Бестужев-Лада И.В. Альтернативная цивилизация
Подождите немного. Документ загружается.
И первый из них по важности — этика, нормы поведения отношений с
окружающими. Если ребенок к шести годам не усвоил, что старших надо
уважать, о младших заботиться, в девочке видеть будущую мать семейства, в
мальчике — будущего отца семейства, что воровство, ложь, предательство,
подлость, жестокость, своекорыстие и т.д. заслуживают презрения, что
нельзя делать другим то, чего не хотел бы по отношению к самому себе,
позже эти истины достаются гораздо труднее, часто посредством тюрем и
аналогичных учреждений. Практика Советского Союза с его массовой
деморализацией населения свидетельствует об этом более чем наглядно.
Думается, что это касается не только данной страны. Словом, последствия
для общества настолько ужасающи, что во избежание их приоритет должен
быть отдан именно названному предмету.
Следующий по важности предмет — эстетика, развитие чувства
прекрасного. Полюбуйтесь на то, что, как говорится, радует глаз — в
природе ли, в застройке ли, в человеке ли, безразлично. И после этого
переведите взгляд на окружающую вас действительность: изуродованная,
испакощенная природа, сельские и городские трущобы, мерзопакостность
обличия, именующаяся непереводимым на иностранные языки странным
словом “расхристанность”, понятным каждому русскому, поскольку
относится к каждому второму из них (о других народах молчу только чтобы
не разжигать националистические страсти). В значительной мере все это идет
от убогости бытия. Но в не менее значительной — от отсутствия
элементарного эстетического образования, неразвитости чувства
прекрасного, когда человеку совершенно безразлично, что у него под носом:
восхитительная клумба или вонючая лужа. Конкретных примеров тоже хоть
отбавляй.
Вряд ли мы совершим открытие, если уточним, что эстетика — родная
сестра экономики. В смысле: плохая эстетика способна придушить неплохую
экономику (как, впрочем, и наоборот). Иными словами, эстетика это вовсе не
капризное эстетство, это важное средство повышения благосостояния людей
(в широком смысле этого понятия). И на данном основании должна
преподаваться с младенческого возраста.
Далее следуют навыки физического и умственного труда. Не будет к
шести годам жизни человека первых — скорее всего так и останется на всю
жизнь “неумехой”. Не будет вторых — так и останется в школе придурком, а
в жизни — типичным советским чиновником, неспособным сосредоточить
внимание ни на чем, кроме того, что можно съесть или украсть. А
закладываются (или не закладываются) соответствующие навыки только в
детстве.
Особого внимания требует физическая культура (опять-таки, в
широком смысле этого понятия) — от элементарной санитарии и гигиены до
спортивной культуры, жизненно важной для человека, который впоследствии
будет лишен нормальной для человеческого организма физической нагрузки.
Наконец, перечень завершают азы естествознания и обществознания,
обязательные, чтобы не чувствовать себя в первом классе школы полным
идиотом, а также умение читать и считать, плюс некоторые навыки рисунка и
письма (отдельные педагоги утверждают даже, что при надлежащем
педагогическом мастерстве “среднестатистического” ребенка вполне можно
выучить к шести годам грамотно писать, но это уже сомнительно).
Видите, сколько всего набирается от трех до шести лет жизни
маленького человечка! И все это легко, играючи, с радостью и
удовольствием, безо всяких занудных “уроков”. То, что потом с гораздо
большим трудом дается в более старшем возрасте. И мимо всего этого
существующая цивилизация проходит как мимо чего-то несущественного. С
поистине кошмарными результатами для общества вообще и школы в
особенности.
Альтернативная цивилизация призвана восстановить дошкольное
образование в полном его объеме сообразно особенностям современного
городского образа жизни.
Когда раскрываешь проблемы дошкольного образования, иногда
задают вопрос: а что же делать ребенку в школе, если он к шести годам
этически и эстетически воспитан, физически культурен, подготовлен к
физическому и умственному труду, знает (для своего возраста), что такое
природа и общество, да еще умеет читать, считать и писать?!
