Бэттлер, Алекс. Общество: прогресс и сила (критерии и общие начала)

Подождите немного. Документ загружается.

190

Поскольку это утверждение не подтверждено ни данными, ни источниками, я

позволю усомниться в его правоте. И проверю его на другом критерии – росте

населения в эти периоды, который агрегатив но отражает все стороны жизни

человека.

Действительно в III-IX вв. наблюдается падение роста населения: c 36 млн чел.

во II в. его численность сократилась до 26 млн в VI в., а в осстановилась до 36 млн

лишь в X в. Но в XI и в XII вв. н аселение уже выросло до 44 и 58 млн

соответственно

. То есть хронологические рамки «провала» Фурсов сместил на

два века. Но он по какой-то причине не упоминает, что на этот период как раз и

приходился распад Римской рабовладельческой империи и формирование новых

европейских государств. Именно с момента их образования, а это фактически с X

в., одновременно утверждался феодализм как формация, который быстро

обнаружил свои преимущества перед рабовладельчеством, свидетельством чему и

является скачкообразное увеличение населения стран Европы. Надо также не

забывать, что в это же время утверждалось христианство, увеличивающее хотя

рабов и божьих, но все-таки рабов. Бессмысленно говорить о том, какова роль

христианства была в прогрессе общества, поскольку сам европейский феодализм

строился на монорелигии. Но в любом случае именно христианство более полутора

тысячи лет господствовало в Европе и определяло темпы ее развития. Темпы,

безусловно, медленные, тем не менее более ускоренные, чем в эпоху

рабовладельчества. Провал действительно был в XIV в. (а не в XIV-XVI в в.),

население упало до 60 млн чел. с 79 млн чел. в предыдущем XIII в, но это в

значительной степени было связано с массовой чумой. Но даже этот век вопреки

утверждениям Фурсова по темпам роста населения превосходил и II и XII века..

Кстати сказать, никаких особых проблем для сравнения европейских и

азиатских обществ нет. Даже если исходить из стандартных критериев, связанных с

подсчетом экономического потенциала, количества населения или «вещественно-

энергетической массы». В этих критериях, хотя и косвенно, отражается

жизнеспособность обществ. И Фурсов прав, когда, исходя из критериев

экономического потенциала, утверждает преимущества азиатских обществ (в

McEve and Jones. Atlas of World Population History, р. 18.

191

данном случае Китая и Индии). По крайней мере до начала XIX века на эти две

страны приходилось более 80% экономического потенциала мира.

Что касается настоящего. Как оценивать современные капиталистические

общества? В другом месте я уже приводил оценки капитализма как со стороны

«левых», так и «правых» западных ученых. Фурсов для этого призвал к себе в

союзники И. Валлерстайна, который во многих своих работах утверждал, что

капитализм не представляет собой прогресса по сравнению с различными

предыдущими обществами. При этом, естественно, перечисляет набор стандартных

негативных явлений, порожденных капитализмом. Главный вывод: «Прогресс

капитализма — это прогресс для меньшинства, представляемый как

материальный и духовный прогресс для всех или для большинства. В зависимости

от конкретного периода истории мировой экономики это меньшинство может

составлять от 15 до 25%» (с. 37). Такого вывода, между прочим, придерживаются

очень многие российские ученые левого направления (например, такой известный

среди них, как С. Кара-Мурза). Причем в отличи е от Маркса, который капитализм

всегда рассматривал исторически, по-разному оценивая его различные фазы,

Фурсов вместе с Валлерстайном прогрессивность капитализма отрицают в

принципе. Более тог о, они настолько «переросли» Маркса, что очень часто

снисходительно указывают на его «промахи»: что-то он не учел, что-то

«некритически заимствовал у либерализма» (с. 38) и т.д. И вот каким образом

«доказывает» Фурсов неправоту Маркса, причем по фундаментальным вопросам.

