Бестужев-Лада И.В. Альтернативная цивилизация

Подождите немного. Документ загружается.

Канальи додумались и до того, как максимально усилить его. От

поднятого вверх или опущенного вниз большого пальца каждого из зрителей

зависит, сохранят ли жизнь поверженному наземь или выпустят ему кишки.

Стало быть, каждый как бы лично опускает меч или вонзает его в

поверженного, не сходя со своего места на трибуне. От всей этой

зверороскоши сегодня осталась лишь жалкая тень — мордобой и

костоломство на потеху толпе на боксерских рингах, на футбольно-

хоккейных полях, плюс мерзкий (особенно когда женский) “кетч” — Драка

на ринге, допускающая любые приемы, до пинков в пах или выдирания волос

у противника включительно,

плюс кровавые мясозаготовки быков на испанской корриде,

неправедно опоэтизированной уймой писателей и композиторов, от Мериме

и Визе до Хемингуэя.

Каков был конечный итог? Оказалось, что древнеримский цирк и все,

что происходило в нем, — всего лишь наглядные симптомы умирающего,

разлагающегося заживо общества. Все кончилось тем, что болельщиков на

трибунах почти без сопротивления с их стороны резали тысячами, как

баранов, свирепые дикари-варвары во время погромов Рима. Может быть,

если смотреть в корень, потому, что у этих варваров не было рабов и подлой

потехе гладиаторских боев они предпочитали возвышенную потеху

поединков, будущих рыцарских турниров, словом, потому, что у этих

варваров антикультура не успела еще растоптать человеческое достоинство и

подавить собственно культуру. А то, что жертвоприношения, потеха

публичной казни, мордобой и поножовщина на потеху толпе и многое другое

в том же духе, дающее эффект антикатарсиса есть антикультура — не может

быть никакого сомнения, потому что тут подрыв, разложение, деградация

личности и общества, можно сказать, воочию.

3. Минус-эффект антикультуры

Пропустим почти два тысячелетия, миновавшие с тех пор, как в жертву

приносили не цветы и новогодние елки, а людей, младенцев; с тех пор, как

толпа улюлюкала распятому на кресте, умиравшему в страшных муках,

добрейшему, благороднейшему из людей богочеловеку; с тех пор, как такая

же толпа забавлялась бойнями гладиаторов. Отметим только, что на

протяжении этих тысячелетий шла отчаянная борьба культуры и

антикульуры, последняя часто переходила в наступление и занимала подчас

существенное место в жизни людей, но затем все-таки отступала под

натиском прогресса культуры. До тех пор, пока европоцентристская

цивилизация, подобно всем античным, не начала умирать, пока не появились

первые признаки начинающейся

агонии. Тогда антикультура перешла в тотальное наступление, дала

культуре “последний и решительный бой”. Победит ли она культуру? Судя

по наблюдаемым тенденциям — да. Но не должна победить! Ибо ее победа

равнозначна гибели человечества.

Сначала, в XVI—XVIII вв., всплески антикультуры были почти

незаметны по сравнению с ее обычными проявлениями в минувшие века и

тысячелетия. Ну, публичные казни. Ну, распущенность нравов — особенно

при монарших дворах и в крупных городах. Но простора разгулу

антикультуры не давали вековые традиции, обычаи, нравы, жесткие ритуалы

труда, быта, досуга, освященные религией. Попробовал бы кто-нибудь нагло

выйти за рамки обычных и привычных непристойностей! Его тут же ждало

вместе со столь же обычным презрением окружающих самое суровое

осуждение общественного мнения, самая настоящая травля. И он в лучшем

случае отделался бы позорным изгнанием задолго до того, как его сожгла бы

на костре инквизиция или приковали к позорному столбу пуритане в

Соединенных Штатах.

