Бергсон Анри. Избранное: Сознание и жизнь
Подождите немного. Документ загружается.
посредственное
видение
реального.
В
этом
смысле,
хотя
и
кажет
ся,
что
классическое
образование придает
чрезмерное
значение
словам,
на самом-то
деле
оно
прежде
всего
учит
нас
не
обманы
ваться
ими.
Его
частные
задачи
могут
меняться,
но
оно
сохраняет
одну
общую
цель,
состоящую
в
избавлении
нашего
мышления
от
автоматизма,
освобождении
его
от
форм
и
формул,
наконец,
в
вос
становлении
в
нем
свободного
движения
жизни.
Начатое
им
дело
философия
продолжает
в
том
же
направлении.
Она
подвергает
критике
исходные
принципы
мысли
и
действия.
Она
совершен
но
не
ценит
пассивно
полученную
истину
и
призывает
каждого
из
нас
вновь
и
вновь
добиваться
истины
усилием
рефлексии,
глубо
ко
проникаясь
ею
и
одушевляя
ее
собственной
жизнью,
сообщая
ей
достаточно силы,
чтобы
оплодотворить
мысль
и
ориентировать
волю.
Здравый
смысл,
наверно,
может
обойтись
и
без
философии;
но
если
он,
в
прилагаемых
им
усилиях,
прежде
всего
стремится
к
свободе,
то
я
не
вижу,
где
он
мог
бы
пройти
лучшую
школу.
Но
недостаточно
лишь
отбросить
символы
и
научиться
видеть.
Нужно
еще,
скажем
так,
отвыкнуть
от
слишком
абстрактного
спо
соба
суждения
и
развить
внимание
совершенно
особого
рода.
Преи
мущество
некоторых
наук
в
том,
что
они
вынуждают
нас
близко
со
прикоснуться
с
жизнью.
Так,
глубокое
изучение
прошлого
помогает
нам
понять
настоящее,
впрочем,
при
условии,
что
мы
будем
остере
гаться
ошибочных
аналогий
и
разыскивать
в
истории
-
как
верно
заметил
один
современный
историк
-
причины,
а
не
законы.
Объ
ект
физических
и
математических
наук
менее
конкретен;
но
они
превосходно
учат
нас
понимать
преимушества
и
смысл
тех
методов,
которые
мы
не
раздумывая
при
меняем
каждый
день.
Обобщая
лишь
там,
где
можно
вывести
определения,
они
ясно
показывают
нам
идеальные
предельные
условия
строгой
дедукции
и образования
общих
правил.
А
значит,
чем
более
вы
в
них
углубитесь,
тем
мень
ше
будете
пытаться
применять
эти
приемы,
такими
какие
они
суть,
к
вещам
практической
жизни.
И
не
только
потому,
что
излишняя
точность
этих
приемов
привела
бы
в
момент
действия
к
слишком
долгим
колебаниям, как
если
бы
мы
захотели
использовать
на
кух
не
лабораторные
весы;
но
главным
образом
еще
и
потому,
что
для
здравого
смысла
это
бьшо
бы
слишком
большим
риском. Глубоко
ошибочно
было
бы
рассуждать
об
обществе,
как
о
природе,
откры
вать
в
нем
невесть
какой
механизм
неизбежных
законов,
наконец,
не
при
знавать
действенности
доброй
воли
и
творческой
силы
сво
боды.
Но
есть
ошибка
иного
рода
-
ошибка
мечтателей-утопистов,
которые
создают
формулу
идеала
и
далее
геометрическим
путем
вы
водят
следствия
для
организации
общества,
как
если
бы
определе-
252
ния
здесь
зависели
от
нас,
а
свобода
не
была
ограничена
условиями
человеческой
природы
и
социальной
жизни.
Здравый
смысл
зани
мает
место
посредине,
в
промежутке
между
этими
двумя
неумелы
ми
имитациями
физики
и
геометрии.
Возможно,
у
него
нет
мето
да
в
собственном
смысле
слова,
есть
скорее
некий
образ
действия.
