Бергсон Анри. Избранное: Сознание и жизнь
Подождите немного. Документ загружается.
ления,
как
всякая
философия,
которая
в
той
же
мере
обращается
к
чувству,
что
и
к
разуму.
Никто
не
будет
оспаривать,
что
форма
его
философии
несколько
расплывчата:
это
форма
дуновения;
но
ду
новение
приходит
сверху,
и
направление
его
ясно.
Равессон
часто
повторял,
что
он
главным
образом
опирался
на
достижения
преж
них
веков,
в
частности
на
учение
Аристотеля;
но
дух
его
концеп
ции
-
это
дух
нового,
и
будущее,
возможно,
покажет,
что
идеал,
который
она
предложила
нашей
науке
и
деятельности,
во
многих
отношениях
превосходит
идеал,
существующий
сегодня.
Можно
ли
действовать
более
отважно
и
по-новому,
чем
возвещая
физикам,
что
инерция
будет
объяснена
через
живое,
биологам
-
что
жизнь
поймет
себя
только
через
мышление,
философам
-
что
общие
по
ложения
не
носят
философского
характера,
учителям
-
что
целое
нужно
изучать
раньше,
чем
элементы,
школьникам
-
что
начинать
следует
с
совершенства,
а
человеку
как
таковому,
более
чем
когда
либо
склонному
в
наши
дни
к
эгоизму
и
ненависти,
-
что
есте
ственным
двигателем
его
является
великодушие?
Из
сборника
«Сочинения
и
речи»
Специализация
умаю,
мои
юные
воспитанники,
что
выражу
ваши
общие
чувства,
поблагодарив
прежде
всего
тех
выдающихся
лю
дей,
которые
пожелали
присутствовать
на
этом
праздни
ке,
и
в
особенности
председательствующего.
Он
дал
новое
подтверждение
своей
симпатии
к
нам:
наш
лицей
он
по
сетил
в
первую
очередь,
свою
первую
речь
он
также
про
изнесет
для
нас.
Не
знаю,
так
ли
уж
приятно
будет
вам
выслушать
в
завершение
года
лекцию
по
философии.
Но
я
уверен
все
же,
что
вы
меня
про
стите,
ведь
лекция
эта
-
последняя.
Впрочем,
я
сам
себя
накажу.
Поскольку,
именно
злоупотребляя
часами
специальных
занятий,
я
вынужден
даже
в
праздничный
день
быть
нравоучительным
и
скучным,
то
в
наказание
я
решил
исследо
вать
вместе
с
вами
дурные
последствия
того,
что
зовется
«специали
зацией».
Самое
удручающее
из
них
-
то,
в
котором
вы
можете
удостове
риться
сегодня.
Человек,
поглощенный
одним
делом,
очень
по
хож
на
того,
кто
знает
только
одну
книгу:
он
не
сможет
беседовать
с
вами
ни
о
чем
другом.
Если он
-
философ
и
незаслуженная
милость
судьбы
предоставляет
ему
слово,
то
он
лишь
впустую
потратит
силы,
пытаясь
найти
предмет,
подходящий
для
беседы:
возьмется
за
лите
ратуру,
бросит
ее
ради
истории
и,
наконец,
после
долгого
труда
и
му
чительных
усилий
завершит
всё
моральным
наставлением.
Что
бьmо
бы,
если
бы
вместо
того,
чтобы
слушать
его
на
публике,
вы
отправились
навестить
его?
У
специалиста
дурной
характер.
Если
вы
завяжете
с
ним
обычную
беседу,
будете
говорить
о
том,
что
он
знает
плохо
или
посредственно,
он
ответит
вам,
и
вы
покинете
его
с
убеждением,
что
он
светский
человек.
Но
если
случай
или
желание
ему
понравиться
побудит
вас
коснуться
того,
что
он
называет
своей
225
«специальностью»,
он
замолчит,
усмехнется,
предоставит
говорить
вам.
Спокойный
и
невозмутимый,
он
подождет,
пока
вы
закончите:
Rusticus expectat dum
defluat
amnis ... •
Он
остережется
вас
прервать,
ибо
из
суммы
ваших
ошибок
из
влекает
для
себя
великую
истину:
он
знает.