На протяжении XIX в., еще при последних отблесках “золотого века”

европоцентристской цивилизации, антикультура стала постепенно набирать

силу, размножаясь, как червь, в творчестве даже некоторых выдающихся

деятелей культуры, не говоря уже о ремесленниках, готовых на любые

пвделки ради заработка. А на протяжении XX в. стала все более одерживать

верх над культурой в зареве закатных огней “серебряного”, “бронзового” и

“железного” веков умирающей цивилизации. Как и тысячелетия назад,

антикультура опиралась на три столпа, скрепленные намертво

“наркотическим эффектом”: культ насилия, культ секса, культ эгоцентризма,

вседозволенности, в смысле отсутствия какого-либо Долга (с большой

буквы) перед родными и близкими, перед окружающими, перед обществом в

целом. Справляй свою нужду-похоть (любую) где придется и как придется, и

дело с концом. Разумеется, к столпам антикультура не сводилась: было еще

множество столбиков и балясин того же рода.

Не хочу тревожить тени великих предков и называть имена, но

проследите по творчеству хотя бы писателей и поэтов, как прогрызал их

творения червь антикультуры. Если сначала — драматическое описание

схватки, с четким обозначением, где добро (не обязательно побеждающее), а

где зло, то потом все чаще — смакование насилия без морального осуждения

насильника, с явным авторским сочувствием ему. Если сначала любовник

бросается к ее ногам, после чего ставится деликатное многоточие, то потом

все чаще — как именно он ее облапил, как задрал юбку, как она орала и т.д.

Если сначала любая мерзость справления нужды-похоти так и

представлялась мерзостью, а ее субъект — мерзавцем, причем тошнотворные

подробности опускались из уважения к читателю, то потом все чаще

мерзость, как и насилие, как и секс, делались предметом смакования,

целенаправленным средством растления читателя. Если раньше порнографии

стыдились, как полового извращения, писали для определенного круга

любителей, передавали скабрезности друг другу в списках, даже не

помышляя о печати, то потом все чаще порнография нагло полезла в печать.

Сам дьявол, если он существует, не смог бы придумать ничего более

дьявольского для растления и конечной погибели человеков.

В XIX в. антикультура прорезывалась все более нагло главным образом

на поприще литературного искусства. На протяжении XX в. она все более

широким потоком залила сценическое, изобразительное, музыкальное и

архитектурное искусства. Опрокинулась на бытовую культуру, начиная с

культуры питания, одежды, жилища и, главное, общения и кончая культурой

знаний, культурой труда, охватывая всю физическую и духовную культуру

личности и общества. Вторглась во все без исключения основные типы

учреждений культуры, начиная с печати, радиотелевидения, кинематографа,

театра и кончая стадионами. Чтобы не быть голословными, проследим ее

главные проявления.

Литература. В XIX в. произошло окончательное разделение

литературы на “высокую”, или “прекрасную” (беллетристика), и “низкую”

или, говоря современным языком, “теневую” (распространявшуюся, подобно

подпольным политическим изданиям, в списках или

издававшуюся незаконным, тайным порядком и продававшуюся из-под

полы).

Если обратиться к истории русской литературы, то классическим

примером литературной антикультуры могут служить порнографические

стихи и поэмы Баркова, относящиеся к 50—60-м годам XVIII в. Они

расходились по стране в списках более чем столетие, и их автор пользовался

в определенных кругах популярностью, не уступавшей литературным

звездам первой величины. Но это была популярность особого рода —

скандальная популярность кокотки, к которой относились с презрением даже

потребители порнографии и с открытой гадливостью — все

добропорядочные люди. Даже название главного произведения Баркова —

“Лука Мудищев” было заведомо непечатным на протяжении более чем

двухсот лет с момента его появления в списках и может быть печатно

воспроизведено только сегодня, что наглядно свидетельствует о моральной

деградации общества. Заметим, что порнографией баловались многие

выдающиеся литераторы, что отнюдь не украшало их биографии, но

рассматривалось как мальчишеское хулиганство, в одном ряду с пьянством и

посещением публичных домов. Что касается собственно культуры, то в ней

существовало строгое табу на все нецензурные слова, а все без исключения

так называемые деликатные ситуации описывались одной или несколькими

строками многоточий. Понятно, сказанное относится не только к русской, а

ко всей европейской литературе.