Рискуя
разойтись
с
расхожим
мнением,
скажу,
что
философский
метод,
по-моему,
близок
к
приемам
здравого
смысла,
ибо
всякое
подлинно
философское
учение
связано
с
принципами
и
основано
на
фактах,
хотя
его
невозможно
ни
строго
свести
к
фактам
-
ведь
оно
выходит
за
их
пределы,
-
ни
полностью
вывести
из
принци
пов,
ибо
они
ему
подчинены.
Иной
раз
у
лучшего
ученика
великого
мэтра
вы
найдете
более
систематическое
и
с
виду
совершенно
ясное
изложение
доктрины.
Дело
тут
в
том,
что
его
более абстрактная
и
простая
логика
до
конца
следует
главным
идеям
системы.
Но
надо
подняться
к
творчеству
учителя,
чтобы
постичь
его
собственную
глубокую
логику,
соотнесенную
с
реальностью,
гибкую,
как жизнь,
и
способную,
подобно
природе,
дать
нашей мысли
новые
элемен
ты,
которые
она
тщетно
пыталась
бы
почерпнуть
в
анализе.
Итак,
мне
кажется,
что
эта
способность
в
области
умозрения
-
то же,
что
здравый
смысл
в
практической
жизни.
Воспитание
здравого
смысла
состоит
не
только
в
том,
чтобы
освободить
интеллект
от
готовых
идей,
но и
в
том,
чтобы
отвести
его
от
слишком
простых
идей,
задержать
на
скользком
склоне
де
дукций
и
обобщений,
наконец,
предохранить
от
излишнего
до
верия
к
самому
себе.
Наибольшей
опасностью
образования
для
здравого
смысла
является
укрепление
нашей
склонности
судить о
людях
и
вещах
с
чисто интеллектуальной
точки
зрения,
измерять
значение
свое
и
других
единственно
духовными
заслугами,
рас
пространять
этот
принцип
на
общество,
одобряя
в
институтах,
за
конах
и
обычаях
лишь
то,
что
отмечено
внешним
и
поверхностным
знаком
логической
ясности
и
простоты
организации.
Возможно,
это
правило
подошло
бы
обществам
чистых
умов,
полностью
от
давшихся
спекулятивному
существованию;
но
реальная
жизнь
об
ращена
к
действию.
Конечно,
интеллект
здесь
-
сила,
и даже
наи
более
значимая,
ибо
интеллект
несет
с
собой
просвещение;
но
сила
эта
не
единственная.
Ведь
почему
духовные
дарования
служат
нам
в
жизни
меньше,
чем
качества
характера?
Почему
так
бывает,
что
блестящие
и
проницательные
умы,
несмотря
на
великие
усилия,
остаются
неспособными
что-то
создать
или
же
совершить
какой
то
поступок?
И
почему
самые
прекрасные
слова
не
находят
откли
ка,
если
сказаны
бесстрастно?
Не
означает
ли
это,
что
интеллект
действует
в
силу
некоей
скрытой
способности,
символом
которой
253
он
служит,
и
там,
где
ее
недостает,
духу
не
хватает
ни
порыв
а
для
дальнейшего
движения,
ни
мощи
для
проникновения
в
то,
чего
он
лишь
касается?
Здесь
видно,
как
функция
порождает
орган;
и
не
жданные
интеллектуальные
способности
так
и
брызжут
под
напо
ром
моральной
силы.
Этому
нас
учит
и
история:
величие
нации
за
висит
не
от
ее
интеллектуального
развития,
а
от
неких
невидимых
запасов энергии,
которыми
интеллект
лишь
питается,
от
силы
воли
и
стремления
к
великому.
Так
вот,
именно
эту
идею
воспитание
мо
жет
глубоко
запечатлеть
в нас,
путем
не
специального
доказатель
ства,
но
тысячи
уроков,
извлеченных
из
истории
и
жизни.
И
тогда
оно
не
только
избавит
нас
от
многих
разочарований
и
неожиданно
стей,
но
с
помощью
интеллекта,
к которому оно
всегда
обращает
ся,
сможет
воззвать
к
силе
чувства
и
воли.
А
тем
самым
оно
вернет
душу
на
ее
естественный
путь
-
путь здравого
смысла.
