной анти-

тезой чеховским «хмурым людям» 80-х годов. Юному

Сергею Рахманинову посчастливилось попасть не толь-

ко к многоопытному высококвалифицированному учи-

телю, который отлично поставил ему руки и вышколил

пальцы, заложив фундамент для технического и худо-

жественного формирования того, кого потом стали

именовать первым пианистом мира. В августе 1885 го-

да путь из Петербурга в Москву привел маленького

шалуна и лентяя, подраставшего без серьезного надзо-

ра, к незаурядному человеку и талантливейшему вос-

питателю. Николай Сергеевич Зверев заложил прочные

нравственные и интеллектуальные основы для своеоб-

разного развития многогранной творческой личности

всемирно прославившегося музыканта, 'выразившего

это в словах: «Лучшим, что есть во мне, я обязан

Приехав из Петербурга, Сергей Рахманинов, как

вспоминалось Пресману, «не был особенно хорошо

подготовлен технически, но то, что он уже тогда играл,

было бесподобно» ^ Впрочем, Звереву при первом про-

слушивании более всего понравилось исполнение како-

го-то из этюдов К. Рейнеке —тут, по-видимому, в наи-

большей мере проявились природные виртуозные дан-

ные мальчика. Николай Сергеевич сразу «поставил его

' Воспоминания о Московской консерватории. М., 1966, с. 118.

^ В кн.: Воспоминания о Рахманинове, т. 2, с. 156.

» Там же т. 1 с. 164.

в ttapy* t Лелей Максимовым, пианистически чрезвы-

чайно одаренным ровесником.

По специальности Леля, Сережа и Мотя Пресман

оказались вместе на четвертом курсе, на котором, од-

нако, задержались еще на один учебный год. Быть мо-

жет, этому способствовало то обстоятельство, что вес-

ной 1886 года Николай Сергеевич, долго болея, был

вынужден временно передать «зверят» в руки других

преподавателей.

Таким образом, Сережа проучился у Зверева три

года, всего же на младшем отделении (до шестого

курса) — шесть лет, как и Леля. И заметно, что с по-

явлением нового воспитанника, у Николая Сергеевича

родился особый план в обучении своих двух младших

«зверят». Он организовал дело так, что в 1885/86 учеб-

ном году они не посещали в консерватории ничего,

кроме уроков по фортепиано (разве еще только хоро-

вой класс). Слуховые данные у обоих были настолько

блестящи, что от занятий по сольфеджио их полностью

освободили. Но почему же они миновали в тот год

классы научных предметов? Думается — разгадку дают

слова Пресмана о том, что Николай Сергеевич для

своих «зверят» даже «оплачивал педагогов по всем

предметам общего образования, по французскому и

немецкому языкам»Так бывало, конечно, не всегда,

а лишь по мере необходимости. По всей очевидности,

решив, что младшим воспитанникам по их возрасту не-

чего спешить с переходом на старшее отделение, Зве-

рев задержал их с прохождением курса и по специаль-

ности, и по научным предметам. Но по последним, ве-

роятно, взял им на год частных преподавателей, что

было особенно полезно для Сергея. Более же взросло-

му Пресману Николай Сергеевич дал возможность

обогнать товарищей на один курс.

План Николая Сергеевича оправдал себя. Начав с

1886/87 года регулярно посещать консерваторские на-

учные классы, его младшие питомцы делали там по-

степенно все лучшие успехи, причем Рахманинов обго-

нял Максимова, в особенности по гуманитарным пред-

метам, в том числе по русскому языку, в котором с

троек-четверок во второй год перешел на круглые пя-

терки. Что же касается трехлетних занятий с самим

Николаем Сергеевичем, то, насколько позволяют судить

' Воспоминания о Рахманинове, т. I, с. 169.

2* 35

сохранившиеся программы ученических концертов,

младшие «зверята» продвигались вперед «рука об ру-

ку» вплоть до того, что однажды (2 ноября 1887 года)

поделили меж собой исполнение одной из бетховенских

сонат'. С осени 1886 года оба получили стипендию

имени Н. Г. Рубинштейна.

И все же у Сергея в скором времени стали обнару-

живаться особые пианистические успехи. Так, в ведо-

мости, относящ.ейся к весне 1887 года, Зверев и Сафо-

нов единодушно поставили Рахманинову и Максимову

по пятерке. Но самый строгий экзаменатор — Танеев —

оценил успехи последнего лишь четверкой с плюсом,

явно только для дифференциации с пятеркой, постав-

ленной им Рахманинову.

