Бэттлер, Алекс. Общество: прогресс и сила (критерии и общие начала)
Подождите немного. Документ загружается.
160
красоте, созданию чего-то, что не имеет никакой цели, кроме как нравиться
человеческому глазу, уху, вкусу или соответствовать нашему внутреннему
пониманию того, что является красивым. Не многие из нас способны создать
красоту; но у в сех у нас есть небольшой уголок в душе, который тоскует по ней.
Обратной стороной тяги к красоте является стремление человека к истине,
поскольку, как говорил Китс, «красота есть истина, истина есть красота». Вроде бы
это романтизм XIX века, но он сохранился до наших дней. Конечно, пишет Мёрэй,
некоторые истины могут быть нежелательны и некая красота имеет незначительное
отношение к истине. «Но на фоне человеческих достижений истина и красота были
средоточием, конечной целью, к которой устремлялся человеческий дух».
Хотя Мёрэй сам не пытался раскрыть идею прогресса, а исходил из посылок
Нисбета, но в этих рамках он достаточно логично обосновывает неизбежность
прогресса, за исключением пятого постулата. При верных посылках в его
обосновании нет убедительной системы доказательств. Например, человек
действительно тянется к красоте. Вопрос – почему?
Нам еще придется вернуться к другой работе этого действительно крупног о
ученого в связи с анализом вклада науки в прогресс. Пока же обратимся к еще
одному американцу, священнику. Посмотрим, что думают божьи люди о нашем
предмете.
Ричард Джон Нойхаус
1
Нойхаус – священник из Нью-Йорка, президент Института религии и
общественной жизни. Как и все священники, он в большей степени озабочен
моралью, упадком нравов, т.е. прогресс он, естественно, рассматривает с этической
точки зрения.
С самого начала Нойхаус оговаривает разниц у между «изменением» и
«прогрессом». Это делает не только он, но и многие другие, поскольку в
литературе, даже научной, часто встречается смешение этих терминов. Так, одни
полагают, что изменение уже само по себе хорошо, другие с этим не согласны,
1
Neuhaus. The idea of moral progress.
161
приводя в качестве примеров различные кровавые события XX века. Поэтому
Нойхаус пишет: «Прогресс это больше чем изменение, это изменение с целью» (р.
15). Банальность, которую приходится постоянно повторять.
Он разделяет позицию Нисбета, что в настоящее время прогресс превратился в
мертвую или полумертвую идею. Особенно, имея в виду, что произошел разрыв в
равенстве: знания = прогрессу. Сама-то идея верна, но развитие знаний резко
притормозилось, о чем, дескать, заговорили и сами ученые. В качестве примера он
приводит уже упоминавшегося биолога Гюнтера Стента, воспроизведя его
скептицизм из его книги «Приход золотого века: взгляд на конец прогресса». В
частности, в отношении искусства. В ней Стент говорил, что отказ от принятых в
искусстве канонов и ограничений приняло форму свободы ради свободы. Он писал:
« Нынешняя почти полная свобода самовыражения крайне затрудняет оценку
работы художника. Для зрителя отсутствие узнаваемых канонов низв одит его
творение до чуть ли не хаоса (randomness) . Другими словами, художественная
эволюция по односторонней улице свободы заключает в себе элементы
самоограничения» (р. 17).
Стент отмечает, что аналогичное чувство ограничений, конца прогресса,
очевидно и в так называемых естественных науках (hard sciences), в том числе в его
собственной сфере молекулярной биологии. В качестве доказательства он
приводил невозможность объяснить феномен «парадокса мысль/материя». Он
полагал, что поиск «молекулярного» объяснения сознания является потерей
времени. Значит, даже наука не в состоянии прояснить многие вещи, которые мы
не понимаем и никогда не сможем понять. Связь между наукой и прогрессом,
установленная когда-то греками, теперь прервана.
Нойхаус не разделяет такого крайнего скептицизма Стента. Он в ответ
указывает, что когда шумеры изобрели колесо, он и, наверняка, тоже считали, что
прогрессу наступил конец. Дальше изобретать нечего. Он напоминает также
взгляды французского историка Шарля Перро, который не без иронии писал в
1687 г.: «Наш век достиг… пика совершенства. Уже в течение некоторого
времени движение прогресса замедлилось и кажется совершенно неощущаемым.
