Бердников Г.П. (глав.ред). История всемирной литературы в 9 томах, Том 2

Подождите немного. Документ загружается.

ЛИТЕРАТУРА АЗЕРБАЙДЖАНА

Р21

го предшественника, о чем красноречиво гово-

рит сам поэт:

Не пересказывал я того, что сказал мудрец,

ибо неблагодатпо повторять уже сказанное.

В отличие от Фирдоуси Низами глубоко раз-

работал тему любви Хосрова и Ширин. ІІоэт

видит в любви подлинный смысл и содержание

человеческой жизни. Человек без любви мертв,

как поломанная флейта. Подлинное новаторст-

во и смелость Низами-художника заключаются

в том, что он отводит в поэме главную роль пе

шаху Хосрову, а Ширин — племяннице прави-

тельницы Азербайджана Михин-Бану. Поэт на-

делил Ширин умом, красотой, силой воли. Она

активное начало в поэме. Все описанные собы-

тия связаны с ней. Ширин любит сасанидского

царевича Хосрова. Сильна и безгранична ее лю-

бовь, даже зная все недостатки своего избран-

ника, она не моя^ет его забыть. Из-за своего

пылкого, всепоглощающего чувства Ширин пе-

реносит многие лишения и невзгоды. Ее красо-

та сочетается с твердой волей, мужеством. Она

умеет сдерживать необузданность Хосрова в его

желаниях, постоять за себя, свою честь. Ширин

в то же время — идеальная правительница. Она

справедлива и гуманна. По..;ле смерти своей тет-

ки Михин-Баиу она наводит порядок в стране,

начинает заботиться о пароде:

И пришла к Ширин Михин-Бану держава,

От рыбы до луны о ней сверкнула слава,

РІ справедливости возрадовался люд,

Былые узники свободный воздух пьют,

Все угнетенные забыли время гнета,

Ширин с времен своих отбросила тенета...

Облагодействовав и город и селенья,

Ширин, не ждя даров, снискала восхваленья.

(Перевод К. Липскерова)

Ширин своими благородными поступками ока-

зывает облагораживающее влияние на других.

Под ее воздействием беспечный и безнравствен-

ный Хосров, равнодушный к судьбам парода,

начинает понимать, каким

дол ясен

быть человек

и правитель. Женственная, мягкая по натуре

Ширин обладает поистипе богатырской силой

духа. Она энергична и настойчива в достижении

поставленной цели, презирает покорность и сла-

бость.

Хосров любит Ширин, но его любовь эгоистич-

на, в ней нет самозабвения и способности на

жертву. Лишь в финале поэмы под воздействием

самоотверженной любви Ширин меняется и ха-

рактер Хосрова. Приобретая черты гуманного

правителя, он преображается. Это основная идея

поэмы.

Хосров богато одарен природой, но он растра-

чивает свою молодость на забавы и развлечения,

ведет роскошную и беззаботную жизнь. Ему

противопоставляется один из наиболее примеча-

тельных образов произведения — Фархад, ис-

кусный мастер-каменотес, «силой равный сло-

ну». Пламенная любовь Фархада к Ширин

вдохновляет его труд и творчество.

Образ Фархада — новаторство поэта. Этот

выходец из городского ремесленного круга про-

тивопоставлен представителю феодальной вер-

хушки. Сравнение не в пользу царевича Хосро-

ва. Поэт наделил Фархада чертами благородст-

ва. Он бесстрашен, независим, честен, гигант-

ского роста. Это, скорее, не индивидуальный бо-

гатырь, а олицетворенное воплощение труда.

Финал их соперничества неизбежно трагичен.

Фархад в этом столкновении гибнет. Но здесь

любопытна одна деталь: Фархад гибнет не в

честной борьбе, а из-за предательства. Низами

этим пе только указывает на недозволенные

методы, к которым прибегали представители

феодальной верхушки, чтобы удержаться у

власти, но и вскрывает слабость последних.

Не менее правдив образ подлого, коварного

человека, подкупленного Хосровом для выпол-

нения своего преступного замысла. Любопытно,

что поэт обращает особое внимание на реалисти-

ческое изображение портрета убийцы, органи-

чески связывая его внешность с внутренним ми-

ром:

II принялись искать глашатая беды,

Чей хмурый лоб хранит злосчастия следы,

Того, кто, как мясник, в крови вседневной сечи,

Того, кто из усов огонь смертельный мечет.

И вот, научен он дурным словам, сулят

Иль золото ему, иль гибельный булат,

Идти на Бисутун, свершить худое дело

Он должен. Для него иного нет удела.

