Боннар Андре. Греческая цивилизация. Том 2-й. От Антигоны до Сократа
Подождите немного. Документ загружается.
Спарты, повлек за собой коллективное самоубийство напуганных жителей...
Дело в том, замечает Фукидид, в истории которого снова и снова
описываются эти ужасы, что «война ведет к насилию и согласует страсти
толпы с жестокостью обстоятельств».
Так на всем протяжении Пелопоннесской войны сила повсеместно
нагло утверждает свою власть и отрицает право.
Одно событие среди ряда других как бы отражает и воплощает
характер этой ужасной войны, современницы золотого века, — это поход на
остров Мелос; оно рисует крайне экспансионистскую политику Афин, оно
раскрывает предательство политических партий, оно завершается ничем не
прикрытой резней.
Это случилось весной 416 года, в годы неустойчивого мира. Афины
решили произвести экспедицию против острова Мелоса. Афины не могли
выдвинуть малейшего упрека против этого города — об этом они сами
цинично заявили мелосцам. Кроме одного: во время предшествующей войны
Мелос оставался нейтральным. Но государство, подобное Афинам,
обладающее господством на море, сочло для себя оскорблением нейтралитет
острова. Этот нейтралитет унижал его мощь, так как в глазах посторонних
являлся признаком слабости Афин. Афины требуют от мелосцев подчиниться
их господству, не приводя иного довода, кроме необходимости того, чтобы
все морские государства их боялись. Тщетно пытаются мелосцы доказать
справедливость своей позиции — Афины остаются непреклонными. Наконец
жители острова отказываются подчиниться афинским приказам. Флот Афин
блокирует городской порт; на остров высаживаются войска.
После отчаянного сопротивления, длившегося около года, после того,
как «сделала свое дело измена», осажденные сдались на милость победителя.
Афиняне перебили всех взрослых мужчин города и отдали в рабство женщин
и детей.
Позднее они заселили опустошенный остров афинскими колонистами,
которым были розданы земли прежних владельцев.
Мелос был взят и опустошен зимой 416—415 года до н. э. В эту зиму
Софокл написал «Электру», младшую сестру «Антигоны»; Аристофан
обдумывал своих «Птиц».
* * *
Но вот и нечто еще более серьезное, чем война, явление, указывающее
на то, что в конце этого V века начнется упадок, а затем и самое
исчезновение, гибель греческой цивилизации. Это — наличие в Афинах в
самый разгар золотого века демократии, еще не достигшей совершенства, но
в то же время уже идущей к упадку.
Демократия в Афинах была первоначально завоеванием — и
завоеванием плодотворным — мелких крестьян, ремесленников, торговцев и
моряков, завоеванием, свершенным в великом созидательном порыве. Плоды
этих завоеваний — политические и культурные достижения — множатся
начиная с VI века до н. э. и до конца V века до н. э., в последнем отрезке
этого периода, в золотом веке — в 450—400 годах; эти достижения
порождают одно другое, во всяком случае в области культуры, и обилие их
кажется неиссякаемым. Хотя в этом участвует большое количество
аристократов, эти достижения все же результаты демократического порыва,
поскольку все они предназначены служить благу и удовольствиям народа,
сделавшегося хозяином своей судьбы.
Но с Периклом, и отчасти благодаря Периклу, демократические
завоевания приостанавливаются и даже начинают сходить на нет.
Читатель помнит (из первого тома этой работы), что Перикл, едва
придя к власти, начиная с 451—450 годов отказался признать афинское
гражданство за теми, кто не был сыном гражданина и дочери гражданина.
Такой декрет, принятый по его предложению собранием, закрывая
гражданский список, закрывал одновременно и афинскую демократию. В
силу этого гражданство становилось привилегией касты численностью в 20
тысяч человек (эту цифру дают нам «Осы» Аристофана на 422 год), которая
управляла городом с 400 тысячами жителей, не говоря уже о всей огромной
державе.
