Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв 3 тт. Том 3. Время мира

Подождите немного. Документ загружается.

способно запустить в ход рост, нам хорошо известно из примеров, упоминавшихся даже на протяжении этой

главы, и их, вне сомнения, можно было бы назвать и в современном мире. Но мы также видели, что такой

рост обречен на то, чтобы более или

ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ 647

менее быстро прерваться, затормозиться, если он не находит опоры в широком многосекторном отклике. А в

таком случае не следовало ли бы поговорить скорее о непрерывном и прерывистом росте, нежели о росте

уравновешенном или неуравновешенном

? Это реальное различие, ибо оно соответствует глубинному

разрыву, структурному разлому, который произошел, по меньшей мере для Запада, в XIX в. Саймон Кузнец

совершенно прав, на мой взгляд, различая рост традиционный и рост современный

184

Современный рост — это рост непрерывный, о котором Франсуа Перру уже давно мог сказать

185

, что он был

независимым от повышения или понижения цен, а это удивляло, смущало и даже беспокоило историков,

привыкших наблюдать традиционные столетия, глубоко отличные от XIX в. Естественно, Франсуа Перру и

Поль Бэрош, поддержавший это утверждение, правы. Для Соединенного Королевства в целом общий

национальный доход и доход на одного жителя пережили без снижения долгое падение цен (1810—1850),

продолжительное их повышение с 1850 по 1880 г., а затем вновь падение с 1880 по 1890 г., при годовой

норме прироста соответственно в 2,8 и 1,7% для первого периода, в 2,3 и 1,4% —для второго, в 1,8 и 1,2% —

для последнего

186

. Рост оставался постоянным, то было чудо из чудес. Он никогда не прерывался

совершенно, даже в период кризиса.

До такого превращения традиционный рост совершался с перебоями, как последовательность взлетов и

остановок, или даже спадов, на протяжении веков. Различаются очень продолжительные фазы: 1100-1350,

1350-1450, 1450-1520, 1520-1720, 1720-1817 гг.

? Эти фазы противоречили друг другу: во время первой

население росло, во второй — резко упало, вновь росло в третьей, пребывало в состоянии застоя в четвертой

и стало стремительно возрастать в последней из них, Всякий раз, когда росло население, наблюдался рост

производства и национального дохода — словно для того, чтобы оправдать старую пословицу «Богатство

заключено только в людях». Но всякий раз доход на душу населения понижался или даже скатывался вниз,

тогда как в течение застойных фаз он улучшался. Именно это показывает длинная кривая

188

, рассчитанная на

материале семи веков Фелп-сом Брауном и Шейлой Хопкинс. Таким образом, имелось расхождение между

национальным доходом и доходом на душу населения: рост национального продукта происходил в ущерб

тем, кто трудился, это было законом Старого порядка. И я предположу в противоположность тому, что

говорилось и повторялось, что начатки английской промышленной революции были поддержаны ростом,

принадлежавшим еще Старому порядку. До 1815 г. или, вернее, до 1850 г. (а иные сказали бы до 1870 г.) не

было постоянного роста.

648 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

КАК ОБЪЯСНИТЬ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ?

Каковы бы ни были особенности роста, его движение поднимало экономику, как прилив,

поднимающий суда, оказавшиеся на мели в низкую воду; он порождал бесконечную

последовательность равновесий и неуравновешенностей, привязанных одни к другим, он

порождал успехи, то легкие, то нелегкие, позволял избегать провалов, создавал рабочие места,

изобретал прибыли... Он был тем движением, которое вновь запускало вековое дыхание мира

после каждого замедления или стеснения. Но движение это, которое все объясняло, в свою

очередь с трудом поддается объяснению. Сам по себе рост был таинственным

189

. Даже для

нынешних экономистов, вооруженных фантастическим статистическим материалом. Свои услуги

предлагает единственная гипотеза, явно ложная, поскольку представляются, как мы говорили, по

меньшей мере два объяснения — уравновешенный рост и рост неуравновешенный, — объяснения,

делать выбор между которыми, однако, отнюдь не обязательно.

С такой точки зрения решающим покажется различие, которое С. Кузнец устанавливает между

«тем, что делает экономический рост возможным», и «способом, каким он на самом деле

происходит»

®. Разве не был «потенциал роста» как раз «уравновешенным» развитием, медленно

достигавшимся посредством непрерывного взаимодействия разных факторов и действующих лиц

производства, путем трансформации структурных взаимоотношений между землей, трудом,

капиталом, рынком, государством, социальными институтами? И этот-то рост, само собой

разумеется, вписывался в длительную временную протяженность (la longue duree). Она позволяет

привязать истоки промышленной революции — безразлично — к XIII, или к XVI, или к XVII в.

Наоборот, способ, каким рост «на самом деле происходит», конъюнктурен, он детище

сравнительно краткого времени, стечения обстоятельств, технического открытия, национальной

или международной удачи, а иной раз и чистой случайности. Например, даже если бы Индия не

была мировым чемпионом хлопкоткацкого производства (образцом и конкурентом

одновременно), промышленная революция, вероятно, все равно произошла бы в Англии, но нача-

лась ли бы она с хлопка?