Маркс, как известно, утверждал, что обычно более развитые производительные

силы вступают в противоречия с косными и отстающими производственными

отношениями, что нередко ведет или должно вести к смене формаций. Фурсов

утверждает обратное. Производительные силы последующей формации как раз

уступают производительным силам предыдущей формации. И в качестве

доказательства приводит примеры: «Первые автомобили уступали в скорости

лошадям, первые мануфактуры – цехам, а предки людей – многим представителям

животного мира» (с. 39). Последнее, полагаю, особенно «убедительно», поскольку

не только «предки людей», но и сами люди даже в наше в ремя продолжают

уступать, я бы сказал не «многим», а всем животным современного мира. Собаке –

192

в способности «унюхивать», кошке – видеть ночью, мухе – летать, как захочется, и

т.д. Разве Маркс где-нибудь писал, что с момента появления «первой»

мануфактуры возникли преимущества нового строя? Чтобы возникло противоречие

между новым и старым, таких мануфактур должно быть достаточно много, они

должны образовать определенную экономическую массу, ощутимую в

производственном процессе. После чего эти «цеха» из-за более низкой

производительности труда начинают разоряться и исчезать. Только тогда начинают

зарождаться и противоречия между производительными силами и

производственными отношениями. И это не одномоментный акт. Для этого

необходимо историческое время, которое растягивается на столетия, причем время

для разных стран может варьироваться. Не представляю, чтобы Фурсов не понимал

этого, но им уже управляет его «конструкция Модерна». (На самом деле этой

конструкции придерживаются очень многие буржуазные историки на Западе.)

У Фурсова есть и другое утверждение в противовес Марксу и марксизму:

помимо того, что производительные силы у новых обществ являются

регрессивными, производственные отношения первичны относительно

производительных сил. В его мудреной фразе данное утверждение звучит так:

«Прогрессивными были рекомбинация элементов социальной структуры и возникновение

нового исторического субъекта, нового типа человека и его орган изации, создававш его

новую систему. И менно так — от субъекта к системе, а не наоборот: непосредственной

филиации

одной системы из другой не бывает» (с. 39).

Предполагаю, что Фурсова подвел системный подход, который здесь просто

неуместен. Слова «рекомбинация», «элементы», «система» лишены исторической

реальности, они «пусты» и ничего не объясняют. Просто «рекомбинация» чего-

угодно не может быть ни прогрессом, ни регрессом. Что, «исторический субъект» в

воздухе что ли летал, пока не в ернулся в «систему»? А элементы «социальной

структуры» – это разве не политическая среда, определяемая характером

производства или производственных отношени й? Фурсову кажется, что

использование системных терминов позволяет объективно оценивать

общественные явления. К нему, между прочим, очень любят прибегать многие

«Филиация» в данном контексте означает «развитие». Русские обожают иностранные слова.

193

защитники капитализма. Поскольку на самом деле этот подход лишает предмет

анализа именно его социальности, общественности, политики и экономики.

Остается «пустая» абстракция.

В конечном счете этот антимарксистский подход приводит Фурсова к

понятийному тупику. Он пишет: «Таким образом, любой системный сдвиг

включает регресс (в большей степени) и прогресс (в меньшей степени). Прогресс и

регресс суть различные аспекты трансгресса. Запомним этот термин, который

нейтрально фиксирует факт системного сдвига, его, как сказал бы Гегель, «чистое

бытие» (там же).

И зачем же Фурсову понадобился этот «трансгресс»? Вот зачем: «Именно

трансгресс обычно пытаются выдать за прогресс и тем самым доказать, что смена

одного социального порядка на другой есть законный и оправданный переход на

более высокую ступень развития и что от нее выигрывает большинство. На самом

деле от изменения социального порядка выигрывает лишь определенное

меньшинство» (там же).

Возможно, в России кто-то и выдает трансгресс за прогресс (хотя в русском

языке я встречал это слово всего один раз в каком-то художественном диалоге), но

в западной философской и политологической литературе в этом смысле его просто

невозможно встретить хотя бы уже потому, что оно означало бы «нарушение

закона», «тяжкий поступок» или «грех» (так в английском языке переводится слово

“transgression”). Возможно, для русского уха оно звучит красиво, но даже

этимологически это слово неуместно. Даже если мы возьмем первоначальный его

исток – латынь: gressus – “шаг”, “курс”, “путь”, т.е. про-гресс – шаг вперед, ре-

гресс – шаг назад, транс-гресс – шаг в сторону, вовне, в никуда. Какое же это

«чистое бытие» по Гегелю?

