Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв 3 тт. Том 3. Время мира

Подождите немного. Документ загружается.

второй половины XVI в. не переставала расти, то работала она на импортируемой шведской стали.

Другой отстававший сектор — суконная промышленность, столкнувшаяся с продолжительным

кризисом внешнего спроса, который ее вынудил на трудные преобразования; производство ее

было почти что неизменным с 1560 г. вплоть до конца XVII в.

Будучи в значительной мере

деревенской, мало затронутой мануфактурой, она все более и более широко охватывалась

системой надомничества (putting out system). А ведь именно эта промышленность одна давала 90%

английского экспорта в XVI в., все еще 75% — к 1660 г. и только к концу

века — 50% экспорта

Но эти затруднения не могут объяснить экономический застой, в который Англия втянулась после

40-х годов XVII в.; она не отступала, но и не прогрессировала более. Население перестало расти,

сельское хозяйство производило больше и лучше, оно вкладывало средства ради будущего, но

доходы его снизились одновременно с ценами; промышленность работала, но больше не вводила

новшеств, по меньшей мере до 80-х годов

. Если бы дело касалось одной Англии, то мы

подчеркнули бы тяжкие последствия гражданской во^иы, начавшейся в 1642 г. и составившей

крупную помеху; мы подчеркнули бы недостаточные еще масштабы ее национального рынка, ее

плохое, или сравнительно плохое, положение в европейском мире-экономике, где преобладание

соседней Голландии было безраздельным. Но дело касалось не одной Англии: за нею, бесспорно,

следовали страны Северной Европы, которые двигались вперед одновременно с нею и

одновременно с нею отступали. «Кризис XVII в.», более или менее ранний, сыграл свою роль

везде.

Тем не менее если вернуться к Англии, то даже если в соответствии с диагнозом Дж.Ю. Нефа

промышленный подъем там и замедлился,

612 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ__________________

конечно после 1642 г., то все же не исчез, отступления не было

. В действительности (мы

вернемся к этому в связи с вызывающим психологический шок анализом Э.Л. Джонса)

«кризис XVII в.», возможно, как и все периоды замедления демографического роста, был

благоприятен для определенного подъема дохода на душу населения и для преобразования

сельского хозяйства, которое не осталось без последствий и для промышленности. Немного

расширенно трактуя мысль Нефа, скажем, что английская революция, которая утвердится в

XVIII в., началась уже в XVI, что она продвигалась вперед постепенно. И это объяснение,

урок которого следует запомнить.

Но разве нельзя то же самое сказать о Европе, где с XI в. опыты сменяли друг друга, были

связаны между собой и в некотором роде накапливались? Каждый регион в свою очередь, в

тот или иной период, знавал предпромышленные сдвиги с сопровождавшими их явлениями,

которые они предполагают, в особенности в плане сельского хозяйства. Таким образом,

индустриализация была эндемична для всего континента. Сколь бы блистательной и

решающей ни была ее роль, Англия не одна несла ответственность и была изобретательницей

промышленной революции, которую она осуществила. К тому же именно поэтому

промышленная революция, едва возникнув, даже еще до своих решающих успехов, так легко

покорила близлежащую Европу и познала там серию сравнительно быстрых успехов. Она не

натолкнулась там на те препятствия, которые встречают ныне столько слаборазвитых стран.

АНГЛИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ: СЕКТОР ЗА СЕКТОРОМ

После 1750 г. Англия в своем успехе была светящейся точкой, к которой все устремлялось. Но

не будем предаваться чрезмерным иллюзиям: мы попадаем в самое сердце наших

затруднений, в самую середину обманчивой игры света. P.M. Хартуэлл радостно нам это

объясняет в своей полной задора книге «Промышленная революция и экономический рост» («

The Industrial Revolution and Economic Growth», 1971), на самом деле книге обо всех других

книгах, трибуне, с которой автор выражает свои идеи только через идеи других и в конечном

счете вводит нас в обширный музей, где на стенах заботливо развешаны картины, самые

разные и самые противоречивые. Выбор за нами! Кого бы не дезориентировало сотое по счету

противопоставление «за» и «против»?

Правда, историки — специалисты по этой проблеме, собравшиеся для общей дискуссии по

приглашению журнала «Past and Present» в апреле 1960 г.

, не смогли договориться — и это в

определенном смысле

АНГЛИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ СЕКТОР ЗА СЕКТОРОМ 613

утешительно. В небольшей степени пришли они к согласию и на Лионском симпозиуме в

1970 г.

, посвященном той же теме, где Пьер Вилар

сказал, может быть, главное, когда

признался без обиняков, что, при изучении промышленной революции, так быстро трансфор-

мировавшей Каталонию в XVIII и XIX вв., ему не удалось построить модель, которая бы его

удовлетворила. И проблему не удалось упростить, когда в ходе того же симпозиума

выражение промышленная революция заменили нейтральным словом индустриализация, в

конечном счете таким же сложным. «Признаюсь, я еще не уяснил для себя того, что понимают

под индустриализацией, — воскликнул Жак Бертэн. — Железную дорогу? Хлопок? Каменный

уголь? Металлургию? Осветительный газ? Белый хлеб?»

Я охотно ответил бы: список

слишком краток; индустриализация, как и промышленная революция, касается всего

общества, экономики, политических структур, общественного мнения и всего остального.

