Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв 3 тт. Том 2. Игры обмена
Подождите немного. Документ загружается.
цивилизации, представление о которой вызывает у нас слово «Возрождение». Но то было также и заслугой
денег: одна привилегия привлекала другие. Говоря о Риме, Рихард Эренберг утверждал, что там, где живут
банкиры, обитают и художники
105
.
Не будем представлять себе всю купеческую Европу в соответствии с этой моделью. Но практическое и
техническое обучение становилось необходимым повсюду. Жак Кёр обучался в лавке своего отца, и в еще
большей мере — во время плавания на борту нарбоннской галеры, доставившей его в 1432 г. в Египет, что,
по-видимому, решило его судьбу
106
. Якоб Фуггер (1459-1525), тот, которого будут называть «Богачом» (der
Reiche), попросту гениальный, обучался в Венеции двойной бухгалтерии (partita doppia), в те времена
практически не известной в Германии. В Англии XVIII в. срок ученичества в крупной торговле составлял в
соответствии со статутами семь лет. Сыновья купцов или младшие отпрыски знатных семейств,
предназначавшиеся для занятий ремеслом негоцианта, зачастую проходили стажировку на Леванте, в
Смирне, где их опекал английский консул и где они с самого своего вступления в игру оказывались
заинтересованы в торговых прибылях, которые па этом рынке считались, справедливо или нет, самыми
высокими в мире
107
. Но уже в XIII в. ганзейские города отправляли учеников-купцов в свои дальние
конторы.
Короче говоря, не будем недооценивать знания, какие надлежало приобрести: установление закупочных и
продажных цен, расчет себесто-
* Брунеллески Филиппе (1377-1446) — флорентийский скульптор и инженер, один из основателей
архитектуры итальянского Возрождения. Гиберти Лоренцо (ок. 1381-1455) — флорентийский скульптор и
ювелир, представитель раннего Возрождения. — Примеч. пер.
416 Глава 4. КАПИТАЛИЗМ У СЕБЯ ДОМА
имости и денежного курса, соотношение мер и весов, вычисление простых и сложных процентов, умение
подготовить примерную смету операции, обращение с монетой, векселями переводными, векселями просты-
ми, кредитными документами. В целом дело немалое. Иной раз опытные купцы даже испытывали
потребность «обновить знания», как сказали бы мы. Впрочем, когда видишь шедевр, каким являются
бухгалтерские книги XIV в., невольно испытываешь восхищение перед прошлым. Сегодня каждое
поколение историков в масштабе всего мира, пожалуй, дает только двух-трех специалистов, способных
разобраться в этих объемистых реестрах, и специалисты эти к тому же должны в одиночку учиться читать и
интерпретировать их. Неоценимой оказывается в этом деле помощь торговых руководств той эпохи,
начиная с труда Пеголотти (1340) и до «Совершенного негоцианта» Жака Савари (1675), {который к тому
же не был последним). Но их было бы недостаточно для такого ученичества особого рода.
Проще подступиться к торговой переписке, во множестве обнаруженной за последние годы, с тех пор, как
позаботились ее поискать. За исключением некоторых, еще неловких венецианских писем XIII и XIV вв.,
торговая корреспонденция быстро достигает довольно высокого уровня, который она сохранит и в
дальнейшем, ибо в этом уровне смысл ее существования, оправдание дорогостоящего обмена этими
сверхобильными письмами. Быть осведомленным значило еще больше, чем быть обученным, а письмо —
это в первую голову информация. Операции, что интересуют обоих корреспондентов, высланные и
полученные распоряжения. советы касательно отправки, или закупки, или продажи товаров, или платежные
документы и т. п. составляли лишь часть ее. Непременно следовали полезные новости, сообщаемые на
ушко: новости политические, новости военные, новости об урожае, об ожидаемых товарах. Корреспондент
также тщательнейшим образом отмечает колебания цен товаров, наличных денег и кредита на своем рынке;
в случае необходимости он сообщает о движении кораблей. Наконец, письмо обязательно завершают
перечень цен и курсовые котировки, в большинстве случаев в постскриптуме; мы располагаем тысячами
примеров тому. Взгляните также на сводку новостей, какую образуют «Фуггеровские известия» («Fugger
Zeitun-gen»)
m
; это сообщения, которые аугсбургская фирма получала от целой серии заграничных
корреспондентов.
Слабым местом этой информации была медлительность и ненадежность почты, даже в конце XVIII в.
Настолько слабым, что серьезный купец в качестве предосторожности с каждым письмом всегда отправлял
и копию предыдущего. Когда письмо приносит срочный заказ или важное конфиденциальное известие,
«сразу же вызывай своего маклера» («subilo habi ilsensale»); совет этот, что в 1360 г. дал одному купцу
другой
109
, действителен во все времена. Шар надо поймать на лету. И первым к тому
КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЕ ВЫБОР И СТРАТЕГИЯ 417
условием было, конечно, получать и писать много писем, быть звеном многочисленных информационных
сетей, которые сигнализировали в подходящий момент о выгодных делах и в не меньшей степени о делах,
коих следует избегать, как чумы. Граф д'Аво, посол Людовика XIV в Соединенных Провинциях, в 1688 г.
внимательно следил за протестантами, которые, уезжая из Франции, не переставали стекаться сюда и три
года спустя после отмены Нантского эдикта. Только что прибыл один из них, некий Монжино, «гигантского
роста, — отмечает посол, — коего я полагаю гасконцем... Он вывез примерно 40 тыс. экю. Я говорил с ним
нынче утром. Это человек, у коего много дел, он пишет день и ночь»
110
. Я подчеркиваю эту последнюю
фразу, неожиданную, но которая не должна была бы быть таковой: она дополняет традиционный,
нарисованный Альберти образ купца «с пальцами, испачканными чернилами».
Тем не менее информация оставалась ненадежной. Обстоятельства изменялись, «медаль может обернуться
[другой стороной]». Ошибка в расчете, задержка почты — и купец оказывается перед утраченным шансом.
Но что проку перебирать в памяти «выгодные дела, что мы упустили, — пишет своему брату Луи Греффюль
30 августа 1777 г. из Амстердама. — ...В торговой профессии надлежит смотреть не назад, но вперед, и
ежели те, кто ею занимается, примутся анализировать прошлое, то не найдется ни одного, кто 100 раз не
имел бы шанса составить состояние или разориться; а ежели в моем случае я затеял бы перечисление всех
выгодных дел, кои я оставил [втуне], то было бы от чего повеситься»
111
.
