Бибихин В. Лес (hyle)

Подождите немного. Документ загружается.

ЛЕС. 11 (18.11.1997) 179

дях...»

163

. Бёме не в схеме, а в цвете и вкусе, и еще: он видит, на ка-

кой тонкой пленке живого расположился человек, когда почти

сразу рядом с ним бесконечные пространства морозные или зной-

ные. Стихии он называет «качествами», быть для него значит ка-

чествовать, качествовать мучиться. «Качество есть подвижность,

течение или побуждение всякой вещи, каков, например, зной, ко-

торый жжет, поедает и приводит в движение всё, что в него попа-

дает, и что не одного с ним свойства. И он же в свой черед освеща-

ет и согревает всё, что холодно, влажно и темно, и делает мягкое

твердым. Но он содержит в себе еще два вида, а именно свет и

ярость... Свет, или сердце зноя, сам по себе есть приятное, радост-

ное зрелище, сила жизни, освещение и зрение вещи, находящейся

вдали, и часть или источник небесного царства радости. Ибо он

делает в сем мире всё живым и подвижным; всякая плоть, равно

как и деревья, листва и трава растет в сем мире силою света, и в

нем имеет свою жизнь, как в добре. Но зной содержит в себе в

свой черед и ярость, так что жжет, поедает и истребляет; эта

ярость течет, движется и воздвигается в свете... Зной господствует

во всём, в деревьях, зелени и траве, и делает воду подвижной, что-

бы через текучесть воды произрастала из земли зелень и трава: по-

тому зовется он качеством (Qualität), что во всём течет (quillet) и

всё воздвигает»

164

. Когда у «досократиков» читаем о бытийных

началах, тепле холоде, то текст уже словно стерся, через Бёме тут

понимаем впервые, что такое то античное тепло. А вот что такое

холод: «Также... качество, подобно зною: он качествует во всех

тварях, возникших из природы и во всём, что в ней движется, в

людях, зверях, птицах, рыбах, гадах, листве и траве; и он противо-

положен зною, и качествует в нем, как если бы они были едино; но

он возбраняет яростности зноя, и утишает зной. Но и он содержит

в себе также два вида... он смягчает зной, и делает всё приятным, и

во всех тварях бывает качеством жизни; ибо ни одна тварь не мо-

жет существовать вне холода, так что холод есть текучая, возбуж-

дающая подвижность во всех вещах. Другой вид ярость: когда хо-

лод берет силу, он всё подавляет и всё повреждает подобно зною;

никакая жизнь не может устоять в нем, если он не будет возбранен

зноем. Ярость холода — гибель всякой жизни и дом смерти, как и

ярость зноя»

165

163

Якоб Беме. АВРОРА ИЛИ утренняя заря в восхождении. М., 1990 (Ре-

принтное изд. 1914 г.), с. 25.

164

Там же, с. 25 сл.

165

Там же, с. 26 сл.

180

В. в. БИБИХИН

Если бы, отдав себя так «качествам», цвету, Бёме терпеливо

выждал. Он похоже слишком спешит навести порядок в своем

лесу* и бросает на это Бога и ангельские силы (Deus ex machina).

Мы не узнаем от него, как сам лес выходит к геометрии. Но и «Ав-

рора» рекомендуется.