Самая империалистически настроенная история не охватит ее, особенно в единой дефиниции,

которая желала бы быть простой, полной и безапелляционной. Иными словами, про-

мышленная революция, что перевернет Англию, а затем весь мир, ни в какой момент своего

пути не была четко ограниченным сюжетом, пучком заданных проблем в заданном

пространстве и времени.

Именно поэтому я и не согласен с методом, состоящим в том, чтобы объяснять революцию

сектор за сектором, хотя я и вынужден им пользоваться в свою очередь. В самом деле,

историки, оказавшись перед совокупностью и наслоением трудностей, поступали на карте-

зианский манер: разделяли, чтобы понять. Они различали ряд особых отсеков: сельское

хозяйство, демографию, технику, торговлю, транспорт и т. д., преобразования в которых,

конечно, важны; но риск заключается в том, что они могут предстать как отделенные друг от

друга этапы, следовавшие один за другим и образовывавшие в некотором роде ступени роста.

На самом деле такая модель из отдельных кусков пришла к нам из самой что ни на есть

традиционной политэкономии. Придется пожалеть, что приверженцы ретроспективной

экономики не обрисовали для нашего употребления другую политическую экономию,

способную более действенно направлять историческое исследование; что они не определили

ориентиры, показатели, пропорции, наблюдение которых обнаружило бы, как разные секторы

синхронно действуют одни в отношении других, подпирая одни другие или же, напротив,

образуя друг для друга тормоза или узкие места. Если бы можно было проделать серию син-

хронных срезов, в достаточной мере отстоящих друг от друга во времени, процесс

промышленного роста, быть может, раскрылся бы в своей эволюции без особой погрешности.

Но потребовалось бы определить модель наблюдения; потребовалось бы, чтобы историки

614 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

пришли к согласию относительно приведения ее в действие в различных пределах времени и

пространства.

Сейчас мы можем лишь использовать классификации, доказавшие свои достоинства в заслуживающих

внимания работах, слишком многочисленных для того, чтобы все их перечислять. Они выделяют вну-

три целостной революции серию «революций» частных — в сельском хозяйстве, демографии,

внутренних перевозках, технике, торговле, промышленности... Мы попытаемся проследить в первом

приближении эти изменения, которых на самом деле не избежал ни один сектор. Это обычный путь

объяснения. Идти по нему немного скучно, но это необходимая скука.

ПЕРВООЧЕРЕДНОЙ ФАКТОР: АНГЛИЙСКОЕ СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

На первом плане оказывается сельское хозяйство — и справедливо. Но из всех затрагиваемых проблем

оно далеко превосходит по трудности остальные. В действительности мы присутствуем при долгом,

нескончаемом процессе, не при революции, но при сменявших друг друга революциях, изменениях,

эволюциях, разрывах, восстановлениях равновесия — и все это одно за другим. Рассказ о нем от начала

до конца легко привел бы нас к XIII в., к первым опытам известкования и удобрения мергелем, к

экспериментированию различными разновидностями пшеницы или овса и с самыми целесообразными

севооборотами. Тем не менее наша проблема заключается не в том, чтобы изучать истоки и течение

этой реки, а в изучении способа, каким она впадает в море; в изучении не сельской истории Англии во

всех ее отраслях, а того, как она в конце концов влилась в океан промышленной революции. Не было

ли сельское хозяйство главным для этого громадного достижения?

Поставить такой вопрос означает услышать тысячи противоречивых ответов. Среди историков есть

говорящие «да», есть говорящие «нет» и есть такие, что колеблются между «да» и «нет». По мнению

ГУ. Флинна, «остается крайне сомнительным, чтобы сами по себе успехи сельского хозяйства были бы

достаточными для того, чтобы сыграть более чем скромную роль в стимулировании какой-либо про-

мышленной революции»

. В более обшем плане, с точки зрения ГДж. Хабаккука, «увеличение

сельскохозяйственного производства не должно рассматриваться как предварительное условие роста, и

именно поэтому оно скорее сопровождало ускорение роста, нежели ему предшествовало»

. Напротив,

Поль Бэрош, озабоченный тем, чтобы выделить и выстроить в иерархическом порядке стратегические

переменные величины английской революции, утверждает, что взлет

АНГЛИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ СЕКТОР ЗА СЕКТОРОМ 615

сельского хозяйства был для последней «господствовавшим фактором начала», первым толчком

. Э.Л.

Джонс еще более категоричен: опираясь на сравнительную историю стран, которые дошли до

индустриализации, он в качестве условия их успеха выдвигает прежде всего «сельскохозяйственную

продукцию, возрастающую быстрее, чем население»

. Что касается Англии, то, на его взгляд,

«критический период» продолжался с 1650 по 1750 г.

Это означает с порога отвергнуть доводы тех, кто, отождествляя сельскохозяйственную революцию

главным образом с механизацией, видит ее следующей за хлопковой революцией и даже революцией

железнодорожной, а не предшествовавшей им. Несомненно, промышленная и машинная техника

играла в сельской жизни довольно незначительную роль вплоть до середины XIX в. Сеялка, о которой

Джетро Талл говорил в 1733 г.

, лишь изредка будет применяться в передовом Восточном Норфолке

(например, в Тауне и в Коуке); в других местностях она появится лишь с XIX в.

Конная молотилка,

созданная в Шотландии около 1780 г., за которой с запозданием последовала паровая, определенно не

получила быстрого распространения. Точно так же треугольный плуг, так называемый плуг

Розерхэма

, позволявший вспашку на двух лошадях при одном-единственном человеке (вместо

прямоугольного плуга с его шестью или восемью быками, погонщиком и пахарем), запатентованный в

1731 г., почти не применялся до 1870 г.