На протяжении XIX в. антикультура стала выбираться из

порнографического подполья на “поверхность” литературы тремя путями, о

которых упоминалось выше: путем смакования насилия, путем эксплуатации

эротики и путем “нейтрального”, а затем и открыто позитивного отношения

автора к заведомо негативному (аморальному или даже уголовно-

преступному) персонажу своих произведений. Происходило это постепенно,

почти незаметно, вкрапливаясь все более расплывавшимися грязными

пятнами в “чистые” произведения деятелей культуры. Там автор чуть

задержит внимание читателя на сцене жестокости или даже ужаса, приятно

щекочущего нервы

обывателя, умирающего от скуки; там — на эротической сцене,

заменяя полагающееся многоточие сначала несколькими словами, а потом и

несколькими страницами; там — чуть пококетничает со своим героем —

заведомым злодеем или подонком. Меж тем, от десятилетия к десятилетию

профессиональная литература становилась все более делом сначала десятков,

затем сотен, затем тысяч, наконец, десятков тысяч ремесленников. В XX в.

эта литературная серость почти полностью заполонила печатные страницы.

Началась борьба за выживание среди полчищ “литмышей”, разгорелась все

более ожесточенная конкуренция.

Как выжить в литературе, не имея литературного таланта? Очень

просто: продав душу дьяволу, т.е. обратившись к антикультуре. Наиболее

легко это сделать, обращаясь к “романам ужасов”, детективам, фантастике

или так называемому голому натурализму, повязанному с насилием или

эротикой. Сразу оговоримся: жанры здесь ни при чем. Были и есть

произведения “высокой” литературы в жанрах “ужасов”, детектива,

фантастики, натурализма. Повторим: антикультура попирает собственно

культуру там и тогда, где и когда апеллирует к упоминавшимся выше

низменным инстинктам, будит в человеке зверя, подрывает его мораль,

разрушает его личность, способствует деградации и конечной гибели

личности и общества. Эту четкую грань между культурой и антикультурой

надо постоянно иметь в виду, потому что элементы антикультуры бывают и в

творчестве деятелей культуры. Дело в том, что “серость” в искусстве со

временем начинает задавать тон, устанавливает определенный уровень,

создает своего рода моду, которой вынужден следовать, если хочет выжить,

даже талантливый беллетрист, творчество которого в целом к контркультуре

никак нельзя отнести и который лично вполне может быть воинствующим

противником антикультуры.

Однако дьявола не зря называют лукавым. Продавшие ему хоть

маленький кусочек своей души очень быстро попадают к нему в кабалу и

становятся прислужниками в самом полном смысле слова нечистой силы.

Мы уже говорили о том, что антикультура работает целиком

на “наркотическом эффекте”. А раз наркотик, то доза должна

неуклонно увеличиваться, пока не доведет наркомана до погибели. Любая

сцена насилия, ужаса приедается. Приходится прибегать к описаниям все

более изощренного насилия, все более кошмарного ужаса. И вот уже

литература приближается (пока еще не подошла, но подходит) к последней

черте: описание изощренного насилия над ребенком, кошмара, в который

попадает беззащитное дитя. Тут уже затрагивается родительский инстинкт

всякого нормального человека, и чтение становится непереносимым (почему

антикультура и не рискует перейти последнюю запретную черту). Но почему

не подавить и родительский инстинкт, почему не сделать нормального

человека ненормальным? И антикультура успешно работает в этом

направлении. Можно не сомневаться, что в обозримом будущем сцены

изощренного надругательства над ребенком станут в литературе столь же

обычными, как сегодня сцены убийств. А наркодозу надо вновь и вновь

увеличивать...

Точно так же приедается эротическая сцена любой степени

скабрезности. Неизбежно приходится обращаться к половым извращениям

все большей степени скандальности, “смыкать” их с ужасом насилия. Можно

не сомневаться, что скоро мы познакомимся с печатными образчиками того,

что сегодня нормальному человеку даже вообразить немыслимо.

Точно так же приедается кокетничанье автора со своим героем-

злодеем, героем-подонком. Приходится отождествлять себя с ним, а злодея,

подонка делать все более злодейским, мерзопакостным. И вот уже

появляется “Это я, Эдичка”, но не в барковских списках, а миллионными

печатными тиражами на всех языках мира, включая русский. И к автору

относятся безо всякой гадливости, его принимают в обществе, его печатают в

газетах, его рассматривают чуть ли не как общественного деятеля.

Антикультура в литературном искусстве торжествует. Она — на

триумфальном марше. Она уверенно и решительно подавляет, вытесняет

литературную культуру.