Если признать такое взаимное наложение времени длительного и времени краткого, то можно без

особых затруднений связать объяснение роста, непременно уравновешенного, и роста

неуравновешенного, продвигавшегося с перебоями, «от кризиса к кризису», заменяя один

двигатель другим, один рынок другим, один источник энергии другим, одно средство давления

другим, — и все это по воле обстоятельств.

ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ 649

Для того чтобы имелся непрерывный рост, требовалось, чтобы длительное время, накопитель

медленного прогресса, уже произвело «то, что делает экономический рост возможным», и чтобы

при каждой случайности конъюнктуры новый двигатель, державшийся в резерве готовым к

запуску, мог сменить тот, который остановился или дает сбои. Непрерывный рост означал

эстафету, которая, однако не останавливается. Если с XIII по XIV в. рост не сохранился, то

потому, что мельницы, сделавшие возможным его запуск, придали ему лишь умеренный взлет и

никакой иной источник энергии не принял впоследствии эстафету. Дело было также, и в еще

большей мере, в том, что сельское хозяйство не смогло последовать за демографическим подъ-

емом и оказалось жертвой снижавшейся урожайности. Вплоть до промышленной революции

любой натиск роста разбивался о то, что я в первом томе этого труда назвал «пределом

возможного», — понимай: потолком сельскохозяйственного производства, или транспорта, или

энергии, или рыночного спроса.,. Современный рост начинается тогда, когда потолок, или предел,

непрестанно поднимается или отдаляется. Но это не означает, что потолок в один прекрасный

день не восстановится.

РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

Любое продвижение роста затрагивало разделение труда. Последнее было процессом

производным, явлением арьергардным: оно следовало на хорошем расстоянии за ростом, который

некоторым образом тянул его за собой. Но в конечном счете его постепенное усложнение

утверждалось как хороший индикатор прогресса роста, почти что как

способ его измерить.

В противоположность тому, что искренне полагал и писал Маркс, Адам Смит не открывал

разделения труда. Он всего лишь возвел в ранг общей теории старинное представление, уже

ощущавшееся интуитивно Платоном, Аристотелем, Ксенофонтом и задолго до Адама Смита

отмечавшееся Уильямом Петти (1623—1687), Эрнстом Людвигом Карлом (1687-1743),

Фергюсоном (1723-1816) и Беккариа (1738-1794). Но после Адама Смита экономисты сочли, что

имеют в лице разделения труда своего рода закон всемирного тяготения, столь же солидный, как и

Ньютонов. Жан-Батист Сэ одним из первых выступит против такого пристрастия, и с того времени

разделение труда стало, пожалуй, понятием, вышедшим из моды. Дюркгейм утверждал, «что оно

лишь производный и вторичный феномен... который происходит на поверхности общественной

жизни, и это в особенности верно, — добавлял он, — в отношении разделения экономического

труда. Оно поверхностно»

191

. Так ли это достоверно? Я часто представлял себе

650 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

разделение задач как интендантство, следующее за армиями и организующее завоеванные земли.

Но ведь лучше организовать и единым махом расширить обмены, разве же это так мало?

Расширение сектора услуг — так называемого третичного сектора, первостепенное явление

нашего времени, зависит от разделения труда и находится в центре социально-экономических

теорий. Точно так же и разрушение и восстановление социальных структур, которые

сопровождают рост, ибо последний не только увеличивает разделение труда, но и обновляет его

исходные данные, устраняя прежние задачи и предлагая незнакомые. Наконец, он перестраивает

общество и экономику. Промышленная революция соответствовала новому, потрясающему

разделению труда, которое сохранило и окончательно отделало ее механизмы — не без

многообразных и разрушительных социальных и человеческих последствий.

РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА: К ПРЕКРАЩЕНИЮ НАДОМНИЧЕСТВА

Между городом и деревней промышленность нашла свою самую распространенную форму в

надомничестве (putting out system)

192

, организации труда, ставшей тогда всеобщей по всей Европе

и достаточно рано позволившей торговому капитализму по низкой цене получать избыточный

продукт деревенской рабочей силы. Деревенский ремесленник работал в своем доме с помощью

своего семейства, сохраняя в то же время свое поле и кое-какую скотину. Сырье — шерсть, лен,

хлопок — ему предоставлял контролировавший его ю-родской купец, получавший законченную

работу или полуфабрика! и выплачивавший их стоимость. Таким образом, паломничество

смешивало город и деревню, ремесло и сельскохозяйственную деятельность, промышленный труд

и семейную работу и на вершине — торговый капитализм и капитализм промышленный. Для

ремесленника это означало определенное жизненное равновесие, если не спокойствие; для

предпринимателя то была возможность ограничить издержки основного капитала и, более того,

Лучше выдерживать слишком частые перебои в спросе. Продажи замедлялись, он сокращал свои

заказы и суживал использование рабочей силы; в крайнем случае он отказывался от ее

использования. В экономике, где не предложение, а спрос ограничивал промышленное производ-

ство, работа на дому придавала последнему необходимую эластичность. Одно слово, один жест —

и оно останавливалось. Одно слово—и оно возобновлялось

193

К тому же мануфактуры, которые были первым сосредоточением рабочей силы, первым поиском

масштабной экономики, нередко оставляли себе это поле для маневра: чаще всего они оставались

связа-

ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ 651

ны с широким применением надомного труда. В любом случае мануфактура представляла еще

крохотную часть производства

194

, вплоть до момента, когда завод с его механическими средствами

завершил мануфактурное решение и обеспечил ему торжество. На это потребовалось время.

