Бердников Г.П. (глав.ред). История всемирной литературы в 9 томах, Том 2

Подождите немного. Документ загружается.

ЛИТЕРАТУРА РАННЕ ФЕОДАЛЬНОГО ПЕРИОДА

421

ядяше... И посылаше к странам, глаголя: „Хочю

на вы ити"» (964 г.). От этих рассказов веяло

духом языческой старины. Когда мать Свято-

слава, княгиня Ольга, вернувшись из поездки

в Византию уже христианкой, советовала ему

«бога познать», он отвечал: «Како аз хочю ин

закон прияти един? А дружина моа сему смея-

тися начнуть» (955 г.).

Для стиля летописания характерна прямая

речь героев, нередко и живой диалог. Образцом

для позднейших княжеских речей служила об-

разная речь Святослава к дружине перед битвой

с превосходящими силами византийцев: «Уже

нам иекамо ся дети, волею и неволею стати

противу. Да не посрамим земле Руские, но ля-

жем костьми, мертвый бо срама не имам...»

(971г.).

Главной темой летописания была тема Рус-

ской земли, ее единства и могущества. Эта тема

получила различные формы выражения: эпиче-

скую и публицистическую. По представлениям

летописцев, история вершилась по воле божьей

деяниями князей, а эти деяния оценивались так

или иначе в зависимости от того, насколько они

отвечали государственно-патриотическим идеа-

лам эпохи. Отдаленное прошлое отражалось в

эпически-идеализированных повествованиях о

первых князьях. Современная действительность

получила в летописи острые нравствеино-поли-

тические оценки, в которых осуждались кня-

жеские феодальные раздоры, начавшие со вто-

рой половины XI в. угроя^ать целостности им-

перии. Летописцы тщательно собирали материа-

лы, относящиеся к этой теме. В завещании Яро-

слава к его сыновьям уже звучит призыв к един-

ству: «И будете мирно живуще. Аще [если] ли

будете ненавидно живуще, в распрях [...] то

погыбнете сами, и погубите землю отець своих

и дед своих, юже налезоша [устроили] трудомь

своимь великым» (1054). Когда феодальное

расчленение Киевской Руси стало признанным

фактом, общерусские государственные идеи

стали проявляться в летописи еще более ясно.

На княжеском съезде в Любече говорилось:

«Почто губим Русьскую землю, сами на ся кото-

ру [раздор] деюще? А половцы землю пашю не-

сут розно, и ради суть, оже мея^ю нами рати.

Да ноне отселе имемся в едино сердце, и блюдем

Рускые земли; кождо да держить отчину

свою...» (1097). Тема обороны Руси от половцев

связывалась в летописи не только с протестом

против междоусобной борьбы князей, но и с

оценкой положения крестьян, страдавших от

набегов внешних врагов.

В зависимости от темы и я^анра летопись каж-

дый раз по-разному, но всегда яшвописно отра-

жала различные обстоятельства исторического

прошлого и современности. Примером сказочно-

< мдеи^гДО ірле •+-.

Г ' &

Святослав принимает побежденных вятичей.

Святослав побеждает хазар

Миниатюры из Радзивштовской рукописи XV в.

Ленинград, ГПБ

анекдотического повествования может служить

вошедший в летопись рассказ о том, как осаж-

денные печенегами жители Белгорода обманули

врагов, показав им, что взять их измором невоз-

можно. Белгородцы вставили в один из колод-

цев кадку с киселем, а в другой — с медом.

Они угостили печенежских послов этими яства-

ми, заявив им. «Почто губите себе? Коли може-

те престояти нас? [...] Имеем бо кормлю от

земле». Князья печенежские «подивишася» и

«въсвояси идоша» (997 г.).

Наряду со множеством церковно-книжных ци-

тат летопись пользовалась народными поговор-

ками и пословицами, которые, например, харак-

теризовали военные отношения: «Мир стоит до

рати, а рать до мира»; «Толи не будеть межю

нами мира, елиже камень начнет плавати, а

хмель грязнути [тонуть]». Некоторые послови-

цы намекали на политические обстоятельства:

«Не идеть место к голове, но голова к месту»;

«Аще ся волк в овця ввадит, то выносит все

стадо, аще не убиют его» — так объяснила

422

ЛИТЕРАТУРА ДРЕВНЕЙ

РУСІІ

древляне Ольге причину убийства ими князя

Игоря, облоншвшего их чрезмерной данью.

«Повесть временных лет», как и продолжаю-

щее ее летописание, занимает очень высокое

место в средневековой хронографии. Широта

исторического и политического кругозора, осо-

знание родства славянских народов, понимание

государственных интересов Киевской Руси,

стремление осмыслить современность при помо-

щи сопоставления ее с прошлым, высокий пат-

риотический пафос — все эти особенности вы-

деляют «Повесть временных лет» среди хроно-

графических памятников в плане идеологичес-

ком. В отношении литературно-стилистическом

особенностью «Повести временных лет» являет-

ся ее мпогожанровая и многостилевая структу-

ра, охватывающая все богатство изобразитель-

ных средств древнерусской письменности. Она

вобрала в свой состав дружинно-эпические пре-

дания, записи устных исторических рассказов и

родовых легенд, народно-сказочные повество-

вания, пословицы и поговорки, воинские повести

и повести о феодальных преступлениях, библей-

ские изречения, фрагменты переводных сочине-

ний, рассуждения о пользе книг, поучения цер-

ковные (Феодосия) и светские (Владимира Мо-

номаха), жития первых русских святых (Бори-

са и Глеба), произведения ораторские (речь фи-

лософа о греческой вере, речи князей), записи

государственных договоров (договоры Олега и

Игоря с Византией) и политических завещаний

(завещание Ярослава), и т. п. Благодаря уни-

версальности своего содержания и богатству

стилистических средств древнерусская летопись

отличается от западноевропейской хронографии

меньшей исторической схематизацией излагае-

мого материала, а также не столь односторонней

придворно-феодальной или церковной тенденци-

озностью. Если западноевропейская и византий-

ская хронография при наличии многих художе-

ственно-литературных я^анров весьма тщатель-

но разрабатывались как особый вид письменно-

сти, то древнерусская летопись, напротив, стре-

милась совместить задачи исторического, публи-

цистического, религиозно-нравоучительного и

литературного повествования. Важнейшей осо-

бенностью летописи, сближающей ее с визан-

тийской хронографией (на греческом языке) и

отличающей ее от других европейских (латин-

ских) хроник (в том числе и от славянских —

чешских, польских), был ее национальный

язык — в основе своей древнерусский с элемен-

тами старославянского. Написанная живым и

образным языком «Повесть временных лет» бы-

ла доступной и интересной книгой для чтения на

протяжении всей истории Древней Руси.