И так же, как в то время, , когда лето завершается и день, похоже, перестал
162
удлиняться, – приятно думать, что, вероятно, существует не так много вещей, из-за
которых мы могли бы завидовать будущим поколениям» (р. 17-18).
Так есть ли будущее у прогресса? Нисбет, например, считал, что есть,
напоминает Нойхаус, воспроизводя его призыв к возвращению к религии, точнее, к
иудейско-христианской его версии. Поскольку, дескать, предшественники,
развивавшие идеи прогресса, были тесно связаны с христианством. Это не только
Лессинг, Кант, Гердер и Пристли, Сен-Симон и Конт и даже Миль. Но, самое
смешное, в этом контексте вновь упоминается имя Маркса. Священник пишет:
«Что касается Карла Маркса, то сейчас принято считать, что его великая
идеологическая структура диалектической истории была не более чем еретической
вариацией на христианские темы» (р. 19). Такое ощущение, на какую бы тему
человек ни писал, попы его обязательство подвяжут под религию. Тем более что в
библии, хоть и в мифотворческой форме, представлены все проблемы,
обсуждаемые человечеством.
Нойхауса, однако, связка прогресса с иудейско-христианской религией не
устраивает. Он за прогресс и даже за религиозный прогресс, но без иудеев. В этой
связи Нисбету он решил противопоставить Рейнхольда Нибура, который,
оказывается, был противником связки прогресса с иудейско-христанской религией.
Еще в 1939 г. в своих лекциях он говорил: «Идея прогресса возможна только на
основе христианской культуры. Это светская версия библейского апокалипсиса и
древнееврейского смысла значимости истории в отличие от бессмысленности
(бесцельности) истории, исповедуемой греками» (там же).
Нибур не собирался делать комплимент хри стианской культуре. Он просто
хотел указать, что идея прогресса оказалась искажением идентичности христиан.
Эта секуляризация произошла в эпоху Ренессанса и была усилена в современные
времена. При секуляризации взяли идею прогресса, которая возни кла из
библейского понимания цели истории, но при этом выкинули библейскую истину
о том, что выполнение истории переходит границы самой истории, отбросив
одновременно понятие божественного суда. У светского варианта история
заканчивается «без осознания двойственных и трагических элементов в истории».
Конечно, говорил Нибур, история наполнена бесконечными возможностями, но
163
идея прогресса забывает, что эти возможности бесконечны как для добра, так и для
зла. «История, таким образом, не имеет решений своих собственных проблем» (там
же). На обвинения в пессимизме отвечал, что он – «христианский реалист», а его
«отчаяние» носит творческий характер («творческое отчаяние»). История не
отвечает на свои вопросы. Или: «Мы, говоря другими словами, усвоили, что
история не является своим собственным спасителем» (там же).
Между прочим, на фоне религиозных споров, здесь подняты две важные темы.
Первая: кто является субъектом истории? Сама история? То есть некий процесс,
объективно двигающийся к прогрессу? Нибур, считает, что нет. Так кто же? Для
Нибура, конечно же, Он, Всевышний. Свой ответ я придержу для другого места.
Вторая тема: действительно ли история движется вперед? Не обязательно, считает
Нибур. И в этом я с ним согласен.
Сам Нойхаус отвечает на эти вопросы как-то витиевато. Он пишет, что если
под прогрессом понимать мягкое, почти автоматическое движение вперед во
времени, от плохого к лучшему, от невежества к просвещению, то это вряд ли
можно считать прогрессом. Но если под прогрессом мы имеем в виду, что человек
есть свободный агент, способный участвовать в трансцендентной цели, которая
имманентно присуща истории и содержит определенное обещание,
подтверждающее, что все это есть истина, благо и красота, тогда ответ, конечно, –
«да» (р. 20-21).
Я в таких ответах обычно ничего не понимаю. Я не понимаю, в какой
«трансцендентной» цели должен участвовать человек? И кто мне способен
наобещать, что все это истина и т.д.? Наверняка священник имел в виду
библейских богов: то ли Яхве, то ли Иисуса. Но чтобы всерьез к ним отнестись,
надо в них поверить.
Как бы то ни было, моральный прогресс, это нечто другое. И в этой области,
считает Нойхаус, мы видим не прогресс, а самый настоящий регресс.