В самом деле, разрывы, которые предполагала новая система, совершались медленно. Даже в

революционной хлопчатобумажной промышленности семейная мастерская еще долго

сопротивлялась в той мере, в какой ручное ткачество смогло добрых полвека сосуществовать с

механическим прядением. Еще в 1817 г. один наблюдатель описывал такое ткачество как вполне

идентичное некогда существовавшему «с единственным отличием в виде самолетного челнока,

изобретенного и введенного Джоном Кеем около 1750 г.»

195

. Установка power loom, механического

ткацкого станка с приводом от паровой машины, будет эффективной только после 20-х годов XIX

в. Продолжительный сдвиг по фазе между быстрым прядением современных фабрик и

традиционным ткачеством явно потряс прежнее разделение труда. В то время как прежде прялкам

трудно было угнаться за потребностями ткача, с ростом производства механической пряжи

ситуация изменилась на противоположную. Ручному ткачеству пришлось сверх меры раздувать

численность своих работников, труд которых был каторжным, но заработная плата высокой.

Деревенские труженики оставляли тогда свои крестьянские виды деятельности. Они пополняли

ряды рабочих, занятых все время, ряды которых росли на глазах с появлением огромного

контингента женщин и детей. В 1813—1814гг. на 213 тыс. ткачей их насчитывалось 130 тыс. и

больше половины было моложе четырнадцати лет.

Вне сомнения, внутри общества, в котором всякий, кто жил своим ремесленным трудом,

непрестанно находился на грани недоедания и голода, труд детей бок о бок с их родителями — на

полях, в семейной мастерской, в лавке — всегда был правилом. Настолько, что поначалу новые

фабрики и предприятия чаще всего нанимали не индивидов, а семьи, предлагавшие свои услуги

для группового труда, как на рудниках, так и на хлопкопрядильных фабриках. В 1801—1802 гг. на

фабрике Роберта Пиля в Бери из 136 занятых 95 принадлежали к 26 семьям

196

. Таким образом,

семейная мастерская попросту включалась в фабрику с теми преимуществами, какие представляло

это решение для дисциплины и эффективности труда. Это было так, пока маленькие рабочие

бригады (взрослый рабочий, которому помогали один или два ребенка) были возможны и

выгодны. Технический прогресс более или менее рано положил этому конец. Так, в текстильном

производстве после 1824 г. ввод в действие автоматического мула («мюль-машины»), усовершен-

ствованного Ричардом Робертсом, потребовал для сверхскоростного

652 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

прядения наряду с мужчиной или женщиной, которые бы присматривали за новой машиной

197

, до

девяти юных или очень юных помощников, тогда как старая мюль-машина требовала только

одного-двух. Тогда семейная сплоченность внутри предприятия исчезла, придав детскому труду

совсем иной контекст и совсем иное значение.

Немного раньше, с продвижением power loom, наступила другая, куда более разрушительная

дезорганизация. На сей раз исчезнет семейная ткацкая мастерская. Power loom, механический

станок, «на коем один ребенок нарабатывает столько же, сколько двое или трое мужчин»

198

, был

настоящим социальным бедствием, которое добавилось ко многим другим. На улицу были

выброшены тысячи безработных. Заработная плата резко упала, настолько, что сделавшаяся

ничтожной стоимость рабочей силы продлила за пределы разумного ручной труд несчастных

ремесленников.

В то же самое время новое разделение труда, урбанизировавшее рабочее общество, раздирало

общество бедняков, которые все пребывали в поисках работы, убегавшей от них; оно устраивало

им неожиданные встречи, вдали от родных деревень, и в конечном счете ухудшало их жизнь.

Жить в городе, лишиться традиционной поддержки от огорода, молока, яиц, птицы, работать в

огромных помещениях, терпеть малоприятный надзор мастеров, повиноваться, не быть более

свободным в своих передвижениях, принять твердо установленные часы работы — все это в

ближайшем будущем станет тяжким испытанием. Это означало изменить жизнь и круююр

настолько, чтобы сделаться чуждым собственному существованию. Это также означало смену

питания: есть мало, есть плохо. Нил Дж. Смелсер, как социолог и историк, проследил эту драму

отрыва от корней в новом, расширявшемся мире хлопка

199

. Рабочий мир потратит годы, прежде

чем создаст прикрытие из новых привычек и поддержки: товарищества, сообщества, народные