Театр. В точности, до малейших деталей, тот же процесс. В XIX в.

пышным цветом расцветает на грани (

грани!) неприличия знаменитый канкан. Девицы на сцене задирают

юбки и демонстрируют зрителям — кто бы мог подумать? — свои чулки,

подвязки и даже трусики или даже открыто то, что под ними. Но

демонстрируют в быстром танце, как бы мельком, визжа от якобы ужаса и

тем самым приятно щекоча нервы усатым ловеласам — нашим с вами

беспутным прадедам. Ах, если бы знали девицы и прадеды, к чему это

приведет спустя столетие! Показать сегодня подвязки на дамской ножке —

все равно, что щегольнуть кофтой или дубленкой. Да и подвязок больше

никаких нет. Приходится раздеваться догола во все более непристойных

формах, и от этого некуда деваться, если хочешь выжить, даже народным и

ненародным артисткам СССР преклонного возраста. Но и раздевание

приедается, становится все менее соблазнительным. Приходится выводить на

сцену половой акт, точнее случку или, на худой конец, мастурбацию. И вот

уже появляется идущая годами при полном аншлаге “О, Калькутта”, где друг

мужа трахает (имитирует половой акт) его жену за деньги мужа, а знатная

дама мастурбирует публично до оргазма (имитации оргазма), сидя на

стульчаке. Но и случка приедается, приходится “смыкать” ее с ужасом

насилия, с самыми отвратительными половыми извращениями, до

публичного растления ребенка включительно. Тут мы снова подходим к

последней черте, о которой упоминали выше.

Этот процесс властно вторгся в кинематограф и подмял его под себя.

Лавина все более изощренных открыто порнографических видеофильмов на

глазах погребает под собой киноискусство. Изощренность неизбежно должна

и будет нарастать — таковы неумолимые законы рынка, и видеорынок не

может быть в данном отношении исключением. Так что в кинотеатрах и на

домашнем телеэкране нас будет встречать все более чудовищная

порнография, замешанная на насилии, ужасе, шоке от встречи с автором,

актером, открыто отождествляющим себя со злодеем, с подонком, зовущим,

побуждающим зрителя к злодейству, к подлости, низости, мерзости.

Этот процесс начинает вторгаться даже в телевидение, которое долгие

десятилетия, с момента своего

рождения во всех без исключения странах мира зримо воплощало в

себе скуку серости. Конкурируя со своим смертельным врагом —

видеопродукцией, телевидение, чтобы выжить на видеорынке, тоже должно

закладывать душу дьяволу. И вот уже появляются на телеэкране стриптиз,

эротика, случка — все элементы антикультуры.

Как видим, антикультура и в сценическом искусстве на триумфальном

марше.

Музыка. В точности, до малейших деталей, тот же процесс. Только

другими средствами. В музыке “наркотический эффект” вызывается не

культом насилия, секса, аморальности, а ритмами и децибелами. Как анекдот,

вспоминаются попытки властей в начале истекающего столетия запретить

“непристойный танец танго”. Вспоминается и прямой анекдот о пенсионере,

впервые увидевшем это зрелище и с удивлением заметившем: “Чего

мучаются — легли бы...” Как верх приличия вспоминаются самые похабные

выверты рок-н-ролла всего три-четыре десятилетия назад. Ах, если бы знали

похабники минувших времен, что по сравнению с подвигами их потомства

их похабство покажется жеманным менуэтом минувших веков!..

И вот ударил “рок”. Многие его представители на сцене совершенно

правильно наряжаются возможно более похоже на представителей нечистой

силы, обитателей преисподней. Это и есть в полном смысле слова нечистая

сила во плоти. Будоражащий ритм, поднимающий на дыбы психику,

аэродромные децибелы, оглушающие и заглушающие разум, смесь всего

этого с имитацией кошмара, случки, злодейства и культа личности злодея на

сцене — и результат подобен стакану водки, опрокинутой в глотку каждому

из тысяч зрителей. Исступление, полная потеря разума, агрессивность,

стремление крушить, насиловать, бить, убивать — антикультура в действии,

говоря словами поэта, “уж ад в восторге плещет”.