Особенно плодотворной бывала та информация, которая не очень-то разглашалась. В 1777 г. Луи Греффюль
писал одному бордоскому купцу, своему компаньону по делу с индиго: «Помните, что, ежели о деле прой-
дет слух, мы с Вами окажемся в луже. С этим товаром будет как со многими другими: едва лишь возникает
конкуренция, на этом деле ничего не заработаешь»
112
. 18 декабря того же года, когда американская война
оборачивалась войной всеобщей, он писал: «Следовательно, всего важнее сделать невозможное, дабы
наверняка и ранее кого бы то ни было иметь сообщение о том, что произойдет»
113
. «Ранее кого бы то ни
было. Если ты получаешь пачку писем для себя и для других купцов, — рекомендует "Трактат о добрых
обычаях" ("Trattato del buoni costumi"), автор которого сам был купцом, — прежде всего распечатывай свои.
И действуй. Когда будут улажены твои дела, наступит время вручить остальным их почту»
114
. Это было в
1360 г. Но вот в наши дни, в наших странах со свободной конкуренцией, как это всем известно, перед нами
письмо, которое могли получить в 1973 г. немногие счастливчики (happy few), которым предлагали очень
дорогостоящую и ценную подписку на несколько машинописных листков приоритетной информации
каждую неделю: «Вы прекрасно знаете, что получившая огласку информация теряет 90% своей ценности.
Лучше знать [о вещах] на две или три недели раньше других»; от этого
418 Глава 4. КАПИТАЛИЗМ У СЕБЯ ДОМА
КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЕ ВЫБОР И СТРАТЕГИЯ 419
Ваши дела значительно «выиграют в надежности и эффективности». Наши читатели, «конечно же не
забудут, что они были первыми информированы о неминуемости отставки премьер-министра и предстоящей
девальвации доллара»!
Амстердамские спекулянты — мы говорили уже, насколько их игры зависели от новостей, истинных или
ложных, — тоже придумали службу приоритетной информации. Обнаружилось это случайно в августе 1779
г., в момент паники, вызванной появлением французского флота в Ла-Манше. Вместо того чтобы
пользоваться регулярной службой пакетботов, голландские спекулянты наладили сверхскоростную связь
между Голландией и Англией на легких судах: отплытие из Катвейка около Скервенина*, в Голландии, и
прибытие в Соуле возле Хариджа, в Англии, «где вовсе нет гавани, но только простой рейд, что совсем не
влечет задержки». И вот рекордное время доставки: Лондон-Соуле: 10 часов; Соуле-Катвейк: 12 часов;
Катвейк-Гаага: 2 часа; Гаага-Париж; 40 часов. Стало быть, 72 часа от Лондона до Парижа
115
.
Оставляя в стороне спекулятивные новости, сведения, которые первыми желали узнать купцы былых
времен, были те, что мы бы назвали краткосрочной конъюнктурой, а на языке той эпохи обозначалось как
широта или узость рынка. Эти слова (заимствованные всеми языками Европы из жаргона итальянских
купцов: larghezza и strettezza) выражали прилив и отлив конъюнктуры. Они диктовали разную игру, которую
выгодно было применить в зависимости от рыночной ситуации: было ли там обилие или нехватка товаров,
или наличных денег, или кредита (т. е. векселей). Буонвизи писали из Антверпена 4 июня 1571 г.: «Обилие
наличных денег убеждает нас обратить свое внимание на товар»
116
. Симон Руис, как мы видели, оказался не
столь благоразумен, когда пятнадцатью годами позднее рынки Италии вдруг оказались наводнены
наличными деньгами. Он бушевал и почти как личное оскорбление рассматривал то, что чересчур большая
larghezza рынка во Флоренции взорвала его обычные вексельные сделки.
;
Он и вправду плохо понимал ситуацию. В ту эпоху наблюдательные купцы уже накопили опыт: негоциант
умел вести краткосрочные операции ход за ходом. Но простейшие правила, что освещают нам экономику
минувшего, нуждались во времени, чтобы внедриться в коллективное сознание, даже в сознание купцов,
даже в сознание историков. В 1669 г. Голландия и Соединенные Провинции пребывали в унынии из-за
обилия непроданных товаров
117
: все цены падали, деловая активность застыла, суда больше не
фрахтовались, склады города были забиты непроданными запасами. Однако некоторые крупные купцы
продолжали покупать: по их разумению, то был единственный способ воспрепятствовать слишком
* Нынешний Катвейк-ан-Зе. — Примеч. пер.
большому обесценению их запасов, и они были достаточно богаты, чтобы позволить себе такую
направленную против понижения политику. Зато о причинах этого ненормально затянувшегося спада,
постепенно замораживавшего дела, все голландские купцы, а вместе с ними и иностранные послы спорили
месяцами, не больно что в них понимая. В конечном счете они все же стали отдавать себе отчет в роли
плохих урожаев в Польше и Германии: эти неурожаи вызвали то, что было, в наших глазах, кризисом,
типичным для Старого порядка. Происходила забастовка покупателей. Но достаточно ли этого объяснения?
Голландия располагала для достижения своих целей столькими средствами, помимо немецкой и польской
ржи, что речь шла, разумеется, о более общем кризисе, вне сомнения общеевропейском; и даже сегодня
такого рода скачкообразные кризисы никогда не бывают вполне ясны.
Так что не будем требовать слишком многого от людей, для которых даже экономическая мысль их времени
столь часто оставалась недоступна. Если они и отваживались раз-другой на рассуждения об экономике, то
вынужденно: им нужны бывали аргументы, чтобы убедить государя или министра, чтобы избежать или
добиться отмены какого-то решения, какого-то грозящего им указа, чтобы защитить чудесный прожект,
столь полезный для всеобщего блага, что он, разумеется, заслуживает быть поддержанным привилегиями,
монополией и субсидиями. Да и в этом случае они почти не выходили за узкие повседневные рамки своего
ремесла. Действительно, по отношению к первым экономистам, своим современникам, они не испытывали
ничего, кроме безразличия или раздражения. Когда в 1776 г. вышло в свет «Исследование о природе и
причинах богатства народов» [Адама Смита], сэр Джон Прингл воскликнул, что нельзя в этой области
ожидать ничего хорошего от человека, который не занимался коммерцией, как ничего хорошего нельзя
ожидать от адвоката, который бы вздумал рассуждать о физике
118
. И в этом ол был выразителем мнения
многих людей своего времени. «Экономисты» неизменно вызывали улыбку, по крайней мере у наших
литераторов. В числе посмеивавшихся был Мабли, и очаровательный Себастьен Мерсье, и даже Вольтер
(«Человек с сорока экю»).
«КОНКУРЕНЦИЯ БЕЗ КОНКУРЕНТОВ»
119
Другим замедлителем, другим стеснением для купца была жесткая и тяжкая регламентация открытого
рынка вообще. Крупный купец был не единственным, кто хотел от нее освободиться. Система частного
рынка, описанного А. Эвериттом
120
, была очевидным для всех ответом на требования рыночной экономики,
которая росла, убыстрялась, трансформировалась, которая требовала духа предприимчивости на всех
этажах. Но поскольку система эта зачастую была незаконной (во Франции, на-
420 Глава 4. КАПИТАЛИЗМ У СЕБЯ ДОМА
КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЕ ВЫБОР И СТРАТЕГИЯ 421
пример, терпимой куда меньше, чем в Англии), она оставалась ограничена группами активных людей,
которые как ради цен, так и ради объема и быстроты сделок сознательно работали над тем, чтобы
избавиться от административных ограничений и надзора, которые продолжали действовать на
традиционных открытых рынках.