Как что делать? Учиться, учиться и учиться, как говаривал в свое время
один несостоявшийся классик. Учиться с радостью и удовольствием,
выбирая посильные для себя программы, не опасаясь казарменных
взысканий, совершенствуя свои знания об окружающем, свои навыки и
умения, а пуще всего — искать и искать (при помощи педагога) свои
способности и склонности, свой талант, свое призвание, которое сделает
жизнь состоявшейся, даже если не повезет в остальном. Учиться быть не
только будущим студентом, но и будущим работником, будущим
гражданином общества, учиться зарабатывать и тратить деньги, считать и
ценить их, словом, учиться быть взрослым человеком. Времени для этого
вполне достаточно — до самой физиологической зрелости в 14— 15 лет.
А вот дальше для молодого человека уже недопустимо, унизительно
оставаться школьником, учеником, которого учат. Он ведь уже взрослый,
хоть и молодой (это, как известно, с годами проходит). Поэтому он должен
стать студентом, который самостоятельно изучает что-то под руководством
своих наставников. Студентом не в смысле великовозрастного лоботряса,
бездельничающего от одной экзаменационной сессии до другой, а в смысле
осваивающего какую-то конкретную профессию, плюс получающего общее
высшее (доуниверситетское) образование.
Этот период жизни, приблизительно от 14—15 до 18— 20 лет, не
обязательно целиком проводить на студенческой (лицейской, гимназической,
коллежской и т.п.) скамье. Желательно возможно более основательная
производственная практика по выбранной специальности. Желательно
умение жить в человеческом общежитии, начиная с общежития
студенческого (но отнюдь не порывая целиком с семьей и в тесном контакте
с родительской общественностью, чтобы минимизировать опасность
скатывания к звериной стае, типичной для подростковых компаний,
оставленных на произвол судьбы). И, конечно же, не менее желательно
умение слушать лекции, участвовать в семинарах, выполнять
самостоятельные лабораторные работы — все как у студентов.
Черт возьми, если уж мы столкнулись с малопонятным до сих пор
феноменом акселерации подрастающего поколения, то надо, чтобы он
выражался не только в баскетбольном росте акселератов, но и в их
ускоренном “взрослении” по части навыков физического и умственного (в
том числе студенческого) труда. Для их же собственного блага!
Думается, для подавляющего большинства (от двух третей до трех
четвертей) представителей подрастающего поколения этого базового
образования будет вполне достаточно. Все равно им, как и тем, кто пойдет в
университеты, всю свою дальнейшую трудовую жизнь придется постоянно
повышать квалификацию и периодически проходить переподготовку (из-за
быстрого старения полученных знаний). Все равно им всю жизнь заниматься
самообразованием, чтобы быть и оставаться широко образованным
человеком — в том числе, по некоторым предметам возможно, но
необязательно и на университетском уровне. Не для диплома — просто для
собственного удовольствия, если учеба в радость. А она должна быть в
радость. И только в радость!
Понятно, оставшейся четверти или трети мало будет трех лет
дошкольного образования и четырнадцати лет начальной, средней и высшей
школы. Это — те, у кого призвание инженера, педагога, врача, другого
специалиста с университетским образованием. Они, в отличие от минувших
времен, во многом прогадают по сравнению со своими сверстниками,
поскольку вряд ли заработают больше только из-за наличия диплома, а меж
тем проведут годы в студенческих общежитиях на стипендию, тогда как их
сверстники уже обретут в кредит собственное жилье под получаемую
зарплату. Но они не могут и не смогут быть иначе, как инженером,
педагогом, врачом — потому что в этом их призвание (и, добавим, потому
что на весь XXI в. хватит инерции престижности университетского диплома,
сложившейся в XIX в.). Ну, а выдающиеся дипломированные специалисты,
конечно же, как и сегодня, будут зарабатывать намного больше
недипломированных (исключая звезд кино, эстрады и спорта).