Он
и
впрямь
достаточ
но
занимался
своей
наукой,
чтобы
отнестись
к
вам
с
сожалением;
но он
недостаточно
образован
в
других
науках,
а
потому
и
не
может
отдать
себе
отчет
в
том,
чт6
еще
необходимо
изучить
и
как,
сохра
няя
скромность,
избежать
насмешек
над
собой.
Но
вот
что
еще
хуже.
Специализация,
делающая
ученого
зануд
ным
и
скучным,
науку
обрекает
на
бесплодие.
Конечно,
разделение
наук
-
вещь
естественная.
В
ту
пору,
когда
человеческий
интеллект
еще
не
вышел
из
детского
возраста,
мож
но
было
без
излишнего
самомнения
надеяться
познать
всё.
Такова
была
возвышенная
иллюзия
первоначальной
философии,
опреде
лявшей
себя
как
науку
о
вещах
божественных
и
человеческих.
Но
понадобилось
не
слишком
много
времени,
чтобы
сделать
обеску
раживающее
открытие:
Вселенная
гораздо
обширнее
нашего
ума,
жизнь
коротка,
образование
длится
долго,
истина
беспредельна;
нужно
изнурять
себя
тягостными
усилиями,
действовать
на
ощупь,
чтобы
отыскать
крошечную
частицу
истины.
А
можно
и
умереть,
так
и
не
найдя
и
даже
смутно
не
угадав
ее.
Отсюда
-
большое
число
частных
наук
со
своими
собственными
предметами
и
специальны
ми
методами. Все
они
с
виду
самодостаточны
и
в
одиночку
следу
ют
своим
путем
вплоть
до
того
дня,
когда
какой-нибудь
избранный
гений,
объединив
в
обширном
синтезе
огромное
множество
по
степенно
собранных
фактов
и
накопленных
за
долгое
время
идей,
быть
может,
сблизит
эти
фрагментарные
знания
и
воспроизведет
в
строе
своих
понятий
тот
порядок,
согласно
которому
создавалась
Вселенная.
Существование
специальных
наук,
между
которыми
нужно
выбирать,
-
тяжкая
необходимость.
Мы
должны
смириться
с
тем,
что
будем
знать
мало,
-
если
не
хотим
не
знать
ничего.
Но
хорошо
бы
не
смиряться
с
этим
как
можно
дольше.
Каждый
из
нас
должен
бьm
бы
начать,
как
это
делало
все
человечество,
с
бла
городного
и наивного
стремления
всё
знать.
Не
следует
погружаться
в
специальную
науку
до
того,
как
рассмотришь
сверху
общие
очер
тания
всех
остальных.
Ведь
истина
одна;
частные
науки
изучают
ее
фрагменты,
но
вы
познаете
природу
каждого
из
них,
только
усвоив,
•
Тот
крестьянин,
что
ждет,
чтоб
река
протекла
...
(лат.)
1'.
226
какое место
он
занимает
в
целом.
Отдельную
истину
можно
понять
лишь
тогда,
когда
усматриваешь
ее
отношения
с
другими.
Сможете
ли
вы
узнать
здание,
если
вам
сначала
покажут
все
камни,
из
которых
оно
сложено?
И
все
же
в
нем
нет
ничего,
кроме
камней.
Это
значит,
что
все
искусство
состоит
в
их
размещении
и
важно
знать
не
сам
ка
мень,
а
то
место,
которое
он
займет.
Все
вы
держали
в
руках
микро
скоп
и
могли
видеть
в
ящике,
где
он
находится,
стеклянные
пластин
ки
с
анатомическими
препаратами.
Возьмите одну
из
них,
поместите
под
объектив
и посмотрите
на
нее
в
микроскоп.
Вы
обнаружите
труб
ку,
поделенную
на
отсеки;
передвиньте
пластинку:
за
клетками
сле
дуют
клетки,
вы
превосходно
различили
каждую
из
них.