Почти одновременно с летописанием и тор-

жественной проповедью развивается связанная

с ними по своей идейной направленности древ-

нерусская житийная литература. Входя в состав

христианских государств, Киевская Русь долж-

на была позаботиться о создании культа своих

святых с их жизнеописаниями.

Славянская агиография возникла как своеоб-

разное явление в литературном процессе Сред-

невековья. Этот старинный церковно-литератур-

ный жанр стал орудием идеологической борьбы

за укрепление молодой славянской государст-

венности. Поэтому в Чехии, а затем на Руси

первоначально писались жития князей, а не мо-

нахов. Героями начальной чешской агиографии

стали княгиня Людмила и ее внук — князь

Вацлав (Вячеслав), убитый в 929 г. по науще-

нию его брата Болеслава, русской — Борис

Глеб, убитые в 1015 г. по приказу их брата Свя-

тополка. По-видимому, «Житие Вячеслава» по-

слуншло примером для формирования русских

княжеских житий. Первым памятником русской

агиографии был летописный рассказ «О убиении

Борисеве». По словам летописца-агио графа,

«блая^ениый» Борис отклонил советы дружины

занять престол после смерти своего отца Влади-

мира. Он проповедовал необходимость подчине-

ния старшему князю в роде — Святополку. Но

подосланные «окаянным» Святополком убийцы

бросились на Бориса, «акы зверие дивии». По-

том повар зарезал и юного Глеба, «акя агня [яг-

ненка] непорочна». Посмертная «похвала» этим

первым святым была проникнута патриотичес-

кой тенденцией: они подают «целебныя дары»

не только отдельным людям, но всей «Русьстей

земли», они «еста заступника Русьстей земли».

Этот своеобразный житийно-летописный рас-

сказ возникает в тот период, когда Ярославу

Владимировичу, победившему Святополка, уда-

лось добиться от византийской патриархии ка-

нонизации своих братьев (видимо, в 20-х годах

XI в.). Культ Бориса и Глеба быстро распро-

странился по Руси, был признан также в Ви-

зантии, в чешском Сазавском монастыре. «Ска-

зание о Борисе и Глебе» в XIII в. было переве-

дено на армянский язык.

Однако для борьбы с сильным византийским

агиографическим влиянием и для удовлетворе-

ния нужд русского богослужения вскоре возник-

ла необходимость создания нового жития Бори-

са и Глеба, выполненного по традиционной ви-

зантийской схеме, но насыщенного отечествен-

ным материалом. Эта задача была осуществлена

Нестором в «Чтении о житии и о погублении

блаженную страстотерьпицу Бориса и Глеба»

(видимо, в 80-х годах XI в.), которое следовало

обычной житийной схеме. С детства Борис буд-

то бы увлекался чтением церковных книг, э

Глеб благоговейно слушал его чтение; Борис

женился, только уступая воле отца, и т. п.

ЛИТЕРАТУРА ПЕРИОДА ФЕОДАЛЬНОЙ РАЗДРОБЛЕННОСТИ 423

Братья рисовались не князьями-воинами, а сми-

ренными подвижниками. Вместе с тем Нестор,

подобно Илариону, говорил о том, как, посте-

пенно распространяясь, христианство дошло до

Руси, и она была крещена «мужем праведным»

Владимиром непосредственно по божественному

внушению. В начале XII в. возникло еще одно

произведение на ту же тему — «Сказание о Бо-

рисе и Глебе». Хорошо зная греческие жития

Дмитрия Солунского, Варвары, Никиты-мучени-

ка, а также «Житие Вячеслава Чешского», автор

«Сказания...» построил свое изложение по обыч-

ному трехчастному плану — житие, похвала, по-

весть о чудесах. Однако в рассказе о жизни Бо-

риса и Глеба он отошел от принципов византий-

ской агиографии и создал оригинальную житий-

но-историческую повесть. Эмоциональная на-

пряженность стиля «Сказания...» проступала

сквозь традиционную риторику, например, в

словах отрока Глеба, умолявшего своих убийц:

«Не пожыіете мене от жития не созьрела, не

пожьнете класа [колоса], не уже созьревша, но

млеко безълобия носяща». Типичный образец

древнерусского литературного портрета пред-

ставляла собой хаарктеристика Бориса, рисо-

вавшая его не святым аскетом, а прекрасным

князем: «Теломь бяше красень, высок, лицемь

круглом, плечи велице, тонок в чресла, очима

добраама, весел лицемь, борода мала и ус, млад

бо бе еще, светяся цесарьскы, крепок телом, вся-

ческы украшен, акы цвет цветый в уности своей,

в ратех хоробр, в советех мудр и разумен при

всемь, и благодать божия цветяаше на немь».

Наряду с княжескими яштиями на Руси на-

чали составляться жития монахов-подвижников.

Таково написанное Нестором «Житие Феодосия

Печерского», одного из основателей Киево-Пе-

черского монастыря. Это «Житие» подражает

греческому «Житию Саввы Освященного»

другим агиографическим сочинениям, в частно-

сти чешокому (старославянскому) переводу ла-

тинской легенды Гумпольда о Вацлаве. Вместе

с тем «Житие Феодосия...» воспроизводит быто-

вой колорит русской жизни, рисует духовный

конфликт героя с его матерью, женщиной власт-

ной, стремившейся сломить волю сына и уст-

роить его судьбу по своему усмотрению, но по-

терпевшей поражение в этой семейной борьбе.

В дальнейшем развитии древнерусской лите-

ратуры летописание и агиография получают

особенно широкое распространение. Торячествен-

ная проповедь распространяется за пределами

Киевской Руси в меньшей мере и постепенно вы-

тесняется различными видами социальной пуб-

лицистики.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЛИТЕРАТУРА ПЕРИОДА

ФЕОДАЛЬНОЙ РАЗДРОБЛЕННОСТИ

С начала XII в. наметились новые тенденции в

истории древнерусской литературы, проявив-

шиеся в постепенном ослаблении ее былого

идейного единства и господства трех крупных и

рано созревших жанровых форм (летопись, жи-

тие, проповедь). Литература переходила на пу-

ти более сложного и противоречивого развития.