Смущенно стушевывается музыкальная симфония классики —

доведенные до состояния зверей люди не хотят ее слушать, освистывают,

оплевывают, требуют все более сильного музыкального наркотика. Отходит

на задний план и какофония “серьезной” музыки (она же —

“мертвая” музыка), вынужденной, чтобы выжить, приспособиться к

рок-антикультуре, сливаться с ней.

Да, антикультура и в музыкальном искусстве торжествует.

Живопись, скульптура, графика. В точности, до малейших деталей

— тот же процесс со своей собственной спецификой. Каким образом

художнику, неспособному сказать новое слово в своем искусстве (а это очень

затруднительно — хотя и не невозможно — в условиях умирающей,

разлагающейся заживо цивилизации), получить известность, просто выжить

в условиях ожесточающейся конкуренции среди нарастающих сотен тысяч

ему подобных? Только скандалом. Только обращением за содействием к

дьяволу, к контркультуре. Но абстракционизмом больше никогда не

удивишь. Любым. Черный ли квадрат на белом, красный ли на черном — уже

были Малевич и Кандинский, имя же им легион. Любыми вывертами

маньеризма — тоже. Были Пикассо, Дали и еще один легион. Возвращение к

классике исключено, так как немодно и пахнет таким же эпигонством, как

абстракционизм, маньеризм, соцреализм и т.п. Что остается? Правильно:

насилие, порнография, шок от скандального образа автора сквозь его

полотно. Это мы видим все чаще и будем видеть все чаще по мере

разложения существующей цивилизации и крушения сдерживающих

моральных устоев.

Да, антикультура и в изобразительном искусстве подавляет и вытесняет

культуру.

Архитектура. Примерно тот же процесс. При первой мысли об этом

диву даешься: неужели антикультура может со страниц книги, со сцены

театра, со струн гитары, с холста картины ворваться в дом, вырваться на

улицу? Но поразмыслив, оглядевшись вокруг и снова поразмыслив,

понимаешь: может, еще как может! Ведь антикультура — всего лишь

“Зазеркалье” культуры, и в ней есть все, что есть в последней, только в

извращенном виде, по критерию пользы/вреда личности и обществу, о

котором упоминалось выше. Поточно-стандартные коробки современной

архитектуры, подобно ремесленнической литературе, “мертвой” музыке,

духовно-физическому

стриптизу на сцене, абстрактной живописи и т.п. открывают перед

антикультурой широкий простор. Достаточно лишить нагромождения

коробок соразмерности с человеком, сделать их безликими, эстетически

отталкивающими, вызывающими отчаяние тоски — а этого сегодня

предостаточно едва ли не в каждом городе мира, — и преступность,

самоубийства, вандализм автоматически подскакивают на столько-то

процентов. Вы только подумайте: архитектура как важный социальный

источник преступности, наряду с неблагополучной семьей, бурсой и прочими

порождениями умирающей цивилизации! Однако архитектура, как ветвь,

отрасль культуры, принципиально не может иметь ничего общего ни с

преступностью, ни с чем бы то ни было антиобщественным. На это способна

только антикультура в обличье, так сказать, антиархитектуры.

Как видим, антикультура торжествует и в архитектурном искусстве

(точнее, неискусстве) тоже.

И это можно понять. Мы уже говорили, что сегодня едва ли не каждый

научившийся читать и писать способен выдавать за день до тридцати страниц

машинописного текста (через два интервала) хоть “под Шекспира”, хоть “под

Гомера”, хоть “под Пушкина”, хоть “под Толстого”, хоть неотличимо от

миллионов ему подобных. Можно без стыда выйти на сцену в 90 лет и

сыграть Джульетту со старческим шамканьем. Можно выйти на сцену без

голоса, без фигуры, даже без знания текста — лишь бы “попасть в струю”.

Можно записать на нотной бумаге любое сочетание звуков, более или менее

понятное в порядке музыкального сопровождения чего-то, видимого на

экране или на сцене, но остающееся просто шумом само по себе. Ну и что?