Таким образом, существовало два обращения — обращение на рынке поднадзорном и обрашение на рынке
свободном или старавшемся быть свободным. Если бы у нас была возможность нанести их на карту, одни
красным цветом, другие синим, мы бы увидели, что они различаются, но также и то, что они друг друга
сопровождают и дополняют. Вопрос заключается в том, чтобы узнать, какой из них более важен (поначалу и
даже впоследствии — старинный), какой самый правильный, открытый для честной конкуренции и
регулирующий ее, а сверх того узнать, был ли один из этих рынков способен захватить другой, поймать его,
полонить. Если присмотреться поближе, то старая регламентация рынков, та, подробности которой
находишь хотя бы в «Трактате о полиции» («Traite de la police») Деламара, обнаруживает намерения,
нацеленные на защиту истинного характера рынка и интересов городского потребителя. Если все товары
должны обязательно стекаться на открытый рынок, последний становится инструментом конкретного
сопоставления предложения и спроса, а меняющееся ценообразование на рынке есть после этого лишь
выражение такого сопоставления и способ сохранить реальную конкуренцию как между производителями,
так и между перекупщиками. Рост обменов неизбежно осуждал эту связывавшую до абсурда регламентации)
в более или менее долговременном плане. Но прямые сделки частного рынка имели целью не одну только
эффективность; они стремились также устранить конкуренцию, способствовать возникновению у основания
экономики некоего микрокапитализма, который, в сущности, следовал теми же путями, что и капитализм
более высоких форм деятельности в сфере обмена.
Самым обычным приемом этих микрокапиталистов, которые создавали, порой быстро, небольшие
состояния, и в самом деле было устраиваться вне пределов рыночных цен благодаря денежным авансам и
элементарной игре кредита: скупать зерно до уборки урожая, шерсть — до стрижки, вино — до сбора
винограда, управлять ценами, используя помещение продовольствия на склады, и в конечном счете держать
производителя в своей власти.
Тем не менее в областях, затрагивавших повседневное снабжение, трудно было зайти очень далеко, не
вызвав преследований и недовольства народа, не подвергнувшись изобличению — а во Франции доносы
направлялись полицейскому судье города, интенданту и даже в Совет торговли в Париже. Решения этого
последнего доказывают, что даже, казалось бы, незначительные дела воспринимались советом очень
серьезно: так, в вые-
ших инстанциях знали, «что весьма опасно» принимать непродуманные меры, «затрагивающие зерно», что
это означает рисковать не только ошибиться, но и вызвать цепную реакцию
121
. А когда мелким
мошенническим или по крайней мере незаконным делам удается хотя бы однажды ускользнуть от
нескромных взглядов и установить выгодную монополию, то это означает, что они поднялись над уровнем
местного рынка и находятся в руках хорошо организованных и располагающих капиталами групп.
Именно таково было крупное дело, которое организовала группа купцов, объединившаяся с крупными
мясниками, дабы стать хозяевами снабжения Парижа мясом. На них работали в Нормандии, Бретани, Пуату,
Лимузене, Бурбоннэ, Оверни и Шароле компании ярмарочных торговцев, сговаривавшихся между собой, с
тем чтобы, подняв цены, повернуть на посещаемые ими ярмарки тот скот, который в обычных условиях
отправляли бы на местные рынки, и лишить откормщиков (скотоводов) желания отправлять животных
прямо в Париж, где, как они уверяли, мясники плохо платят. Тогда они сами покупают у производителя,
«что имеет важные последствия, — объясняет обстоятельный доклад генеральному контролеру финансов
(июнь 1724 г.), — ибо, закупив скот компанией и в количестве, составляющем более половины рынка в
Пуасси, они устанавливают ту цену, какую пожелают, ибо покупать приходится у них»
122
. Потребовалась
утечка информации в Париже, чтобы выявить природу этих сделок, которые концентрировали в Париже
безобидную на вид деятельность, охватившую несколько зон скотоводства, очень друг от друга удаленных.
Другое крупное дело: в 1708 г. доклад Совету торговли разоблачал «весьма многочисленную...
корпорацию... торговцев сливочным маслом, сыром и прочими съестными припасами... в просторечии
именуемых в Бордо жирными»
123
. Оптовики или розничные торговцы, все они объединены в «тайное
общество», и к объявлению войны в 1701 г. они «создали большие склады сих товаров», пуская их затем в
продажу по высокой цене. Чтобы воспрепятствовать этому, король разрешил выдать паспорта иностранцам,
дабы те ввозили во Францию вышеперечисленные продовольственные товары, невзирая на войну. Ответный
ход жирных: они скупают «все грузы... такого рода, кои прибывают в порт». И цены удержались на
высоком уровне. В конечном счете благодаря «монополии такого рода» торговцы заработали много денег,
добавляет доклад, предлагая довольно сложное и неожиданное средство отнять у них какую-то часть этих
денег. Все это так, читаем мы в помете на полях памятной записки. Но надлежит дважды подумать, прежде
чем браться за этих купцов, «ибо утверждают, будто среди них больше шестидесяти весьма богатых»
124
.
Подобные попытки были нередки, но благодаря административному вмешательству нам известны только те
из них, что завершились неудачей. Так, в 1723 г. в Вандомуа комиссионеры, занятые винной торговлей,
нака-
422 Глава 4. КАПИТАЛИЗМ У СЕБЯ ДОМА
нуне сбора винограда возымели идею монополизировать все винные бочки. Последовали жалобы
виноградарей и жителей этой местности, и вышеупомянутым комиссионерам было запрещено покупать
бочки
125
. В 1707 или 1708г. именно дворяне, владельцы стекольных заводов по реке Бьем, выступили против
«трех или четырех купцов, кои сделались полными хозяевами торговли графинами [большими бутылями],
каковые они доставляют в Париж, и, будучи богаты, исключили из оной доставки ломовиков и прочих менее
приспособленных»
126
. Шестьдесят лет спустя одному купцу из Сент-Менеульд и одному нотариусу из
Клермон-ан-Аргонн пришла та же мысль. Они основали компанию и на протяжении десяти месяцев
договаривались с «собственниками всех стекловарен» Аргоннской долины, «дабы сделаться полными
хозяевами всех бутылок их изготовления на девять лет, с обязательным условием продавать бутыли только
ей одной [указанной компании] или для нее». В итоге шампанские виноделы, обычные клиенты этих
близлежащих стекольных заводов, вдруг столкнулись с ростом цен на их бутылки на одну треть. Несмотря
на три неважных урожая и как следствие не слишком большой спрос, «сие сообщество миллионеров, что
держит в руках весь продукт фабрик, отнюдь не желает снизить цену, каковую оно сочло уместным
установить, и даже ожидает, что изобильный год предоставит ему... возможность еще более ее увеличить».