банки

200

. Тред-юнионы — это будет позднее. И не будем слишком; много спрашивать у богачей,

что они думали об этих новых горожанах. Они их видели «отупевшими, порочными, сварливыми

и склонными к бунту» и еще — дополнительныи порок! — «обычно бедными»

201

. То, что думали о

фабричном труде сами рабочие, выражалось иначе: сбежать, если возможно. В 1838 г. только 23%

рабочих текстильного производства были взрослыми мужчинами; основную массу составляли

женщины и дети, смирявшиеся более легко

202

. И никогда социальное недовольство не было в

Англии столь глубоким, как в эти годы (1815—1845), увидевшие сменявшие друг друга движения:

выступления луддитов — разрушителей машин, политический радикализм, который бы охотно

попробовал сокрушить общество, синдикализм, даже утопический социализм

203

2Г

ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ 653

ПРОМЫШЛЕННИКИ

Разделение труда происходило не только на базовом уровне, но и у вершины предприятий, и там,

пожалуй, еще быстрее. До сего времени в Англии, как и на континенте, правилом была

нераздельность господствовавших занятий: негоциант все держал в своих руках, будучи

одновременно купцом, банкиром, страхователем, арматором, промышленником... Так, в пору,

когда развились английские провинциальные банки (country banks), их собственники в одно и то

же время были торговцами зерном, пивоварами или негоциантами с многообразной

специализацией, которых собственные их дела и дела их соседей подтолкнули к тому, чтобы

заняться банковским делом

204

. Многообразно специализировавшиеся негоцианты были повсюду:

они были, как и полагается, хозяевами Ост-Индской компании, хозяевами также и Английского

банка, выбор и милости которого они направляли, они заседали в палате общин, поднимались по

ступеням достопочтенности; вскоре они правили Англией, уже сделавшейся покорной их

интересам и их страстям.

Но в конце XVIII и в XIX в. появился «промышленник» — новый активный персонаж, который

еще до образования в 1841 г. второго правительства Роберта Пиля появится на арене политической

жизни, даже в палате общин. Чтобы завоевать свою независимость, персонаж этот одну за другой

оборвал связи между предпромышленностью и торговым капитализмом. То, что возникло вместе с

ним, из года в год укреплялось и расширялось, — это был новый капитализм, все силы которого

были посвящены в первую очередь промьппленному производству. Эти новые

«предприниматели», замечает П. Матиас, были прежде всего «организаторами, редко когда

пионераг/и в крупных инновациях или собственно изобретателями»

205

. Таланты, на которые они

претендовали, задачи, какие они перед собой ставили, были следующими: господствовать над

самым главным в новых технологиях, держать в руках мастеров и рабочих, наконец,

профессионально знать рынки, чтобы быть способными самим ориентировать свое производство,

со всеми «стрелочными переводами», какие это требует. Они стремились избавиться от

посредничества купца, чтобы самим контролировать закупку и доставку сырья, его качество,

регулярность поступления. Мечтая о массовых продажах, они хотели быть в состоянии самим

узнавать о движениях рынка и к ним приспосабливаться. Фиддены, прядильщики хлопка, которые

были хозяевами Тодморде-на, имели в начале XIX в. собственных агентов в Соединенных Штатах,

которым поручалось закупать хлопок, необходимый для их фабрики

206

. Крупные лондонские

пивовары почти не покупали солод на

'.'.22—Бридель,

654 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ__________________

столичных рынках Марк-Лейн или Биа-Кью; у них были комиссионеры в производивших ячмень

районах Восточной Англии, — комиссионеры, которых весьма крепко держали в руках, ежели

судить по письму, которое отправил одному из них лондонский пивовар: «Я отправил вам по

почте образец последнего солода, что вы мне прислали. Он настолько отвратителен... что я более

не допущу ни одного мешка его на моем пивоваренном заводе... Ежели когда-нибудь мне придется

написать вам другое письмо подобного рода, я целиком изменю программу своих закупок»

207

Такое поведение соответствовало новому значению промышленности, включая и пивоварение,

которое в 1812г. один француз описывал как «с полным правом одну из достопримечательностей

города Лондона. Пивоварня гг. Барклей и К° — одна из самых значительных. Там все приводится

в движение огненным насосом мощностью тридцать [паровых] лошадиных сил; и хотя там

используют около 200 человек и большое число лошадей, но почти исключительно на наружных

работах; внутри этой удивительной мануфактуры никого не видно, и все там производится

невидимой рукой. Большие мешалки поднимаются, опускаются и крутятся без конца в стоящих на

огне котлах глубиной 12 футов и диаметром примерно 20 футов, полных хмеля. Элеваторы

перемещают на верх здания 2500 буасо* солодовой гущи

208

в день, откуда она по разным каналам

распределяется туда, где ее используют; бочки перевозятся без чьею-либо прикосновения; сам

огненный насос, каковой все это движет, построен с такой точностью, так мало ударов или трения,

что он, без преувеличения, производит едва ли больше шума, чем часы, и повсюду можно было бы

услышать, если бы на пол упала булавка. Чаны или большие бочки, куда наливают жидкость,

после того как она прошла последние [этапы} ее приготовления, имеют гигантские размеры;

самый большой вмещает 3 тыс. бочонков по 36 галлонов каждый, что, при восьми баррелях на

тонну, равно кораблю в 375 тонн водоизмещения; и имеется сорок или пятьдесят таких кораблей,

из коих самый малый содержит 800 баррелей и, следовательно, имеет 100 тонн

грузоподъемности... Самый малый из чанов, полный пива, стоит 3 тыс. фунтов стерлингов, и,

подсчитав в такой же пропорции прочие, обнаружишь в одном только подвале капитал в 300 тыс.