Среди первых Ахутин, в названной книге, цитирует Вернад-

ского Владимира Ивановича (1863—1945), чье имя ассоциируется

с ноосферой, т.е. с полным подключением человеческого ума к

тому, что раньше было отдано природе. Ноосфера (from Greek

noos, «mind»), in theoretical biology, that part of the world of

life

that

is strongly affected by man's conceptual thought; regarded by some as

coextensive with the anthroposphere. The noosphere, as proposed by

scientific theorists Pierre Teilhard de Chardin, Vladimir Ivanovich

Vernadsky, and Edouard Le Roy, is the level of the intellect, as oppo-

sed to the geosphere, or nonliving world, and the biosphere, or living

world

166

Понятая как прогрессивная задача, т.е. как необходимость

уже теперь якобы на этом историческом этапе вмешательства

«концептуальной человеческой мысли» в по крайней мере часть

мира жизни, ноосфера идет прямо против всего, что мы тут гово-

рили об отношении ума к телу, лесу и против той готовности от-

дать себя как лесное существо лесу, которую мы нашли у Аристо-

теля. В ноосфере продолжается, от страха или растерянности, та

же чесотка принятия мер, вмешательства схем в природу, которая

всегда создавала свалку, путаницу. Ноосфера естественно может

быть только там где есть нус, нус есть только там где он допустил

себя до полноты чистого понимания, т.е. вполне отпустил в лес

всё, что лесу принадлежит. В этом смысле ноосфера была на земле

тогда и только тогда, когда существовала чистая мысль, как мысль

Аристотеля, которая участвует в природе вполне, потому что

впервые отпускает природу быть самой собой. Ноосфера как нао-

борот намеренная, явственная установка на какую-то роль нуса,

ума в природе это окончательное расставание и с природой (мате-

рией) и с человечеством; ведь ясно, что при всех своих честных

усилиях взять на себя хозяйство природы человек сначала всё-та-

ки сбросит с себя тот странный, трудный способ участия в приро-

166* Перевод: (от греч. noos, «ум»), в теоретической биологии означает

часть мира жизни, которая сформирована под действием концептуального

мышления человека; некоторые считают, что ноосфера сосуществует с антро-

посферой. У таких ученых, как Пьер Тейяр де Шарден, Владимир Иванович

Вернадский и Эдуард Ле Руа, — это уровень интеллекта, противоположный

геосфере, или неживому миру, и биосфере, или живому миру.

ЛЕС. 10 (11.11.1997)

181

де, каким бывает настоящее искусство и настоящая мысль; она в

«теории ноосферы» будет заменена конструированием.

Другой русский космист Циолковский, (b. Sept. 5 [Sept. 17,

New Style], 1857, Izhevskoye, Russia — d. Sept. 19, 1935, Kaluga,

Russia, U.S.S.R.), Russian research scientist in aeronautics and astro-

nautics who pioneered rocket and space research and the development

and use of wind tunnels for aerodynamic studies. He was also among

the first to work out the theoretical problems of rocket travel in space.

Tsiolkovsky was from a family of modest means. His father, Edu-

ard Ignatyevich Tsiolkovsky, a provincial forestry official, was a Po-

lish noble by birth; his mother, Mariya Ivanovna Yumasheva, was Rus-

sian and Tatar. The boy lost his hearing at age nine as a result of scarlet

fever; four years later his mother died. These two events had an impor-

tant bearing on his early life in that, being obliged to study at home, he

became withdrawn and lonely, yet self-reliant. Books became his fri-

ends. He developed an interest in mathematics and physics and, while

still a teenager, began to speculate on space travel

167

*. Прочитаем

из его статьи предположительно 1918 года о мировой материи

168

К сожалению не ведая что творит на одной странице может с воз-

вышенной трезвенной печалью расставаться с древней мифоло-

гией, она иллюзия, детская наивность, — и тут же предлагает дру-

гую, удобную для унификации и конструирования, мифологию:

«начнем со свойств материи или вещества... Точная наука пока

ничего не видит, кроме единого вещества, из которого состоят все

животные, растения и неорганизованные тела. Если и есть суще-

ства мало ощутимые нашими несовершенными чувствами, или

167 * Перевод: (род. 5 сент. [17 сент. по новому стилю] 1857 г., с. Ижев-

ское, Россия — ум. 19 сент. 1935 г., Калуга, Россия, СССР), русский ученый,

пионер аэронавтики и астронавтики, заложил основы ракетостроения, косми-

ческих исследований, разработал методику эксперимента в аэродинамической

трубе. Одним из первых он разрабатывал теоретические проблемы примене-

ния ракет для межпланетных путешествий.