Жалобы мэра и эшевенов Эпернэ в феврале 1770 г., поддержанные городом Реймсом, принесли им победу
над этими «миллионерами»: те поспешно, но с достоинством отступили и аннулировали свои контракты
127
.
Монополии, или так называемые монополии, торговцев железом, имевшие целью овладение всей
продукцией металлургических заводов королевства или частью ее, были, вне сомнения, делом более
серьезным. Хотелось бы иметь о них обширную информацию, но документы наши слишком
немногословны. Около 1680 г. одна памятная записка обличала «заговор, составившийся между всеми
парижскими купцами», которые закупали железо за границей, дабы поставить хозяев французских метал-
лургических заводов на колени. Участники этого сговора еженедельно собирались у одного из них на
площади Мобер, совместно производили закупки, навязывая производителям все более и более умеренные
цены, не изменяя тем не менее своих собственных тарифов при перепродаже
128
. К другому случаю, в 1724 г.,
оказались причастны «два богатых негоцианта» из Лиона
129
. Оба раза виновники, или, так сказать,
виновники, оборонялись, клялись всеми богами, что их обвинили облыжно, и находили авторитетных
свидетелей, высказывавшихся в их пользу. Во всяком случае, они избежали преследования со стороны
государства. Доказывало это их невиновность или их силу? Этим вопросом задаешься вновь, когда читаешь
написанные шестьюдесятью с лишним годами позднее, в марте 1789 г., депутатами купечества слова о том,
что железо играет весьма важ-
КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЕ ВЫБОР И СТРАТЕГИЯ 423
ную роль на лионском рынке и что «именно лионские купцы», завсегдатаи ярмарок в Бокере, «делают свои
авансы хозяевам железоделательных заводов Франш-Конте и Бургундии»
130
.
Во всяком случае, наверняка существовали небольшие монополии, окольные, защищенные местными
привычками, настолько хорошо вписавшиеся в местные нравы, что более не возбуждали (или почти не воз-
буждали) протестов. С этой точки зрения достойна восхищения простая уловка дюнкеркских торговцев
зерном. Когда иностранный корабль приходил в порт продавать свой груз зерна (как, скажем, то было со
множеством очень мелких английских судов в 15-30 тонн водоизмещением в конце 1712 г., в момент, когда
незадолго до окончания войны за испанское наследство возобновлялись торговые отношения),
существовало правило никогда не продавать на причалах зерно в количестве меньшем, чем сто разьер
(raiieres), понимая под разьер «меру объема воды», которая на одну восьмую превышает обычную меру-
разьер
131
. Следовательно, одни только крупные купцы и несколько нотаблей, располагавшие для этого
средствами, делали закупки в порту; всем прочим зерно перепродадут в городе, в нескольких сотнях метров
от порта. Однако эти несколько сотен метров были связаны с необычным возрастанием цены: 3 декабря
1712 г. курс составил соответственно 21 ливр в первом случае и 26-27 ливров во втором. Прибавьте к этим
примерно 25% прибыли выгоду от скидки в одну восьмую цены, какую давала разница между «мерой
объема воды» и обычной мерой-разьер, и вы поймете, что скромный наблюдатель, составлявший эти
доклады для генерального контроля финансов, в один прекрасный день возмутился, хотя и вполголоса,
такой монополией закупки, сохранявшейся за «толстосумами». «Простой народ, — писал он, — не имеет от
того никакой выгоды, ибо не может производить столь большие закупки. Ежели бы было приказано, чтобы
каждое частное лицо в сем городе было допущено к покупке 4-6 разьер зерна, это принесло бы народу
облегчение»
132
.
МОНОПОЛИИ В МЕВДУНАРОДНОМ МАСШТАБЕ
Но изменим масштаб и перейдем к крупным торговым операциям экспортеров-импортеров. Приведенные
выше примеры позволяют заранее предсказать, какие льготы и какую безнаказанность могла дать торговля
на дальние расстояния (фактически свободная от надзора, принимая во внимание расстояния между
разными местами продажи и между действующими лицами, вовлеченными в эти обмены) тому, кто желал
обойти рынок, устранить конкуренцию с помощью юридически оформленной или фактической монополии,
отдалить друг от друга предложение и спрос таким образом, чтобы условия торговли (terms of trade)
зависели от одного только посредника, фактически единственного, кто был знаком с рыночной ситу-
424 Глава 4. КАПИТАЛИЗМ У СЕБЯ ДОМА
ацией на обоих концах долгой цепи. Вот условия, необходимые (sine qua поп) для того, чтобы
включиться в кругооборот, приносящий большую прибыль: иметь достаточные капиталы, кредит
на данном рынке, надежную информацию, тесные связи и, наконец, компаньонов в стратегических
пунктах торговых маршрутов, компаньонов, посвященных в тайны ваших дел. «Совершенный
негоциант» или даже «Торговый словарь» Савари дэ Брюлона перечисляют нам на уровне
международной конкуренции целую серию торговых приемов, спорных и разочаровывающих,
ежели верить в достоинства свободы предпринимательства, для того чтобы уберечь оптимальные
экономические условия и равновесие цен, предложения и спроса. В 1646 г. отец Матиас де Сен-
Жан решительно обличал такие приемы из-за иноземного угнетения, которое лежало тяжким
грузом на бедном французском королевстве. Голландцы были крупными закупщиками вин и
водок. Нант, куда стекались «вина Орлеана, Буажанси [Божанси], Блуа, Тура, Анжу и Бретани»,
сделался одним из мест их деятельности, так что виноградники умножились, а выращивание
пшеницы в этих областях по Луаре угрожающе сократилось. Избыток вина заставлял
производителей перегонять его в больших количествах и «обращать вина в водку». Но
производство водки требовало огромного количества дров для топок, запасы же близлежащих
лесов уменьшились из-за этого, и цена топлива возросла. В таких усложнившихся условиях
голландские купцы уже не встречали затруднений при переговорах о закупке вина до сбора ви-
нограда: они авансировали крестьян, «что есть разновидность ростовши-чества, коего не
допускают самые законы совести». Напротив, купцы остаются в пределах установленных правил,
ежели удовлетворяются уплатой задатка при том условии, что вино будет окончательно оплачено
по рыночному курсу после сбора урожая. Но сбить цену сразу же после сбора винограда было
элементарно. «Господа иностранцы, — говорит наш автор, — суть, таким образом, полные хозяева
и законодатели цены своих вин». Еще одна «находка»: купцы привозили виноделам бочонки, но
сделанные «на немецкий манер, дабы заставить жителей той страны, куда они везут наши вина,
поверить, что то-де рейнские вина [sic!] — последние, как вы догадываетесь, шли по более
высокой цене
133
.