Было даже подсчитано, что новые культуры, включая

турнепс (turnip), чудесную репу, которая перешла в XVII в. на поля с огородов, распространялись со

скоростью, не превышавшей одну милю в год от мест своего появления! Наконец, вплоть до 1830 г.

цеп, серп и коса оставались обычными орудиями на английских фермах

. Так что успехи английского

земледелия до промышленной революции, успехи бесспорные

, вытекали не столько из применения

машьн или чудесных культур, сколько из новых форм использования почв, повторных вспашек,

ротации культур, которые нацелены были одновременно и на устранение паров, и на улучшение

животноводства, полезного источника удобрений и, стало быть, средства избежать истощения почв;

вытекали из внимания к селекции семян и пород овец и крупного рогатого скота, из

специализированной агрикультуры, увеличивавшей производительность — с результатами, которые

варьировали от региона к региону в зависимости от природных условий и обязательств, связанных с

обменом, которые никогда не бывали одними и теми же. Системой, к которой придут, стало то, что в

XIX в. назовут высоким сельским хозяйством (high fanning); «...это — искусство крайне трудное, —

писал один поздний наблюдатель, — которое имеет в качестве прочной основы лишь долгую цепь

наблюдений. Земли огороженные и сильно разрыхленные частыми вспашками, удобряемые обильным

навозом хоро-

616 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

АНГЛИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ СЕКТОР ЗА СЕКТОРОМ 617

квартеров

Английский импорт и экспорт зерна и муки

В общем примерно до 1760 г. Англия питалась только собственным зерном; между 1730 и 1765 гг. она его импортировала в размерах

значительных для того времени (1% своего производства в 1750 г, т. е. 330 гыс. квартеров при производстве в 15 млн; 1 квартер ~ 2,9

гектолитра); ввоз ею jepua, который начался в 1760 г., все время возрастал, несмотря на производство, достигшее 19 млн квартеров в

1800 г., в 1820 г. (По дан-ным кн.: Mathias P. The First Industrial Nation. 1969, p. 70.)

шего качества и попеременно засеваемые растениями, истощающими и восстанавливающими

плодородие, без паров... со сменой зерновых растений со стержневыми корнями, которые

истощают почву, извлекая свои вещества с большой глубины и ничего не возвращая земле,

травянистыми растениями со стелющимися корнями, улучшающими почву и черпающими свою

субстанцию из поверхностных слоев»

Эта трансформация, которая окажется главной, наступила после 1650 г., в период, когда

прекратилось демографическое давление, когда численность людей более не возрастала или едва

возрастала (может быть, вследствие сознательной политики повышения брачного возраста).

Какова бы ни была тому причина, демографическое давление ослабло. Тогда не представляется ли

противоречивым, что как раз в этот

момент, момент, когда сократился спрос, а цены на зерно шли вниз, выросли производство и

производительность и распространились новшества? Однако парадокс этот довольно хорошо

объясняется в свете тех доводов, какие выдвинул Э.Л. Джонс

. Спрос на зерновые оставался

более или менее стабильным, но с подъемом городов и громадным ростом Лондона увеличился

спрос на мясо; животноводство сделалось более доходным, нежели возделывание зерновых;

первое стремилось принять эстафету у второго. Отсюда возросшее обращение к уже известным

кормовым растениям: клеверу, эспарцету, турнепсу — и к новым методам ротации культур.

Парадокс возник из-за того, что значительное увеличение поголовья скота, к которому стремились

и которого добились, давало возросшее количество удобрений и тем самым увеличивало

урожайность зерновых, пшеницы и ячменя, включенных в севооборот. Так сформировалось то,

что Джонс называет «достойным кругом» (в противоположность кругу порочному), в соот-

ветствии с которым низкая цена зерновых толкала фермеров на перенос их усилий на

животноводство, которое закрепляло успех кормовых культур и которое одновременно влекло за

собой быстрое увеличение поголовья скота, особенно овец, и быстрый подъем урожайности зер-

новых. Производство зерна в Англии будет автоматически нарастать почти само собой так, что

превзойдет национальные потребности. Отсюда — снижение цен на зерновые и возраставший

вплоть до 1760 г. экспорт. Э.А. Ригли подсчитал, что увеличение производительности в сельском

хозяйстве с 1650 по 1750 г. составило самое малое 13%

Но high farming имело другой результат. Коль скоро кормовые культуры требуют легких и

песчаных почв, последние сделались богатыми землями Англии. Стали возделывать даже почвы,

известные как неплодородные, всегда оставлявшиеся для овец. Напротив, тяжелые и глинистые

почвы, плохо приспосабливаемые под кормовые культуры, до того времени бывшие лучшими для

зерновых, оказывались обречены низкими ценами, которые определялись высокой урожайностью

зерна с конкурировавших с ними почв. И вот на них вынуждены были прекращать пахоту.