Циолковский происходил из семьи со скромным достатком. Его отец,

Эдуард Игнатьевич Циолковский, был провинциальным лесничим, в его роду

были польские дворяне; мать, Мария Ивановна Юмашева, имела русские и та-

тарские корни. Мальчик потерял слух в 9 лет после перенесенной скарлатины;

через четыре года умерла его мать. Два этих события имели серьезные послед-

ствия для подростка, который был вынужден учиться дома, не общался со

сверстниками, рос одиноким и самостоятельным. Его друзьями стали книги.

Он интересовался математикой и физикой и уже в юном возрасте начал раз-

мышлять о полете в космос.

168

Константин Эдуардович Циолковский. Живая Вселенная. Вопросы

философии, 1992, № 6, с. 135—158. Ссылки на страницы в тексте в круглых

скобках.

182 В. в. БИБИХИН

так называемые духи, то ничто не мешает нам допустить, что они

составлены из той же материи, как и известные нам животные,

только из более легкой и, может быть, неизвестной. Эта материя

послужила и основанием для создания вещества, из которого со-

ставлены ощутимые нами вещи. Мы думаем, что всё, что ни есть в

космосе, имеет одно начало — первобытное вещество, из которо-

го всё и сооружено. Этот простейший философский взгляд, нося-

щий названия материального монизма или единства, привлекает

своей простотой и всё больше и больше подтверждается наукой,

т. е. умнейшими и трудолюбивейшими людьми прошедшего и на-

стоящего времени» (138). Всё здесь туманно, от «первобытного

вещества» до якобы победы «материального монизма» среди луч-

ших ученых, говорится о фактах не наблюдаемых, манящая про-

стота— это удобство конструирования, не философии; обязатель-

ным делом философии было бы задуматься над тем, как в созна-

нии сложилась картина однородного «первобытного вещества»,

какие корни она имеет.

С расчищенной строительной площадки за что ни взяться,

всё легко. «Начнем хоть с астрономии. Сначала появляются газо-

образные туманности. Они существовали и ранее, но были неко-

торое время невидимы даже в сильнейшие телескопы» (139).

Грамматика этих предложений такая: ни нам ни вам пока вроде бы

не повредит, если мы будем воображать сволакивание звезд из га-

зообразных туманностей. Совершенно неважно, действительно

ли космические тела сволакивались из первобытной туманности;

если действительно было так, рассуждение Циолковского не пе-

рестает быть конструктом, ничего не изменилось бы, если бы

он и ошибся. Имеет смысл чистая феноменология. Сволакивание

клочьев тумана в шары как космогонический процесс не наблюда-

ется нами сейчас одинаково, было оно или не было в действитель-

ности, и в обоих случаях одинаково остается конструктом. Он не

опытный факт.

«Всеми путями мы приходим к одному выводу: Вселенная со-

стоит из чёго-то однообразного. Это однообразное, комбиниру-

ясь, дает всё, что мы видим. Единство основания космоса побуж-

дает нас отрицать всякую другую вещь, не составленную из обще-

го основания» (там же). Логика тут наоборот: поскольку нам

неудобно иметь вещи, составленные не на общих основаниях, мы

вводим единство космоса.

Это единое вещество космоса называется материей. Она од-

нородна. «Сейчас вся известная материя, кроме эфира, принима-

ется состоящей из протонов и электронов, т.е. из положительного

ЛЕС. 13 (2.12.1997) 183

и отрицательного электричества. Можно также сказать, что она

состоит из атомов водорода» (там же).