Пожалуй,
именно
в
этих
пунктах
обнаруживается
связь
здраво
го
смысла
с
образованием
в
целом
-
классическим
в
особенности.
Задерживая
ваше
внимание,
господа,
на
последнем
и
самом
важ
ном
из
них,
я
всего
лишь
прокомментировал
слова,
которых
вы,
конечно,
не
забьши:
два
года
назад
их
произнес
здесь
руководитель
Университета.
«Я
хотел
бы,
-
сказал
он,
-
чтобы
страсть
и
вообра
жение
сопутствовали
поиску
и
утверждению
справедливости
...
По
вторяйте
себе
почаще,
что
даже
в
век
науки
и
разума
судьба
улыб
нется
тем,
кто
сохранит силу
чувств»2*.
Думаю,
что
именно
такую
силу
мы
видим
в
глубине
здравого
смысла.
Без
этого
близкого
родства,
гармонии
между
чувством
реаль
ного
и способностью
глубоко
переживать
добро
непонятно
было
бы,
почему
Франция,
эта
классическая
страна
здравого
смысла,
на
протяжении
всей
своей
истории
чувствовала,
как
ее
увлекает
ввысь
великий
энтузиазм
и
благородная
страсть.
Открытием
терпимости,
которую
она
запечатлела
в
законах
и
которой
учила
народы,
она
обязана
юной
и
пламенной
вере;
именно
в
момент
высшего
энту
зиазма
самые
мудрые,
взвешенные,
разумные
формулы
права
и
ра
венства
поднялись
из
ее
сердца
к
устам.
У
ее
писателей,
более
всего
влюбленных
в
здравый
смысл,
отточенный
остроумием,
угадыва
ешь
за
достоинствами
порядка,
метода,
ясности внутреннее
тепло,
становящееся
светом.
И
не
отвечает
ли
сама прозрачность
ее
языка,
крылатая
легкость
ее
фразы,
способной
далеко
нести
общие
идеи,
порыву
души,
ищущей
вольного
воздуха
и
обширных
пространств
для
волнующих
ее
сильных
чувств?
Поверьте,
ясность
идей,
сосре
доточенность
и
внимание,
свобода
и
в
то
же
время
сдержанность
в
суждениях
создают
лишь
вещественную
оболочку
здравого
смысла;
но
только
в
страстном
стремлении
к справедливости
-
его
душа.
254
Обсуждение
«Философского
словаря»
А.
Лаланда
Предложения,
касающиеся
употребления
некоторых
философских
терминов
23
мая
1901
г.
г.
Бергсон,
извинившись,
прерывает
обсуждение.
Прежде
чем
заседание
подойдет
к
концу,
он
хотел
бы
высказать
общие
сооб
ражения
по
поводу
замысла
г.
Лаланда.
Попытка
определить
упо
требляемые
термины
вполне
обоснованна.
Но
все
примеры,
при
водимые
г.
Лаландом,
заимствованы
из
метафизики
или
морали.
Однако
в
этих областях
сложнее
всего
точно
определить
значение
слов.
И
именно
здесь
он
может
представить
серьезные
возраже
ния.
Полезно
ли
окончательно
закреплять
значение
терминов
там,
где
идеи
подвижны,
еще
не
сложились?
Можно
ли
точно
устано
вить
значение
слова,
когда
идут
еще
дискуссии
о
природе
самой
веши?
Следует
ли
давать
определения,
которые
неизбежно
станут
решениями,
данными
заранее,
и
не
стоит
ли
порой
предпочесть
неопределенность
слова,
напоминающую,
что
вопрос
остается
от
крытым?
В
области
метафизики
и
морали
имеются
слова,
которые
являются
и
должны
быть
в
данный
момент
только
формулировка
ми
проблем.
[
Лаланд.
-
Формулировка
проблемы
может
остаться
таковой
и
тем
не
менее
содержать
прекрасное
решение.
Напротив,
неопределенность
опасна
тем,
что
облегчает
мнимые
решения,
давая
пищу
бесконечным
дискуссиям.
r
Бергсон.
-
Приведу
один
пример.
r
Лаланд
различил
четыре
разных
значения
слова
«природа».