Идею «трансгресса» по Фурсову раскритиковал российский политолог Борис

Капустин, но не столько из-за самого понятия, а из-за его антикапиталистической

направленности

. В этом вопросе я на стороне Фурсова, поскольку полагаю, что

нынешняя стадия капитализма действительно исчерпала все свои исторические

преимущества, и капитализм превратился в субъект регресса, разрушения и себя, и

Капустин. Спор о прогрессе.

194

других. Но что касается философской части, то, думаю, Капустин частично прав.

«Прогресс и регресс – не сосуществующие бок о бок “стороны”, а конкурирующие

идеологические и политические проекты разных сил»

. Весь вопрос только в том,

кого мы назовем силами прогресса, а кого силами регресса. Многие в России,

включая Капустина, ко вторым относят большевиков. Самое интересное, что в

конечном счете общие формулировки Капустина и Фурсова о прогрессе совпадут.

Но об этом чуть ниже.

Итак, по Фурсову, трансгресс = больше регресса + меньше прогресса (по-

ленински: два шага назад, шаг – вперед), т.е. в результате все-таки регресс.

Исторически это преломляется таким образом: капитализм хуже феодализма. На

всякий случай, кто не разбирается в логике, эту идею Фурсов расписал на двух с

половиной страницах, где доказывал, что нарождающая буржуазия разрушила

более или менее неплохое феодальное общество, которое либералы и марксисты

извратили в своих работах. По крайней мере, так считает такой авторитет, как

Валлерстайн.

Хотя я с этим не согласен, но опровергать этот тезис не собираюсь, несмотря на

призыв Фурсова попытаться это опровергнуть, поскольку просто эта тема не имеет

непосредственного отношения к теме моей книги .

Если мы дальше будем следовать логике Фурсова, хотя сам он почему-то в

какой-то момент от нее отказывается, то если феодализм лучше капитализма, тогда

рабовладельчество, которое Фурсов вежливо называет Античностью, лучше

феодализма (т.к. любой трансгресс – это регресс). Он так не пишет и вроде бы даже

наоборот: у него почему-то Античность хуже феодализма. Но надо же все-таки

придерживаться одной логики. И тогда первобытные общества лучше

рабовладельческих (тем более, что тогда вообще существовал первобытный

коммунизм). Ну и далее к кроманьонцам, неандертальцам. В общем, наша

швейцарка (Карла Обри Крадольфер из Социологи ческого института Цюрихского

У русских какой-то бзик в отношении своего языка. Скопировали у Запада слово «проект» и

применяют его куда ни попадя. Можно подумать, что есть или была какая-то сила, которая создала

«проект» регресса, а другая – «проект» прогресса. Для создания таких проектов надо оперировать не

словами, а понятиями «прогресса» и «регресса», отличая одно от другого.

195

университета) оказывается права: 15 тыс. лет назад прогресса было больше, чем

сейчас.

Вот к таким интересным вещам ведет теория трансгресса, если

последовательно придерживаться его содержания. Но это, как подсказывает

английское значение этого слова, является нарушением закона, закона развития

человечества.

А вот итог статьи: «Прогресс — частная форма изменени я, развития. Суть этой

формы — качественное изменение, сопровождающееся увеличением информационно-

энергетического потенциала агента п рогресса и, как следств ие, усилением

конкурентоспособности, захватом новы х ареалов и дифф еренциацией. Прогресс всегда

осуществляется за счет и в ущерб кому-то как внутри системы, так и вне ее, и обусловлен

необходимостью выживания в острокризисной ситуации. В этом плане следует говорить

не о прогрессе, а о единстве прогресса и регресса, а еще точнее — о трансгрессе» (с. 42).