Но
что
же
это
за
предмет,
что
вы
там
увидели?
Если
вы
хотите
это
узнать,
вам
придется
отодвинуть
прибор
и
невооруженным
глазом
рассмотреть
паучью
лапку
в
ее
отталкивающей
цельности.
Вот
так
и
истину
тоже
расчленяют
на
части,
чтобы
разглядеть
ее
под
микроскопом:
но
если
вы
вначале
не
бросите
взгляд
на
целое,
если
сразу
перейдете
к
частям
и
станете
рассматривать
только
ИХ,
возможно,
видеть
вы
будете
очень
хорошо;
но
вы
не
узнаете,
на
что
именно
смотрели.
То,
что
люди
в
наши
дни
замыкаются
в
пределах
специальной
науки,
объясняется
какой-то
интеллектуальной
ленью,
а
также
от
сутствием
у
них
потребности
в
изучении
всего
остального.
Я
хотел
бы,
чтобы
эту
формулировку
слегка
изменили
и
посвящали
себя
специальной
науке
лишь
тогда,
когда
не
будет
уже
потребности
изучать
все
остальные.
Так
мы
затратим
больше
времени
на
освое
ние
науки;
но,
быть
может,
мы
быстрее
продвинем
ее
вперед.
Я
вовсе
не хочу
принижать
значение
науки
нашего
времени.
Она
много
сделала
для
нашего
удобства.
Промышленность
и
ремесла
должны
быть
вечно
ей
признательны.
Она
лишь
потому
не
поража
ет
нас
своими
чудесными
открытиями,
что
исчерпала
нашу
способ
ность
восхищаться.
Но
многих
думающих
людей
все
же
удивляет,
что
наука,
кажется,
все
больше
покидает
теорию
ради
практики,
ученые
занимаются
скорее следствиями,
чем
принципами,
а
в
сре
де,
столь
изобилующей
изобретениями,
делается
так
мало
откры
тий.
Кроме
того,
эти
люди
довольно
неуступчивы
и
их
не
может
удовлетворить
тот
ответ,
какой
давался
некогда
Ньютону
и
Гали
лею:
«Принципы
уже
установлены».
Быть
может,
я
ошибаюсь,
но
я
верю,
что
вкус
к
возвышенным
умозрениям
еще
не
СОвсем
утрачен.
И,
возможно,
ученому
недостает
именно
общих
познаний,
которы
ми
можно
воспользоваться
как
точкой опоры,
чтобы
подняться
над
специальной
наукой,
превзойти
ее
и
коснуться
принципов.
Если
бы
мы
послушались
специалиста,
то
физика
сильно
риско
вала
бы
стать
простым
перечнем
явлений,
а
химия
-
сборником
227
фармацевтических
формул.
Великий
дневник
науки
специалист
за
полняет
лишь
столбцами
различных
фактов.
Он
забывает,
что
фак
ты
-
материал
науки,
но
не
сама
наука;
что
наука
начинается
с
от
крытия
законов,
а
простой
коллекционер
фактов
очень
напоминает
повара,
который
вместо
хорошо
приготовленного
блюда
подал
бы
на
стол
его
ингредиенты.
Разве
эта
неспособность
специалиста
согласо
вывать
факты
между
собой,
сводить
их
в
систему
не
обусловлена
не
достатком
общих
знаний?
Изголодавшийся
желудок,
если
его
вдруг
наполнить,
страдает
несварением;
совершенно
пустой
ум
сможет
лишь
поглотить
и
отторгнуть
то,
что
в
него
будет
вложено.
Поэтому
специалист
и
возвращает
факты
такими,
какими
он
их
получил;
и
так
как
он
печется
о
науке
только
ради
того,
чтобы
о
ней
порассуждать,
то
сильно
рискует
свести
ее
вскоре
просто
к
научной
болтовне.
Декарт,
величайший
из
наших
физиков,
поступал
иначе.
Он
считал
за
благо
изучать
все
науки,
чтобы
углубленно
исследовать
одну
из
них.
И
в
его
обширном
разуме
самые
различные
науки
-
геометрия
и
метафизика
-
объединялись
и
почти
сливались.