Он,
К тому
же,
очень
точно
и
ис
кусно их
определил.
Но
я
задаюсь
вопросом:
разве
при
слове
«при
рода»
в
уме
философа
не
всплывает
непрерывный
рЯд
идей
со
мно
гими,
более
или
менее
различающимися,
оттенками,
целая
гамма
возможных
значений?
Стоит
ли
уменьшать
это
богатство,
выбирая
и
сохраняя
лишь
четыре
точки
этого
ряда,
между
которыми
остает
ся
еще
масса
промежуточных
позиций?
Тому,
кто
выберет
промежуточную
позицию,
придется
искать
новое
слово.
Однако
предмет,
о
котором
он
говорит,
стремясь
дать
ему
точное
определение,
все
как
раз
и
называют
природой.
Желая
определить
раз
и
навсегда
возможные
значения
слова,
подобного
слову
«природа»,
мы
поступаем
так,
будто
философская
мысль
застьша
в
неподвижности
и
философствование
сводится
к
255
выбору
между
готовыми
понятиями.
Но
чаще
всего
философство
вать
-
значит
не
выбирать
между
понятиями,
а
создавать
их.
Повторяю,
я
не
выдвигаю
принципиальных
возражений
против
начинания
г.
Лаланда.
Мне
просто
кажется,
что
оно
бьmо
бы
более
осуществимым
и
полезным
в
той
сфере
философии,
где
термины
обладают
вполне
определенным
эмпирическим
содержанием:
я
имею
в
виду
психологию.
Г.
Лаланд.
-
Я
тоже
считаю,
что
такую
работу
легче
провести
в
пси
хологии,
чем
где-либо
еще.
Но
в
случае
слов,
подобных
слову
«природа»,
разграничение
тоже
возможно,
несмотря
на
отмеченную
непрерывность,
которая,
на
мой
взгляд,
действительно
существует.
Но
поскольку
-
вслед
ствие
этой
непрерывности
-
мы
постепенно
движемся
от
какого-то
опре
деленного
значения
(например,
природа
как
универсум)
к
другому,
диа
метрально
противоположному
(например,
природа,
противопоставленная
рефлексии),
необходимо
обозначить
эти
крайние
позиции,
как
мы
обо
значаем
на
карте
север
и
юг,
не
упраздняя
тем
самым
все
соединяющие
их
промежуточные
направления.
При
отсутствии
таких
мер
предосторожно
сти
мы
без
конца
наталкиваемся на
расхожие
софизмы,
столь
привычные,
столь
частые
в
моральных
и
социальных
вопросах,
когда
оправданием
каких-то
вещей
служат
слова
о
том,
что
они
соответствуют
природе.
Г.
Бергсон.
-
Существуют
софизмы,
которые
никого
из
фило
софов
не
вводят
в
заблуждение.
Г.
Лаланд.
-
Но
мы
работаем
не
для
философов-творцов;
если
бы
дело
обстояло
так,
подлинным
сумасшествием
было
бы
закреплять
значение
терминов.
Речь
идет
о
тех,
кто
прямо
или
косвенно
испытывает
влияние
философии
или
обращается
к
ее
понятиям.
Г.
POl*
-
Я
думаю,
что
г.
Бергсон
указал
на
реальную
опасность.
За
частую,
когда
нам
кажется,
что
мыслитель
перепутал,
смешал
значения
слов,
он
на
самом
деле
нашел
аналогию
между
двумя
разными
понятиями:
это
не
смешение,
а
открытие.
Быть
может,
что-то
подобное
есть
в
слове
«жизнь».
Если
опасность
в
этом,
то
изобретатели
должны
прикладывать
все
усилия,
дабы
избежать
видимых
смешений.
Так,
духовной
жизни
мож
но
дать
одно
название,
иной
жизни
-
другое,
а
затем
сказать,
в
силу
какой
аналогии
мы
будем
иногда,
ради
быстроты,
обозначать
их
одним
словом.
Г.
Кутюра
2
*.
-
Бьmо
решено,
что
мы
не
собираемся
раз
и
навсегда
за
креплять
терминологию.