В первой половине XII в. усилился процесс

феодального дробления Киевской Руси. Разви-

тие производительных сил привело к выделению

из некогда единого государства ряда княжеств,

стремившихся к независимости: самого Киевско

го княжества, княжеств Владимиро-Суздальско-

го, Смоленского, Галицкого и других, а также

боярских республик (Новгородской, Псковской).

В связи с этим возникли новые литературные

центры, и в литературу начали проникать мест-

ные политические интересы, особенности куль-

туры, быта и языка. Реальные возможности по-

литической централизации государства посте-

пенно уходили в прошлое, но общерусские пуб-

лицистические тенденции литературы временами

еще более усиливались, так как писателей тре-

вожило тяжелое положение, в котором оказа-

лась Русь в результате разраставшихся внутрен-

них столкновений, отсутствия единства в борьбе

с натиском половцев и входивших в традицию

русско-половецких союзов, которые использова-

лись для междоусобной борьбы князей.

Великий князь киевский Владимир Мономах

(внук Ярослава и византийского императора

Константина Мономаха) энергично стремился

вновь объединить Киевскую Русь под своей

властью и отразить внешнюю опасность. Дея-

тельность его освещена и в летописи, и в его

собственном «Поучении» к детям (и князьям

вообще), написанном им на склоне лет (видимо,

в 1117 г.). Мономах требовал от князей трудо-

любия и правдолюбия, заботы о хозяйстве и во-

инской доблести, призывал их к верности вза-

имным договорам. От изложения принципов

христианской морали он переходил к описанию

собственной жизни как образца для подражания.

Впервые в русской общественной мысли и ли-

424

ЛИТЕРАТУРА ДРЕВНЕЙ

РУСІІ

тературе возникло произведение, в котором го-

сударственный деятель — автор задался вполне

осознанной целью идеализировать себя в качест-

ве справедливого правителя, опытного хозяина,

примерного семьянина. Стремясь ограничить

притязания феодалов, Владимир с гордостью го-

ворил: «Тоже и худого смерда и убогые вдови-

цы не дал есьм сильным обидети». Он требовал

от князей, чтобы они не позволяли своим слу-

гам-«отрокам» причинять вред «пи в селах, ни

в житех [нивах]». Выразительны описания от-

важных охот Владимира: «...конь диких своима

рукама связал есьм в пущах»; «олень мя один

бол» [бодал]; лось «ногами топтал [...] вепрь

ми на бедре мечь оттял, медведь ми у колена

подклада [потник седла] укусил».

«Поучение» было первым выдающимся па-

мятником той патриотической литературы, кото-

рая вступила в идейную борьбу с исторически

обусловленным распадом государства, ио пово-

дом и примером для работы Мономаха над этим

сочинением, как показал М. П. Алексеев, могли

послуяшть рассказы его жены — англосаксон-

ской принцессы Гиты об «Отцовских поучениях»

(VIII в.), которые использовались для воспита-

ния королевских детей в Англии. Вводя этот

распространенный средневековый жапр в рус-

скую литературу, Владимир Мономах проявил

образованность и писательское мастерство, оп

умело пользовался афоризмами «Псалтири»,

«Шестодиева», материалами «Изборника» Свя-

тослава (1076 г.), содержащего греческие образ-

цы того же жанра — поучения Василия Вели-

кого к юношеству, «Слово некоего отца к сыну

своему», «Поучение Ксенофонта к сынома свои-

ма». Жанр поучения к детям опирался на биб-

лейские примеры (поучения в притчах Соломо-

на, в книге Иисуса сына Сирахова) и применял-

ся для создания политических или общественно-

нравственных трактатов. В форму поучения к

сыну были облечены сочинения императора

Константина Багрянородного «Об управлении

империей» (X в.), приписывавшийся императо-

ру Василию Македонскому «Тестамент» (IX в.).

Ко времени Владимира Мономаха жанр поуче-

ний становится достоянием димотикийской ли-

тературы Византии, отличавшейся демократи-

ческой направленностью и народным языком.

Анонимные поэмы «Спанеа» и «Поучение Соло-

мона своему сыну Ровоаму» (XII в.) на основе

библейских реминисценций, народной мудрости

и яштейского опыта учили читателей правилам

поведения, при помощи которых можно было бы

снискать себе честь и благополучие.

«Поучение» Мономаха не чуждается бытовых

сторон княжеской жизни, но по своему идейно-

му назначению оно снова поднимает этот ли-

тературный жанр на уровень государственной

политики и в этом отношении оказывается ти-

пологически более близким к проблематике ста-

ринных поучений к детям, которые писались от

лица знаменитых монархов. В «Поучении» Мо-

номаха есть важная особенность, определяющая

его национально-историческое своеобразие в ев-

ропейской истории этого я^аира: оно автобиогра-

фично и лирично. Оригинальное сочетание нра-

воучения с княжеской автобиографией позволи-

ло Владимиру сделать «Поучение» конкретно-

историчным, сблизить требования христианской

морали с политическими идеалами русской дей-

ствительности. Благодаря этому традиционно-ус-

ловный жанр поучения приобрел у Владимира

новые идейно-литературные качества, позволив-

шие ему значительно усилить те тенденции, ко-

торые характеризовали предшествующее разви-

тие древнерусской литературы, в особенности

летописание.

Летописание XII—XIII вв. по сравнению с

«Повестью временных лет», которой обычно на-

чинаются позднейшие летописи, приобретает су-

щественные особенности, отражающие процесс

феодального дробления Руси.

Киевское летописание продолжает дернуться

общегосударственных традиций и обращаться к

идеалам уя^е утраченного единства и могущест-

ва Руси. В нем по-прежнему много места уде-

ляется военным событиям, борьбе князей, оборо-

не Руси от половцев. В составе летописи оконча-

тельно складывается яч*анр исторической пове-

сти, представленной тремя типами: жизнеопи-

сания князей (повесть об Изяславе), повести о

феодальных преступлениях (повесть об убийст-

ве Андрея Боголюбского), воинские повести

(повесть о походе Игоря на половцев, 1185 г.).

Галицко-волынская летопись отражает наме-

тившееся здесь укрепление княжеской власти.

Летопись начинает превращаться в великолеп-

ные жизнеописания князей. Образцом литера-

турного искусства летописца может слуяшть по-

смертная похвала князю Роману, который

«устремил бо ся бяше на поганыя, яко и лев,

сердит же бысть, яко и рысь, и губяше, яко и

коркодил». Сын его Даниил, получивший коро-

левскую корону от римского папы, изображает-

ся как блестящий рыцарь, мудрый правитель и

враг бояр. Народ идет к нему, «яко дети ко от-

чю, яко пчелы к матце», он князь «богом дан-

ный», ему поют «песнь славиу». Галицко-волын-

ская летопись с открывающей ее «Повестью вре-

менных лет» была использована польским исто-

риографом Яном Длугошем (XV в.).