Другой прием: сознательно делать товар редким на тех рынках, что ты снабжаешь, если,
разумеется, у тебя есть необходимые деньги, чтобы ждать столько, сколько понадобится. В 1718 г.
английская Турецкая компания, именовавшаяся также Левантийской компанией (Levant Company),
приняла решение «отложить на десять месяцев время отплытия своих кораблей в Турцию; срок,
каковой она затем продлевала с помощью разных отсрочек, о мотивах и намерении коих она
объявила открыто, а именно: поднять цену на английские мануфактурные товары в Турции и цену
на шелк в Англии»
134
. Это значило разом убить двух зайцев. Точно так же негоцианты Бордо
рассчитывали даты своих плаваний и объем
КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЕ ВЫБОР И СТРАТЕГИЯ 425
грузов, которые они отправляли на Мартинику, таким образом, дабы европейские товары
оказывались там достаточно редкими, чтобы заставить подскочить цены, иной раз баснословно, и
дабы купить подлежащие вывозу сахара достаточно близко ко времени уборки урожая, чтобы они
достались подешевле.
Самым частым искушением и, по правде сказать, самым легким решением было суметь
установить монополию на тот или иной широкопокупаемый товар. Конечно, всегда имелись
монополии жульнические, скрытые или нагло афишируемые, всем известные, а порою
застраховавшие себя благословением государства. По словам Анри Пиренна
135
, в начале XIV в. в
Брюгге Робера де Касселя обвиняли «в стремлении установить монополию (enninghe), дабы
скупать все квасцы, ввозимые во Фландрию, и распоряжаться ценами [на них]». Впрочем, всякая
фирма проявляла тенденцию к установлению своей, или своих, монополий. Даже не выражая
этого в открытую, «Великое общество» (Magna Societas), что контролировало в конце XV в.
половину внешней торговли Барселоны, стремилось монополизировать эту драгоценную
торговлю. К тому же кто с этого времени не знал, что следует понимать под монополией? Конрад
Пойтингер, историограф города Аугсбурга, гуманист и тем не менее друг купцов — правда, он
женился на дочери одного из Вельзеров — утверждал без околичностей, что монополизировать
означает «богатство и все товары собрать в одной руке» («Ьопа et merces omnes in manum unam
deportare»)
n(
>.
И действительно, в Германии XVI в. слово «монополия» сделалось настоящим коньком. Его
одинаково прилагали к картелям, синдикатам, скупке имущества и даже к ростовщичеству.
Колоссальные фирмы — Фуггеры, Вельзеры, Хёхштеттеры и некоторые другие — потрясали
общественное мнение огромностью сети своих дел, более обширной, чем вся Германия. Средние и
мелкие фирмы опасались, что не выживут. Они объявили войну монополиям гигантов, одна из
которых поглотила ртуть, другая — медь и серебро. Нюрнбергский сейм (1522-1523) высказался
против монополистов, но гигантские фирмы были спасены двумя указами, изданными в их пользу
Карлом V (10 марта и 13 мая 1525 г.)
137
. В этих условиях любопытно, что такой настоящий
революционер, каким был Ульрих фон Гуттен, в своих памфлетах обрушился не на разработку
металлов, которыми изобиловала земля Германии и соседних стран, а на азиатские пряности,
итальянский и испанский шафран, на шелк. «Долой перец, шафран и шелк! — восклицал он. —
Самое сокровенное мое желание — чтобы не мог излечиться от подагры или от французской
болезни ни один из тех, кто не сможет обойтись без перца»
138
. Подвергать остракизму перец ради
борьбы с капитализмом — было ли это способом обличать роскошь или же могущество торговли
на дальние расстояния?
Монополии были делом силы, хитрости, ума. В XVII в. голландцы считались мастерами в этом
искусстве. Не задерживаясь на слишком хорошо
426 Глава 4. КАПИТАЛИЗМ У СЕБЯ ДОМА
КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЕ ВЫБОР И СТРАТЕГИЯ 427
известной истории двух князей оружейной торговли — Луиса де Геера (благодаря его пушечным
заводам в Швеции) и его свояка Элиаса Триппа (благодаря переходу в его руки контроля над
шведской медью), заметим, что вся крупная торговля Амстердама была подчинена узким
группкам крупных купцов, диктовавшим цены на немалое число важных продуктов: китовый ус и
китовый жир, сахар, итальянские шелка, благовония, медь, селитру
139
. Практическим оружием
этих монополий были огромные склады, более емкие, более дорогие, чем большие корабли. В них
удавалось держать массу зерна, равную десяти -двенадцатикратной годовой потребности
Соединенных Провинций (1671)
140
, сельдь или пряности, английские сукна или французское вино,
польскую или ост-индскую селитру, шведскую медь, табак из Мэриленда, венесуэльское какао,
русскую пушнину и испанскую шерсть, прибалтийскую пеньку и левантийский шелк. Правило
всегда было одно: закупить у производителя по низкой цене за наличные деньги, лучше уплатив
вперед, поместить на склад и дожидаться повышения цены (или спровоцировать его). Как только
предвиделась война, сулящая высокие цены на становящиеся редкими чужеземные товары,
амстердамские купцы до отказа набивали пять или шесть этажей своих складов, так что,
например, накануне войны за испанское наследство корабли не могли больше выгружать свои
грузы из-за отсутствия места.
Пользуясь своим превосходством, голландская крупная торговля в начале XVII в. даже Англию
эксплуатировала так же, как области по Луаре: прямые закупки у производителя, «из первых рук и
в самое дешевое время года» (-«at thefirst hand and at the cheapest seasons of'the year»)
]4]
, и, ч го
добавляет некий нюанс к описываемому Эвериттом частному рынку, при посредстве английских
или голландских агентов, разъезжавших по деревням и городам, скидки с закупочной цены,
получаемые в обмен на оплату наличными или в обмен на выплату авансов под еще не сотканные
ткани, под еще не выловленную рыбу В результате французские или английские изделия
поставлялись голландцами за границу по ценам равным или более низким, чем цены этих же
товаров во Франции или в Англии, — положение, которое не переставало приводить в недоумение
французских наблюдателей и которому они не находили иного объяснения, кроме низких цен
голландского фрахта!
На Балтике аналогичная политика долго обеспечивала голландцам почти абсолютное господство
на северных рынках.
В 1675 г., когда вышел в свет «Совершенный негоциант» Жака Савари, англичанам удалось
просочиться в Балтийское море, хотя раздел рынка между ними и голландцами был еще неравным.