Посыпались жалобы. В Мидленде в 1680 г. попросту потребовали законов, которые бы

воспрепятствовали улучшениям земледелия, утверждавшимся на юге Англии! В Бекингемшире

владельцы глинистых почв в долине Эйлсбери просили запретить возделывание клевера

Различные районы, на которых неблагоприятно сказалось торжество их соседей, станут делать

ставку на животноводство, в частности на разведение тягловых животных или, если им повезло

находиться по соседству с Лондоном, на производство молочных продуктов. Но еще больше

восстановление равновесия происходило в направлении ремесленных промыслов. Именно

поэтому начиная с 1650 г., в момент, когда Дж.Ю. Неф отмечает потерю темпа крупной

мануфактурной про-

618 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ_________________

мышленностью, развившейся на протяжении предшествовавшего столетия, мы, напротив, видим, как

вырастает оживленная деревенская промышленность в старых, но все еще эффективных рамках

системы надомного труда (putting out system). В конце XVII и в начале XVIII в. кружевной промысел

развился в восточном Девоне и еще больше — в графствах Бедфорд, Бекингем и Нортгемптон;

обработка соломы для изготовления шляп перешла из графства Хертфорд в графство Бедфорд;

гвоздильное производство завоевывало почву в бирмингемской деревне; изготовление бумаги — в

горах Мендип-хиллс, где в 1712 г. работало более 200 фабрик, зачастую устроенных в прежних

зерновых мельницах; чулочновязальное производство — в графствах Лестер, Дерби и Ноттингем и т.

д.

Итак, в Англии «кризис XVII в> соответствовал обретению зрелости деревнями, довольно медленному

и неравномерному, но вдвойне благотворному для будущей промышленной революции: оно благо-

приятствовало утверждению высокопродуктивного сельского хозяйства, которое будет способно,

отказавшись от экспорта, выдержать после 50-х годов XVIII в. мощный демографический напор. Оно

умножило в бедных районах мелких предпринимателей и пролетариат, более или менее привычный к

ремесленным задачам, короче — «податливую и обученную» рабочую силу, готовую откликнуться на

призыв крупной городской промышленности, когда та появится в конце XVIII в. Именно из этого

резерва рабочей силы будет черпать промышленная революция, а не из чисто сельскохозяйственной

рабочей силы, которая сохранит свою численность, в противоположность тому, что еще недавно

полагали, следуя за Марксом.

Если на Европейском континенте дело происходило совсем иным образом, то, вероятно, потому, что

столь самобытная эволюция английского сельского хозяйства мыслима лишь в рамках достаточно

крупного хозяйства: тогда большое имение составляло 200 арпанов, т. е. 80 га. И для того чтобы

сложился такой тип хозяйства, подребовалось, чтобы разрушился стойкий сеньориальный порядок,

чтобы он приспособился, чтобы трансформировались архаичные отношения держателя и сеньора. В

Англии, когда двинулась в путь промышленная революция, это давно уже было законченным делом.

Крупный собственник

сделался рантье, который видел в своей земле орудие социального престижа,

но также и орудие производства, которое он с выгодой доверил эффективно хозяйствующим

арендаторам (традиция даже требовала, чтобы в плохие годы собственник частично возмещал потери

фермера). Процветающее имение, сданное в аренду за хорошую цену, вдобавок было для собственника

гарантией легкого получения кредита в случае надобности для других капиталовложений, ибо часто

бывало, что земельные собственники оказывались также предпринимателями в про-

АНГЛИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ СЕКТОР ЗА СЕКТОРОМ 619

мышленности или в горном деле. Что касается арендатора, то он был уверен в сохранении своей

аренды по уговору, если не по закону; он, следовательно, мог безбоязненно инвестировать

' и вести

свое хозяйство в соответствии с правилами рынка и капиталистического хозяйствования. Сильной

чертой такого нового порядка было возвышение фермеров, настоящих предпринимателей, —

«поистине людей порядочных», — говорит один французский очевидец. «Хоть они и держатся за

ручки плуга, однако в том, что касается их фермы или их жилья, они равны буржуазии городской»

Это было в 1819 г. Но тремя четвертями столетия раньше, в 1745 г., один француз уже описывал

фермера как крестьянина, который «пользуется обилием всех жизненных удобств»; его слуга «пьет

свой чай, прежде чем отправиться к плугу». И вот «зимою сей деревенский житель облачается в

редингот», а его жена и дочь столь кокетливо разукрашены, что их можно было бы принять «за одну из

наших романных пастушек»

. Впечатление, которое не опровергает какая-нибудь прелестная

гравюрка, изображающая «пейзанку», направляющуюся на рынок на лошади, с корзиной яиц в руке, но

весьма «буржуазно» обутую и в шляпке.

Француз Морис Рюбишон, потрясенный контрастом между деревней французской и английской,

пространно описывает британскую сельскохозяйственную организацию. Земельная аристократия — по

его оценке

, две или три семьи в каждом из 10 тыс. приходов Англии — владеет в целом третью

земель округа, разделенной на крупные хозяйства, которые держат арендаторы; мелкие (а порой и

крупные) независимые собственники, йомены (yeomen), владеют другой третью; крестьяне

располагают небольшими клочками земли и имеют право на общинные земли, что составляло

последнюю треть обрабатываемых площадей. Эти предлагаемые Рюбишоном оценки имеют немалые

шансы оказаться приблизительными. Что достоверно, так это то, что все, еще задолго до XVIII в.,

благоприятствовало концентрации земельной собственности. Мелкий собственник был более или

менее обречен либо на то, чтобы увеличивать свои владения и выжить, либо на то, чтобы со дня на

день их утратить и сделаться наемным работником. Таким путем или же посредством системы

огораживаний (enclosures), которая упраздняла общинные имущества и облегчала укрупнение

хозяйств, крупная земельная собственность, лучше приспособленная, более рентабельная, мало-помалу

перегруппировала земли к выгоде поземельного дворянства, крупного йомена и фермера. Это было

противоположностью Франции, где «феодальный» порядок рухнул разом в ночь на 4 августа 1789 г.*, в

момент,

* В ночь на 4 августа 1789 г. Национальное собрание Франции отменило, частично безвозмездно, частично за выкуп, все

феодальные права и привилегии. — Примеч. пер.