Одной из главных забот Перикла было обеспечить этой массе
привилегированных граждан доступ к различным магистратурам и
общественным должностям и возможность заседать в Трибунале Гелиастов
(Народный Трибунал состоял из 6 тысяч судей). Для этого нужно было,
чтобы эти должности оплачивались. С этой целью Перикл назначил всем
этим бесчисленным должностным лицам вознаграждение, правда, довольно
скромное, но увеличенное впоследствии одним из его преемников, Клеоном.
Другой целью — главной или второстепенной, не знаю, но
несомненной — империалистской политики Перикла было дать средства к
жизни народным массам. Для этого он назначил плату воинам, а также
предпринял строительство обширных сооружений, которое давало работу
многочисленным объединениям ремесленников, работу, которую в конечном
счете оплачивали из взносов, взимаемых с союзников и подданных.
Но империалистская политика вела к захватнической войне. «Архэ»
очень скоро сделалась для самих Афин ужасной «тиранией» (Фукидид
вкладывает это слово в уста Перикла); она сделалась зубчатым механизмом,
который захватил самые Афины и в конце концов их раздавил. Восстания
следовали за восстаниями. Спарта ждала своего часа. И все же дань
союзников была необходима, чтобы кормить и развлекать народ-властелин.
Чтобы освободиться от зубчатых колес, нужно было бы выиграть войну.
Афины ее проиграли и пришли в упадок.
Первыми пострадали мелкие крестьяне. Мощь Афин в борьбе против
коалиции врагов, порожденной их политикой, заключалась в их морском
флоте. Поэтому Перикл решил сражаться только на море и укрыть все
население Аттики за стенами города. Афины и Пирей обратились в острова.
Крестьяне покидают свои земли и свои села. Спартанский враг появляется из
года в год каждую весну и опустошает деревни. Крестьяне живут в городе в
отвратительных условиях; они располагаются лагерем между Длинными
Стенами, соединяющими Афины с Пиреем, и Фалером. Разразившаяся в 430
году чума находит обильную пищу в этом скученном и истощенном голодом
населении. Афинское крестьянство, разоренное и сильно поредевшее,
средства которого к существованию были до этого времени независимыми от
империи, это крестьянство наравне с ремесленниками, моряками, мелкими
должностными лицами вынуждено поддерживать эту империалистскую
войну, от которой оно ждет работы и хлеба.
Сократ у Платона почти не преувеличивает, когда упрекает Перикла в
том, что он сделал афинян «ленивыми, трусливыми, болтливыми и
жадными». Перикл на самом деле ответствен за образование в Афинах той
массы праздных граждан, которые ждут, чтобы государство их кормило и
развлекало. Государство выплачивает им жалованье, оно то дает им деньги
на посещение театра, то посылает их умирать на поля сражения Пелопоннеса
или Фракии. Но даже это дело — защиту Афин, которые их содержат, — они
скоро не захотят выполнять. Скоро уже не будет армии граждан. Чтобы вести
войны, которые должны приносить «дивиденды», граждане-акционеры
афинской демократии потребуют, чтобы были сформированы наемные
войска. Гражданский дух ненадолго пережил завоеванные и дорого
доставшиеся демократические институты, которые оказались мертвы, так как
не могли далее развиваться.
Действительно, эти институты остались неприкосновенны, но они
окостенели в опасной неподвижности за полстолетие золотого века.
Казалось, не было больше воинствующего класса для их защиты и
улучшения. Создавший их класс впал в странную апатию. Это уже не был
класс производящий, но в большей степени класс эксплуатирующий, и
эксплуатирующий тех, кто производит: метэков (граждане других городов
или подданные варварских царств, проживающие в Афинах), союзников и
главным образом рабов. Налицо разительное несоответствие между теми, кто
пользовался всеми благами афинского строя, и теми, кто производил эти
блага.