Для французов, которые бы пожелали в свою очередь там закрепиться, число трудностей
возрастало по усмотрению конкурентов. Самая малая из них состояла не в том, чтобы набрать
огромные капиталы, необходимые для вступления в игру. В самом деле, товары, которые
доставляли на Балтику, продавались в кредит, и, на-
оборот, все там покупалось за звонкую монету — серебряные риксдалеры'', «каковые имеют
хождение по всему Северу». Эти риксдалеры следовало покупать в Амстердаме или в Гамбурге, и
к тому же требовалось иметь там корреспондентов для их перевода. Корреспонденты были также
необходимы в балтийских портах. И последние затруднения: помехи со стороны англичан и еще
более того голландцев. Последние делают «все, что могут, дабы... отвратить и отбить охоту [у
французов]... продавая свои товары дешевле, даже с большой потерей, и покупая самые дорогие
местные товары по высокой цене, дабы французы, понеся на том убыток, оказались бы тем вы-
нуждены утратить желание возвратиться туда в другой раз. Имеется бесчисленное множество
примеров французских негоциантов, кои занимались торговлей на Севере [и] кои там разорились
из-за сего скверного способа действий голландцев, быв вынуждены отдавать свои товары с
большим убытком, иначе они бы их не продали»
142
. В сентябре 1670 г., когда организовалась
французская Северная компания, в Гданьск был отправлен лично де Витт, чтобы получить от
Польши и Пруссии новые привилегии, «дабы опередить ту торговлю, каковую французы могли бы
там завести»
143
.
В предшествующем году, во время ужасающего кризиса сбыта, о котором мы говорили,
размышления голландцев, излагаемые Помпонном, были не менее показательны. Прибыли или
вот-вот прибудут восемнадцать кораблей из Индий. Что делать с этими новыми поставками в
городе, где склады забиты запасами? Ост-Индская компания видела только одно средство:
наводнить Европу «таким количеством перца и хлопковых тканей и по таким низким ценам, чтобы
отнять у прочих наций прибыль от их закупки, особенно у Англии. Сие есть оружие, коим
здешние люди всегда воевали в коммерции против своих соседей. В конечном счете оно могло бы
сделаться для них вредным, ежели бы ради того, чтобы отнять выгоду у других, они оказались
вынуждены сами ее лишиться»
144
. В действительности же голландцы были достаточно богаты,
чтобы вести игру такого рода или любую другую. Товары, в большом количестве доставленные
этим флотом, будут проданы на протяжении лета 1669 г.; амстердамские же купцы скупили все по
хорошей цене, дабы удержать стоимость своих прежних запасов
145
.
Но стремление к международной монополии было общим явлением для всех крупных торговых
рынков. Так было и в Венеции. Так было в Генуе. Жак Савари пространно все это объясняет
применительно к драгоценному рынку шелка-сырца
146
, который играл важнейшую роль во
французской промышленной жизни. Мессинский шелк-сырец служил, в частности, для
изготовления турских и парижских шелковых тканей с хлопковым утком и муаров. Но доступ к
нему был более труден, чем к ле-
* Риксдалер — шведская и датская серебряная монета, до 1872 г. основная денежная единица этих стран. —
Примеч. пер.
428 Глава 4. КАПИТАЛИЗМ У СЕБЯ ДОМА
вантинским шелкам, ибо на него претендовали торговля и ремесла Флоренции, Лукки, Ливорно или Генуи.
Французы практически не имели доступа к закупкам из первых рук. На самом-то деле именно генуэзцы гос-
подствовали на рынке сицилийского шелка, и именно через них обязательно следовало пройти. Однако
шелк продавали крестьяне-производители на деревенских рынках с одним-единственным условием: чтобы
покупатель платил наличными. Следовательно, в принципе существовала свобода торговли. А в
действительности, когда генуэзцы, как многие итальянские купцы, вкладывали в конце XV в. свои деньги в
земельные владения, их выбор пал на «местности самые лучшие и самые обильные шелком».
Следовательно, им легко было авансом скупать шелк у крестьян-производителей, и, если богатый урожай
угрожал сбить цены, им достаточно было закупить на ярмарках и рынках несколько кип по высокой цене,
чтобы снова поднять курс и повысить ценность заранее созданных запасов. А сверх того, имея права
гражданства в Мессине, они были освобождены от сборов, которыми облагались иностранцы. Отсюда и
горькое разочарование двух турских шелкоторговцев, стакнувшихся с неким сицилийцем и прибывших в
Мессину с 400 тыс. ливров, чего, как они полагали, было довольно, чтобы сломить генуэзскую монополию.
В этом они потерпели неудачу, и генуэзцы, столь же проворные, как и голландцы, немедленно преподали им
урок, поставив в Лион шелк по более низкой цене, нежели та, по которой купцы из Тура получали его в
Мессине. Правда, если верить одному докладу, относящемуся к 1701 г.
147
, лионны, в те времена зачастую
бывавшие комиссионерами генуэзских купцов, вступали в стачку с последними. Они использовали это,
чтобы повредить гур-ским, парижским, руанским и лилльским мануфактурам, своим конкурентам. С 1680
по 1700 г. число ткацких станков в Туре будто бы снизилось с 12 тыс. до 1200.
Естественно, самыми крупными монополиями были юридически оформленные, а не только фактические
монополии крупных торговых компаний, прежде всего компаний Ост-Индских. Но там речь шла об иной
проблеме, поскольку эти привилегированные компании создавались при постоянном содействии
государства. Мы скоро вернемся к таким монополиям, оседлавшим и экономику, и политику.
НЕУДАВШАЯСЯ ПОПЫТКА УСТАНОВЛЕНИЯ МОНОПОЛИИ: РЫНОК КОШЕНИЛИ* В 1787 ГОДУ
Тому, кто подумал бы, что мы переоцениваем роль монополии, мы предложим довольно удивительную
историю спекуляций с кошенилью, пред-
КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЕ ВЫБОР И СТРАТЕГИЯ 429
* Кошениль — несколько видов насекомых, из которых добывают красную краску — кармин. — Примеч. пер.
принятых фирмой Хоупов в 1787 г., в пору, когда фирма была огромным предприятием, в широких
масштабах занимавшимся размещением русских и иных займов на амстердамском рынке
148
. Почему эти
крупные денежные воротилы бросились в подобное дело? В первую очередь потому, что руководители
фирмы полагали, что в ходе кризиса, начавшегося, по их мнению, не позднее 1784 г., к концу «четвертой»
войны против Англии, коммерцией слишком пренебрегали ради организации займов и что наступил, быть
может, благоприятный момент, для того чтобы сыграть на товаре. Кошениль, поставляемая из Новой
Испании, применявшаяся при окраске тканей и — важная подробность!— имевшая то преимущество, что
могла храниться долго, была предметом роскоши. Итак, исходя из доступной ему информации, Генри Хоуп
был убежден, что предстоящий сбор кошенили будет скудным, что имеющиеся в Европе запасы невелики
(как его уверяли, 1750 тюков, находившихся на складах в Ка-дисе, Лондоне и Амстердаме) и что, коль скоро
цены на протяжении нескольких лет снижались, покупатели склонны были покупать кошениль лишь по
мере своих надобностей. Проект его заключался ни более ни менее как в том, чтобы одновременно (дабы не
встревожить рынок) и на всех рынках разом скупить по низкой цене по меньшей мере три четверти
существующих запасов. Затем вздуть цены и перепродать закупленное. Предполагаемый размер вложений
составлял от 1,5 до 2 млн гульденов, т. е. огромную сумму. Г. Хоуп считал, что никакой убыток невозможен,
даже если бы ожидаемых больших доходов и не получили. Он заручился поддержкой какой-нибудь фирмы
на каждом рынке, а лондонские Беринги даже вошли в дело из одной четверти капитала.