Владимирское летописание было проникнуто

высокими идеями новой государственности, за-

рождавшейся на северо-восточной окраине быв-

шей Киевской Руси. Оно отрая^ало политиче-

скую и военную борьбу великих князей Андрея

ЛИТЕРАТУРА ПЕРИОДА ФЕОДАЛЬНОЙ РАЗДРОБЛЕННОСТИ

425

Боголюбского, а затем его брата Всеволода Боль-

шое

Гнездо (внуков Владимира Моиомаха) за

гегемонию над остальными княжествами. В рос-

кошно отстроенный Владимир «самовластен,»

Андрей стремился перенести политические тра-

диции и славу древней Русской земли, перевез

ее реликвию — византийскую икону (назван-

ную Владимирской Богоматерью), а в 1169 г.

его войска разгромили ослабевший Киев. Во

Владимиро-Суздальском княжестве с середины

XII в. стали складываться идеологические и ли-

тературные явления, которые в дальнейшем в

Московской Руси повлияли на формирование

русской литературы. Летопись прославляет сво-

их

князей за государственную мудрость, ратные

подвиги, религиозное благочестие. Сильная кня-

жеская власть выступает в ореоле святости.

Стиль летописания приобретает риторическую

церковно-книяшую окраску, в летопись вклю-

чаются многие библейские цитаты, поучитель-

ные рассуждения, используются приемы агио-

графии.

Новгородское летописание обосабливается по-

сле освобождения Новгорода (1136) от власти

киевских князей. Отражая внутренние интересы

боярско-купеческой республики, Новгородская

летопись усиливает и ранее ей свойственный

документально-деловой характер. Она запол-

няется точными и краткими сведениями о борь-

бе

веча с князьями и посадниками, о столкнове-

ниях разных слоев горожан (бояр с «меншими

людьми»), о ценах на хлеб, о скотоводстве, о

стихийных бедствиях. Язык Новгородской ле-

тописи близок к языку деловой переписки и к

живой речи. Новгород усиливает свои связи и с

европейскими городами, и с Византией, куда в

1200 г. отправляется Добрыня Ядрейкович, со-

ставивший «Сказание мест святых о Цареграде».

В летопись заносится «Повесть о взятии Царь-

града крестоносцами в 1204 г.», в которой опи-

сываются византийские династические раздоры

разгром города с его огромными культурными

ценностями западноевропейским рыцарством.

Общегосударственные идеологические тенден-

ции яснее всего проявились в таких литератур-

ных памятниках эпохи феодальной раздроблен-

ности, которые были значительно менее, чем

летописание, связаны с придворной жизнью са-

мостоятельных княжеств. Таковы были хожде-

ния и торжественные проповеди. С начала XII в.

в русской литературе появляется жанр хожде-

ний — описаний паломничества в Святую зем-

лю (Палестину), — распространенный в евро-

пейских литературах. В «Хождении» игумена

Даниила (1106—1108) рассказывается, как ав-

тор был приветливо принят иерусалимским ко-

ролем-крестоносцем Балду ином I. Даниил вы-

ступал как представитель государства, он назы-

вал себя игуменом «Русской земли», поставил

на пасху «каидило» па гробе господием «от всея

Руськыя земля».

Торжественная проповедь в новых историчес-

ких условиях продолжала развивать традиции

византийского и древнерусского витийства. Од-

нако если в Византии XI—XII вв. этот вид хва-

лебного словесного искусства большей частью

приобрел формально-церковный характер, то на

Руси он по-прежнему был одухотворен высоким

религиозным пафосом и сохранял общелитера-

турное значение. Проповедник Климент Смоля-

тич в «Послании» к пресвитеру Фоме отклонял

упрек последнего, что он пишет «от Омира [Го-

мера], и от Аристотеля, и от Платона», и отстаи-

вал право писателя на символическое толкова-

ние Библии. Еще большее развитие получила

эта традиция старых византийских экзегетов

в трудах епископа Кирилла Туровского, которо-

го на Руси считали «другим Златоустом». «Сло-

ва» и гимнографические сочинения Кирилла

отличались поэтической настроенностью, изоби-

ловали аллегорическими уподоблениями, мета-

форами, драматическими диалогами. Сочинения

Кирилла включались в переводные сборники

«Златоуст» и «Торя^ественник» как равноценные

с лучшими образцами древневизатітийской про-

поведнической литературы.

Итоги развития словесной художественной

культуры Киевской Руси нашли свое лучшее

воплощение в «Слове о полку Игореве». «Сло-

во» было создано неизвестным нам автором,

по-видимому, между 1185 и 1187 гг.; темой его

послужил поход на половцев новгород-северско-

го кпязя Игоря с его родственниками (сыном

Владимиром, братом Всеволодом, племянником

Святославом), которые будто бы стремились

своими малыми силами и вопреки воле их дво-

юродного брата и сюзерена великого князя ки-

евского Святослава Всеволодовича отвоевать у

византийцев Тмутаракань, ранее цринадлеяч

ав-

шую их деду Олегу Святославичу (по прозвищу

«Гориславич»). Внезапный разгром княжеской

группы Игоря и первое в русской истории одно-

временное пленение четырех князей половцами

оказались ярким примером военно-политической

неудачи, вызванной слабостью власти киевского

князя и возросшими тенденциями феодального

сепаратизма даже среди таких третьестепенных

князей, какими были Игорь и его союзники.

Идейным смыслом «Слова», по определению

К. Маркса, был «призыв русских князей к еди-

нению как раз перед нашествием собственно

монгольских полчищ» (Маркс К., Энгельс Ф

Соч. 2-е изд., т. 29, с. 16). Этот страстный при-

зыв «Слова» не имел, как известно, непосред-

ственных политических последствий, так как он

426

ЛИТЕРАТУРА ДРЕВНЕЙ

РУСІІ

не соответствовал основным тенденциям разви-

тия феодального общества в XII—XIII вв.