620 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

когда капиталистическая концентрация собственности только намечалась; земля была

бесповоротно раздроблена между крестьянами и буржуа. Морис Рюбишон, безоговорочно

восторгавшийся английским сельским порядком, метал громы и молнии против этой Франции,

которая «уже до Революции была разрезана на 25 млн парцелл» и которая «дошла сегодня до 115

млн»

. Единственно ли Кодекс Наполеона был в этом повинен? Предохранило ли Англию от раз-

дробления собственности поземельного дворянства одно лишь право первородства или же

утверждение капиталистического сельского хозяйства?

Не будем, наконец, забывать, взвешивая роль сельского хозяйства в промышленной революции,

что английские деревни очень рано оказались связаны с национальным рынком острова;

охваченные его сетью, они вплоть до начала XIX в. с успехом кормили города и промышленные

поселки (редкие исключения лишь подтверждают правило); они образовывали главную часть

внутреннего рынка, бывшего первым и естественным местом сбыта для пришедшей в движение

английской промышленности. Эта прогрессировавшая агрикультура была по преимуществу

клиентом железоделательной промышленности. Сельские орудия — подковы, лемехи плугов,

косы, серпы, молотилки, бороны, катки-глыбодробители — представляли значительные

количества железа; в 1780 г. эти потребности можно оценить для Англии в 200—300 тыс. тонн

ежегодно

. Эти цифры недействительны, бесспорно, для первой половины столетия, решающего

периода наших наблюдений, но если в то время ввоз железа из Швеции и России не переставал

возрастать, то не потому ли, что собственных мощностей английской металлургической

промышленности для этого было недостаточно и что повышавшийся спрос в значительной своей

части исходил от сельского хозяйства? Что сельское хозяйство в своем развитии оказывалось

таким образом даже впереди самого движения индустриализации?

ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ПОДЪЕМ

В XVIII в. население в Англии увеличивалось, как увеличивалось оно по всей Европе и по всему

миру: 5835 тыс. жителей в 1700 г., чуть больше 6 млн — в 1730 г., 6665 тыс. — в 1760 г. Затем

движение ускоряется: 8216 тыс. человек в 1790 г., 12 млн — в 1820 г., почти 18 млн — в 1850 г.

Коэффициент смертности снизился с 33,37 до 27,1%о в 1800 г. и до 21 %о для десятилетия 1811—

1821 гг., в то время как коэффициент рождаемости достиг рекордного уровня — 37%с и даже его

превзошел. Цифры эти, всего лишь оценочные, варьируют от автора к автору, но без чрезмерных

расхождений

АНГЛИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ СЕКТОР ЗА СЕКТОРОМ 621

Этот громадный биологический натиск — то были лучше устроенные деревни, города (все

города!), которые увеличивались, и промышленные поселки, росшие с рекордной скоростью.

Историки-демографы распределили английские графства по трем группам, которые в 1701 г. были

сопоставимы по численности населения

^; к 1831 г. все они продвинулись вперед по абсолютной

величине, но группа промышленных графств составила 45% населения против одной трети в 1701

г.; в противоположность этому доля сельскохозяйственных графств с 33,3% в начале XVIII в.

упала до 26%. Некоторые графства прогрессировали в явно сенсационном темпе: Нортумберленд

и Дарем удвоили свое население, а Ланкашир, Стаффордшир, Уорикшир — утроили

Следовательно, невозможна никакая ошибка в оценках: индустриализация сыграла первую роль в

росте английского населения. Все частные исследования подтверждают такое впечатление. Если

рассматривать возрастную группу от 17 до 30 лет, можно констатировать, что в промышленном

Ланкашире в 1800 г. состояли в браке 40% таких лиц против 19% в сельской части этого графства

в это же время. Таким образом, работа в промышленности способствовала ранним бракам. То был

один из ускорителей демографического прогресса.

Прогрессировала, утверждалась черная Англия, с ее фабричными городами и рабочими домами.

Конечно, это была не «веселая Англия». Алексис де Токвиль вслед за многими другими описал ее

в своих путевых заметках: в июле 1835 г.

он остановился в Бирмингеме, затем добрался до

Манчестера. Это были тогда огромные города, незавершенные, застраивавшиеся быстро и плохо,

без предварительного плана, но оживленные; эта цепочка крупных городских центров, тесных,

вибрирующих, — Лидс, Шеффилд, Бирмингем, Манчестер, Ливерпуль — была душой

английского взлета. Если Бирмингем еще имел человеческий облик, то Манчестер уже был адом.