(Перевод К. Липскерова)

Несколько скупых штрихов, метких эпите-

тов — и перед нами вполне законченный порт-

рет гнусного предателя.

Поэма завершается рассказом о том, как III

руйе, сын Хосрова от первой я^ены Марьям

(дочери византийского императора), выросший

во дворце в атмосфере лжи, подлости и лицеме-

рия, испытывает страсть к мачехе и, чтобы до-

биться ее любви, убивает собственного отца

Однако Ширин, оставаясь верной Хосрову и

после его смерти, кончает с собой.

Основные герои «Хосров и Ширин» наделены

романтическими чертами, и движет их поступка-

ми всепоглощающее чувство любви. Эта любовь

•332

ЛИТЕРАТУРЫ КАВКАЗА И ЗАКАВКАЗЬЯ

окрыляет героев, вдохновляет их на благород-

ные поступки, на подвиги во имя победы сча-

стья на земле, наполняя ярким волнующим па-

фосом всю поэму. Романтика Низами жизне-

утверждающа, оптимистична, в ней выражена

вера в будущее, в победу светлых начал в жиз-

ни, в силу и разум человека. Низами, замеча-

тельный мастер поэтического слова, создал в

этой поэме яркие, живые образы, передал в ко-

лоритных описаниях все многообразие красок

живописной природы Азербайджана. Большое

мастерство проявил Низами и в выборе вырази-

тельных средств для изображения характеров,

передачи психологического облика героев, их

эмоционального состояния — взволнованности,

радости, горя. Герои показаны в динамическом

развитии. Умело переработав фольклорный ма-

териал, Низами создал произведение, которое, в

свою очередь, оказало влияние на развитие уст-

ного народного творчества.

«Вторая поэма Низами

—

один из величай-

ших шедевров не только азербайджанской, но и

мировой литературы. Первый раз в литературе

Ближнего Востока личность человека была по-

казана во всем ее богатстве, со всеми ее проти-

воречиями, взлетами и падениями» (Е. Э. Бер-

тельс).

Появление поэмы Низами «Хосров и Ширин»

имело огромное значение для всего Ближнего

Востока. На протяжении столетий создавались

десятки произведений, которые испытали на се-

бе благотворное влияние гуманистических идей

Низами, его художественного мастерства. Впе-

чатляющие по своей жизненности образы Ши-

рин и Фархада были признаны образцом для

создания новых произведений.

В XIV в. известный азербайджанский поэт

Ариф Ардебили написал поэму «Фархад-наме»,

в центре которой поставил не сасанидского ша-

ха Хосрова, а каменотеса, искусного мастера

Фархада. Из всех произведений, написанных по

мотивам «Хосрова и Ширин» Низами, следует

особо отметить поэму «Фархад и Ширин» вели-

кого узбекского поэта и ученого Алишеиа Навои

(1441-1501).

Третья поэма Низами «Лейли и Меджнун»

была написана в 1188 г. по заказу ширваншаха

Ахсатана I.

В поэме рассказывается древняя арабская ле-

генда о несчастной любви. «Если сравнить рас-

пространение «несчастного предания» о Лейли и

Меджнупе, — пишет Е. Э. Бертельс, — с близ-

кой к нему по характеру повестью о Ромео и

Джульетте, то придется признать, что поэма

«Лейли и Меджнун» распространена значительно

шире». Это можно объяснить тем, что предания о

любви Лейли и Меджнуиа во всех странах Ближ-

него Востока давно проникли в народную среду и

слились с фольклором. Образы влюбленных

стали близкими и привычными всем слоям об-

щества.

Об источниках поэмы Низами нет точных ука-

заний, ио уже в IX в. Ибн Кутайба, родом из

Мерва (в своей «Книге поэзии и поэтов»), а

позднее Абу-ль-Фарадж аль-Исфахаии выделя-

ли в отдельную главу повесть об арабском поэте

Маджнуне и его возлюбленной Лейли. Фабула

«Лейли и Меджнуна» была известиа и персид-

ско-таджикским поэтам IX—X в. Рудаки и Ра-

биа, дочь Ка'ба, суфийскому поэту Баба Кухи

(ум. 1050 г.) и знаменитому Насиру Хосрову

Алави (1004—1080). Разумеется, у этого сюже-

та были и фольклорные источники. Е. Э. Бер-

тельс предполагает, что в XII в. в суфийских

кругах — среди городских ремесленников, мел-

кого купечества и низшего духовенства — образ

Меджнуна был достаточно хорошо известен и

охотно применялся, когда нужно было привести

пример беззаветной любви.