Принцип единства княжеского рода как основы

государственного правления ушел в прошлое, хо-

тя связанная с ним идеология и символика со-

хранялись в патриотической литературной и

фольклорной традициях. «Слово о полку Игоре-

ве» исходило из идеалов некогда единой Киев-

ской Руси, которые в этот период, в особенности

после разгрома Киева в 1169 г. войсками князя

Андрея Боголюбского и ряда других князей,

приобрели утопический характер. В свете этих

идеалов в «Слове» гиперболизировался киев-

ский князь Святослав («грозный, великий»), в

действительности один из второстепенных кня-

зей эпохи. Остальные князья, уже не первое по-

коление боровшиеся за киевское наследие и при-

выкшие военной силой, а нередко при помощи

половцев вырывать друг у друга киевский пре-

стол, призывались к объединению огромных

военных сил для выступления против половец-

ких войск, в действительности в это время не

столь значительных и тоже разобщенных про-

тиворечиями между ханами Кончаком и Гзаком.

Великий княже Всеволоде!

Не мыслишь ты прелетети издалеча

Отня злата стола поблюсти?

Ты бо можеши Волгу веслы раскропити,

А Дон шеломы выльяти!

Так обращался автор к Всеволоду Суздаль-

скому, Ярославу Галицкому, Роману Волыпско-

му, превосходившим по своему могуществу Свя-

тослава Киевского, а также к другим отдален-

ным князьям, предлагая им «поблюсти» Киев,

выступить за южнорусские княжества — «за

землю Русскую, за раны Игоревы», не замечая

того, что между их княжествами существовали

глубокие противоречия, возрастали тенденции

объединения русских земель вокруг собствен-

ных центров, а также проявлялась незаинтере-

сованность в усилении Киева и собственно Руси

(Среднего Поднепровья).

Гиперболический призыв к единению князей

требовал соответственной гиперболизации «по-

бед» половцев: «по Русской земли прострашася

половцы, аки пардуже гнездо». Но современни-

ки знали, что даже после поражения Игоря ханы

не смогли далеко продвинуться (Кончак дошел

только до Переяславля, Гзак — до Путивля),

и их набеги были отражены ограниченными си-

лами нескольких младших юяшорусских князей,

без участия основных сил Святослава и Рюрика,

не говоря уже обо всех тех далеких 11 князьях,

которых автор «Слова» хотел созвать в Киев.

Игорь и его родственники погубили дружины,

но сами вернулись из плена невредимыми, во-

зобновив свой старый союз с Кончаком и пород-

нившись с ним.

Идейная сила «Слова» состояла в том, что

оно пыталось противостоять политической дей-

ствительности с позиций в данных условиях хо

тя и несбыточного, ио высокого идеала. Обра-

щаясь духовным взором в отдаленное прошлое,

автор скорбел о том, что нельзя было навекн

закрепить могущество Киевской Руси времен

«старого Владимира». Подобно тому как летопи-

сец Нестор, всматриваясь в историческое преда-

ние, возвысился до осознания национальной

(общности славян в ту эпоху, которая не давала

политических поводов для такой широкой кон-

цепции, автор «Слова» глубже своих современ-

ников почувствовал отрицательные последствия

феодальной раздробленности в то время, когда

это историческое явление продолжало развивать

ся и было необратимым. Столкновение высокого

идеала с печальной действительностью обусло-

вило то органическое слияние в «Слове» граж-

данского пафоса с поэтической одухотворенно-

стью, которое утвердило его среди лучших эпи-

ческих памятников мирового Средневековья. А

призыв «За землю Русскую» получил впоследст-

вии непреходящее национальное значепие.

«Слово» было создано, по-видимому, как про-

изведение уже отмиравшего и постепенно сбли-

жавшегося с литературой устного друяшнного

эпоса вскоре после завершения военных событий

1185 г., когда князья вернулись из плена, на-

ступил мир с половцами, вновь возникла ра-

дость — «Страны ради, гради весели». В киев-

ской «гриднице Святославли» настало время ве-

селья («А мы уже, дружина, жадни веселия!»),

пира и песни о подвигах («Певше песнь старом

князем, а потом молодым пети»). Героическая

песнь «славы» («Князем слава а дружине!»)

вступала в свои права, нисколько не считаясь с

реальностью (с поражением князей-неудачни-

ков), — «Слава Игорю Святославичю, Буй-Туру

Всеволоду, Владимиру Игоревичу!». Владимир

Игоревич женился на Кончаковне (у них уже

родился сын Изяслав — внук Игоря и Кончака),

но это не мешало поэту осуждать Кончака как

«поганого кощея». Все пережитое, включая на-

стоящее и прошлое, битвы, назидания («злато

слово»), союзы и браки князей и ханов, попада-

ло под власть эпической фантазии, от которой

слушатели не требовали, чтобы она выдавала

себя за действительность. Автор «Слова», оче-

видно, был богатым феодалом, поэтом-певцом

князей Ольговичей («Ольговичи, храбрый кня-

зи», «Ольгово хороброе гнездо») и жил в Киеве

при дворе старшего в их роде Святослава. Види-

мо, он считал себя «внуком» их же родового

певца Бояна Вещего, «соловья старого времени».

Боян помнил «первых времен усобице», что не

ЛИТЕРАТУРА ПЕРИОДА ФЕОДАЛЬНОЙ РАЗДРОБЛЕННОСТИ

427

мешало ему князьям «песнь творити». Точно

так же поступил и автор «Слова», когда он при-

менил эпические традиции Бояна к своей со-

временности. Однако окружавшая автора об-

становка постоянных внутренних войн, княже-

ских измен и предательств обострила его кри-

тические взгляды. Поведение младших Ольгови-

чей (Игоря и др.) автор, с одной стороны, на-

зидательно иллюстрировал аналогией с войнами

их деда Олега, а с другой, как и Боян, сочетал

эту критику с прославлением тех же князей.

Такая позиция автора была закономерной в

пределах политических и родовых взаимоот-

ношений Ольговичей, которые традиционно по-

этизировались в их собственной более чем веко-

вой дружинно-придворной эпической поэзии.

К. Маркс обратил внимание и на другую важ-

ную идеологическую особенность «Слова», во

многом объясняющую характер его архаичной

для своего времени идеологии и поэтики: «Вся

песнь, — писал он, — носит героически-христи-

анский характер, хотя языческие элементы вы-

ступают еще весьма заметно» (Маркс К., Эн-

гельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 29, с. 16). Мироощуще-

ние «Слова» отличается как раз такими каче-

ствами, с которыми ожесточенно боролись древ-

нерусские церковники и которые они метко на-

зывали «двоеверием». Как это свойственно все-

му средневековому эпосу Европы, «Слово»

прославляло князей и дружины, сражавшихся

«за христианы на поганыя [т. е. языческие —

половецкие] полки». Но в «Слове» нет типичной

для современного ему летописания религиозно-

провиденциальной концепции, объяснявшей

междоусобные войны князей и военные набеги

половцев при помощи церковных представлений

о «грехе» и возмездии за него

—

«гневе божьем».