Население в нем с 1760 по 1830 г. удесятерилось, выросши с 17 тыс. до 180 тыс. жителей

. Из-за

нехватки места заводы на холмах были в 5, 6 и даже 12 этажей. Дворцы и рабочие дома были

рассеяны по всему городу как придется. Повсюду лужи, слякоть; на одну замощенную улицу —

десять утопающих в грязи. Грязные дома были битком набиты мужчинами, женщинами, детьми; в

подвалах ютилось по 15—16 человек разом. 50 тыс. ирландцев составляли часть ужасающего

типичного субпролетариата. Так же было и в Ливерпуле, где Токвиль отмечает наличие

«шестидесяти тысяч ирландцев-католиков». И добавляет: «Нищета почти столь же велика, как и в

Манчестере, но она прячется». И так во всех этих городах, порождении промышленности; роста

английского населения никогда не будет хватать, чтобы обеспечить массу необходимых

работников. На выручку пришла иммиграция — из Уэльса, Шотландии, а еще больше из

Ирландии. А так как механизация

2 I—Бродель. т

622 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

умножала потребности в неспециализированном труде, во всех этих горячих точках

промышленного развития прибегали к труду женщин и детей — рабочей силе покорной и плохо

оплачиваемой, как и к иммигрантской рабочей силе.

Следовательно, промышленная революция объединила все нужные ей кадры. Рабочих, а также и

работников «третичного сектора», в котором новые времена создавали рабочие места. К тому же,

как говорит Эрнест Лабрус

, всякая промышленность, добившаяся успеха, бюрократизируется, и

так и обстояло дело в Англии. И дополнительный признак обилия рабочей силы: избыточная

прислуга. Ситуация, несомненно, старинная, но которую промышленная революция не сгладила,

даже наоборот. В начале XIX в. больше 15% лондонского населения составляли слуги.

Итак, после 1750 г. Англия довольно быстро наполнилась людьми, не зная, что с ними делать.

Были они тогда тяготой, помехой? Или движущей силой? Или причиной? Или следствием? Нет

нужды говорить, что они были полезны, необходимы: они были необходимым человеческим

измерением промышленной революции. Без этих тысяч, этих миллионов людей ничто не было бы

возможным. Но не в этом проблема, проблемой представляется корреляция. Движение

демографическое и движение промышленности были двумя громадными процесса-

На тысячу жителей

1700 10 20 30 40 1750 60 70 80 90 1800 10 20 30 1840

Уровни смертности и рождаемости в Англии

Обе кривые построены в соответствии с заслуживающими доверия оценками, хотя и разными у разных авторов. Их расхождение

подчеркивает стремительный подъем численности населения Англии начиная с 30-х годов XVIII в. (По данным кн.: Trevelyan G.M.

Rig/йА 5ос/я/ History. 1942, р. 361.)

АНГЛИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ СЕКТОР ЗА СЕКТОРОМ 623

ми, они шли вместе. Определял ли один из них другой? Беда в том, что как один, так и другой

плохо вписываются в документы, имеющиеся в нашем распоряжении. Демографическая история

Англии устанавливается по неполным документам записи гражданского состояния. Все, что мы

предполагаем, нуждается в подтверждении и завтра будет вновь подвергнуто рассмотрению в

исследованиях, если они займутся огромной работой по подсчету и верификации. Точно так же

можно ли претендовать на то, чтобы точно проследить за индустриализацией, т. е. в общем — за

кривой производства? «Разумно предположить, — пишет Филлис Дин, — что без подъема

производства начиная с 1740 г. сопровождавший его рост населения был бы блокирован

повышением уровня смертности, которое явилось бы следствием снижения жизненного

стандарта»

. На представленном выше графике 1740 г. является моментом «расхождения» между

уровнем рождаемости и уровнем смертности: тогда жизнь одержала верх. Если это простейшее

утверждение справедливо, то оно уже само по себе доказательство того, что демографическая

революция следовала за промышленным развитием. По крайней мере, в значительной части она

была «индуктирована».

ТЕХНИКА - УСЛОВИЕ НЕОБХОДИМОЕ, НО, ВНЕ СОМНЕНИЯ, НЕДОСТАТОЧНОЕ

Если и есть какой-то фактор, утративший часть своего престижа в качестве главной пружины

промышленной революции, так это техника. Маркс верил в ее примат; историография последних

лет располагает солидными аргументами для того, чтобы перестать видеть в ней первичный

двигатель (primum mobile) или даже затравку^ если говорить словами Поля Бэроша. Однако

изобретение в общем-то опережает способности промышленности; но в силу самого этого факта

оно часто падает в пустоту. Эффективное техническое применение, по существу, запаздывает по

сравнению с общим развитием экономической жизни; оно должно дожидаться, чтобы включиться

в нее, его следует добиваться — и скорее дважды, чем единожды, — четко и

настойчиво.

Так, для текстильного производства двумя великими операциями служат прядение и ткачество.

Ткацкий станок требовал в XVII в. для своего непрерывного питания продукции семи-восьми

прядильщиков или, скорее, прях. Логически говоря, технические новшества должны были быть

направлены на операцию, требовавшую больше всего рабочей силы. Однако в 1730 г, именно

ткацкий станок был усовершенствован посредством самолётного челнока Кея. Это простейшее

изобретение (запускаемый в движение пружиной челнок управляется вручную), которое ускоряло

темп тканья, распространится, однако, лишь

21*

624 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

после 1760 г. Может быть, потому, что как раз в этот самый момент были введены три новшества,

на сей раз ускорявшие прядение и очень быстро распространившиеся: прядильная шшина-дженни

(spinning jenny — около 1765 г.), простые модели которой были доступны семейной мастерской;

гидравлическая машина Аркрайта (около 1769 г.); затем, десять лет спустя (в 1779 г.), —

Кромптонова «мюль-машина», прозванная так потому, что соединила в себе характеристики обеих