В качестве примера он приводит вопиющую личность австралийского этика
Питера Сингера (Принстонский университет), формального радетеля «прав»
животных, который убеждал, что последние имеют равные с человеком права или
даже, что их права выше человеческих. Но что больше всего возмущает
164
священника, так это предложение Сингера об испытательном периоде в один месяц
после рождения ребенка, во время которого выясняется, кто дефективный, а кто
нет. В первом случае ребенок должен быть убит (из-за такой позиции Сингера не
допустили в германские университеты.) И этот «ученый» является автором статьи
об этике в Энциклопедии Британика!? (В 1995 г. у него была опубликована книга
«Переосмысление жизни и смерти: коллапс нашей традиционной этики») Какая же
тут мораль?
Нойхаус коротко разбирает позицию известного коммунатория Аласдера
Маккинтая и его книгу «После добродетели».
По мнению Маккинтая, проект Просвещения провалился, не удался, несмотря
на монументальные усилия, приложенные крупнейшими философами, среди
которых самый величайший – Кант. Ему не удалось создать этику. Получился
триумф нигилизма, а нигилистический авангард есть регрессия в сторону
правления варваров. Варвары сегодня, как и в классической Греции, определяются
как те, кто находятся вне цивилизованного цикла разговора о том, что мы должны
упорядочить нашу совместную жизнь, о том, что такое правильно и неправильно,
добро и зло . Они те, кто ничего не знает и настаивает на том, что ничего нельзя
знать об этих вещах (см.: там же, р. 22).
В отличие от варваров времен Рима, подчеркивает Нойхаус, нынешние отнюдь
не примитивны, они не неандертальцы, они часто воспринимаются как «ярчайшие
и лучшие» среди нас. В этом-то и проблема. «Новые варвары, – пишет он , –
варвары не потому, что они слишком примитивны, наоборот, потому, что они
слишком изощренны благодаря чему они себя выдернули из того, что я называю
цивилизованным циклом бесед на темы морали. В простых терминах это
называется “традиционными ценностями”. Варвары не хотят быть ограниченными
тем, что мы знаем благодаря мудрости, о добре и зле, правильном и неправильном.
Для них прошлое есть просто прелюдия» (там же).
Каково же будущее морального прогресса? Это зависит от ответа на вопрос,
что такое истина? Когда-то Понтий Пилат задавал этот вопрос узнику, стоявшему
перед ним. Нойхаус Пилата при этом называет предшественником варваров,
165
которые ныне у власти. (Узник, между прочим, так и не смог ответить ему на этот
вопрос, что довольно странно, имея в виду приписываемую ему мудрость.)
А вот как отвечает на э тот вопрос наш просвещенный священник. Он пишет:
«Иногда постоянные истины называют естественным законом. В Декларации
независимости они названы законами природы и законами естественного бога. Или
они назывались первыми принципами этики. Моральный анализ не может
выходить за их пределы более, чем человеческое сознание – за свои. Тао, который
вбирает элементы всех религий и моральных традиций, предлагает такие правила:
общая благожелательность по отношению к другим, особая благожелательность в
отношении своей собственной общины, обязанности по отношению к детям и к
последующим поколениям, законы справедливости, честности, милосердия,
благородства. Откуда бы они ни были взяты: из Торы, Нагорной проповеди,
Китайских сборников, Цицерона или Гиты Багаваты – все они истины, которые
образуют цивилизованный цикл» (там же). – (Это, видимо, есть и моральные
знания, и моральные истины.)
Священник очень хитро подменил вопрос об истине правилами общежития. Он
только почему-то не объяснил, что хотя все эти правила были сформулированы
несколько тысячелетий назад, почему же человечество им не следует, почему, как
он справедливо цитирует Маккинтая, нами продолжают править варвары? Вроде
бы все с этими правилами соглашаются, а они почему-то не работают. Вот ведь в
чем вопрос.
Можно согласиться и со следующим утверждением Нойхауса: «Прогресс
может быть не вне, а только внутри цивилизованного цикла моральных истин, в
рамках которых мы были рождены, которыми нас испытывают и с которыми мы
связаны долгом в надежде на устойчивый цикл перед теми, кто придет после нас.
Альтернативой является дикое невежество нигилизма» (р. 23).
Альтернатива, к сожалению, более разнообразна. И скрыть ее можно под
любыми словесами, если вы словеса не превратите в понятия, в нашем случае – в
понятие «прогресс».