В этом «Слово» существенно отличается от двух

летописных повестей о походе Игоря.

«Слово» вступило в прямое противоречие с

литературным процессом второй половины

XII в., как только поэт воспел языческих богов,

образы которых были органично связаны и с его

идеалами, и с эпической традицией. Велес,

Даждьбог, Стрибог и Хоре, как и другие боги,

давно (в конце X в.) ниспровергнутые Владими-

ром, а затем неоднократно отвергавшиеся (в ка-

честве «бесов») церковно-учителыюй литерату-

рой, угрожавшей адскими муками всем в них

верующим, вдруг выступили в «Слове» в качест-

ве славных предков его героев, символов небес-

ных сил и стихий, действующих в сюжете. Еще

более архаичный характер Ихмела излюбленная

поэтом анимистическая символика природы,

участвующей в событиях. При наступлении

«русичей» «влъци грозу въерожат [...] орли

клектом на кости звери зовут», при их пораже-

нии «ничить трава жалощами, а древо с тугою к

Титульный лист первого издания

«Слова о полку Игореве»

земли преклонилось». Не были свойственны ли-

тературной традиции и прочные поэтические

связи «Слова» с фольклором. В духе устной

поэзии автор сравнивает битву с пиром («...ту

пир докончаша храбрии русичи: сваты попоиша,

а сами полегоша за землю Рускую»), с посевом

(«Чръна земля под копаты костьми была посея-

на, а кровью польяна»), с жатвой («На Немизе

снопы стелют головами, молотят чепи харалуж-

ными»). «Слово» нередко пользуется постоян-

ными эпитетами фольклора: «красныя девкы»,

«серый волк», «шизый орел», «черный ворон»,

«чистое поле». Литературно-риторические реми-

нисценции, встречающиеся в «Слове» («Не лепо

ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы»,

«аминь»), занимают в его стиле второстепенное

место. Они могли быть свойственны высокопро-

фессиональной и культурной среде княжеско-

дружинных поэтов-певцов, возможно, вносились

в произведение впоследствии, при его записи и

частичной литературной обработке.

Поэтическая природа «Слова» находит исто-

рико-литературное объяснение и в том, что тра-

диции русского княжеско-дружинного эпоса бы-

ли связаны с еще более архаичным ханско-ро*

428

ЛИТЕРАТУРА ДРЕВНЕЙ

РУСІІ

довым эпосом половцев. Южнорусские княжест-

ва имели давнюю историю взаимоотношений с

тюркскими народностями. Князья расселяли на

своих «украипах» (пограничных зонах) торков,

ковуев и даугих тюрок для защиты тоя^е от тю-

рок — половцев. Но именно с половцами древ-

нерусские феодалы вошли в наиболее близкие

отношения: это были частые войны и союзы,

совместные походы князей с ханами против

других древперусских князей, династические

браки восьми князей с дочерями ханов. Эти

длительные связи (с 60-х годов XI в.) привели

к тесному соприкосновению культур древнерус-

ской и древнетюркской, особенно в феодальной

среде. Породнившись, князья и ханы, как и все

их русско-половецкие придворные и воины, про-

должали по обычаям Раннего Средневековья

рассматривать свои военные подвиги как деяния

«внуков» (потомков), соразмерные легендарной

«славе» их «дедов» (предков). В «Слове» вспо-

минаются реальные деды его героев Игоря и

Кончака (князь Олег и хан Шарукан), а сами

герои — внуки — оказываются одновременно и

родственниками («сватами»), и врагами. Па-

раллельно с эпосом о князьях, в частности об

Ольговичах, создавался половецкий эпос о ха-

нах Шарукаиидах, в котором воспроизводилась

своя родовая история: там действовали Шару-

кап Старый, его сыновья Сырчан и Отрок со

своим родовым певцом Орем и тот же Кончак

Отрокович. Но поскольку исторические «деды»,

а за ними «отцы» и, наконец, «внуки» (князья

и ханы со второй половины XI в. до 80-х годов

XII в.) оказались прочно связанными по-разно-

му перекрещивающимися кровнородственными

отношениями, то более чем вековая эпическая

традиция обеих народностей неизбежно сближа-

ла и тех самых дальних легендарных предков,

которых продолжали высоко чтить их «внуки»,

т. е. языческих славянских богов и шаманских

половецких тотемов. Иранско-тюркский Див, за-

щитник половцев в «Слове» («Див кличет [...]

велит послушати»), вошел в языческо-славян-

ский пантеон «украины», заняв место перед

Перуном и Хорсом. А славянский Стрибог стал

в «Слове» покровителем половцев: когда они на-

ступают, «ветри, Стрибожи внуци, веют [...]

стрелами на [...] плъкы Игоревы». Силы само-

го Игоря и его группы считались тоже «внука-

ми» другого покровителя — «вьстала обида в

силах Дажьбоя^а внука», а Даждьбог, как изве-

стно, стоял рядом со Стрибогом в старинном

пантеоне Владимира (980 г.). Столкновение

«русичей» и половцев поэтизировалось как

война родственников-«сватов» («сваты попои-

ша»), каковыми и были Игорь и Кончак; как

битва, в которой противостоящие «внуки»-«сва-

ты» порознь вдохновлялись двумя их общими,

но разошедшимися в данном случае боя^ествеп-

иыми «дедами». С таким же успехом героев

«Слова» украшала и половецкая мифология.

Поэт Ольговичей не мог забыть о русско-поло-

вецком происхождении этого рода: бабушка

Игоря и Всеволода (жена их деда Олега) была

дочерью хана Осулка. На этой основе младшие

Ольговичи получают героические характеристи-

ки, связанные с символикой половецких тотемов

волка и быка. Во время побега Игорь (заклю-

чивший союз с Кончаком и стремившийся не-

зависимо от Святослава восстановить свое фео-

дальное положение на Руси) пользовался покро-

вительством волшебного тюркского волка -

«скочи [. .] босым влъком». Это уподобление

совпадало по значению с именем одного из зна-

комых героям «Слова» ханов

—

Башкорт (Мате-

рый Волк). Храбрейшему из Ольговичей, Все-

володу, было присвоено почетное прозвище

«Буй Тур», или «Яр Тур», восходящее к друго-

му половецкому тотему и имени «Телебуга»

(Бешеный Бык). Возмояшость присвоения двум

братьям этих метафор, восходящих к разным

тотемам, свидетельствовала уже о стадии поэти-

ческой символизации старых родовых верова-

ний.