Если шум “попал в струю” — имя создано и можно эксплуатировать его всю

оставшуюся жизнь. Мало того, пресловутый гомо консидеренс (человек

понимающий), гомо рузуленс (человек хитрющий) навострился безо всяких

компьютеров сочинять песенные мелодии по две-три штуки в день, а

трудности с текстом обошел употреблением одной-единственной фразы —

любой, которая подпадает под ритм — на всем протяжении звучания диска

(кассеты). Например:

“я у мамы дурочка” — (хотя чаще правильнее было бы: дурачок) — и

так несколько десятков раз на трехминутной звуковой дорожке (лучше, если

на английском языке). Можно нагромоздить на холсте любое сочетание

красок, вполне доступное любому дошкольнику или дебилу, либо

бесхитростно изобразить в секстиллионный раз то, что извечно принято

изображать в живописи, скульптуре и графике европоцентристской

цивилизации — и ты уже художник. Можно надергать деталей из уже

построенного, нарисовать очередную, секстиллионную жилкоробку — и ты

уже архитектор. И достаточно в такой плесени зародиться червям

антикультуры — они размножаются, как крысы в сегодняшней зачумленной

Москве, тем более, что вокруг — гниющая свалка разлагающейся

цивилизации.

Здесь мы сталкиваемся, пожалуй, с самым чудовищным порождением

антикультуры: с художественной культурой “на час”, и искусством, так

сказать, одноразового пользования, подобно услугам путаны, которой

пользуются пять минут и забывают через минуту. Подобно “нужному

человеку”, с которым проводят вечер, развлекают, получают обещание — и

забывают. Подобно стакану из пластика или бумажной салфетке, которые

подносят ко рту, а затем швыряют в ближайшую урну.

Такая “одноразовая культура”, естественно, порождает и, в свою

очередь, сама питается соответственной культурой — точнее, бескультурьем

— общения, досуга, быта, труда. Не хочется говорить о “нижних десяти

процентах” — “дне общества” в каждой стране, об опустившихся,

обездоленных людях, полностью или почти полностью потерявших

человеческое лицо. Мне не нужно проводить каких-то специальных научных

исследований, достаточно выглянуть в окно, чтобы увидеть типичную

сегодня для всех стран бывшего СССР картину: тысячи людей (намного

более 10% населения городского микрорайона), разговаривающих друг с

другом посредством имитации собачьего лая пополам с грязной руганью, не

стесняясь женщин и детей (впрочем, женщины и дети объясняются на том же

языке); людей, которые органически неспособны больше искать выхода из

любой

конфликтной ситуации иначе, как посредством безобразного скандала,

сплошь и рядом быстро переходящего в мордобой и поножовщину; людей,

все существование которых заполнено оправлением естественной нужды —

пищеварительной, половой (преимущественно у мужчин) и др., плюс

добычей и потреблением наркотиков — сегодня главным образом никотина и

алкоголя, но все чаще и более сильных; людей, по-животному пожирающих

добытое съестное и вышвыривающих объедки прямо из окон на головы

проходящим внизу (дворы вокруг усеяны таким мусором, хотя его почти

ежедневно убирают дворники); людей, органически неспособных думать

вообще, и в частности о том, какой ущерб их поведение может нанести им

самим, другим, окружающей среде, миру, в котором они живут; людей,

которые безусловно украдут все, что можно украсть, испоганят, разобьют,

испортят, все, на чем можно сорвать плохое (преимущественно с перепоя или

после очередного скандала) настроение, дать выход злости, зависти,

отчаянию обреченности, всем внутренним силам зла. Вот она, бытовая

антикультура, отвратительная, воинствующая, смертельно опасная для

общества, во всей своей красе.

Как подумаешь, что этим людям жить и жить еще десятки лет, когда

завершится комплексная компьютеризация производства, когда можно будет

не просто разбить стекло в павильоне на трамвайной остановке (в Москве в

свое время стекла были перебиты на всех остановках!) или изрезать сиденья в

трамвае, автобусе, троллейбусе, пригородной электричке (можно себе

представить, что происходит наутро в переполненном вагоне, с сиденьями,

на которые невозможно сесть!), а, скажем, вывести из строя узел связи и

вызвать новый Чернобыль в 10-миллионном городе, — становится ясно: одна

только бытовая антикультура, не говоря уже о всем прочем, о всех

геобалансах, рассматривавшихся выше, способна погубить в XXI в.