фунтов. Одни только бочонки, служащие для доставки пива потребителям, стоят 80 тыс. фунтов, и

вполне вероятно, что все заведение обходится не меньше чем в полмиллиона фунтов стерлингов

капитала. Здание огнестойкое: полы железные, а стены из кирпича. Отсюда выходит 250 тыс.

бочонков пива ежегодно, чего хватило бы для за-

* Старая мера сыпучих тел, равная 12,5 литра. — Примеч. ред.

ВЫЙТИ ЗА ПРВДЕЛЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ 655

грузки флота из ста пятидесяти кораблей грузоподъемностью по 200 тонн каждый...»

209

. Вдобавок

эти колоссальные пивоваренные заводы организовали распределение своей продукции — в самом

Лондоне, где они напрямую снабжали половину пивных города, но также и в Дублине при

посредстве своих агентов

210

. И именно это было важно: промышленное предприятие стремилось к

полной самостоятельности. Как раз под таким углом зрения Питер Матиас приводит пример

одного предпринимателя, занимавшегося общественными работами, Томаса Кьюбитга, состояние

которого возникло около 1817 г., после обогативших его наполеоновских войн. Он был обязан

своим успехом не техническим новшествам, а новой методе хозяйствования: он освободился от

субподрядчиков, которые в этой сфере были старинным правилом; кроме того, он обеспечил себе

постоянную рабочую силу и сумел организовать свой собственный

кредит

211

Такая независимость сделалась признаком новых времен. В конце концов разделение труда между

промышленностью и другими секторами деловой активности завершилось. Историки говорят, что

то было пришествие промышленного капитализма, и я с ними в этом согласен. Но они утверждают

также, будто лишь тогда начинается настоящий капитализм. А вот это определенно куда более

спорно. Ибо существует ли «настоящий» капитализм?

РАЗДЕЛЕНИЕ АНГЛИЙСКОГО ОБЩЕСТВА НА СЕКТОРЫ

Любое общество, оказавшееся во власти продолжительного роста, неизбежно бывает целиком

переворошено разделением труда. Последнее было в Англии вездесущим. Разделение

политической власти между парламентом и монархией в 1660 г., в момент Реставрации и в еще

большей степени после Декларации прав 1689 г., было по преимуществу началом разделения,

имевшего долговременные последствия. Так же как и то, каким образом сектор культуры (от

образования до театров, газет, издательств и научных обществ) выделялся как все более и более

независимый и влиятельный мир. Разрывы расчленяли и торговый мир, о котором я говорил

слишком торопливо. Наконец, наблюдалось изменение профессиональной структуры в

соответствии с классической схемой Фишера (1930) и Колина Кларка (1940), т. е. происходило

сокращение первичного сельскохозяйственного сектора, все еще преобладавшего, в пользу

сектора вторичного (промышленного), а затем и в пользу увеличивавшегося третичного сектора

(услуги). Исключительно важное сообщение P.M. Хартуэлла

212

на Лионском симпозиуме (1970)

хороший повод для того, чтобы нам задержаться на этой, так редко затрагиваемой проблеме.

'/,22*

656 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

Верно, что разделение между тремя секторами далеко от совершенной ясности, что не раз границы

между первым и вторым (сельское хозяйство и промышленность могли перемешиваться) могли

даже вызывать сомнения; что же до третьего сектора, где все сходилось, то можно было бы

поспорить о его составе и даже о его облике. Обычно в него включают все «услуги» — торговлю,

транспорт, банковское дело, администрацию; но не следует ли исключить из него прислугу?

Должна ли огромная масса прислуги (которая к 1850 г. составляла вторую профессиональную

группу в Англии, непосредственно за сельским хозяйством, насчитывавшую больше миллиона

человек

213

) относиться к сектору, теоретически стоящему под знаком более высокой

производительности, чем в других? Конечно нет. Но, приняв это ограничение, признаем, в

согласии с правилом Фишера—Кларка, что третичный сектор, который все увеличивается, всегда

свидетельствует о развивающемся обществе. В сегодняшних США в секторе услуг занята

половина населения: это рекорд, не имеющий себе равных, и доказательство того, что

американское общество более других в мире продвинулось вперед.

По мнению P.M. Хартуэлла, историки и экономисты более чем пренебрегали важностью

третичного сектора для английского роста XVIII и XIX вв. Развитие революции услуг было как бы

по другую сторону промышленной революции, парой к сельскохозяйственной революции.