Так,
философская
концепция
пространства
навела
его
на
открытие
ана
литической
геометрии,
а
размышления
об
атрибутах
Бога
привели
к
теории
круговых
движениЙ
2
*.
Или,
в
наше
время,
разве
не
совершенно
философский
вопрос
о
самозарождении
поставил
нашего
великого
химика
на
путь
замеча
тельных
открытий?3'
И
по
чистой
ли
случайности
создатель
самых
прекрасных
теорий
современной
науки
оказывается
вместе
с
тем
философом
и
эрудитом?
Если
нацеливаться
только
на
отдельные
факты
или
частные
ис
тины,
то,
строго
говоря,
можно
ограничиться
и
специальной
на
укой;
но
для
того
чтобы
поставить
в
этой
науке
новые
проблемы,
чтобы
обновить
ее
методы,
нужно
возвыситься
над
ней.
История
литературы
тоже
стала
специальностью.
Посмотрите,
много
ли
она
при
этом
выиграла.
Специалист
пренебрегает
литератур
ными
работами
и
оригинальной
критикой.
Он
возьмет
одного
из
на
ших
писателей,
изучит
его
творчество
в
деталях,
будет
изучать
только
его.
Но
так
как
понять
и
оценить
образ
мыслей
автора
можно,
только
сравнивая
его
со
многими
другими,
то
будьте
уверены,
что
специалист
заинтересуется
вовсе
не
образом
мыслей.
Что
же
ему
останется?
-
Сама
личность
писателя
да
анекдоты
о
нем,
которые
удастся
собрать.
Он
станет
приводить
незначительные,
но
еще
не
опубликованные
факты;
он
ведь
расскажет о
них
первым,
этим-то
они
и
важны.
Он
будет
собирать
бумаги
и
документы,
забывая
о
том,
что
неизданное
нужно
искать
в
жизни
духа,
а
не
в
старых
пергаментах.
Ни
стиль,
ни
манера
автора
нисколько
не
будут
его
занимать:
извольте
поведать
об
228
обстоятельствах
его
рождения.
История
нашей
национальной
литера
туры,
создав
образы
писателей,
уже
не
выдает
никого,
кроме
писак.
Анализ
творчества
греческих
и
латинских
авторов,
если
специа
лист
и
тут
останется
хозяином
положения,
приобретет
еще
более
жал
кий
вид.
Бьmо
время,
когда
древних
авторов
читали,
чтобы
изучить
их,
или
обращались
к
ним
за
великими
философскими
и
моральными
уроками.
Сегодня
специалист
читает
их
лишь
для
того,
чтобы
исправ
лять.
С
карандашом
в
руке,
с
горящим
взором,
он
выискивает
ошибки
в
рукописи.
Он
бьm
бы
в
отчаянии,
если
бы
тексты
древних
авторов
дошли
до
нас
невредимыми
или
если
бы
выверенный
манускрипт
из
бавил
нас
от
его
предположений.
Он
не
задается
вопросом
о
том,
что
думал
автор,
когда
писал
фразу,
его
интересует
лишь,
что
думал
пере
писчик,
копируя
ее.
Таким
образом
специалист
основал
новую
науку,
которую
можно
бьmо
бы
назвать
психологией
переписывания
и
кото
рая
грозит
заменить
собой
литературную
критику.
Для
того
чтобы
уловить
тончайшие
оттенки
мысли,
необходимы
общие
знания,
а
их
слишком
часто
недостает
специалисту.
Литера
тура
так
же
многогранна,
как
истина,
которую
она
выражает.
Тот,
кто
при
ступает
к
литературной
критике
без
основательной
подго
товки,
кто
не
знает
науку
и
философию,
неизбежно
будет
прене
брегать
сутью
ради
формы,
идеей
ради
слова.
Если
математический
ум
состоит
в
том,
чтобы
точно
мыслить
и
четко
выражать
свои
мысли,
какой
литератор
не
постарался
бы
быть
немного
математиком?
Если
философия
-
это
наука
об
об
щих
идеях,
плох
тот
литературный
критик,
который
вовсе
не при
дает
ей
значения.