Но и университет вовсе не обязательно должен быть одинаковым для
всех. Для подавляющего большинства, в свою очередь, достаточно двух-,
трехлетнего базового курса и затем примерно такой же продолжительности
преддипломной практики по месту будущей работы со сдачей обязательных
образовательных минимумов (как у аспирантов) и с подготовкой реальной —
не фиктивной, как обычно сегодня — дипломной работы. Для меньшинства
— будущих “теоретиков” — в отличие от “практиков”, потребуется еще два
года магистратуры, а для считанных процентов) будущие врачи, научные
работники и т.п.) — еще два года докторантуры. Но, повторяем, все это на
фоне основательной производственной практики, постоянного повышения
квалификации и периодической переподготовки, а также непрерывного
общего самообразования.
Да, любой диплом сам по себе сегодня все более теряет ценность:
слишком многие и слишком много их нахватали. Что поделаешь —
произошла инфляция. Но самоценность образования никуда не делась и
никуда не денется. До сих пор остается дискуссионным вопрос, хорошо ли
искусство для искусства или наука для науки (мы специально обратимся к
нему в следующей главе). Но то, что образование для образования — это
очень хорошо, особенно когда не ради диплома, а ради радости познания,
ради потребности в знаниях, ради подготовки к самореализации личности —
это бесспорно, это не подлежит никакой дискуссии.
И такое образование, являющее собой важную составную часть
подлинной человечности (ибо что она без него?), обязательно относится
вместе с тем к одному из важнейших конкретных проявлений
альтернативной цивилизации.
Глава VII “ПОДЛИННАЯ ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ”: КУЛЬТУРА
1. Культура и цивилизация
Меньше всего хотелось бы здесь вдаваться в дискуссии по поводу
содержания понятия “культура”, тем более в его соотношении с понятием
“цивилизация”. Дискуссионность обоих понятий имеет серьезные основания
ввиду их сложности, но нельзя забывать, что то и другое понятия
многозначны и анализ каждого из значений вывел бы нас далеко за рамки
предпринятого изложения. Присоединимся к определению, общепринятому в
советской (российской) литературе последних десятилетий, согласно
которому культура есть конкретный уровень развития общества или, что то
же самое, совокупность материальных и духовных достижений общества. В
том же контексте понятие “цивилизация” употребляется либо как синоним
понятия “культура”, либо как более общая характеристика состояния
общества в смысле наивысшей стадии его развития. Существуют и
промежуточные значения.
В предпринятой работе понятие “цивилизация” является не только
основополагающим, но и нормативным, т.е. не только относящимся к тому
состоянию человечества, которое достигнуто в высших своих проявлениях на
сегодняшний день, но и к тому, каким оно должно быть, чтобы не погибнуть.
С этой точки зрения, было бы нерасчетливо бросаться терминами-
синонимами в условиях дефицита понятий. Напомним, что кризис
существующей цивилизации чаще всего выражается такими параметрами,
как энергетический тупик, демографический взрыв, экологическая угроза,
самоубийственность гонки вооружений, разрыв поколений и подавление
культуры антикультурой. В этом контексте культуру невозможно
рассматривать как
синоним цивилизации. Приходится прибегать к узкому (тоже весьма
распространенному) значению понятия “культура” в смысле сферы духовной
жизни людей.
Но и эта сфера весьма обширна и сложна. Из нее по необходимости
приходится выбирать лишь те области, аспекты, плоскости, которые имеют
наиболее тесное отношение к цивилизации в ее достигнутой и нормативной
ипостасях. Таких “срезов” три: 1. Художественная культура,
подразделяющаяся на литературное, сценическое, музыкальное,
изобразительное и архитектурное искусство.
2. Основные типы так называемых учреждений культуры (в отличие от
предприятий, организаций, учреждений управления, народного образования,
здравоохранения и т.д.), которых обычно насчитывается порядка дюжины —
книжное, журнальное, газетное дело, телевидение, радио, кинематограф,
театр, клуб, музей, общественная библиотека, парк культуры, спортивные
(включая туристические) объекты.
3. Основные уровни высших социальных достижений — культура
питания, одежды, жилища, физическая культура, культура общения, знаний,
труда.