предыдущих машин

. С этого времени мы видим удесятеренный выпуск пряжи и возрастание

импорта хлопка-сырца с Антильских островов, из Ост-Индии, а вскоре и с Юга английских

колоний в Америке. Но тем не менее хромающее соотношение между скоростями изготовления

пряжи и ткани удержится чуть ли не до 40-х годов XIX в. Даже когда паровая машина около 1800

г. механизирует прядение, традш'и-онному ручному ткачеству удастся выдержать темп, число

ткачей вырастет, а равным образом — и их заработки. В конечном счете ручной стан будет

ниспровергнут лишь после наполеоновских войн, и медленно, невзирая на усовершенствования,

внесенные около 1825 г. машинами Робертса. Дело в том, что вплоть до 1840 г. не было ни необ-

ходимо, ни даже выгодно (принимая во внимание сильное падение заработной платы ткачей,

вызванное конкуренцией машин и безработицей) заменять его механическим станком

Значит, Поль Бэрош прав: «В течение первых десятилетий промышленной революции техника

гораздо более была фактором, определяемым экономикой, нежели фактором, определявшим

экономику». Совершенно очевидно, новшества зависели от действия рынка: они лишь отвечали на

настойчивый спрос потребителя. Что до внутреннего английского рынка, то годовое потребление

хлопка за период с 1737 по 1740 г. составило в среднем 1700 тыс. фунтов, в 1741 — 1749 гг. —

2100 тыс. фунтов, 2800 тыс. фунтов — в 1751-1760 тт., 3 млн фунтов — в 1761 — 1770 гг. «Речь

идет тут о количествах... незначительных в сравнении с теми, какие Англия будет потреблять

двадцать лет спустя»; в 1769 г. (до начала механизации) потребление составило 300 граммов

хлопка на человека, что «позволяло произвести одну рубашку на жителя в год»

. Но здесь-то,

возможно, и находился порог, поскольку в 1804—1807 гг., когда такой же уровень был достигнут

во Франции, там началась механизация в хлопчатобумажной промышленности.

Тем не менее, если спрос создавал инновацию, сама она зависела от уровня цен. Англия с начала

XVIII в. вполне располагала народным рынком, совершенно готовым поглотить немалое

количество индийских хлопчатых тканей, потому что они были дешевы. Дефо, когда он

насмехается над модой на набивные ткани в Лондоне, определенно указывает, что именно

горничные раньше своих хозяек стали носить эти импортные хлопчатые ткани. Несомненно, этот

английский

АНГЛИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ СЕКТОР ЗА СЕКТОРОМ 625

рынок сузился, когда мода привела к росту цен на набивные ткани, но главным образом он был

задушен авторитарно (дополнительное доказательство его силы), когда английское правительство

запретило ввоз индийских хлопковых тканей в Великобританию — разве что в целях их

реэкспорта. В таких условиях, возможно, не столько давление английского спроса, сколько, как

полагает К.Н. Чаудхури, конкуренция низких индийских цен

подстегнула английское изобрета-

тельство, к тому же, что показательно, в области хлопчатобумажного производства, а не в

национальной промышленности, работавшей на крупное потребление и на большой спрос, какой

была шерстяная и даже льняная. Шерстяную промышленность механизация затронет

лишь намного позднее.

Точно так же выглядело дело в английской металлургии: воздействие цены на новшество было

таким же, а может быть, и более сильным, чем воздействие спроса самого по себе. Мы видели, что

плавка на коксе, разработанная Абрахамом Дерби, применялась им в доменных печах

Колбрукдейла, в Шропшире, с 1709 г., но никакой другой предприниматель не последовал за ним

по этому пути до середины столетия. Еще в 1775 г. 45% производства штыкового чугуна приходи-

лось на домны, работавшие на древесном угле

. П. Бэрош связывает запоздалый успех этого

технологического процесса с возросшим давлением спроса, которое не вызывает сомнения

100

. Но

Чарлз Хайд ясно растолковал обстоятельства запоздания с принятием плавки на коксе. Почему ею

пренебрегали до 1750 г., на протяжении 40 лет, на тех 70 доменных печах, что работали тогда в

Англии? Почему с 1720 по 1750 г. было построено по меньшей мере 18 новых домен с

использованием старого процесса?

101

Да просто потому, что, с одной стороны, предприятия эти

были весьма доходными: их высокая себестоимость была защищена высокими налогами на

импортное шведское железо, отсутствием конкуренции между регионами, порожденным крайне

высокими ценами на перевозку и процветавшим экспортом готовых металлургических

продуктов

102

. С другой же стороны, потому, что издержки производства в результате применения

кокса определенно возрастали (примерно на 2 фунта стерлингов за тонну), а произведенный чугун,

более трудный для передела, вряд ли мог соблазнить хозяев передельных производств, если его

цена не была ниже рыночной

103

Так почему же тогда обстоятельства переменились после 1750 г. без вмешательства какого бы то

ни было технического новшества, когда за двадцать лет было построено 27 домен на коксе и

закрыто 25 старых доменных печей? И почему хозяева железоделательных заводов все больше и

больше перерабатывали чушки, выплавленные на коксе? Дело в том, что возросший спрос на

черный металл очень сильно поднял цену древесного угля (а ведь она составляла примерно

половину

626 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

стоимости штыка чугуна)

104

. Тогда как с 30-х годов XVIII в. плавке на коксе благоприятствовало

падение цены на уголь. Ситуация, таким образом, изменилась на противоположную: к 1760 г.