Напоминаю, Карсавин поначалу определил, что такое «изменение» и

«развитие», утверждая, что прогресс к ним не имеет никакого отношения. Фурсов

прогресс подвел под эти понятия. Но под изменение, развитие и движение можно

подвести любое явление. Даже регресс тоже есть «частная форма изменения». А

все эти изменения есть движение (поскольку движение есть всё).

И вот вам формулировка Капустина: « Прогресс есть особенная форма

движения, присущая современному обществу… и имеющая уникальное западное

происхождение». То есть до «современных обществ», до Запада никакого

прогресса не было. Непонятно, как человечество только дожило без всякого

прогресса до современности? На онтологическом уровне у наших авторов

получилось, что прогресс – это движение (изменение), т.е. определения нет. На

политическом: для Капустина на Западе прогресс (он сам за цивилизованный

капитализм), для Фурсова – регресс, так как капитализм – это система для

господствующих групп. (С чем не могу не согласиться.)

Фурсов, как и многие другие обществоведы, не смог выявить суть прогресса

потому, что искал его в исторической плоскости. Это тот самый политологический

подход, который уводит фактически всех исследователей прогресса от понимания

его онтологической сути. И хотя в истории, политике, экономике и вообще в

196

обществе мы можем обнаружить его проявления, суть же запрятана в другой

плоскости, на которую косвенно намекал Кондорсе.

Фурсов все-таки в какой-то степени прав в своей последней формулировке, что

трансгресс (хотя слово неуместное) есть единство прогресса и регресса. Только

единство это противоречивое; они не близнецы-братья, а враги, которые не могут

существовать друг без друга. Но результаты этой борьбы всегда определяет сила. И

то, что мы до сих пор существуем как вид, как род человеческий означает, что сила

прогресса пока (тьфу-тьфу) превосходит силу регресса. Это демонстрирует

практика, но эту идею надо обосновать и теоретически.

197

12. Феномен общественной силы

На предыдущих страницах было представлено множество взглядов н а прогресс, ни

один из которых нельзя считать удовлетворительным. Расхождения относительно

содержания термина «сила» п рименительно к обществу или государству среди

философов, политологов и международников ничуть не меньше. Споры вокруг

этого термина обострились в годы противостояния США и СССР, т. е. в годы

«холодной войны», когда все оценивали, какая сторона «сильнее». Проблема

оказалась не и з простых. Как определить силу государства, общества? В чем она

проявляется? И что такое «мощь»? Или это одно и то же? У англоязычных авторов

проблем еще больше, поскольку в их языке существуют три слова для обозначения

силы: force, power, strength

. Каждое из них имеет свои нюансы и оттенки, которые

трудно передать в переводе на другой язык. Например, как перевести на русский

язык фразу «power to resist force»? «Сила, которая сопротивляется силе»? Или:

«strengths of forces» – «силы сил»? Необходимо как-то их развести. Но даже не это

главное. Главное – выявить суть, содержание силы, т.е. перевести это слово через

термин на уровень понятия, что и будет означать научное познание данного

явления.

На этот раз я решил не вдаваться в сверхподробный анализ различных точек

зрений на силу, как это было сделано в отношении термина «прогресс». Точнее,

такое исследование мной было сделано в книге о Силе. Речь, правда, там шла об

онтологической силе, анализ которой я ограничил неорганическим и органическим

миром, а также сферой психологии. За бортом оставались общественные

отношения. В данной книг е я собираюсь восполнить этот пробел. Но прежде чем

предложить свой взгляд на общественную силу, все-таки необходимо

предоставить слово некоторым ученым, которые посвящали специальные работы

на тему «силы». Хотя бы для того, чтобы читатели поняли, в чем состоит проблема

и почему нередко силу называют неуловимым фантомом.

Прежде всего следует сразу же подчеркнуть, что чуть ли не каждый философ

так или иначе касался темы силы, начиная с Платона. Специально средневековых

Поскольку каждое из этих слов имеет различное значение, то мне придется их обозначать как

сила-power, сила-force и сила-strength.