Огромное увеличение сферы услуг не вызывает сомнения. Невозможно отрицать, что развивался

транспорт; что крупная торговля подразделялась; что число лавок непрестанно увеличивалось и

они обнаруживали тенденцию к специализации; что предприятия непрерывно, хотя в целом и

довольно умеренно, обретали полноценность и что они бюрократизировались; что множилось

число новых или возобновляемых функций комиссионеров, бухгалтеров, инспекторов,

актуариусов, посредников... что численность банковского персонала была, правда, смехотворной,

но банки очень быстро стали многочисленными. Государство, обремененное тысячами

административных дел, бюрократизировалось тоже. Оно страдало излишней «дородностью».

Конечно, на континенте были и более крупные государства, чем английское, но оно отнюдь не

было таким уж тощим, хоть и переложило на других многие из своих функций. Вполне очевидно,

мы не станем добавлять к численности третичного сектора численность армии и флота, так же

как и численность прислуги. Но зато не приходится спорить по поводу большого места, которое

занимали там свободные профессии, врачи, адвокаты. Последние во времена Грегори Кинга уже

начали свое восхождение и в большом числе подготавливались в практических школах

Уэстминстера

214

. В конце XVIII в. все

ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ 657

свободные профессии были в моде, они стремились обновиться, сломать свою старинную

организацию.

Но несла ли эта революция третичного сектора в Англии XVIII в. свою долю ответственности за

промышленный подъем? Это нелегко сказать, тем более что, как объясняет сам Колин Кларк,

межсекторное разделение начиналось издавна и продолжалось, существовало в длительной

временной протяженности. Во всяком случае, ничто не говорит о том, что расширение третичного

сектора привело в движение рост

215

. Но оно, несомненно, было его признаком.

РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА И ГЕОГРАФИЯ АНГЛИИ

В рамках разделения труда остается проследить переворот, который перестроил экономическую

географию Англии. То была совсем иная вещь, чем разрушение перегородок между автаркичными

зонами провинциальной Франции, вынужденной справляться с подъемом XVIII в.

216

Вопрос

заключался не в эволюции, а в перевороте. Нередко все будет поставлено с ног на голову. Так игра

английских областей, одних по отношению к другим (проецируемая, как и следует, на островное

пространство, объясняемая этим пространством, явно в него вписывавшаяся), была наилучшим

документом, наиболее ярко говорящим об английском росте и промышленной революции,

которую он продвигал вперед. Вызывает удивление то, что она [эта игра] не стимулировала ни

одного общего исследования, в то время как Англия располагает заслуживающим внимания

наброском исторической географии

217

и великолепной литературой, посвященной историческому

прошлому разных регионов

218

Однако проблема эта ясно ставилась по меньшей мере Э.Л. Джонсом на Мюнхенском конгрессе

(1965)

219

, Дэвидсч Оггом — в 1934 г.

220

, Дж.М. Тревельяном — в 1942 г.

221

: на мой взгляд, они

сказали о ней главное, а именно: что английское пространство издавна сочленялось, располагаясь

по одну и по другую сторону линии, проведенной от Глостера, на нижнем течении Северна, до

Бостона (маленького городка, некогда поставлявшего шерсть флорентийцам и ганзейцам), на

берегу залива Уош

222

. Линия эта, если оставить в стороне Уэльс, делила Англию на две части,

почти равные по площади и противостоявшие одна другой. На Юго-Восточную Англию — это

прежде всего Лондонский бассейн и соседние с ним районы, наименее дождливая часть острова, к

тому же более всего испытавшая воздействие истории, где встречаются «все типы городской

жизни, возникшие на протяжении веков: церковные центры, региональные рынки,

университетские очаги, дорожные этапы и перевалочные пункты торговли, центры [старинных]

мануфактур»

223

. Там соединялись все преимущества, накопленные ис-

658 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ__________________

торией, — столица, богатства торговой активности, крупные зерновые районы, деревни,

преобразованные в соответствии с потребностями столицы, модернизированные ею, и, наконец,

вдоль линий Лондон-Норидж в северном направлении и Лондон—Бристоль — преимущественно

зоны английской предпромышленности. И на Северо-Западную Англию, представлявшую

совокупность дождливых областей, где преобладали старые нагорья и скотоводство. В сравнении

с соседним регионом то была своего рода периферия, отсталый край. Впрочем, об этом говорят и

цифры: в XVII в. население этих частей (не включая Лондон) соотносилось как 1:4, а богатства

(исчисленные на основе налога) — как5:14

224

Однако промышленная революция начисто изменила эту неуравновешенность.

Привилегированная Англия увидела, как приходит в упадок ее традиционная промышленность.

Несмотря на свое капиталистическое богатство и на свою торговую мощь, ей не удалось овладеть

новой промышленностью и закрепить ее. Другая же Англия, к северу от обозначенной линии,

напротив, «за несколько поколений»

225

трансформировалась в страну богатую, удивительно со-

временную.