В этих качественных параметрах мы и будем рассматривать диалектику
отношений “культура — антикультура” как одного из главных проявлений
кризиса существующей цивилизации и нормативов альтернативной.
Остается прояснить, что именно в данном случае понимается под
противопоставлением “культура — антикультура”. Если понимать культуру
как совокупность достижений, способствующих прогрессивному развитию
общества, его подъему, то антикультура в том же понятийном ряду — откат
от достигнутого, “минус-достижения”, способствующие регрессивному
развитию общества, его упадку, деградации, конечной гибели. Мы отдаем
себе отчет, что понятие “антикультура” употребляется и в смысле протеста
против существующей культуры в ее худших проявлениях. Но в данном
случае во избежание недоразумений принимается только указанное значение.
Разговор о культуре в указанном выше смысле данного понятия —
пожалуй, самый трудный, потому что здесь
наименее определенна грань между субъективным, личностным
восприятием окружающего и его объективным общественным содержанием.
Остальные параметры цивилизации, конечно же, тоже носят дискуссионный
характер, но в гораздо меньшей степени. Можно быть любого мнения о
перспективах энергетики, но ясно, что производство и потребление энергии
без конца за считанные годы удваиваться просто физически не может. А это
накладывает жесткие ограничения на любое представление об энергетике
будущего.
Точно так же не может — под страхом глобальной катастрофы с
миллиардами жертв — удваиваться без конца за считанные десятилетия
народонаселение земного шара. И это существенно обуздывает различные
фантазии на демографические темы.
Не может существующими масштабами и темпами продолжаться
загрязнение окружающей природной среды — и это накладывает столь же
существенные ограничения на представления об экономике XXI в. Не может
в существующем виде долее первой половины XXI в. продолжаться развитие
ни “первого мира” развитых стран, ни в особенности “третьего мира”
развивающихся стран (“второй мир” бывших социалистических стран, как
мы уже говорили, интенсивно разлагается сегодня на “первый” и “третий”).
Не может в существующем виде продолжаться гонка вооружений — да она
практически уже начинает видоизменяться в связи с окончанием
противостояния двух “сверхдержав”. Даже перспективы народного
образования — и те в значительной мере предопределены необходимостью
возможно более полноценного воспроизводства новых поколений
работников производства и граждан общества.
Ничего подобного нельзя сказать о перспективах культуры (здесь и
далее по тексту в указанном выше смысле этого понятия). В одной и той же
газете рядом соседствуют два письма читателей. Одна читательница
пожилого возраста с ужасом пишет о наступающей “рок-культуре”,
отождествляет ее с полным обесчеловечиванием общества и требует
решительно запретить ее пропаганду на радио и телевидении, в прессе, кино
и театре. Другой читатель, по
моложе, напротив, угрожает актом самосожжения или личным
террором против работников радиотелевидения, если будут продолжаться
передачи классики литературного, сценического и музыкального искусства
минувших времен, поскольку считает ее время безвозвратно ушедшим,
уверен что в данном случае “мертвый хватает живого”, и категорически
требует, чтобы в культуре отныне и навсегда безраздельно царствовал только
рок.
Кто виноват из них, кто прав? Как говаривал баснописец: судить не
нам. Ибо каждый воспринимает культуру общества такими порциями и в
таком виде, какими и каком ему позволяет делать это его собственная личная
культура. Другое дело, что последняя формируется под сильнейшим
воздействием первой. Но коль скоро она сформировалась, тут уже ничего не
поделаешь: можно либо подавлять носителей иной культуры чисто
физически (это уже фашизм чистой воды), либо целенаправленно развивать
культуру общества в таком направлении, чтобы она благотворно
воздействовала на новые поколения людей. Ибо радикально меняется
культура только со сменой поколений.