В конечном счете операция потерпела фиаско. Прежде всего, из-за латентного кризиса: цены не поднялись в
достаточной степени. А также из-за задержек почты, что замедляло передачу распоряжений и их испол-
нение. И наконец, и главным образом потому, что по мере закупок обнаружилось, что наличные запасы
неизмеримо больше тех, о которых сообщали информаторы. Хоуп упорствовал, желая скупить все в
Марселе, Руане, Гамбурге, даже в Санкт-Петербурге, притом не без сопутствовавших тому неприятностей. В
конце концов у него на руках оказался двойной запас в сравнении с тем, который он рассчитывал собрать. И
он столкнулся с тысячами трудностей при его продаже из-за отсутствия сбыта на Леванте вследствие
русско-турецкой войны и из-за отсутствия сбыта во Франции, бывшего следствием кризиса в текстильной
промышленности.
Короче говоря, операция принесет значительные убытки, которые богатейшая фирма Хоупов перенесет без
звука и не прерывая свои доходные спекуляции на иностранных займах. Но этот эпизод и обильная перепис-
ка, сохранившаяся в архивах фирмы, освещают весь климат торговой жизни того времени.
430 Глава 4. КАПИТАЛИЗМ У СЕБЯ ДОМА
Во всяком случае, имея этот четкий пример, усомнишься в справедливости доводов П.В. Клейна, историка
крупной фирмы семейства Трипп
149
. Клейн ни на мгновение не отрицает того, что с XVII в. вся крупная
торговля Амстердама строилась на основе более или менее полных монополий, во всяком случае монополий
беспрестанно возрождавшихся, монополий, к которым постоянно стремились, — напротив, он говорит об
этом. Но в его глазах оправдание монополии заключено в том, что она будто бы была условием
экономического прогресса и даже роста. Ибо она, как объясняет ее Клейн, представляла страховку от
многочисленных случаев риска, подстерегавших торговлю, она означала безопасность, а без безопасности
не было бы повторных капиталовложений, не было бы постоянного расширения рынка, не было бы поиска
новых технологий. Если мораль, возможно, и осуждала монополию, то экономика, да почему бы не сказать
и общее благо, в конечном счете получали от нее пользу.
Для того чтобы принять этот тезис, следовало бы с самого начала быть убежденным в исключительных
добродетелях предпринимателя. Ничего нет удивительного в том, что Клейн ссылается на И. Шумпетера. Но
разве экономический прогресс, дух предприимчивости и технического обновления всегда приходили
сверху? Разве один только крупный капитал способен был их вызвать? А ежели возвратиться к конкретному
случаю с Хоупом, пытавшимся создать монополию на кошенили, то в чем же эта фирма искала
безопасности? Разве не брала она на себя скорее спекулятивный риск? И чтобы закончить, какие инновации
она вносила? В чем Хоупы послужили всеобщим экономическим интересам'.
1
Уже более столетия, как
кошениль без [всякого] вмешательства голландцев сделалась царицей красителей, «королевским» товаром
для се-вильских негоциантов. Запасы, за которыми Хоупы охотились по всей Европе, распределялись в ней
в соответствии с промышленными потребностями, и именно эти потребности вели игру или должны были
бы ее вести. Какая была бы выгода для европейской промышленности, если бы эти запасы кошенили,
будучи собраны в одних руках, резко повысились в цене, что, собственно, и было откровенно признаваемой
целью всей операции?
На самом деле Клейн не видит того, что монополией была сама по себе вся совокупность обстоятельств,
связанная с положением Амстердама, и что монополия — это поиски не безопасности, а господства. Вся его
теория была бы действительна лишь при условии, что то, что хорошо для Амстердама, хорошо и для
остального мира, если перефразировать слишком хорошо известную формулу*.
* Имеется в виду высказывание одного из министров обороны США, пришедшего на этот пост из фирмы
«Дженерал моторе»: «Что хорошо для "Дженерал моторе", хорошо для Соединенных Штатов». — Примеч.
пер.
КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЕ ВЫБОР И СТРАТЕГИЯ 431
КОВАРСТВО МОНЕТЫ
Существовали другие виды торгового превосходства, другие монополии, которые оставались невидимыми
даже для тех, кто ими пользовался, настолько эти монополии были естественны. Экономическая
деятельность на высшем уровне, концентрировавшаяся вокруг обладателей крупных капиталов, и в самом
деле создавала рутинные структуры, которые этим лицам благоприятствовали, что те не всегда и
осознавали. В частности, в том, что касалось монеты, они находились в удобном положении обладателя
сильной валюты, который ныне живет в стране с обесцененными деньгами. Ибо практически богачи были
единственными, кто широко оперировал золотой и серебряной монетой и сохранял ее в своих руках, тогда
как простой народ никогда не держал в руках иной монеты, кроме биллонной* или медной. Но ведь эти
разные виды монеты воздействовали друг на друга, как воздействовали бы, будучи помещены рядом в
рамках одной и той же экономики, деньги сильные и слабые, между которыми желали бы искусственно
поддерживать устойчивый паритет — операция, по правде говоря, невозможная. Колебания были
постоянными.
В самом деле, во времена биметаллизма, или скорее триметаллизма, существовала не одна монета, но
несколько, И они были враждебны друг другу, противостоя как богатство и нужда. Экономист и историк
Якоб Ван Клаверен
150
не прав, полагая, что деньги — это просто деньги, какова бы ни была форма, в
которой они предстают: золото, белый металл, медь или даже бумага. Как не прав и физиократ Мерсье де ла
Ривьер, который писал в «Энциклопедии»: «Деньги суть разновидность реки, по коей перевозят
вовлеченные в торговлю вещи». Нет, это не так, либо тогда уж давайте поставим слово «река» во
множественном числе.
Золото и серебро сталкивались. Курсовое соотношение между двумя металлами без конца вызывало
оживленное движение из одной страны в другую, от одной экономики к другой. 30 октября в 1785 г.
французское правительственное решение
151
повысило соотношение золото — серебро с 1 к 14,5 до 1 к 15,3;
сделано это было, чтобы приостановить бегство золота за пределы королевства. Я говорил уже, что в
Венеции, как и на Сицилии, в XVI в. и позже завышенная цена золота делала из него ни более ни менее как
плохую монету, которая изгоняла хорошую в соответствии с псевдозаконом Грешэма. Хорошей монетой
было в данном случае серебро, белый металл, необходимый в то время для левантийской торговли. В
Турции заметили эту аномалию, и в 1603 г. в Венецию прибыло большое количество цехинов, золотых
монет, которые выгодно обменивались, принимая во внимание курс здешнего рынка. На Западе вся история
монеты
Биллон — сплав меди и серебра со значительным преобладанием меди. — Примеч. пер.