Эта эксплуатация демократии и ее державной мощи происходит в
обстановке невероятной неразберихи, самым надежным и дальновидным
очевидцем которой был Аристофан — его следовало бы здесь перечитать, не
ради наслаждения его сатирой, которое он нам доставляет, но для того,
чтобы представить себе картину жизни его народа, им данную.
Если даже ему случается идеализировать некоторых из своих
действующих лиц, например крестьян, или, что чаще всего случается, если он
слишком жестоко высмеивает и терзает политиков, философов, судей, одно
все же остается достоверным: в своей сатире Аристофан всегда бичует
подлинные недостатки.
Если взять, например, «Всадников» или «Ос», то за комедийным
вымыслом обнаруживается истинный облик новых хозяев народа,
следовавших Периклу, и облик самого народа, которому соответствуют эти
новые хозяева-демагоги.
Возьмем Клеона из «Всадников». Это льстивый и алчный оратор.
Льстит народу, чтобы сохранить власть, использовать эту власть, чтобы
набить себе карманы! Как далеко мы вдруг оказались от фукидидовского
Перикла, «совершенно неподкупного» и обращавшегося к народу лишь для
того, чтобы «дать ему наилучшие советы». Лесть сделалась способом
управления тем плебсом, которого война сделала праздным и требования
которого уже предвосхищают «Хлеба и зрелищ!» римской черни.
Послушайте, как этот демагог обращается к народу-владыке (я
привожу и иногда сокращаю отрывки, взятые наудачу из комедии): «Демос, я
люблю тебя, я пленен тобою... Демос, ты должен господствовать над всеми
греками и быть судьей в Аркадии за пять оболов в день... Демос, вот
оракулы, объявляющие, что ты должен повелевать всем миром, увенчанным
розами... Демос, не утомляй себя, пойди в баню, наедайся, напихивайся,
обжирайся... Вот тебе жареный заяц, вот тебе сласти... А вот и моя
собственная рубаха... А вот тебе целое блюдо жалованья, чтобы ты мог
нажраться, ничего не делая». Так на протяжении всей пьесы Клеон
неутомимо, методично подкупает народ лестью, приманкой удовольствий,
деньгами, праздностью. Лесть для него — руководящий принцип управления
народом. «Я знаю народ, — говорит он, — я знаю, как его приманить... И вот
почему он в моих руках».
Но вот перед нами тот же Клеон, но отбросивший лесть, в своем
настоящем обличии. Он разражается ураганом жестокостей («Самый
неистовый из граждан Афин», — говорит Фукидид), бурей угроз. Он
разоблачает, заставляет сечь добрых слуг народа. За что? Чтобы ему платили,
чтобы его покупали. Он занимается шантажом. Во всем и везде «он покоится
на цветах продажности». Он требует, он вымогает, он конфискует. Он
заставляет вписать своих врагов в число богачей для занесения их в
налоговые списки. «Он щупает городских сановников, как винные ягоды,
чтобы увидеть, какие из них созрели или готовы созреть. Он бездна, он
Харибда хищений. Он прибегает в городской совет с пустым желудком и
выходит оттуда с набитым брюхом. С вершины скал Аттики он караулит
дань союзников, как рыбак караулит тунцов. Он пожирает острова, как
собака вылизывает блюдо». Наконец, предлагая народу-властелину, Демосу,
крохотный кусочек, он оставляет для себя «весь пирог целиком». (Мы и
теперь употребляем эти метафоры.)
Итак, Клеон — льстец, он жаден, он вор, и он этим хвастает. «Я
горжусь своими кражами, — говорит он своему сопернику, — а не ты!.. И я
нарушаю клятву, когда меня ловят с поличным!»
Другие, второстепенные черточки еще выпуклее представляют
характер этого персонажа. Клеон трус (как и у Фукидида), он груб, он
неотесан, это «проходимец». Он развратен и похотлив. Не говоря уже об
отталкивающей наружности: от него воняет, как от тюленя, он павиан, у него
зад, как у верблюда... Не говорю об остальном.