Космогонические символы солнца и месяца,

борьбы тьмы (зла) и света (добра), анимизация

природы — все эти признаки мировосприятия и

поэзии вводили «Слово» в состав мировых эпи-

ческих традиций. Однако такого рода образы

приобрели в «Слове» особую историко-генеалоги-

ческую ориентацию. Изучение реальных обстоя-

тельств жизни героев «Слова», их родственни-

ков и предков открывает редкую в исследова-

ниях средневековых памятников возможность

проникнуть в сущность символических представ-

лений его автора и окружающей феодальной

среды.

Во время похода Игоря произошло солнечное

затмение (1 мая 1185 г.), и летописец, как это

бывало в подобных случаях, отметил, что «зна-

мению творец бог». «Знамение» предвещало не-

удачу похода, что и подтвердилось вполне убе-

дительно для современников, мысливших теоло-

гически и генеалогически. Этот исходный факт

дал теперь основание сопоставить родословную

таблицу князей Ольговичей и их родственников,

восходя от главных героев «Слова» к их деду

Олегу и прадеду Святославу Ярославичу, с

астрономической таблицей солнечных затмений,

которые могли наблюдаться в Киевской Руси.

Было обнаружено, что на протяжении столетия

13 князей Ольговичей и их родственников умер-

ли или погибли в боях в более или менее близ-

ком хронологическом отношении к солнечным

затмениям. Например, родоначальник Ольгови-

чей — дед героев «Слова», красочно в нем изо-

ЛИТЕРАТУРА ПЕРИОДА ФЕОДАЛЬНОЙ РАЗДРОБЛЕННОСТИ

429

бражепный, знаменитый Олег Святославич —

умер в 1115 г. на 10-й день после полного зат-

мения, и это «знамение» отметил летописец. Не-

обычные обстоятельства жизни Олега, как каза-

лось, соответствовали таким «знамениям». Еще

в 1079 г. брат Олега, Роман (по «Слову», Боян

«песне пояше [...] красному Роману»), был

убит половцами на 31-й день после затмения, а

сам Олег, плененный хазарами, был отправлен в

Византию (очевидно, в качестве пленника им-

ператора), а оттуда сослан на остров Родос, где

прожил 2 года. Как известно, Родос был центром

солнечного культа всего античного мира, там

некогда возвышался бронзовый «колосс», счи-

тавшийся одним из «семи чудес света», — ста-

туя Гелиоса в виде Аполлона. Солярные преда-

ния, родосские монеты с изображением солнеч-

ного лика — все это могло расширить славян-

ские мифологические представления Олега,

вновь обратить его внимание на связь со «зна-

мениями» собственного пленения, смерти его от-

ца, упомянутого убийства Романа и гибели в

бою с Мономаховичами его другого брата, Гле-

ба, в 1078 г. на 55-й день после затмения. Сле-

дует отметить, что в других русских княжеских

родах (например, в большом роде Мономахови-

чей) таких последовательных совпадений не

было. На фоне такого векового предания Ольго-

вичей новое «знамение» во время похода Игоря

произвело сильнейшее впечатление на самих

этих князей, их родственников, бояр, дружины.

Дружина Игорева, как повествует летопись,

«поникоша главами», а «мужи» [советники]

сказали: «Кияже [...] не на добро знамение се».

Победа половцев была предрешена и не уди-

вила современников. Автора «Слова», как и ос-

тальных, удивила геройская дерзость Игоря,

который отверг это родовое «знамение»: «...и

жалость ему знамение заступи [...] Хощу бо,

рече, копие приломити конець поля Половецка-

го». Но еще более, очевидно, поразило всех то,

что при таких, как считалось, безнадежных об-

стоятельствах (и при гибели всех войск) сами

князья (Игорь с родственниками) благополучно

вернулись из плена, да еще с закрепившим союз

с половцами наследником — «детятем» — кня-

жичем Изяславом, сыном Владимира Игоревича

и дочери хана Кончака.

Как показывает содержание «Слова», автор

его знал и историю Ольговичей, и подробности

Игорева похода. Чуткий поэт, вероятно, был бо-

лее всех поражен символическим характером

событий, предопределенных «знамением». По-

этому в «Слове» космогоническая символика и

анимизация природы, как бы оживлявшие ста-

рую эпическую традицию, приобрели максималь-

ное значение. Только в «Слове» (и нигде более

в древнерусской литературе) солнце фигурирует

семь раз, в двух случаях образ солнца как бы

«размыоя^ается» («четыре солнца», «два солн-

ца»). Солнечная символика проходит через все

повествование, поэтически сопровождая Игоря и

его родичей.

Автор обращается к герою: «Нъ уже, княясе

Игорю, утъпе [померк] солнцю свет». Казалось

бы, «светлые» Ольговичи (Игорь—«свет свет-

лый») обречены: на реке Каяле «тьма свет по-

крыла». Но происходит внезапный перелом со-

бытий, Ярославна, жена Игоря, обращается со

страстным языческим заклинанием к трем как

будто живым «господам» — Ветру, Днепру Сло-

вутичу, Солнцу — «Светлое и тресветлое слън-

це!» Как кажется, сила любви спасает героя и

само солнце возвращает ему свое благоволение.

Игорь бежит из плена. Теперь автор получает

возможность создать новый образ солнца (про-

тивоположный изначальному «знамению»):

«Солнце светится на небесе — Игорь князь в

Руской земли». А это, в свою очередь, позволяет

автору в заключение воспеть традиционную

«славу» его героям, в действительности плохим

политикам и полководцам. Солнечная символик?

получает мифологическую конкретизацию, ког-

да по ходу событий упоминаются два солнечных

божества: Игорь и его дед Олег символически

представляются «внуками» (потомками) Даждь-

бога, а родственник Олега — киязь-волшебиик

Всеслав некогда будто бы «волком» великому

Хорсу путь «перерыскивал».

Солнечная символика имеет организующее

структурно-поэтическое значение, иерархически

возглавляя символико-метафорическую систему

произведения. Вслед за солнцем против героев

действуют другие силы анамизированной приро-

ды: ночь, гроза, тѵчи, молнии, гром, затем звери

и птицы (волки, лисицы, орлы), а растения (де-

ревья, цветы, трава) печалятся об участи героев.