198

ученых в рамках проблемы общественной силы я не изучал. Поэтому вынужден

обратиться к американскому философу из Бостонского университета Патрику

Квину, который утверждает, что в таком же ключе, как и Платон, теорию силы в

последующем отстаивали представители трех религий: исламской – Ибн Рушд (на

латыни Аверроэс), еврейской – Мозес Маймонид и христианской – Фома

Аквинский. Суть их позиций заключалась в том, что «знания представляют собой

законсервированное влиян ие на индивидуальную или политическую жизнь,

которые используются в своей естественной, неизменной форме для того чтобы

постоянно поддерживать желательную систему социокультурных ценностей и

силовую (power) структуру»

. В «Государстве» на многих страницах Платон

устами своих героев рассуждает о громадной роли знаний в управлении

государством, подводя читателей к мысли о том, что в идеальном государстве

именно те, кто обладают бóльшими знаниями, имеют право для управления

другими. А бόльшие знания означают бόльше силы для контроля над другими.

Хотя Платон подобных слов н е писал, но весь пафос и логика его рассуждений

приводят к таким выводам, которые вывел Квин, с чем я не могу не согласиться

после перечтения этих кусков. У Платона в принципе рассуждения сводятся к

тому, что знания и сила это фактически одно и то же по своей сути. Патрик Квин

полагает, что названные выше философы мыслили в том же русле, как и Платон.

Возможно. Если это так, если они действительно объединяли знание и силу в

единое, отводя им решающую роль на политической арене, тогда они были

значительно ближе к истине, чем современные «мыслители».

Политические реалисты и неореалисты

Проблемой силы в основном занимались политологи-международники из школы

«политического реализма», основателем которой по праву считается Ганс

Моргентау. В свое время в ряде работ мне пришлось критически

проанализировать концепцию силы этой школы и показать, что она не имеет

научного обоснования, поскольку не давала ответов ни на один вопрос, которые

Quinn Patrick. Knowledge, Power and Control.

199

ставили сами авторы

. Следует признать, что и у меня самого в то время (1980-е

годы) не было онтологического представления о силе; я размышлял в рамках

традиционной парадигмы, а она концептуально была неверна. Единственное, что я

мог сделать, в отличие от прочих «силовиков», – отделить понятие «сила» от

понятия «мощь». Но этого было явно недостаточно.

Чтобы читателю было понятно, о чем сыр-бор, нужно дать слово

неореалистам. В их представлениях сила (power) – ключевой термин теории

международных отношений, вокруг которого не одно поколение теоретиков ведет

дискуссию, так до сих пор не определив, что же это такое. Это признают и видные

международники, авторы учебника «Национальная безопасность США»

А.

Джордан, У. Тэйлер, М. Мазар (далее все трое будут обозначаться через

аббревиатуру ДТМ). О ни также утверждают, что отсутствует и методика

вычисления силы. Что вполне естественно: если нет определения силы, значит и

нечего подсчитывать.

Загадка силы, считают ДТМ, заключается в том, что «сила есть динамика».

Они пишут: «В наипростейшем варианте сила – это способность заставить других

делать нечто, что они не сделали бы по собственной воле». Способность заставить,

поясняют авторы, не обязательно означает только «физическое насилие над

противником», хотя оно является важным аргументом силы. К таким способностям

они относят «переговорные способности», а также умение убеждать, основываясь

на общих интересах и ценностях. Такая формулировка силы показалась им

достаточной, чтобы перейти к ее оценке.

«Сила, – пишут они, – может рассматриваться и оцениваться различными

способами. Поскольку она базируется на возможностях (capabilities), сила имеет

определенные объективные характеристики. Но она также имеет весьма высокий

элемент субъективности, поскольку обладание ею и готовность ее использовать

во многих случаях являются достаточными, чтобы достичь результатов без

реального обращения к ней. Гоббс правильно писал: "Люди вспоминают о силе

только тогда, когда они ее чувствуют"» (р. 9).

См.: Алиев. Мощь государства и глобальное соотношение сил.

American National Security.