Таков самый колоритный из преемников Перикла. Но почему? Потому
что народ имеет тех властителей, каких он заслуживает. Мы к этому
вернемся. Но обратимся сначала к «Осам», этой пьесе об афинских судебных
учреждениях, этой картине народа, страдающего манией судебных дел,
разъедаемого тяжбами и процессами, из которой Расин сделал своих
забавных «Сутяг».
«Осы» совершенно ясно показывают необходимость множить и
множить судебные процессы, чтобы было чем кормиться народу-судье.
Иначе для этих народных масс, утративших вкус к работе и возможность
работать, наступит голодная пора. «Ну как же, отец, — говорит маленький
мальчик, который освещает дорогу старому судье, идущему до света в суд,
— если бы архонт не назначил сегодняшнего заседания, на что бы мы купили
себе обед?»
Перед нами класс людей, который не может жить — и жить довольно
плохо, раз у него нет других источников существования, — иначе, чем
бесконечными процессами. Эти процессы фабрикуются посредством
доносов. Между демагогами и судьями заключен негласный, но весьма
определенный договор. Для содержания этого пролетариата чиновников
политики возбуждают или заставляют возбуждать бесчисленные процессы,
они предоставляют доносу царить в городе. И народ, признательный до
раболепия перед теми, кто его кормит, поддерживает в собрании политику
своих поставщиков подсудных дел. Тут договор такого рода, что обе стороны
закабалены одна другой. Аристофан разоблачает этот договор о взаимной
кабале. Главное действующее лицо пьесы, судья Филоклеон, хвастает — и
вполне справедливо, — что приучил демагогов. «Даже Клеон, — говорит он,
— этот горлопан, остерегается нас укусить; наоборот, он ласкает нас,
отгоняет от нас мух... А Феор чистит нам башмаки...» Аристофан заставляет
Бделиклеона (кого тошнит от Клеона) развивать свою любимую тему перед
своим отцом Филоклеоном: «Ты раб и этого не подозреваешь». Демагоги,
гораздо более хитрые, чем чиновники, извлекают из заключенного договора
крупные барыши. «Они вырывают у городов сразу по пятьдесят талантов»,
предоставляя «судье глодать отбросы их великолепия». Бделиклеон это
доказывает с цифрами в руках. Доходы от налогов и дани с подданных
империи составляют две тысячи талантов. Вознаграждение народа-судьи
составляет сто пятьдесят талантов. «Куда девается остальное?» —
спрашивает он. «В карманы тех, кто говорит: я не предам тявкающую толпу
афинян, но всегда буду бороться за народные массы».
Однако политики точно придерживаются пункта договора,
обязывающего их давать судьям ежедневный рацион за разбирательство тяжб
— к несчастью Афин. Они обращаются к сикофантам (так называли в
Афинах профессиональных доносчиков и шантажистов). А не то
предпочитают сами заниматься этим выгодным ремеслом. Сикофанты были
худшими из паразитов афинской демократии. Все комедии Аристофана
наполнены ими. Донос свирепствует в Афинах времен Пелопоннесской
войны. Необходимость выдавать судьям поденную плату и усиление
раздоров между партиями в обстановке близкого поражения приводят к тому,
что Афины начинает подтачивать эта ужасная язва.
Понятно, что если это бедствие получило такое широкое
распространение, то это произошло отчасти из-за серьезных недостатков
судебных учреждений. В Афинах нет общественного министерства, нет
обвинительных камер. Общество не преследует. Этим правом обладает
только пострадавшее лицо. В результате, если надлежит обвинить в поступке,
наносящем ущерб общественным интересам, любой гражданин,
принадлежащий к общине, может выступить в роли обвинителя и донести об
этом проступке. Отсюда такое обилие доносчиков, среди которых более всего
политиков, уверенных в том, что они угождают народу, возбуждая как можно
больше обвинений, касающихся безопасности государства.