По дороге, ведущей из Лондона в Шотландию через Нортгемптон и Манчестер, сегодня можно

добраться до угольного пояса Пеннин-ских гор, с его отделенными один от другого бассейнами,

где в недавнем прошлом было битком набито людей и машин, где «на американский лад»

возникли самые печальные и самые динамичные населенные пункты Англии. Свидетельства этого

все еще у нас перед глазами: каждый из угольных бассейнов имеет свою специфику, свою

типологию, свою особую историю, свой город — Бирмингем, Манчестер, Лидс, Шеффиад; все эти

города выросли единым духом и заставили Англию склониться в сторону Севера. То была неисто-

вая индустриализация и неистовая урбанизация: Черная Англия была машиной для пересадки, для

перемешивания людей. Конечно же география не все объясняет в этом громадном строительстве,

но она помогает высветить грубый детерминизм угля, принудительную силу коммуникаций, роль

человеческих ресурсов, а также тяжкого груза прошлого. Быть может, неудержимые новшества

XVIII и XIX вв. нуждались для своего внедрения в своего рода пустом социальном пространстве.

Конечно, Северо-Западная Англия не была пустыней, разве что в том смысле, в каком говорят

ныне журналисты о «французской пустыне», имея в виду запад Франции. Но она попросту была,

как Шотландия, периферией по отношению к Англии лондонской. И вот на сей раз периферия,

включая и Шотландию, догнала центр, ликвидировала свое отставание, достигла уровня центра. В

плане теории это

ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ 659

было исключением, почти что скандалом. Исключением и скандалом, о которых недавно

предупреждал Т. Смаут, имея в виду Шотландию

226

. Но налицо объяснения: взлет центральной

зоны (Юго-Восточной Англии) был достижим для периферии (да к тому же слово «периферия»,

если и напрашивается в случае Шотландии, лишь наполовину подходит для Англии Северо-

Западной). К тому же ликвидация отставания второй Англии и Шотландии произошла прежде

всего путем быстрой индустриализации. А ведь любая индустриализация процветает, когда она

может внедриться среди наименее богатого населения; бедность последнего дает ему

преимущество. Взгляните не сегодняшние Южную Корею, или Гонконг, или Сингапур, а в былые

времена — на европейский Север в сравнении с Италией.

ФИНАНСЫ И КАПИТАЛИЗМ

История капитала перекрывает первую английскую промышленную революцию, она

предшествует ей, проходит через нее, выплескивается за ее пределы. В случае исключительно

быстрого роста, который все двигал вперед, капитал тоже трансформировался, рос в объеме, и

промышленный капитализм утверждал свое значение, вскоре захлестнувшее все. Но был ли он

новой формой, посредством которой будто бы рождался капитализм — рождался в истории

вообще и в собственной своей истории? Посредством которой он якобы достиг своей завер-

шенности и своей истинности благодаря массовому производству современных обществ и

огромному весу основного капитала? А раньше не было ли все просто предварительным этапом,

детскими формами, диковинами для историков-эрудитов? Именно к такой мысли зачастую

подталкивает, более или менее определенно, историческое объяснение. Оно не ошибочно, но

нельзя сказать, что оно справедливо.

На мой взгляд, капитализм — это старое приключение: когда начиналась промышленная

революция, он имел за собой обширное прошлое, состоявшее из опытов, не всегда бывших только

торговыми. Настолько, что в Англии первых лег XIX в. капитал предстал в различных своих

классических формах, которые еще все были живы: капитала сельскохозяйственного, который еще

в 1830 г. один только составлял половину английского национального достояния; капитала

промышленного, который увеличивался очень медленно, а затем очень стремительно; капитала

торгового, весьма давнего, относительно менее важного, но распространившегося в масштабе

всего мира и создавшего колониализм, которому вскоре придется искать название и оправдания;

наконец (если совмещать банковское дело и финансы), капитала финансового, не дожидавшегося

для своего существования мирово-

662 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ__________________

го первенства лондонского Сити. Для Гильфердинга

227

именно XX век с его изобилием

акционерных обществ и колоссальной концентрацией денег во всех их формах сделает будто бы

возможным появление и главенство финансового капитализма в той троице, где промышленный

капитализм будет якобы Богом-отцом, торговый капитализм, весьма второстепенный, — Богом-

сыном, а денежный капитализм — Святым Духом, пронизывающим все

228

В большей степени, чем на этот спорный образ, обратим внимание на то, что Гильфердинг

протестовал против мысли о чисто промышленном капитализме, что мир капитала он

рассматривал как развернутый спектр, в котором финансовая форма — совсем недавняя, на взгляд

исследователя, — станем будто бы стремиться возобладать над прочими, проникнуть в них,

господствовать над ними. Это точка зрения, под которой я бы без труда подписался, если

допустить, что множественность капитализма -— дело старинное, что финансовый капитализм не

был новорожденным 1900-х годов и что даже в прошлом, пусть только в Генуе или в Амстердаме,

он уже умел (после сильного роста торгового капитализма и накопления капиталов, превышавше-

го нормальные инвестиционные возможности

229

) овладевать рынком и какое-то время

господствовать над всем деловым миром.