Лейтмотив поэмы «Лейли и Меджнун» —

пылкая, беспредельная любовь двух молодых

людей. Поэт показывает горькую участь влюб-

ленных в условиях господства суровых нравов и

обычаев, враждебных счастью человека.

Почему Лейли и Кайс, страстно любящие друг

друга, не могут быть счастливыми? Низами с

достаточной убедительностью отвечает иа этот

вопрос. Лейли не выдают замуж за Кайса толь-

ко потому, что он, незаурядный человек и поэт,

не хочет жить по нормам ханя^еской морали,

господствующей в обществе. Его поэзия так Яче

пламенна и вдохновенна, как и его любовь.

Но по феодально-религиозным представле-

ниям и то и другое

—

легкомыслие, безнравст-

венность, потому что всерьез заниматься ис-

кусством бессмысленно и унизительно, а любить

можно лишь бога и быть счастливым — только

в «загробной» жизни. Кайс отвергает это,

бросая своеобразный вызов обществу, для кото-

рого он только «бесноватый», «безумный»

(«Меджнун»). Низами в своей поэме ставит

жизненно важный вопрос о духовном раскрепо-

щении человека, о свободе воли, о праве на лич-

ное счастье.

Зависимость Низами от арабского источника

весьма относительна. У арабской легенды такая

сюжетная схема: Кайс полюбил Лейли настоль-

ко страстно, что получил прозвище Меджнун;

попытка просватать за него девушку оказалась

безнадежной, и он погиб от своей любви. В этой

легенде образ Кайса статичен, сюжет педииа-

мичен, а отдельные детали повествования слабо

связаны между собой.

Как и в предыдущей поэме («Хосров и Ши-

рин»), Низами дает образ Меджнуна. основного

героя, в становлении, в развитии. Вся поэма

ЛИТЕРАТУРА АЗЕРБАЙДЖАНА

Р21

отчетливо распадается на ряд эпизодов, и в каж-

дом из них все попытки благополучного разре-

шения конфликта кончаются неудачей, что

лишь приводит к усилению страсти, постепенно

делая ее непреоборимой. Эти эпизоды совершен-

но сознательно задеря^ивают действие. Страсть

героя завершается катастрофой. Меджнун раз-

рывает связи с человеческим обществом навсег-

да. У читателя создается убеждение: теперь,

что бы ни произошло, счастливого финала не

будет. Умирает муя^ Лейли. Казалось бы, теперь

отпали все препятствия. Лейли и Меджнун мо-

гут соединиться. Но слишком поздно. Меджнун,

разорвавший связи с обществом, уже не нуж-

дается в Лейли: она его идеал, бог. Вот почему

Лейли умирает, как бы уступая свою жизнь то-

му идеальному образу, который живет в Мед-

жнуне. Как Искандер в поэме «Искандер-наме»,

пройдя ряд испытаний, становится носителем

пророческой миссии, так и Меджнун под удара-

ми жестокой судьбы превращается в «Беснова-

того», одухотворенного носителя чистой поэзии.

Эта концепция Низами дала повод толкова-

телям позднейших эпох воспринимать поэму

«Лейли и Меджнун» как суфийское произведе-

ние, ее концовку как символическое вырая^ение

угасания «низшего Я» и перерождение его в

«Я космическое». Но прав Е. Э. Бертельс, кото-

рый считает, что суфийское толкование было бы

слишком упрощенным. Низами вкладывает в

поэму более сложный смысл, который, хотя и не

лишен налета своеобразного мистицизма, в ос-

новном скорее отражает психологию творчества,

чем неоплатоническую доктрину пантеистичес-

кого суфизма.

Бессмертная поэма «Лейли и Меджнун» оста-

вила глубокий след в восточной поэзии и вызва-

ла самое большое количество подражаний у та-

лантливых поэтов Востока в различные эпохи.

По сведениям крупнейших исследователей этой

поэмы Низами (Е. Э. Бертельс, турецкий лите-

ратуровед Агах Сирри Лаванд и др.), по весьма

приблизительным данным, поэма вызвала более

20 подражаний на персидском языке, 29 подра-

жаний па тюркских (в том числе азербайджан-

ском и узбекском), на курдском и других язы-

ках. Все это прямые подражания с сохранением

названия, темы и даяле размера первоисточника.