Да
и
литература
-
что
это,
если
не
геометрия
без
фигур,
метафизика
без
варваризмов?
Таким
образом,
все,
чего
коснется
специалист,
становится
сухим
и
бесплодным.
Кажется,
что
наука
мало-помалу
гибнет,
распадаясь
на
части.
Почему
же
мы
допускаем
это?
Если
я
не
ошибаюсь,
дело
в
том,
что
мы
стали
жертвами
великой
иллюзии.
Не
отдавая
себе
в
этом
отчета,
мы
уподобляем
духовный
труд
труду
ручному.
105
лет
назад
основатель
политической
экономии
Адам
Смит
отме
тил
следующее:
если
бы
на
булавочной
фабрике
один
рабочий
должен
быть
выравнивать
проволоку,
резать
ее,
обтачивать,
делать
острие
и
головку,
он
смог
бы
сделать
не
больше
20
булавок
в
день.
Но
если
рас
пределить
работу
между
1
О
рабочими
и
поручить
каждому
одну
опера
цию,
они
легко
сделают
48000
булавок
в
день,
что
составит
4800
штук
на
каждого.
Благодаря
разделению
труда
промышленность
достигает
замечательных
результатов.
Нужно,
чтобы
у
каждого
рабочего
бьmа
«специальность»,
и
он
будет
тем
искуснее,
чем
раньше
ее
выберет.
229
Но
от
ручного
труда
требуется
прежде
всего
быстрота,
а
быстрым
он
станет,
только
если
будет
машинальным.
Почему
машина
действует
быстрее
человека?
Потому
что
труд
в
ней
разделен,
специальный
меха
низм
соответствует
каждой
части
задачи.
Вот
и
мы,
беря
за
образец
при
выполнении
ручного
труда
машину,
не
можем
сделать
ничего
лучшего,
чем
разделить
свою
задачу,
как
она
-
свою;
и
будем
работать
так
же
хо
рошо
и
быстро,
когда
и
сами,
в
свою
очередь,
станем
машинами.
Однако
в
мире
разума
(intelligence)
все
совершенно
иначе.
Мы
смо
жем
достичь
сноровки
в
ручном
труде,
только
если
выберем
специаль
ное
ремесло
и
наши
мускулыI
приобретут
какой-то
один
навык.
Но
мы,
напротив,
не
достигнем
совершенства
в
какой-то
одной
из
наших
ду
ховных
способностей,
не
развив
все
остальные.
Сама
по
себе
она
ни
к
чему
не
годна;
отделите
ее
от
ее
окружения
-
и
она
тут
же
исчезнет,
по
добно
тем
химическим
веществам,
которые
испаряются,
как
только
их
вьщелили.
Конечно,
одна
из
способностей
всегда
преобладает
и
наи
более
заметна;
но
она
сохраняет
столь
высокое
положение
лишь
по
тому,
что
ее
поддерживают
другие.
Я
сравнил
бы
ее
с
тем
прекрасным
музыкантом,
которого
встречаешь
порой
в
посредственном
оркестре:
он
царит
там,
и
мы
слышим
поэтому
лишь
его
одного.
Но,
возможно,
в
соло
он
потерпит
неудачу
-
ведь
он
нуждается
в
поддержке
ансамбля.
Именно
это,
мои
юные
слушатели,
и
отделяет
интеллект
от
ин
стинкта,
а
человека
от
животного.
Вся
ограниченность
животного
в
этом:
оно
-
специалист.
Оно
хорошо
делает
то,
что
делает,
но
не
способно
ни
на
что
другое.
Чтобы
построить
соты
в
улье,
пчела
ре
шает
сложную
задачу
из
области
тригонометрии;
но
сумеет
ли
она
разрешить
другие?
Если
допустить,
подобно
одному
современно
му
натуралисту,
что
животные
и
мы
про
изошли
от
одного
предка,
нельзя
ли
будет
признать,
что
наш
интеллект
стал
тем,
что
он
есть,
благодаря
последовательному
усвоению
разнообразных
привычек,
тогда
как
у
животного он
постепенно
убывал
и
атрофировался
в
тесных рамках
специализации?