Доносят на всех и на вся: обвиняют союзные города, чтобы увеличить
взимаемую с них дань; доносят на богачей, чтобы конфисковать их
имущество; обвиняют чиновников во взятках или в хищении общественных
денег; обвиняют в попытках установить тиранию, в бесчисленных
заговорах... Афины живут в атмосфере неуверенности и страха, отголоски
которых встречаются у Фукидида, равно как и у Аристофана.
Комедия выбирает вопиющие случаи, а иногда сочиняет любопытные
доносы. Достаточно быть слишком элегантно одетым, носить плащ с
бахромой, холить бороду, чтобы быть обвиненным в качестве врага народа,
аристократа и монархиста. Бделиклеона также обвиняют в стремлении к
тирании. Он говорит:
Вам мерещатся тираны, заговорщики везде,
Обсуждаете ль вы дело важное или пустяк;
Между тем о тирании уж полвека не слыхать,
Ну а вы соленой рыбой меньше заняты, чем ей.
На базаре даже стали о тиранах все кричать.
Ты себе торгуешь карпа, не салакушку, — сейчас
Продавец дешевой рыбы тут же рядом заворчит:
«Этот, кажется, припасы выбирает, как тиран».
Ты приценишься к порею, чтоб приправить рыбку им, —
На тебя взглянувши косо, зеленщица говорит:
«Ишь, порею захотелось! Иль тираном хочешь быть?»
(«Îñû», ñò. 488—498, ïåðåâîä Í. Êîðíèëîâà)
Портрет убийственный и мрачный при всем его комизме, но это
портрет афинского народа и его хозяев, который рисует нам Аристофан. Его
некогда считали врагом демократии. Вопиющая ошибка! Аристофан —
лучший друг афинского народа, он друг, который любит его настолько,
чтобы сказать ему всю правду. Эта картина настолько верна даже в своих
преувеличениях, что она дает нам чуть не пророческое представление о том,
во что превратится демократия в середине IV века до н. э.
* * *
Во времена Солона — будем повторять это без устали, вернемся еще
раз к этой великой надежде, слишком рано исчезнувшей, — во времена
Солона в Аттике сформировался социальный класс, который был классом
производительным: то были большей частью мелкие крестьяне. К ним
присоединились городские ремесленники. Оказавшись втянутыми в
производство материальных и культурных благ, и те и другие играли
революционную роль в создании новых установлений.
Война и порядки, а затем и эксплуатация афинской державы разорили
их производство, нарушили крепкие связи, объединявшие их для участия в
общем труде. Этот труд становился напрасным. В Афинах не стало класса
равноправных граждан, объединенных обладанием этими правами, плодами
своих усилий. Оставалось лишь скопление индивидов, связанных между
собой одной бедностью и ненавистью к некоторым эксплуатировавшим их
лицам.
У них, запертых в Афинах, как на острове, обреченных на праздность,
не сохранилось ничего общего, кроме дележа богатств, добытых за счет
державы, готовой рухнуть. Целые тысячи людей были должностными
лицами, служащими, судьями. Чтобы заработать свою плату, многие из них
записывались сразу в несколько отделений Народного Суда с целью
получить деньги в каждом из них после разбирательства лишь одного дела.
Случайные раздачи денег и продуктов дополняли эту довольно скудную
плату. Но они жалуются — мы видим это в «Осах» — на то, что получают
лишь ничтожную часть из дани союзников, тогда как большая часть ее
уходит на военные расходы или в карманы их хозяев-демагогов.
Экономические основы, на которых зиждется жизнь афинских граждан,
совершенно иллюзорны. Реальные средства к существованию давали только
дань союзников и главным образом рабский труд.
Когда дань исчезнет в результате поражения (в 404 году), афинские
граждане будут надолго обречены на нищету. Большинство из них, в
прошлом крестьяне, уже не найдут в деревнях своего имущества; беднейшие
эмигрируют; те, кто совсем обнищал, продают себя в рабство в другие
страны или делаются наемниками. В течение IV века до н. э. число граждан
сократится наполовину. Меньшинство, состоящее из разбогатевших