Возникает вопрос: а что такое “благотворно”? Порнография, понятно,
нет. Ну, а детектив, фантастика, наконец, классика? Культ насилия — явно
нет. Ну, а эротика, самозабвение, “кайф”? Благотворны ли самолетные
децибелы рока? Благотворен ли абстракционизм в живописи? Или
благотворнее традиционный реализм? Благотворна ли архитектура XVIII—
XIX вв., создавшая неповторимую прелесть любого старого европейского
города? Или гораздо благотворнее современная архитектура, имеющая
собственную прелесть? Такого рода вопросы можно задавать без конца, и
каждый раз мы будем возвращаться к критерию оценки. Повторяем,
проблема критерия — дело сугубо дискуссионное. Мы предложили выше
свой собственный критерий (на что “работает” культура — на подъем или
упадок общества), точнее, присоединились к одной из наиболее
убедительных, на наш взгляд, концепций подобного критерия. И
намереваемся в дальнейшем возможно более строго следовать ему.
А что касается диалектики субъективного и объективного, то по зрелом
размышлении — с учетом того, что автор обращается не к узкому кругу
специалистов-культурологов, а к самой широкой читательской аудитории —
ее представляется целесообразным выявить следующим образом: сначала
изложить личное восприятие отечественной и мировой культуры (сразу
отсекая таким образом сугубо личное, а заодно давая читателю
представление о том, каков персональный культурный облик пишущего,
вовсе не обязательный для каждого читающего, но помогающий учитывать
особенности авторской культурологической позиции), а затем обратиться к
объективным тенденциям и перспективам развития культуры в ее
генетическом и нормативном аспектах.
Итак, начнем с личностно-субъективного.
2. Немного об авторе
Я живу в типичном московском доме и в типичной московской
квартире когда-то на окраине старой Москвы, а сегодня в центре города, в
четверти часа ходьбы от “Белого дома”, в трех четвертях часа ходьбы от
Кремля. Это не элитный квартал высокопоставленных и
высокооплачиваемых деятелей политики, науки, искусства с его особой
атмосферой исключительности в разоренной и деморализованной стране. Но
и не совсем уж привокзальные или окраинные трущобы, где убожество и
деморализация людей, так сказать, выпирают наружу. Словом, не Елисейские
поля. Но и не Гарлем (хотя по многим признакам гораздо ближе к
последнему). Обычный городской квартал, типичный для всех крупных
городов бывшего Советского Союза.
Я принадлежу к социальной группе научных работников, которых в
одной только Москве насчитывается несколько сот тысяч, а по бывшему
Советскому Союзу — свыше полутора миллионов, причем все они, как
лондонские клерки — на одно лицо, суровая жизнь выковала их физически и
духовно очень похожими друг на друга. И даже мой формальный статус трех
с лишним минувших десятилетий — научный чиновник средней руки, не
директор института, но и не рядовой служащий, руководитель
исследовательской группы — разделяет в Москве несколько тысяч в
точности таких же “научных полковников”, не генералов, но и не
лейтенантов, капитанов, майоров от науки. Правда, за последний год, после
переворота 22 августа 1991 г., судьба вынесла меня в научные “верхи”, в
президиум одной из наших государственных академий, с “генеральским”
статусом и с соответственными ректорско-директорскими должностями, но
сегодня все настолько смешалось в прежней жесткой иерархии чинов
третьеримской империи, что это уже не имеет почти никакого значения.
С другой стороны, основная масса советских научных работников, как,
впрочем, и деятелей культуры, настолько близка в культурном отношении к
прочему народонаселению страны, до последнего бродяги включительно, что
гораздо важнее принадлежность к реально сложившемуся “советскому
народу” (представители которого в самокритичном настроении именуют
сами себя уничижительно “совками”), чем к какой-то социальной или
национальной группе. Иными словами, так получилось за долгие десятилетия
существования Советского Союза, что эстонец и узбек, армянин и русский у
нас — независимо от того, шофер ли это или генерал, — имеют гораздо
больше общего между собой, чем скажем, с французским шофером русского
происхождения или с американским генералом, носящим грузинскую
фамилию. Это относится и к их культуре питания (а в особенности пития), и
к культуре одежды, жилища, общения и к культуре труда, и к особенностям
мировоззрения, морали, и к восприятию искусства (включая спортивные
зрелища) или права, и практически вообще ко всему, что составляет культуру
человека.