Не
стоит
бояться
какой-то
опасности;
мы
не
вос
препятствуем
изобретательному
гению
в
создании
новой
системы.
У
нашего
словаря
будет
одно
преимущество:
он
предотвратит
некоторые
обобщения
и
избавит
исследователей
от
иллюзий,
побуждающих
их
считать
аналитиче
скими
те
суждения,
которые
в
действительности
являются
синтетическими.
Г.
Леруа
З
*.
-
Вы
хотите
заменить
непрерывный
спектр
рядом
спек
тральных
линий.
256
г.
Лаланд.
Конечно,
но
таков
сам
метод.
Оказалось
более
плодотвор
ным
исследовать
спектральные линии,
чем
непрерывные
цвета
спектра.
г.
яновски
4
*.
-
Чтобы
лучше
понять
изменчивое,
ускользающее
зна
чение
слов,
нужно
сравнить
его
с
устойчивой
системой.
Открытия
можно
делать,
когда
имеется
прочная
база.
Нужно
всегда
давать
точные
опреде
ления,
чтобы
двигаться
вперед.
Г.
Дарлю
5
*.
-
Я
думаю,
в
ответе
г.
Бергсона
мы
упустили
вот
что:
можем
ли
мы
вести
работу
по
ограничению
значения
слов,
имея
в
виду
все
терми
ны
философского
языка, не
проводя
между
ними
различия?
В
философии
есть
что-то
научное
и
что-то
не
научное.
Как
можно
заменить
один
термин
с
неопределенным
содержанием
четырьмя
или
даже
десятью
определе
ниями?
г.
Бергсон
призывает
нас
тщательнее
выбирать
термины,
которым
мы
попытаемся
дать
приемлемые
определения:
поищем
их
в
той
области
философии,
что
наиболее
близка
к
науке.
И
наоборот,
есть
термины,
не
определенность
которых
необходима
для
преподавателя.
[
Бергсон.
-
ДJIя
преподавателя,
а
также
и
дЛя
учащегося.
Суще
ствуют
понятия,
замыкание
которых
в
определения
никому
не
при
несет
пользы.
Не
думайте,
что
если
вы
определите
четыре
позиции,
выбранные
в
непрерывном
РЯду
значений,
и припишете
их
метафизи
ческому
термину,
то
сумеете,
сочетая
друг
с
другом
эти
значения,
вос
создать
промежуточные
идеи.
Коль
скоро
такие
идеи
носят
ПОдЛинно
философский
характер,
будят
мысль,
то
это
идеи
простые.
Тот,
кому
из
вестны
только
желтый
и
красный
цвета,
никогда
не
сумеет
представить
себе
оранжевый,
хотя
и
нетрудно,
увидев
оранжевый, обнаружить
в
нем
желтый
и
красный.
Итак,
не
нужно
считать,
что,
определяя
возможные
точки
зрения
на
предмет
философского
исследования,
мы
даем
полез
ные
указания
дЛя
воссоздания
промежугочных
точек
зрения.
г.
Лаланд.
-
Когда
мы
имеем
дело
с
таким
словом,
как
«природа»,
по
лезно
рассмотреть
его
со
всех
сторон,
выбирая
какие-то
позиции
в
каче
стве
ориентиров:
так
мы
не
собьемся
с
пути.
г.
Бергсон.
-
Я
думаю,
те,
кто
двояким
образом
толкует
слово
«природа»,
не
заблуждаются
на
его
счет;
они
пользуются
некото
рой
двойственностью
значения,
чтобы
ввести
ложную
идею.
Есть
ли
действительно
польза
в
том,
чтобы
определить
раз
и
навсегда
возможные
значения
такого
слова,
как
«природа»
?
г.
Лаланд.
-
Раз
и
навсегда,
разумеется,
нет;
но
следует
признать
ею
суще
ствующие
значения,
равно
как
и
противоположные
им
значения;
это
нужно
не
философам,
но
тем,
кто
обращается
к
философии:
учащимся,
ученым,
рабочим,
светским
людям,
которые
постоянно
ошибаются
или
вводятся
в
заблуждение
из-за
такой
двойственности.