По всей вероятности, уже через каких-нибудь пять

месяцев занятий Рахманинова со Зверевым произошло

событие, показавшее, как быстро и ярко выдвинулся

бывший «рядовой» питомец Петербургской консервато-

рии в стенах новой alma mater. Во время приезда в

Москву Антона Григорьевича Рубинштейна Сергей

Иванович Танеев устроил специально для знаменитого

гостя небольшой дневной концерт, участвовать в кото-

ром были выбраны немногие лучшие ученики консерва-

тории. В их число вошел Сергей Рахманинов, исполнив-

ший перед Рубинштейном Английскую сюиту Баха ля

минор. В заключение концерта, по просьбе Танеева,

Антон Григорьевич сам сыграл Двадцать четвертую со-

нату Бетховена ор. 78. Рахманинов не получил тогда

большого впечатления от игры Рубинштейна, но зато

на всю жизнь запомнил, с каким благоговейным трепе-

том оказал маленькую услугу великому музыканту.

После концерта Зверев не преминул устроить прием у

себя дома. Довольный своим учеником, Николай Сер-

геевич велел Сереже, в качестве награды, подойти к

Антону Григорьевичу, у которого к тому времени очень

ослабло зрение, и осторожно проводить его к столу, на

почетное место.

По-видимому, это произошло во время Историче-

ских концертов Рубинштейна, когда он, венчая уже

почти полувековую концертную деятельность, совер-

шил небывалый исполнительский подвиг — сыграл в

I Занимаясь со Зверевым, Рахманинов сыграл в ученических кон-

цертах также прелюдию и фугу Баха фа минор (19 ноября

1886 г.), этюд ре мажор Гензельта (17 дек. 1886 г), и Leggierez-

ze соль мажор Мошелеса (14 дек. 1887 г.).

циклах Из семи вечеров сто восемьдесят произведений

тридцати трех композиторов. В январе—феврале 1886

года Рубинштейн исполнял все семь программ пооче-

редно в Петербурге и Москве, курсируя между двумя

городами. При этом каждый концерт он повторял на

следующий день бесплатно — для учащихся и педаго-

гов музыкальных учебных заведений. Благодаря ста-

раниям Николая Сергеевича его воспитанники оказа-

лись в числе счастливцев, которым довелось услышать

все четырнадцать московских выступлений Рубин-

штейна.

Впечатления, полученные тогда двенадцатилетним

Рахманиновым, остались для него на всю жизнь чем-то

совершенно особенным. Спустя около полувека, под-

нявшись на недосягаемые вершины пианистического

искусства, он продолжал убежденно считать Антона

Рубинштейна «самым оригинальным и несравненным

пианистом мира»«Я не пропустил ни единой ноты, —

рассказывал Рахманинов об Исторических концер-

тах,— помню, как глубоко впечатлила меня его интер-

претация Аппассионаты или шопеновской сонаты си-

бемоль минор. Однажды он повторил весь финал си-

бемоль-минорной сонаты, вероятно из-за того, что крат-

кое заключительное крещендо не удалось так, как ему

хотелось. Его слушали с восторгом, могли бы внимать

повторениям пассажа еще и еще — столь исключитель-

на была красота тона, вызывавшаяся его магическим

прикосновением к клавишам. Я никогда не слыхал, что-

бы кто-нибудь смог сыграть виртуозное сочинение Ба-

лакирева «Исламей» так, как Рубинштейн, а его интер-

претация маленькой шумановской фантазии «Вещая

птица» была неподражаемой в своей тонкой поэтично-

сти: «птица упорхнула» — это финальное diminuendo

на pianissimo безнадежно пытаться описать достойным

образом. Столь же неподражаемы были волнующие ду-

шу образы в «Крейслериане» — никогда не слышал,

чтобы кто-либо смог в подобной манере исполнить ее

последний, соль-минорный раздел. Одним из величай-

ших секретов искусства Рубинштейна была его педали-

зация. Он сам удачно выразил свои мысли на этот счет,

сказав: «Педаль — душа фортепиано». Никому из пиа-

нистов не следует об этом забывать»

' Воспоминания Рахманинова, с. 51.

2 Там же, с. 51—52.