издержки производства при плавке на древесном угле больше чем на 2 фунта за тонну превышали

себестоимость в соперничающем процессе. Но в таких условиях еще раз задаешься вопросом,

почему старый процесс сохранялся так долго, обеспечивая еще в 1775 г. почти половину про-

изводства? Вне сомнения, по причине очень быстро возраставшего спроса, который

парадоксальным образом защитил «хромую утку». Такого спроса, что цены оставались очень

высокими, а производители, использовавшие кокс, не старались достаточно снизить свои тарифы,

чтобы устранить конкурентов. И так вплоть до 1775 г., после чего с увеличением разрыва в цене

между двумя сортами чугуна отказ от древесного угля быстро сделался всеобщим явлением.

Следовательно, не использование пара и машины Болтона и Уат-та привело к принятию кокса в

качестве доменного топлива. Игра была сделана до того, как оно вмешалось: кокс выиграл бы

партию, с паром или без него

105

. Это не противоречит роли пара в предстоящем расширении

английской металлургии: с одной стороны, с введением в действие мощных дутьевых устройств

он позволил значительно увеличить размеры доменных печей; с другой — освободив

металлургическую промышленность от обязательного соседства с водными потоками, он открыл

для металлургии новые регионы, в особенности Черную Страну (Black Country) в Стаффордшире,

области, богатой железной рудой и каменным углем, но бедной водными артериями с быстрым

течением.

Передел чугуна избавился от рабской зависимости и от высоких цен на древесный уголь

приблизительно в то же время, что и плавка. В то время как около 1760 г. уголь на

железоделательных заводах применялся лишь в конце процесса, для нагрева и ковки уже

очищенного железа, практика литья в тигли (potting) к 1780 п ввела каменный уголь на всех

стадиях очистки металла. Национальное производство железных слитков разом возросло на

70%

106

. Но и здесь Чарлз Хайд ниспровергает общепринятую версию: не пудлингование, разрабо-

танное по истечении нескольких трудных лет (1784-1795), изгнало с железоделательных заводов

древесный уголь. Это уже произошло

107

. Однако пудлингование было решающим прогрессом в

английской металлургии, революцией одновременно в качестве и в количестве, которая единым

махом вывела на первое место в мире, и притом на целое столетие, английскую продукцию, до

того относившуюся к числу самых заурядных в смысле качества и даже количества.

Впрочем, разве не новому качеству металла обязано фантастическое торжество машины во всей

повседневной жизни, как и на заво-

АНГЛИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ СЕКТОР ЗАСЕШРОМ 627

де? С этой точки зрения поразительно интересно проследить в истории техники разные этапы

развития паровой машины. Поначалу — дерево, кирпич, тяжелая арматура, несколько

металлических труб; с 1820 г. — лес труб. Во времена первых паровых машин котел и различные

элементы, работавшие под давлением, ставили немало проблем. Уже Ньюкомен построил свою

машину, чтобы устранить недостатки более ранней машины Севери, шарнирные соединения кото-

рой рвались под давлением пара. Но могучая машина Нькжомена была построена на столбах и с

топкой из каменной кладки, с деревянным коромыслом, медным котлом, латунным цилиндром,

свинцовыми трубами... Эти дорогостоящие материалы медленно и с трудом удастся заменить

чугуном или железом. Самому Уатту не удалось построить герметичный цилиндр на

железоделательных заводах Кар-рона в Шотландии. Проблему эту уладил для него Уилкинсон

благодаря изобретенной им сверлильной машине

108

Все эти проблемы, по-видимому, отошли в сторону в первые десятилетия XIX в., одновременно с

исчезновением дерева из механических конструкций и тогда, когда начали изготовлять множество

мелких металлических элементов самых разных типов, которые позволили «смягчить

традиционные формы машины»

109

. В 1769 г. Джон Смитон построил для железоделательных

заводов Каррона первое гидравлическое колесо с осью из чугуна. Оно оказалось неудачным:

пористый чугун не выдержал мороза. Колеса большого диаметра, введенные в действие в

предшествующем, 1768 г. на Лондонском мосту, были еще деревянными. Но в 1817 г. их заменили

на железные колеса

Следовательно, будучи решающей в долгосрочном плане, металлургия в XVIII в. не играла первых

ролей. «Железоделательная промышленность, — пишет Давид Ланд, — пользовалась большим

вниманием [со стороны историков], чем она того заслуживала в генезисе промышленной

революции»

111

. Вне всякого сомнения, если буквально придерживаться хронологии. Но

промышленная революция была непрерывным процессом, который должен был изобретаться в

каждый момент своего протекания, бывшего как бы ожиданием новшества, которое наступает,

которое придет. Счет все время следовало дополнять. И именно позднейший прогресс

оправдывает, придает смысл тем этапам, какие ему предшествовали. Каменный уголь, кокс, чугун,

железо, сталь были весьма крупными персонами. Но в конце концов их в некотором роде оправдал

пар — пар, так долго искавший свое место, пока не нашел его в ротационном двигателе Уатта,

дождавшись появления железных дорог. Для 1840 г., когда закончилось первое действие

промышленной революции, Эмиль Левассер подсчитал

112

, что одна паровая лошадиная сила была

эквивалентна силе

628 Глава 6. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

21 человека и что Франция имела в этом смысле один миллион рабов особого рода — итог,

призванный нарастать по экспоненте: в 1880 г. он поднимется до 98 млн, стало быть, в два с