Сохраним же
наше
превосходство,
останемся
людьми,
не
теряя
того,
что
нас
отличает:
разнообразия
способностей.
Ваше
учеб
ное
заведение,
молодые
люди,
вполне
подходит
для
этого.
Заслуга
и
сила
Университета
в
том,
что
он
исключил
из
программы
лицея
специальные
занятия,
стремясь
прежде
всего
возвысить
дух,
укре
пляя
его.
Будем
признательны
ему
за
эту
широту
взглядов.
Тем
же,
кто
упрекает
его
в
полном
отсутствии
практичности,
в
том,
что
он
преподает
все
и
не
готовит
ни
к
чему,
ответим,
что
лучший
способ
преуспеть
-
не
в
том,
чтобы
слишком
рано
нацелиться на
успех,
что
великое
классическое
образование,
развивая
интеллект
в
целом,
придает
ему
достаточно
размаха,
чтобы
охватить
всё,
до-
230
статочно
силы
для
любого
начинания,
и
бьmо
бы
по
меньшей
мере
ребячеством,
стремясь
облегчить
себе
подготовку
к
жизни,
для
на
чала
отнять
у
жизни
то,
что
составляет
ее
величие
и
цену:
Е!
propter
vitaт,
vivendi perdere causas';
Вежливость
Думаю,
что
выражу
ваши
чувства,
юные
воспитанники,
поблагода
рив
прежде
всего,
от
лица
тех,
кто
любезно
согласился
участвовать
в
этом
празднике,
вьщаюшегося
деятеля культуры,
который
на
нем
председательствует.
Можно
ли
не
испытывать
счастья
и
гордости,
вновь
убеждаясь
в
том,
что друзья
литературы
являются
также
и
друзьями
Университета?
Если
бы
я
неоднократно
не
предостерегал
вас
против
оратор
ских
приемов,
я
воспользовался
бы ими
теперь,
чтобы
сообщить,
что
вам
предстоит
вновь
прослушать
лекцию
по
морали.
Мы
побе
седуем,
если
угодно,
о
хороших
манерах
и
о
вежливости.
Действи
тельно,
перед
вежливостью
мы
в
долгу:
ведь
она
не
получает
при
зов,
ни
одна
награда
не
ждет
ее
на
этой
сцене,
она
могла
бы
счесть,
что
ею
пренебрегли.
Но
порой
нас
упрекают
за
то,
что
мы
ее
не
преподаем;
важные
особы
полагают,
что,
хотя
лицейское
образова
ние
не
дает
повода
для
нареканий,
все
же
хорошие
манеры,
умение
себя
вести,
искусство
быть
любезным,
быть
настоящим
«джентль
меном»
следует
поискать
в
другом
месте.
Итак,
друзья
мои,
зада
димся
вопросом,
в
чем
состоит
подлинная
вежливость:
заучивается
ли
она,
как
урок,
или
является
сама
собой
к
уму,
вскормленному
упорными
занятиями,
и
прибавляется
ко
всему
остальному,
как
аромат
к
распустившемуся
цветку?
Ответ
отчасти
зависит
от
того,
как
мы
ее
понимаем.
Многие
полагают,
что
быть
вежливым
-
значит
вовремя
здоро
ваться,
грациозно
кланяться,
тщательно
соблюдать
массу
различ
ных
предписаний,
которые
перечисляет,
столь
же
простодушно,
сколь
убежденно,
автор
наивных
и
почтенных
правил
приличия.
Если
бы
в
этом
и
заключалась
вся
вежливость,
я
бьm
бы
очень
огор
чен,
ибо
дикарь
частенько
мог
бы
показаться более
учтивым,
чем
мы.
Здороваясь,
мы
всего
лишь
приподнимаем
шляпу:
он
же
сбра
сывает
часть
своей
одежды
и даже
сандалии,
если
они
у него
есть.
*
и
ради
сохранения
жизни
утратить
ее
смысл
(лат.)4*.
231