432 Глава 4. КАПИТАЛИЗМ У СЕБЯ ДОМА
в средневековье находилась под знаком двойной игры золота и серебра, с перебоями,
переворотами, неожиданностями, которые еще будет знать, но в меньшей степени, и новое время.
Использовать эту игру к своей выгоде, выбирать металл в зависимости от предстоящей операции,
от того, платишь ты или получаешь, было дано не всем, а лишь привилегированным, через руки
которых проходили значительные количества монет или кредитных средств. Сьер де Ма-летруа
мог без риска ошибиться написать в 1567 г.: монета — это «интрига, понимаемая лишь немногими
людьми»
152
. И естественно, те, кто в них понимал, извлекали из этого выгоду. Так, к середине XVI
в. произошло подлинное перераспределение состояний, когда золото восстановило — и надолго —
свое первенство в отношении серебра вследствие непрерывных поставок американского белого
металла. До того времени белый металл был ценностью (относительно) редкой, следовательно, на-
дежной, «монетой, ориентированной на тезаврацию, при золоте, сохранявшем роль монеты для
важных сделок». Между 1550 и 1560гг. ситуация сделалась противоположной
153
, и генуэзские
купцы будут первыми, кто станет на антверпенском рынке ставить на золото против белого
металла и извлекать прибыль из надлежащего суждения, опередившего суждение прочих.
Более всеобщей и более заметной, в некотором роде вошедшей в повседневные нравы, была игра
высокой монеты, золота и серебра, против монеты слабой — биллона (медь с небольшим
количеством серебра) или чистой меди. Для этих-то отношений Карло М. Чиполла очень рано упо-
требил слова «денежный курс» (change), вызвав этим гнев Раймонда де Роувера из-за очевидной
путаницы, которую эти слова в себе заключали
154
. Но говорить, как это предлагает последний, о
«внутреннем курсе», или же, как рекомендует Ж. Жентил да Силва, о «вертикальном курсе» —
тогда как «настоящий» курс, курс монеты и векселей от одного рынка к другому, именуется
«горизонтальным», — все это не очень-то нас продвигает вперед. Слово «курс» продолжает
существовать, и это разумно, коль скоро речь идет о покупательной способности золотых или
серебряных монет в монете низкопробной; о навязанном (но не соблюдаемом и, значит,
изменяющемся) соотношении между монетами, чья реальная стоимость не соответствует их
официальной котировке. Разве в послевоенной Европе американский доллар не пользовался
автоматическим первенством по отношению к местным валютам? Он либо продавался выше офи-
циального курса на черном рынке, либо же покупка на доллары вполне легально сопровождалась
10-20-процентной скидкой с цены. Именно этот образ лучше всего помогает понять
автоматическую пункцию, которую производили всей экономике обладатели золотой и
серебряной монеты.
В самом деле, с одной стороны, как раз низкой монетой оплачивали все мелкие сделки в
розничной торговле, крестьянские про довольстве н-
КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЕ ВЫБОР И СТРАТЕГИЯ 433
ные товары на рынке, заработную плату поденщиков или ремесленников. Как писал в 1680 г.
Монтанари
155
, мелкая монета существует «для простого народа, каковой тратит по мелочам и
живет поденным трудом» («per изо della plebe che spende a minuto e vive a lavoro giornaliere»).
С другой стороны, низкая монета непрестанно обесценивалась относительно монеты высокой.
Каково бы ни было положение с деньгами в национальном масштабе, мелкий люд, таким образом,
неизменно страдал от непрерывной девальвации. Так, в Милане в начале XVII в. мелкие деньги
состояли из терлин (terline) и сезин (sesine) — монеток, которые некогда чеканились из биллона,
но сделались затем простыми кусочками меди. Парпальоле (parpagliole), содержавшие немного
серебра, имели более высокую стоимость. В общем терлины и сезины служили (чему способ-
ствовала небрежность государства) как бы бумажными деньгами, курс которых все время
снижался
156
. Точно так же во Франции д'Аржансон в августе 1738 г. записывает в своем
«Дневнике»: «Нынешним утром обнаружилось снижение стоимости монет в два су, каковое
составило два лиа-ра; это четверть общей стоимости, что весьма много»
157
.
Все это влекло за собой определенные последствия. В промышленных городах с пролетариатом и
предпролетариатом заработная плата в монете тем самым начинала понижаться относительно цен,
которые повышались легче, нежели заработная плата. То была одна из причин, по которым
лионские ремесленники восставали в 1516 и 1529гг. В XVII в. такие внутренние девальвации,
которые до того обрушивались главным образом на большие города, как чума распространяются
на малые города и на местечки, где искали прибежища промышленность и масса ремесленников.
Ж. Жентил да Силва, у которого я заимствовал эту важную подробность, полагает, что в XVII в.
Лион накинул сеть денежной эксплуатации на окружавшие его деревни
158
. Конечно, следовало бы
доказать реальность этого возможного завоевания. Во всяком случае, было продемонстрировано,
что монета не была тем нейтральным флюидом, о котором еще толкуют экономисты. Да, монета
— это чудо обмена, но она же и надувательство на службе привилегий.
Для купца или обеспеченных людей игра оставалась простой: возвращать в обращение биллон, как
только они его получают, и сохранять только ценные монеты со значительно более высокой
покупательной способностью, нежели их официальный эквивалент в «черной монете», как
говорилось. Именно такой совет дает кассиру руководство по торговому делу (1638)
159
: «Пусть в
тех платежах, что он производит, он обращается к монете, каковая в это время менее всего
ценится». И конечно же пусть он накапливает сколь возможно более сильной монеты. Такова была
политика Венеции, которая регулярно избавлялась от своего биллона, отправляя его целыми
бочками в свои островные владения на Леванте. Таковы были и детские плутни тех испанских
купцов XVI в., которые
15-1>родель, т. 2
434 Глава 4. КАПИТАЛИЗМ У СЕБЯ ДОМА
привозили медь для чеканки монеты на монетный двор в Куэнке, в Новой Кастилии: эту
биллонную монету они ссужали мастерам-ткачам города, нуждавшимся в ней для закупки
необходимого их мастерским сырья, оговаривая при этом, что возврат ссуды будет производиться
в серебряной монете в тех городах или на тех ярмарках, куда мастера отправятся продавать свои
сукна
160
. В Лионе около 1574 г. посредникам запретили «отправляться навстречу товарам, дабы их
скупать», но также и «обходить гостиницы и частные дома, дабы скупать золотые и серебряные
монеты и устанавливать цены по своему усмотрению»
161
. В Парме в 1601 г. хотели разом