Сейчас состоит так, это около 1918 г., с открытиями науки

материя будет устроена иначе, но важно что однородно. Циолков-

ский открыто объявит, почему так должно быть: потому что без

сплошной пропитанности всего космоса одним одинаковым свой-

ством, чувствительностью, космос или по крайней мере его час-

ти оказались бы заперты, закованы, и это было бы не просто не

интересно, а бессмысленно, не нужно. «...Всё чувствительно. Ба-

рометр чувствителен к давлению воздуха, термометр — к темпе-

ратуре, гигроскоп — к влажности; всякий мертвый прибор, всякая

машина чувствительна. Даже всякий минерал чувствителен, так

как отзывается, хотя и малозаметно, на влияние температуры,

влажности, давления, электричества, света, окружающего вещест-

ва и т.д. Всякий камень проникается газами, жидкостями, хими-

чески изменяется, выделяет свою материю и поглощает внешнюю

и т.д. Животные — как и машины, только более чувствительны,

т.е. сильнее, заметнее очевиднее, сложнее отвечают на внешнее

воздействие сил и веществ. Вот и вся разница — она количествен-

ная, и потому, в сущности, ее нет [!]. Мы можем только сказать, с

этой точки зрения, что все тела Вселенной чувствительны, вер-

нее — раздражительны, отзывчивы в большей или меньшей сте-

пени. Тут же под чувствительностью мы подразумеваем человече-

ское или животное чувство радости, боли, страдания, спокойст-

вия, именно то, что ценнее всего для всякого существа, то, что

придает цену и смысл жизни, цену космоса» (140).

Т.е. как у Бёме цвет, тон, вкус. Окраска. Настроение. Настрое-

ние как основной тон бытия, у Хайдеггера.

«Если бы космос или его части не радовались, то что было бы

в нем толку. Тогда он всё равно как бы не существовал. Кому он

тогда нужен... Я бы охотно слово „чувствительность" заменил

другим выражением. Но чем его заменишь! Разве словом „само-

чувствие", но это почти те же звуки» (там же).

Невольно подумаешь, что в России начала века словно откры-

лись ворота для откровений. «Части космоса», которые радуют-

ся, — это мы. В жизни без радости вовсе, без счастья не было бы

смысла. Если бы радость и счастье, полнота, довольство были

частным делом человека и не участием его в космосе, все культур-

ные разговоры имели бы не больше смысла, чем если бы их вели

между собой тараканы, убегая от диалога.

«Итак, все тела Вселенной раздражительны — живые и мерт-

вые, только в разной степени. Мертвые — меньше, живые —

184 В. в. БИБИХИН

больше. Но и то, пожалуй, сказать нельзя. Есть термометры и ба-

рометры в тысячу раз более отзывчивые, чем даже человек. Зна-

чит, мы можем только сказать: все предметы Вселенной отзывчи-

вы или раздражительны...способны к ощущению радости или

страдания или к способности самочувствия» (там же).

Тогда мне не обязательно надо заботиться, тревожиться о мо-

ей малости, ограниченности. Ее расширяет простая вера в то,

что всё самое мое в моем существе, что мне всего интимнее, так

же и в других. «Собственно, каждый из нас может верить только

в свое личное ощущение. В ощущении других людей мы мо-

жем сомневаться: может быть, это говорящие, но не чувствующие

автоматы. Однако мы верим в чувства людей. Они могут выра-

жать, даже определять их более или менее точно речью. Жи-

вотные высшие выражают свои чувства криком или движениями.

Мы им тоже верим. Низшие животные не имеют голоса и о своих

страданиях сообщают движением. В ощущении бактерий уже

начинают сомневаться. Но всё непрерывно и потому не может

исчезнуть без остатка. Как нет границы между растениями и жи-

вотными, между мертвой материей и живой, так нет границы

и между чувствами организованной материи и неорганизован-

ной» (141).

Тут не сказано, потому что слишком ясно: те «электроны», из

которых всё, тоже чувствительны. Тогда так называемая проблема

зарождения жизни решается очень просто: какая-то чувствитель-

ность повертывается так, что становится жизнью, развернутой та-

ким особым образом чувствительностью. «...Мертвая материя мо-

жет оживать. Вернее, что ее зачаточная чувствительность может

возрастать до степени чувствительности животных, человека и

еще более высокоорганизованных существ» (там же). Не сказано

как у Бёме — ангелов.

Не упомянут Аристотель и его биология, но сказано знакомое:

материя вообще сама оживает, самозарождение, «каждое зерно

материи периодически оживает», но есть совсем прямой и скорый

путь жизни·: «Есть быстрый способ обращения мертвой материи в

живую. Это импульс или толчок в виде организованной же мате-

рии. Попросту — размножение» (там же).

Материя вся чувствует, но словно во сне; жизнь — это когда

материя просыпается. Материя может проснуться так сказать

всем космосом, но это даже не надо, потому что пусть продол-

жается сон, он только готовит пробуждение, ведь всё равно весь

космос схвачен одной сплошной чувствительностью, она бывает

и во сне.