этот
акт
Философского
милосердия
будет,
впро
чем,
таким
же,
как
и
любой
дрymй
акт
милосердия:
мы
сами
от
него
выиграем.
257
г.
Бергсон.
-
Мне
остается
поставить
вопрос
о
порядке,
кото
рому
нужно
следовать.
Я
полностью
одобряю
намерение
г.
Лалан
да;
но
думаю,
что
его
легче
будет
осуществить
и
оно
принесет
боль
ше
пользы,
если
мы
начнем
с
терминов,
особенно
нуждающихся
в
определении:
с
терминов
психологии.
В
психологии
есть
вещи,
которые
полезно
было
бы
обозначить,
но
для
которых
у
нас нет
еще
слов.
г.
Яновски
только
что
привел
английское
слово
«feeling»,
часто
обозначающее
«непосредствен
но
данное»,
то,
что
предстает
сознанию
в
простой
интуиции.
У
нас
нет
равнозначного
термина;
он
нам
нужен.
Другой
пример:
наше
слово
«representation» -
слово
двойственное;
согласно
этимоло
гии,
оно
не
должно
обозначать
мысленный
объект,
впервые
пред
ставленный
(presente)
сознанию.
Его
нужно
бьmо
бы
закрепить
за
идеями
или
образами,
несущими
на
себе
печать
предшествующей
работы,
выполненной
сознанием.
Тогда
уместно
было
бы
ввести
слово
presentation
(также
используемое
английской
психологией),
чтобы
обозначить
в
целом
все
то,
что
просто представлено
интел
лекту.
Я
привожу
эти
примеры,
потому
что
они
прежде
всего
при
ходят
мне
на
ум.
Но
можно
найти,
конечно,
много
других.
r
Сорель
6
*.
-
Лучше
всего
начать
с
психологии
чувств.
r
Яновски.
-
Или,
скорее,
с
психологии
умственных
способностей
(de
l' intellectuel).
r
[алеви
7
'.
-
Поскольку
снова
встает
вопрос
о
последовательности,
а
термины,
используемые
философами,
очень
часто
заимствуются
из
раз
личных
наук,
нельзя
ли
в
философском
определении
терминов
следовать
порядку
самих
наук?
г.
Бергсон.
-
Именно
потому,
что
психология
является
специ
альной
наукой,
ее
термины
бьmо
бы
полезнее
и
легче
определить,
чем
все
иные
философские
термины.
r
Галеви
согласен
с
этим мнением.
г.
Лаланд.
Нормативные
науки
(логика,
эстетика,
мораль)
также
явля
ются
специальными
науками.
Только
метафизика
могла
бы
быть
исключе
нием
из
этого
правила.
г.
Бергсон.
-
Возможно,
излишняя
систематичность
здесь
не
уместна.
Я
не
думаю,
что
необходимо
начать
именно
с
такого-то
раздела
психологии,
а
не
с
другого.
Можно
предоставить
исследо
ванию
большую
свободу
действий.
Я
только
говорю,
что
полезно
начать
с
психологии,
а
не
с
морали,
именно
потому
что
мораль
яв
ляется
«нормативной»
наукой
и
используемые
ею
термины
не
име
ют
отчетливого
и
определенного
«эмпирического
содержания»,
как
термины
психологии.
258
г.
Ксавье
Леон
предлагает
закрыть
заседание
из-за
позднего
времени,
хотя
бьmа
обсуждена
только
часть
предложенных
терминов.
Он
добавляет,
что
некоторые
из
них
(индивидуализм,
солидарность)
обязательно
будут
вновь
рассмотрены
на
следующем
заседании
...
г.
Андре
Лаланд
поддерживает
это
предложение,
заметив,
что
целью
представленных
терминов
бьmо
обсуждение
принципов,
и оно
дало
ожи
даемый
результат.
о
терминах
«непосредственное»
И
«непознаваемое»
2
июля
1908
г.
о
«непосредственном»
1.
Почему
нужно
считать
безусловно
истинными
и
реальными
первичные
(ultimes)
данные
нашего
сознания?
<Бергсон>
-
Потому
что
всякая
философия
вынуждена
ис
ходить
из
этих
данных.