В эпических ситуациях сами герои начинают

действовать зооморфпо, как звери и птицы:

Игорь, Всеслав, Гзак, Влур (в форме творитель-

ного сравнения): Игорь, Всеслав, Гзак, Влур

бегут или скачут «волком»; Игорь еще

скачет «горностаем», плывет «гоголем», летит

«соколом»; Боян «растекашется [... ] серым

вълком[...] шизым орлом»; Ярославна плачет

какой-то птицей — «зегзицею» — и т. а. Благо-

даря такой символизации природы и героев соз-

дается гармоничная картина отношений мея^ду

человеком и Вселенной, что восходит, видимо, к

существовавшим в эпической традиции (в на-

следии Бояна) пережиткам языческого мировос-

приятия. Особенно ясно это видно в трактовке

затмения солнца, которое в летописных повестях

и в «Слове» изображается различно. По Ипать-

евской летописи, Игорь «виде солнце, стояще

яко месяц»; по Лаврентьевской летописи, «быть

430

ЛИТЕРАТУРА ДРЕВНЕЙ

РУСІІ

знамение в солнци [...] яко звезды видети [...]

и в солнци учинися яко месяц». Здесь представ-

лено христианское объяснение затмения как

предостерегающего знака божественной воли,

само же солнце не действует («стояще»). В

«Слове», напротив, отразилось архаичное язы-

ческое представление: о «боге» упоминания нет,

а солнце выступает как субъект, действующий

произвольно по отношению к Игорю (сначала

«тьмою», в конце — «светится»).

Таким образом, основываясь на обстоятельст-

вах похода Игоря и родовом предании князей

Ольговичей, с одной стороны, а с другой — на

поэтическом наследии Бояна («внука» язычес-

кого бога Велеса), автор «Слова» развил в про-

изведении хорошо понятную его слушателям

солнечную символику. На этой основе ему уда-

лось объединить изображение текущих событий

со старыми анимистическими представлениями

о природе и создать целостную символико-мета-

форическую систему поэтического повествова-

ния. В первую очередь такая поэтизация собы-

тий служила задачам изображения военной ге-

роики близких ему князей — Игоря и других

Ольговичей.

Создание «Слова» как эпического произведе-

ния закономерно отвечало обычным условиям

возникновения наиболее значительных памятни-

ков средневекового эпоса: оно появляется на

исторических и эпических рубежах Европы и

Азии, разделявших и связывавших инонацио-

нальные и инорелигиозные (западные и восточ-

ные) народности континента. По представлени-

ям античным и средневековым этот рубеж про-

ходил по реке Дону, а в своих успешных похо-

дах против половцев Владимир Мономах, как

говорит летописец, «пил золотом шеломом

Дон». В «Слове» также Игорь хотел «испити

шеломом Дону», он к «Дону вой ведет». На-

встречу ему бегут ханы Кончак и Гзак — и тоже

«к Дону великому». Эта пограничная тема, свя-

занная со столкновениями (а нередко и родст-

вом) европейских и азиатских героев, харак-

терна для эпических традиций. Известный в Ки-

евской Руси в прозаической обработке («Девге-

ниево деяние») византийский героический эпос

о Дигенисе Акрите самим именем героя указы-

вал на то, что это был «двоеродный» (сын си-

рийского эмира — араба — и греческой аристок-

ратки) «охранитель границ» православной им-

перии. Герои русских былин, стоявшие на по-

граничной «заставе» и оберегавшие «Святую

Русь» от тюркских «бусурман», приняли на себя

их же собственное название — «богатыри». Гру-

зинская поэма Шота Руставели «Витязь в тиг-

ровой шкуре» была целиком основана на изобра-

я^ении легендарно-эпического восточного мира.

Французская «Песнь о Роланде» превратила

мелкое столкновение войскового арьергарда хри-

стиан-франков (в 778 г.) с христианами же

басками в эпическую борьбу двух миров — хри-

стианского Запада с мавро-мусульманским (са-

рацинским) Востоком. Древнегерманский, скан-

динавский и англосаксонский эпосы хранили па-

мять о западно-восточных римско-гуннских и

готско-гуинских войнах. Таковы основные зако-

номерности западно-восточных взаимосвязей в

области сюжетосложения и символизации в ев-

ропейском раннефеодальном эпосе, в сферу ко-

торых входило и «Слово о полку Игореве».

Для широкой оценки «Слова» в свете отме-

ченных типологических закономерностей необ-

ходимо вспомнить, что эпическая литература

Северо-Западной и отчасти Центральной Евро-

пы была подготовлена целым рядом дофеодаль-

ных и раннефеодальных памятников, первона-

чально фольклорных, но сравнительно рано за-

писанных и частично обработанных. Эти па-

мятники, например, богато представлены в ран-

нескандинавской традиции. Скандинавская поэ-

зия была известна в Киевской Руси. Она при-

шла с варяжскими дружинами. Скандинавская

традиция, исполненная развитых языческих ми-

фов, на Руси рано утратилась, но она, по-види

мому, в национально смешанной дружинной сре-

де успела вступить в определенные соотноше-

ния с восточнославянским языческим эпосом, в

последующем (в XII в.) испытавшим новые по-

этические взаимодействия и с эпосом тюркских

народностей. Такие условия эпического разви-

тия содействовали раннему формированию древ-

нерусской княжеско-дружинной поэтической

культуры, эпилогом которой стало «Слово о пол-

ку Игореве». Эта эпическая культура не только

сохранялась в «Слове», но и декларировалась его

автором в виде воспоминаний о высокой тради-

ции Бояна Вещего, который, очевидно, был стар-

шим современником половецкого ханско-родово-

го певца Оря, причем сюзерены их обоих — Оль-

говичи и ІПаруканиды — постоянно соприкаса-

лись в союзах и войнах. Представления автора

«Слова» о Бояне как о певце, мудреце и вол-

шебнике воспроизводили характерный облик

древнего княжеско-дружинного поэта, совершен-

но неизвестный остальной литературе Киевской

Руси, но напоминающий по своему типу еще

более архаические и фантастические представ-

ления скандинавов.

Для автора «Слова» в новых исторических

условиях продолжение эпической традиции ока-

залось возможным в форме ее критики: он стре-

мился заменить панегирические «замышления»

своего предшественника Бояна «былинами» сво-

его времени, так как придворное восхвалешге

князей должно было соединиться с осуждением

их раздоров. В западноевропейских литературах