166
Роберт Бирстед
Роберт Бирстед, американский социолог, один из немногих ученых, название книги
которого почти полностью совпадает с моей
1
. Хотя она и составлена из работ,
написанных в различные годы, главное, что в ней есть две крайне интересные
главы, посвященные прогрессу и силе. Начнем с первой из них, которая
называется «Еще раз о прогрессе» (1974).
Для начала автор воспроизводит взгляды на тему п рогресса известного в свое
время английского социолога Мориса Гинсберга (1889-1970). Знакомство с его
взглядами будет полезно и для нас, поскольку они позволят оценить глубину
понимания этого явления английской социологией периода середины XX века.
По мнению Гинсберга, идея прогресса прошла три этапа. На первом этапе
прогресс рассматривался как этический идеал, к которому, видимо, движется
человечество. Второй этап был отмечен попытками дать четкие определения идеи
и найти опору либо в некой общей философской теории, либо в биологической
теории эволюции. На третьем этапе было осознано, что прогресс не обязательно
должен быть постоянным явлением, существует и обратный феномен – ретрогресс,
в результате чего критерии общего прогресса остались все еще неясными.
С конца XIX века благодаря науке и эволюционной теории идея прогресса
переживала триумф. Но к середине XX века вера в прогресс резко ослабла. Связано
это было с тем, что обнаружилось: технические достижения, с одной стороны, не
связаны с моралью, с другой – могут носить разрушительный характер.
Несовершенна и теоретическая подоплека идеи прогресса, поскольку базируется на
интерпретации циклического характера истории и иррационализме элементов
человеческой натуры.
Несмотря на подобные настроения, в XX веке все же сохранились сторонники
прогресса, которых Гинсберг делит на три группы: последователей марксизма,
теории морали в духе Гоббса и эволюцион ной теории. Сам Гинсберг относит себя к
третьему направлению, «очищая» его от некоторых неясностей и сложностей. Он,
1
Bierstedt. Power and Progress.
167
например, предлагает различать эволюцию и развитие. Эволюция нередко означает
упорядоченное изменение, особенно в биологии, когда новые формы возн икают в
процессе дифференциации из старых. Развитие, старый термин, это процесс, в
котором потенциальное становится актуальным (реальным). Ни то, ни другое не
является прогрессом. Что же это тогда такое? Гинсберг таким образом отвечает на
поставленный им самим вопрос: «Прогресс есть развитие или эволюция в
направлении, которое удовлетворяет критерию ценности» (цит. по: Бирстед, р.
281). При этом он оговаривает, что сама по себе эволюция не порождает своей
этики, повторяя, что общего закона социального развития, или прогресса так и не
найдено. Далее вступает в рассуждения сам Бирстед.
Для этого надо выяснить, пишет он, существует ли в истории или обществе
«продвижение вперед» (advance)? По мнению Бирстеда, Гинсберг дает «довольно
неуклюжее понятие» – «объединение человечества» как тенденцию истории в духе
идей Тюрго. Бирстед же полагает, что эта идея была приемлема в 1935 г. и даже в
1952 г. (когда Гинсберг написал свою работу), но, дескать, не в 1974 г., видимо,
имея в виду, что в это время действовало противостояние капиталистической и
социалистической систем. Эта ремарка Бирстеда свидетельствует о том, что он
привязан к текущему моменту, а его мышление имеет прикладной характер, и
потому американец не- способен на теоретические обобщения. Как раз Гинсберг в
конечном счете прав, хотя и не оригинален. Для ученых марксистского
направления высказанная им идея «объединения человечества» – аксиома. Но она
теоретически защищается и не марксистами, например иезуитом Тьером де
Шарденом с его идеей о коллективном разуме, сконцентрированном в ноосфере.
Человечество, ныне разделенное на государства, классы, расы, обязано будет
объединиться даже для простого выживания перед угрозой природных земных и
космических вызовов. Имеет ли эта идея отношение к прогрессу, будет показано
ниже.
Другой пример «продвижения вперед» связан с развитием знаний. Наука , по
мнению Гинсберга, объективна (против чего обычно возражают релятивисты). Он
особенно подчеркивает, что развитие знаний само п о себе отражается на
168
«растущем доминировании человека над природой». Мысль не новая (ее более
четко высказал Дж. Хаксли), тем не менее правильная.