Сказанным хотелось бы подчеркнуть, что автор ничем не отличается от
типичного “советского человека”. Мало того, будучи гуманитарием, очень
привязан к культуре, в которой вырос, и готов скорее погибнуть вместе с
нею, чем эмигрировать в иную языково-культурную среду, равнозначную для
него насильственному заточению в гетто или в концлагерь, даже если это
будет кафедра
Гарвардского университета. Вместе с тем на международных
конференциях по нескольку раз в год и на многочисленных встречах по
нескольку раз в месяц легко находит общий язык (несмотря на свой далеко
не блестящий английский и немецкий) со своими иностранными коллегами,
причем обнаруживается настолько много точек соприкосновения в
культурном отношении, что стереотипы отношения к окружающему можно
считать характерными не только для советского, но и для западного
интеллектуала.
Короче говоря, не отделяю себя ни по мировоззрению, ни по культуре
ни от всего 148-миллионного населения России (от которого почти ничем не
отличается еще столько же в других республиках бывшего СССР), ни от
полутора миллиардов обитателей “первого мира”, резко отличных в данном
отношении от четырех миллиардов обитателей “третьего мира” и выходцев
из него. И это полагаю важным особенно отметить.
Отличия начинаются с особенностей воспитания в традициях
российской интеллигенции XIX—начала XX в. (это относится ныне к быстро
сокращающемуся меньшинству деятелей российской науки и искусства) и с
особенностей профессионального характера.
Как и большинство представителей моей социальной группы в моем
поколении, я был воспитан на русской и западноевропейской классике
(причем последняя по степени влияния лишь ненамного уступала первой).
Остался привержен ей до сего дня, и лучше в тысячный раз раскрою томик
Пушкина или Бальзака, послушаю Чайковского или Моцарта, посмотрю
Островского или Шекспира, полюбуюсь Суриковым или Доре, постою у
зданий Растрелли или Баженова, чем второй раз потянусь к чему бы то ни
было “современному” — тем более оставившему равнодушным или, того
хуже, разочаровавшим при первом знакомстве. У меня нет предубеждений, и
я с открытым сердцем листаю очередной сенсационный детектив или “прозу
жизни”, как она есть, иду на рок-концерт или пытаюсь понять прелесть
“серьезной” какофонической музыки, сажусь смотреть фильм, нахватавший
разных премий, или спектакль, ни на что прежнее не походя
жий, стремлюсь отличить один абстракционистский холст от другого
или воодушевиться примитивизмом “модерновой” живописи, отдаю должное
инженерному величию стоэтажной коробки, напоминающей памятник
инопланетной цивилизации, или удобству расселения тысяч семей в
многоквартирном стандартном доме вместо одной, которая могла бы
поселиться на том же участке земли в коттедже — но сердце остается
холодным и голова вновь обращается к классике, чтобы заставить его биться
сильнее.
Что касается профессии, то прошу принять во внимание, что на
протяжении целых сорока лет я систематически (и очень интенсивно) изучал
научную информацию по очень широкому кругу перспективных проблем —
от социальных аспектов научно-технического прогресса до социальной
организации труда и быта, образования и культуры, борьбы за сохранение
окружающей среды и общественного порядка и т.д. Мне досконально
известно, зачем две тысячи лет назад устраивались гладиаторские бои, а
сегодня — футбольно-хоккейные матчи, не говоря уже о боксе и конкурсах
красоты. Поэтому не могу быть болельщиком, даже если бы был более
азартным. Мне досконально известно, почему государство жестоко
преследует сильные наркотики типа опиума или кокаина, но поощряет
потребление слабых наркотиков типа алкоголя и никотина. Поэтому не могу
быть алкоголиком или затянуться сигаретой, даже если бы испытывал
склонность. (Мы специально обратимся к этим сюжетам в следующей главе,
а пока рекомендую читателю в виде развлечения самому задуматься над
этими “зачем” и “почему”.) Мне досконально известно, каким образом
сложилась современная европоцентристская культура и по каким причинам
ей не суждено пережить XXI в., не изменившись самым радикальным
образом. Поэтому я с пониманием отношусь и к детективу, и к фантастике, и
к рок-концертам, и к какофониям, и к “фильмам ужасов”, и к случке на
театральных подмостках, и к “черному квадрату на белом поле”, и к
подражанию взрослых рисунку 5-летнего ребенка, и к необходимости
экономить сверхдорогую землю в центре крупного города, и к
необходимости увеличить пропускную способность того или
иного средства транспорта (с пониманием — в смысле: “зачем”,
“почему” и “отчего”). Но не могу воспринимать все это иначе — даже
независимо от того, нравится или не нравится — чем своего рода панихиду
по еще не умершему, но уже умирающему.