Что касается Англии, то очевидно, что весь спектр, включая и подъем «денежного капитализма»,

раскрылся задолго до начала XX в. Задолго до этой даты, в потоке революций, что пронизывали

бурный рост Англии, была даже финансовая революция, протекавшая вперемешку с

индустриализацией страны, которая если ее и не вызвала, то по меньшей мере сопровождала и

даже сделала возможной. Часто утверждают, что английские банки не финансировали

индустриализацию. Но новейшие исследования доказывают, что кредит, долгосрочный и

краткосрочный, поддерживал предпринимательскую деятельность в XVIII и даже в XIX в.

230

Английский банк, основанный в 1694 г., был стержнем целой системы. Вокруг него, опираясь на

него, располагались частные лондонские банки: в 1807 г. их было 73, в 20-е годы XIX в. —

примерно сотня

!. В провинции «сельские банки» (country banks), появившиеся самое малое с

начала XVIII в., умножившиеся вослед Компании Южных морей, затем вовлеченные в ее

банкротство (Sea Bubble), были в 1750 г. в числе всего одной дюжины, но в 1784 г. их стало 120,

около 1797 г. - 290, в 1800 г. — 370 и по меньшей мере 650 к 1810 г.

232

К этой же самой дате

другой автор насчитывает их 900, вне сомнения учитывая отделения, которые иные из них

содержали. Правда, что это внезапно возникшее поколение банков было торжеством лилипутов

(банки не имели права насчитывать больше шести компаньонов

233

), и так же, как и спекуляция,

которая не была привилегией Лондона, это

ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ

663

поколение было порождено местными конъюнктурой и потребностями. «Банк графства»

234

очень

часто бывал всего лишь дополнительной конторой, открытой в давно существовавшем

предприятии, где выпуск кредитных билетов, учет векселей и ссуды становились добросо-

седскими услугами, нередко оказывавшимися запросто. Такие импровизированные банкиры

выходили из людей самых разнообразных профессий: Фостеры в Кембридже были мельниками и

хлеботорговцами; в Ливерпуле большинство банков было порождением торговых фирм; Ллойды в

Бирмингеме пришли из торговли железом; Смиты в Ноттингеме были торговцами-чулочниками;

Герни в Норидже — торговцами пряжей и изготовителями шерстяных тканей; в Корнуолле

банкиры в большинстве своем были владельцами горных разработок, в других местностях

торговцами солодом или хмелем или же пивоварами, суконщиками, галантерейщиками,

сборщиками дорожных пошлин

235

В общем, банки зарождались в XVIII в. из местной конъюнктуры примерно таким же образом, как

и первые предприятия новых видов промышленности. Эта провинциальная Англия нуждалась в

кредите, испытывала потребность в обращении векселей, в наличных деньгах, и частные банки все

эти функции выполняли, поскольку они даже имели право выпускать кредитные билеты. Для них

это было прекрасным источником прибылей, ибо (по крайней мере поначалу, пока им оказывали

достаточно доверия, чтобы оставлять у них вклады), именно создавая деньги, они расширяли свой

кредит

236

. В принципе эти банки имели некий золотой запас для покрытия своих эмиссий, но, едва

наступал кризис, едва публика начинала волноваться, как то было в 1745 г., они вынуждены были

со всей поспешностью изыскивать наличные в лондонских банках, чтобы избежать банкротств.

Впрочем, избежать последних удавалось не всегда, в особенности во время кризисов 1793 и 1816

гг. И такие крахи вполне доказывают, что местные банки предоставляли крупные займы не только

на короткий, но

и на длительный срок

237

Однако в целом система была прочна, так как она практически, если и не официально,

поддерживалась Английским банком, игравшим роль «заимодавца на крайний случай»

238

. Его

запасов наличности обычно хватало для покрытия неожиданных выплат частным банкам,

лондонским или провинциальным, в случае затруднений. После 1797 г., когда билеты

Английского банка перестали обмениваться на золото, они сделались для местных банков той

монетой, на которую они на будущее обязывались обменивать свои собственные кредитные

билеты. Явный признак общей стабильности: частные банки стали депозитными банками,

увеличив в силу этого свою способность предоставлять авансы как фермерам и земельным собст-

664 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ_______________

венникам, так и промышленникам и владельцам шахт или строите-^ лям каналов

239

. Последние не

упускали такой возможности: герцог) Бриджуотерский прекрасный тому пример.

Когда начиная с 1826 г. законом было разрешено создание акцио- J нерных банков (joint stock

banks)

240

, они образовали новое поколение | банков более солидных, лучше снабжавшихся

капиталами, нежели предшествовавшее поколение. Но были ли они осторожнее? Нет, им нужно

было оспаривать клиентуру у банков, уже существовавших, . рисковать больше, чем они. И их

число росло на глазах: в 1836 г. их 1 было 70, но с 1 января по 26 ноября того же года 42

акционерных бан- | ка «были организованы и вступили в конкурентную борьбу с теми, что уже