существующую цивилизацию. И наверняка погубит, если не перейти быстро

и решительно на альтернативный путь развития.

Однако “дно общества” — это еще полбеды. Ну, а остальные-то 80—

90%, в том числе “верхние десять

процентов”, которые живут припеваючи в каждой стране, даже в такой

разоренной, попавшей в беду стране, как Россия, которые как бы

олицетворяют высший уровень культуры страны?

Полностью рухнула эпистолярная культура переписки былых времен,

почти полностью рухнула вербальная культура “высшей роскоши” (А.Сент-

Экзюпери) непосредственного человеческого общения без костылей алкоголя

или иных наркотиков. Остались только звонки “нужным людям” и короткое

“давай как-нибудь созвонимся” друзьям, на которых в суете сует никогда не

хватает времени.

Порою возникает такое впечатление, будто не осталось ни одного

деятеля — и, что самое огорчительное, деятельницы — российской

культуры, который (которая) не матерился бы через каждое слово, не

злоупотреблял бы легальными наркотиками (никотином и алкоголем), не

исходил бы злобой и завистью, не холуйствовал бы перед более сильным и

не хамствовал перед более слабым, не норовил бы рвануть на себя и под себя

все, что можно рвануть, не справлял бы ежечасно любую свою нужду на

ближних своих, словом, не вел бы себя подобно псу, способному лишь лаять

или лизать (не в обиду настоящему псу будь сказано). Конечно, это всего

лишь впечатление отчаяния при виде зримо быстрой деградации общества —

не только окружающего, всей существующей цивилизации.

Естественно, возникает вопрос: оставаться ли безучастными

наблюдателями нависающей гибели нашей Неатлантиды, либо начинать что-

то предпринимать? И если предпринимать (в данном случае, в сфере

культуры), то что именно?

4. Денаркотизация

Вопрос: что именно можно предпринимать в сфере культуры, если

сталкиваешься с людьми, которые во власти наркотика?

Ответ: прежде, чем предпринимать что-либо, нужно сначала

разобраться в особенностях того процесса,

при котором люди попадают под власть наркотиков и который по-

научному называется процессом наркотизации общества.

Мы уже говорили, что нормальная жизнь человека — особенно в

условиях жестких ритуалов труда, быта, досуга — психически и даже

физически невозможна без периодической разрядки, мысленного ухода на

какое-то время от окружающей действительности, названного нами

“наркотическим эффектом”. Говорили и о том, что названный эффект

значительно облегчается и многократно усиливается, если вдохнуть,

пожевать или глотнуть чего-то наркотического, начиная от слабых

наркотиков типа никотина или алкоголя, и кончая сильнейшими, которые

совершенно “отключают” человека от жизни. Понятно, что ни о какой

культуре с такими людьми вести разговор невозможно. Понятно также, что

контингент наркоманов любой степени и вида приверженности наркотикам

был и остается одним из надежнейших столпов антикультуры.

Анализ особенностей процесса наркотизации общества

(никотинизации, алкоголизации, опиизации, морфинизации, кокаинизации и

т.д. — разница несущественная, характер во всех случаях примерно тот же

самый) убедительно показывает, что этот процесс проходит по меньшей мере

три стадии, три капкана, от которых очень трудно увернуться: обойдешь

первый — попадешь во второй, обойдешь второй — почти наверняка

окажешься в третьем. Так, например, в России и ряде других республик

бывшего СССР лишь менее 20% населения обходили стороной три капкана

алкоголизации общества (из них 90% приходится на долю женщин) и не

менее 20% застревали в одном из них на уровне заболевания алкоголизмом

или тяжелейшего бытового пьянства (из них 90% мужчин). Остальные 60

процентов оставались на промежуточных уровнях более или менее

умеренного, либо в лучшем случае символического потребления спиртных

напитков.

Первичная наркотизация (“капкан № I”) происходит обычно в рамках

семьи. Почти не существует родителей — даже заядлых курильщиков,

алкоголиков, отъявленных

наркоманов, — которые не объявляли бы любой наркотик, начиная с

сигареты и рюмки легкого вина, строго запретным для детей (а тем странам,

где детям легко доступно спиртное, трудно позавидовать: процентная доля