Когда
говорят о
свободе
воли,
утверждая
ее
или
отрицая,
-
исходят
из
непосредственного
чувства,
которое
о
ней
имеют.
Когда
размышляют
о
движении,
исходят
из
непо
средственного
сознания
подвижности
и
т.
п.
В
целом,
я
принимаю
только
то,
что
начинают
признавать
все.
Правда,
большинство
фи
лософов,
проверяя
затем
на
таких
непосредственных
данных
есте
ственные
или
искусственные
понятия
разума
и
замечая,
что
послед
ние
не
могут
охватить
эти
данные,
делают
вывод,
как
г.
Фулье
1
*,
что
мы
должны
сомневаться
в
значении
непосредственного.
Но
я по
пытался
показать,
что
понятия
всецело
зависят
от
нашего
воздей
cTBия
на
вещи,
особенно
на материю:
мы
не
можем
наделять
их
(не
подвергая
серьезным
модификациям)
иной
ролью,
нежели
та,
для
которой
они
созданы.
Скажут
ли,
что
такой способ
рассматривать
понятия
-
это
про
сто
философская
теория,
имеющая
не
большее
и
не
меньшее
зна
чение,
чем
другие
теории?
Я
отвечу,
что
непосредственное
само
себя
обосновывает
и
значимо
само
по
себе,
независимо
от
этой
те
ории
понятия.
На
деле
все
философские
учения,
ограничивающие
значение
непосредственного,
непременно
ведут
борьбу
друг
с
дру
гом,
поскольку
являются
множеством
снимков
с
непосредственно
го,
сделанных
с
разных
позиций,
в
ракурсе
различных
категорий.
Каждое
из
этих
учений,
если
встать
на
его
точку
зрения,
выступает
источником
противоречий
или
неразрешимых
трудностей.
Напро
тив,
возврат
к
непосредственному
снимает
противоречия
и
оппо-
259
зиции,
устраняя
проблему,
вокруг
которой
завязывается
борьба.
Эта
сила
непосредственного,
то
есть
его
способность
разрешать
противоречия,
упраздняя
проблему,
является,
на
мой
взгляд,
внеш
ним
признаком,
по
которому
распознается
истинная
интуиция
не
посредственного.
2.
Первичное
(l'ultime) -
не
обязательно
истинное;
признавать
его
истинным
следует
лишь
с
оговоркой,
подразумевая
наше
ин
теллектуальное
и
церебральное
устройство,
а
мы
всегда
можем
со
мневаться
в
абсолютном
значении
такого
устройства.
-
Здесь
речь идет
о
двух
разных
вещах,
интеллекте
и
мозге.
Начнем
с
первого.
Никто,
думаю,
не
станет
утверждать,
что
интел
лект
может
создать
состояния
души,
такие
как
непосредственное
чувство
подвижности
или
непосредственное
чувство
свободы,
о
которых
мы
только
что говорили.
Роль
интеллекта
может
состоять
здесь
только
в
том,
чтобы
ограничивать,
критиковать,
исправлять,
разделять
и вновь
соединять:
ни
новое
качество,
ни
объект
простой
интуиции
не
возникнут
из
этого.
Значит,
состояние
души
в
его
ис
ходной
(brute)
форме,
еще
не
обработанной
интеллектом,
не
зави
сит
от
нашего
интеллектуального
устройства.
Именно
так я
его
и
рассматриваю.
Остается
еще
гипотеза
о
том,
что
состояние
души,
о
котором
идет
речь,
отражает
церебральный
процесс
и
могло
бы
быть
иным,
если
бы
мозг
имел
иной
химический
состав
и
т.
п.
Но
Я
попытался
пока
зать,
что
этот
тезис:
1)
содержит
внутреннее
противоречие
(см.
ста
тью
«Психофизиологический
паралогизм»2*);
2)
в
той
его
части,
ко
торая
доступна
пониманию,
оспаривается
фактами
(см.
«Материю
И
память»,
главы
11
и
111).
Он
предполагает
целую
метафизику,
и
ее
истоки
нетрудно
обнаружить
(см.