В социальных организациях общества Ги нсберг также находит тенденции
прогресса, но, по замечанию Бирстеда, не без трудностей, которые выражаются, во-
первых, в появлении закона (на смену традициям, привычкам и т.д.) и, во-вторых,
в объединении человечества (о чем было сказано выше).
Вторая тема вынуждает обратиться к проблеме цивилизации. И в этом вопросе
Гинсберг, как и Тюрго, отстаивает монистическую интерпретацию цивилизации,
т.е. как единую для всего человечества, а не как множество цивилизаций.
Если существует одна цивилизация, есть ли тогда у нее единая цель? Прежде
всего Гинсберг не соглашается с Уайтхедом и Тойнби в отрицании того, что
религия вообще, христианская в частности, демонстрирует «восходящую
тенденцию» (р. 283). Отв ет, по его мнению, не может быть найден в религии. В чем
же тогда мораль прогресса? Оказывается, вот в чем: «Аргумент для морального
прогресса –это в первую очередь постоянное в истории человечества требование
справедливости, побуждаемое чувством несправедливости» (там же). Гинсберг
согласен с философами XVIII века, которые рассматривали прогресс как движение
к разуму и справедливости, равенству и свободе. Его теория строится на посылках
«объединения человеческого разума и возможности раци ональной этики», которая
противоречит релятивистским взглядам на знания и мораль.
Относительность и истинность (абсолютность) знаний и морали является
старой темой спора, дожившей до наших дней, хотя она была решена Гегелем и
марксистами. Здесь только отмечу, что релятивистская этика к прогрессу н е имеет
отношения, а рациональная имеет. Гинсберг прекрасно понимал, что сами по себе
знания не являются достаточным условием достижения прогресса. Они дают
только возможность двигаться в этом направлении. Но главное, что «знания
отвергают апокалиптическое видение, и они могут помочь человечеству делать
свою собственную историю до тех пор, пока не придет конец» (там же).
Хотя некоторые крупные ученые (например, Б. Рассел) скептически относились
к идее прогресса в изложении Гинсберга, важно подчеркнуть, что он выделил
несколько вещей, которые уже были подзабыты к середине XX веке. Прогресс –
169
это движение к таким целям, как свобода, равенство, справедливость и истина.
Последняя цель важна с точки зрения противодействия сторонникам релятивизма в
этике (=этический релятивизм). Мораль, считал Гинсберг, должна строиться на
истине, так же как все другие сферы знаний.
Бирстед обратил внимание, что тема прогресса перестала интересовать
социологов в 1960-е годы. Ее даже убрали из Социологической энциклопедии
(1968). Но она сохранилась как тема в исторических исследованиях. В этой связи
возникает вопрос: является ли прогресс в философии, истории, социологии, этике
одним и тем же явлением или у них разные ипостаси? Проявления могут быть
разными, а суть? Уже одним этим вопросом Бирстед раскрывает себя как
нефилософа, как человека, весьма далекого от науки. В чем мы сейчас убедимся,
анализируя ход его собственных размышлений.
Бирстед, как и многие до него, еще раз напоминает, что смысл понятия
«прогресс» не ясен , поскольку оно «одевается во многие одежды». Раз так, значит
оно еще никакое не «понятие», а всего лишь термин, который как раз и необходимо
вывести на уровень понятия, т.е. вскрыть сущность явления. Вот его попытки дать
определение понятия «прогресс» со ссылками на «намеки» Макивера
(американский социолог):
Изменение – нейтральное слово. Мы его берем как первичное и
неопределенное. Если добавить длительность (continuity) к понятию изменение
(замечу, что слово изменение Бирстед сам не определил как понятие), мы получим
процесс. Если мы добавим направление к понятию процесс, мы получим эволюцию.
И если мы добавим улучшение к понятию эволюция, мы получим прогресс. Из
таких определений Бирстед почему-то заключает, что позиция Макивера совпадает
с подходом Гинсберга, который определял прогресс как развитие и эволюцию на
основе рациональных критериев ценности. Совпадает такой подход и с позицией
Карла Беккера, полагавшего, что «вера в прогресс как в факт зависит от стандартов
ценностей, выбранных для его измерений» (р. 285).
Бирстед как бы и соглашается с приведенными определениями, но справедливо
указывает, что слова типа «улучшение» и «ценность» вынуждают переходить из
сферы социологии в «океан этических спекуляций». Задача заключается в том,