Читатель, видимо, заметил, что на всем протяжении предшествующего
изложения автор старательно держится в рамках той формы общественного
сознания, которая именуется наукой, и не пересекает той демаркационной
линии, которая отделяет последнюю от другой формы общественного
сознания, именуемой верой (не обязательно религиозной). В нашем
изложении, надеюсь, нет ни грана эзотерического, и хотя некоторые
дружественные мне представители оккультно-мистических мировоззрений,
знающие, как создавалась эта книга, уверяют меня, что моей рукой водило
нечто сверх моего собственного разума, мне ничего такого не известно, и я
очень прошу избегать всяких спекуляций на эту тему, принимать мои
аргументы отнюдь не на веру, а лишь после того, как они будут критически
восприняты разумом читателя — позитивно или негативно, безразлично.
3. Когда общество разлагается заживо
И вот я смотрю из окна своей типичной московской квартиры на
типичный московский двор. В нем играют типичные московские детишки,
которым жить по меньшей мере до середины XXI в. — дольше, чем
заглядывают в будущее сегодняшние самые смелые сверхдолгосрочные
прогнозы. Меж тем, согласно законам физиологии и психологии рода
человеческого, эти детишки во многом уже сформировались как личности,
причем в очень многом по образу и подобию своих родителей и
прародителей, коим, как известно, свойственны не только черты, достойные
восхищения. В том числе и по части культуры. Это — мягко говоря.
По двору от гастронома за одним углом и заводской проходной за
другим до трамвайной остановки и
обратно снуют взрослые — такие родные и близкие за две трети века
общения с ними, что достаточно беглого взгляда, чтобы понять, что за
человек, откуда идет и куда устремился. Прямо как в родной деревне. И все
другие люди кажутся по сравнению с ними такими чужими, что “к своим”
тянет на следующий же день из самых экзотических стран с самым
радушным приемом.
Мне известно, почему их взгляд следит прежде всего за тем, что несут
встречные. Ведь нередко за взглядом следовал вопрос: “где брали?” (не
“купили”, а именно “брали”, что полностью соответствует законам
социалистической экономики). Реже вопрос видоизменялся: “почем брали?”
Потому что “почем” хоть и важно, но второстепенно по сравнению с “где”.
Известно, почему их взгляд становится настороженно-враждебным, когда
видит нечто из ряда вон выходящее, одетое “не как все” или ведущее себя
чересчур экстравагантно. Известно, почему они поведут себя принципиально
иначе, нежели германцы, если увидят вещь — безразлично, какую —
оставленную без присмотра. Известно, почему этот в общем-то
добродушный народ быстрее, чем можно ожидать, переходит от добродушия
к исступленной злобе, почему почти всегда объясняется меж собой на
повышенных тонах и с такими грязными ругательствами (даже при
женщинах и самими женщинами), каких не в состоянии выговорить ни один
боцман мира. Известно, почему его так легко (по сравнению с другими
народами мира) увлечь лживым лозунгом, побудить совершить невозможное
и вытерпеть нестерпимое. Однако, как говорили древние, во многом знании
— многие печали. И эти тоже отнюдь не радуют. Впрочем, мы достаточно
говорили на данную тему в предыдущих главах.