ЛЕС. 15 (16.12.1997) 185

Мы здесь на земле, где вообще жизнь пока еще только начи-

нается и она звериная, мало что видим и знаем, жизнь может раз-

вернуться как пожар где угодно, и ее чертами будут радость и не-

счастье. Если вселенная связана чувствительностью, то беско-

нечность ее тела, на нашем Эфирном острове и на бесчисленных

других, не теснит и не смущает. Бесконечность во времени

тоже — как и вечная повторяемость всего. Так человека не может

смущать то, что он вдыхает и выдыхает много раз или сердце дей-

ствует повторяясь. «Земля и Солнце возникают снова множество

раз, как феникс из пепла, а вместе с ними и жизнь планет... Но и

Млечные Пути, возникая много раз и снова умирая, в конце кон-

цов также сливаются в одно, как бы умирают. Но они опять вос-

кресают, образуя множество раз Эфирный остров. Далее умолкает

разум» (147).

В каком смысле. Можно думать что во всех. Происходящее

так сказать мудрее разума и заботы о том, сохранится или не со-

хранится жизнь на планете, разум в конце концов бросает себя в

историю космоса.

Циолковский однако одновременно и знает, что «далее умол-

кает разум», и одновременно неожиданно для себя, прямо в ходе

развития своей мысли, получает на руки задачу, которую его ра-

зум всё равно должен решить, и вы догадываетесь какую. Вроде

бы сплошной чувствительной материальностью космоса обеспе-

чено его оживание по частям и всего в целом, вроде бы не о чем

беспокоиться, всё доведено до готовности, до полноты — и нет.

Недоделки как будто бы только на земле. «Почти все звериные за-

датки еще крепки и приносят свои ужасные плоды в форме само-

истребления и всякого рода бедствий. Только разум людей восси-

ял односторонне, дал познание природы, но не дал сил одолевать

звериные инстинкты. Тот же разум выяснит их, одолеет и устра-

нит тогда все человеческие несчастия. Кроме того, не забудем, что

не всё человечество выдвинулось и умом, а только миллионная

часть его, несколько тысяч особей. Ничтожный процент челове-

чества глубоко воспринял это движение. Около 30 процентов

восприняло его малосознательно, а огромное большинство людей

находится еще в первобытном состоянии полного невежества»

(148). Не сказано, но мы-то должны довести до ума: как вся

вселенная пронизана одним самочувствием, чувствительностью,

так и этим надрывом, земным несовершенством. Вот уже и

жизнь — но вдруг она «звериная», звериная почему-то дурная

и подлежащая прогрессу. Всё есть — и не всё; вот уже даже и

жизнь — но такая, что чуть ли даже не лучше бы ее не было. Всё

186

В. в. БИБИХИН

сделано в бесчисленных мирах — и всё надо начинать делать при-

чем прямо с нуля.

Надо идти в школу. «Распространятся знания. Каждый полу-

чит столько сведений, сколько может вместить его ум. Знание по-

лезного и вредного для человека станет очевидным. Выработают-

ся и усвоятся социалистические идеалы. Уяснится наиболее есте-

ственный и короткий путь к ним. В несколько сотен лет они

постепенно осуществятся. Человечество сольется в одно целое и

будет управляться единым избранным разумом» (149). Мы пони-

маем, что это политический совет революционным вождям, вести

себя разумно. Но политика понимается жалко, как управление.

Политику как раннее принятие всего или непринятие Циолков-

ский вроде бы почти и назвал, но сразу проскочил, снова фаталь-

но, почти болезненно увлекшись конструкцией: ах с этим вещест-

вом можно так много сделать; словно забыв, что оно и так чувст-

вительно.