«Творческую
эволюцию»,
гл.
IV).
Ведь
роль
мозга состоит
в
том,
чтобы,
упраздняя
бесполезное,
по
стоянно
обеспечивать
полное
включение
сознания
в его
актуальное
окружение.
Он
не
может
создать
какое-либо
психологическое
каче
ство.
Считать
наши
непосредственные
чувства
зависящими
от
строе
ния
нашего
мозга -
значит
при
писывать
ему
такую
творческую
спо
собность.
Строением
мозга
можно
объяснить
отсутствие
этих
чувств
у
некоторых
существ
или
в
ряде
случаев,
но
никак
не
их
наличие.
Возразят
ли,
что
это
тоже
теория
и
ей
можно
противопоставить
другую?
Хорошо,
отвлечемся
от
всякой
теории.
Тогда
остается
го
лый
опыт,
который
предлагает
нам,
с
одной
стороны,
непосред
ственные
данные
сознания,
а
с
другой
-
небольшую
массу
мягкого
вещества,
без
видимой
связи
с
каким-либо
из
этих
состояний,
взя
тых
в
отдельности.
Никому
и
в
голову
не
придет
объяснять
природу
этих
состояний
химическим
строением
такой
массы.
260
3.
Познание,
полностью
лишенное
того,
что
не
является
са
мим
объектом,
кажется
невозможным.
Субъект
не
может
исклю
чить
или
удалить
себя
из
собственного
познания...
Значит,
в
объ
екте
всегда
есть
нечто
такое,
что
проистекает
(vient)
от
субъекта
...
Именно
это
создает
препятствие
для
всякого
объективного
непо
средственно
данного
...
-
Эта критика
предполагает,
что
сознание
постигает
лишь
субъек
тивное,
а
непосредственно
данное
непременно
относится
к
ин
дивидуальному.
Но
одна
из
главных
целей
«Материи
И
памяти»
и
«Творческой
эволюции»
-
именно
в
том,
чтобы
установить
противо
положное.
В
первой
из
этих
книг
показано,
что
объективность
мате
риальной
вещи
имманентна
нашему
восприятию
ее,
при
условии,
что
мы
рассматриваем
это
восприятие
внеобработанном
(brut)
виде
и
в
непосредственной
форме
З
*.
Во
второй
книге
установлено,
что
непо
средственная
интуиция
так
же
хорошо
схватывает
сущность
жизни,
как
и
сущность
материи.
УтвеРЖдать,
что
познание
проистекает
от
субъекта
и
что
оно
мешает
непосредственно
данному
быть
объектив
ным,
значит
отрицать
а
priori
возможность
двух
очень
разных
видов
познания
-
статического,
посредством
понятий,
в
котором
действи
тельно
есть
разделение
меЖдУ
познающим
и
познаваемым,
и
динами
ческого
4
*,
через
непосредственную
интуицию,
где
акт
познания
со
впадает
с
актом,
ПОРОЖдающим
реальность.
***
о
«непознаваемом»
А.
Фулье.
-
Непознаваемым
является
то,
что,
будучи
реальным,
не
до
ступно,
как
полагают,
никаким
способам
познания,
будь
то
интуитивный
ИЛИ
дискурсивный,
непосредственный
или
опосредованный,
основанный
на
сознании
и
опыте
или
опирающийся
на
рассуждение.
В
этом
смысле
критика,
которой
подвергли
это
понятие,
сохраняет
все
свое
значение:
нельзя
утверждать
ни
возможность,
ни
реальность
такого
неnознаваемо
го.
«Современная
метафизика»S*
ничего
не
изменила
в
данной
ситуации.
Если
она
хочет
по-прежнему
называть
познанием
«понятийное»
И
«дис
курсивное»
познание,
то
произвольно
сужает
значение
этого
слова.
С
дру
гой
стороны, называть
абсолютом
какую-то
реальность,
которая
схваты
вается
в
нас
сознанием
и
составляет
наше
существование,
но
не
является
существованием
как
таковым
(par soi),
независимым
от
всяких
отноше
ний,
-
значит
придавать
абсолютному
новый
смысл,
формулируя
пробле-
261