14 (9.12.1997)

«И человек совершенно не зависел от климата: он создавался

по желанию и надобности» (150). Иначе сказать, человек перестал

быть диким, выведены были породы людей. «Океанов и морей не

было. Обнажилось их дно и громадные залежи в нем руд, дорогих

камней, минерального угля и т.д.» (там же). Но это не для чело-

века: живая Вселенная начинает действовать и готовит Землю для

будущего устройства себя — в сущности так же, как растения ис-

пользовали пчел для своего опыления, а пчелы людей для своего

разведения. «Прекратились не только муки человека, но и муки

животных, которых не стало» (151). Это не жестоко: тут похо-

же единственный способ — уничтожение — спасти животных от

мучения их, беззащитных. «Мир... животных и муки их прекрати-

лись. Даже морские животные исчезли, когда прекратился доступ

света к водам и тем более, когда испарились самые океаны»

(там же).

Эта чудовищная перемена жизни на земле — вся жизнь ушла в

оранжереи, нужные газы добывались как минералы — получилась

от смещения ее середины от земли. «Таким образом, в короткое

время заселилось множество солнечных систем. Несовершенную

жизнь в них ликвидировали и заменили своей совершенной. Это

был своего рода суд. Но суд не страшный, а милостивый и выгод-

ный для несовершенных: после их безболезненного естественно-

го умирания без потомства они оживали для лучшей жизни»

(152 сл.).

Евгеника касалась, в смысле пород, конечно и человека тоже.

«Если минералы преобразовались в человека, то как же человеку

не избавиться от своих недостатков и не достигнуть высшей фор-

мы? Уже теперь, среди человечества, мы видим необыкновенных

по своим свойствам членов: одни никогда не болеют, другие до-

живают чуть не до двухсот лет, третьи гениально делают великие

188

В. в. БИБИХИН

изобретения, открывают истины, обладают необыкновенной па-

мятью, отличаются высокой нравственностью, красотою, умом,

красноречием, разными талантами. Стоит только поставить таких

людей в условия благоприятного размножения, и они заполнят

Землю» (153).

Циолковский заглядывает на миллиарды лет вперед. Измени-

лось всё — но значит может и дальше изменяться. Тогда все тепе-

решние формы только переходные? Всё только пока, сменится

другим, всё что мы видим теперь, увидим совершенно другое, со-

всем другие солнца, и увидим другими глазами или вовсе не гла-

зами даже, а новыми чувствами — что тогда останется? Меняю-

щая, создающая новые породы людей, отправляющая их в другие

галактики на стотысячелетия вперед воля. Разумеется такая воля

не при особи, не при коллективе но и не при роде, потому что род

будет меняться. Он при сплошной чувствительности материи и

служит повышению чувствительности — т.е. самой себя? Другое

название чувствительности у Циолковского самочувствие — он

пробивается к самому, т.е. к чему и мы с разных сторон подходим

думая об автомате.

Кто же тогда будет развертывать эту деятельность на милли-

арды календарных лет во времени и на тысячи световых лет в про-

странстве, если всё теперешнее человечество со всей своей даже

если бы она собрана волей песчинка. Само. Раз материя сама

смогла развернуть жизнь, она сама ее и разумно устроит. Са-

мость самочувствия однако прибавляет к развертыванию мате-

рии, содержательно — ровным счетом ничего, и всё-таки очень

много: утверждая в тожестве, в то-самости, в именности. Прида-

вая, сказать модным словом, идентичность. Идентичность утвер-

ждает как раз именно то что есть, зачем, то что есть уже есть, —

кто дает санкцию то-самости? Ответы мы слышали: эйдос, идея,

мужское, начало движения т.е. истории. Высшая идея, идея идей,

идея блага истолковывается как идея годности. — Она именно та

же платоновская идея дает о себе знать в дарвинизме и в генетике,

в генетике как устойчивость рода, в дарвинизме как survival of the

fittest. Fit важнее и шире чем «приспособленный», не обязательно

предполагает окружающую среду в которую вписывается, значит

в более исходном смысле «годный, подобающий, готовый, здо-

ровый».

В эту дарвиновско-платоновскую идею годности рода, как бы

угаданности им того что надо, он годный потому что угодил, не

только во что, в окружающую среду, но как-то просто так угадал,

угодил, из-за этой трансцендентности угадывания (т.е. оно хоро-