Следует отметить, что элементы влияния поэмы

моячпо найти и в других произведениях. Не ме-

нее важен еще один факт, указывающий на ми-

ровое значение этой поэмы Низами: мало мояшо

найти лирических диванов па персидском, тюрк-

ских и арабском (даи*е на урду и хинди), где не

упоминались бы имена несчастных влюбленных

и не делалось бы намеков на их судьбы, кото-

рые, как предполагалось, должны быть извест-

ны каждому любителю поэзии.

Во вступительной части своей поэмы «Семь

красавиц» («Хафт пейкар») (написано ок.

1196 г.) поэт говорит, что и в этом случае, как

в «Хосрове и Ширин», он пошел по следам

Фирдоуси, подобрал осколки брошенных им за

ненадобностью самоцветов и попытался их от-

шлифовать и оправить. Возможно, что популяр-

ность образа главного героя поэмы Бахрама на

Кавказе (ср. с армянским и грузинским богаты-

рями Вахагном и Вахтангом) дала повод Низа-

ми разработать этот сюжет, тем более что пре-

дыдущая его поэма, «Хосров и Ширин», также

была в первую очередь связана с Закавказьем.

В поэме две сюжетные линии; одна — истории

Бахрама, вторая — ряд вставных новелл, кото-

рые совсем не связаны с первой сюя^етной ли-

нией, а представляют собой фантастические

сказки, восходящие к устному народному твор-

честву.

Еще юношей Бахрам в замке, где он жил, об-

наружил комнату, где ему ранее не приходилось

бывать, и увидел там на стене удивительную

фреску: она изображала его самого, окруженно-

го семью сказочными красавицами. Став после

смерти отца царем, он добывает себе в жены

семь царевен, портреты которых видел в замке

Хаварнак. Это царевны индийская, туркменская,

хорезмская, славянская, магрибская, византий-

ская и иранская. По приказу Бахрама лучший

зодчий строит для его жен семь дворцов с па-

вильонами, крытыми куполами. Каждый из ку-

полов имеет свой цвет, соответствующий астро-

логическим представлениям о дне недели и о той

планете, которая с ним связана. Любопытно, что

календари европейских народов тоже исполь-

зуют эту символику, видимо связанную с астро-

логическими воззрениями Вавилона. Известно

что вавилонские храмы строились на семи сту-

пенях и стены делались семи цветов, соотноси-

мых с днями недели и планетами.

Бахрам проводит в каждом дворце по одной

ночи, одевшись с ног до головы в платье цвета

дня. Обстановка во дворцах такя^е соответствует

цвету дня. В сопровояѵдении музыки царевны

по очереди рассказывают Бахраму сказки своей

страны. Центральную художественную нагрузку

поэт переносит на семь сказок или иовелл, пол-

ных фантастики. Но сила таланта автора прояв-

ляется в том, что он сливает фантастику с ре-

альностью и так достигает необычайной убеди

тельности. О характере этих новелл Е. Э. Бер-

тельс пишет: «Низами ставит себе исключитель-

но трудную задачу Мало того, что он должен

преодолеть трудности фантастики, — тема но-

веллы, рассказываемой каждой царевной, еще

должна быть увязана с соответствующим цве-

том. Но и этого мало. Основой каждой новеллы

слуячит любовное переживание, причем в соот-

•334

ЛИТЕРАТУРЫ КАВКАЗА И ЗАКАВКАЗЬЯ

ветствии с переходом от черного к белому, гру-

бая чувственность постепенно сменяется в нем

просветленной гармоничной любовью. Могучему

гению Низами не страшны были эти препятст-

вия: он создал семь шедевров».

После поэм «Хосров и Ширин» и «Лейли и

Меджнун», посвященных теме любви, в «Семи

красавицах» Низами обращается к волнующей

его проблеме идеального и справедливого пра-

вителя. Если предыдущие две поэмы он написал

по заказу правителей, го тема «Семи красавиц»

выбрана им по собственному желанию.

Обрамлеиие новелл — биография Бахрама

Гура (его прообразом был легендарный саса-

нидский шах Бахрам или Варахран V, правив-

ший в 421—438 гг.). Она нужна поэту, чтобы

высказать свое понимание миссии правителя.

Правитель, утверждает Низами, должен быть

гуманным и образованным, обязан проявлять за-

боту о народе и, управляя государством, опи-

раться на мудрый жизненный опыт. Слоящей и

оригинален образ Бахрама Гура. Он искренне

стремится принести счастье своему пароду, ка-

рает его врагов и притеснителей, отменяет мно-

гие наказания. Но Низами показывает и слабые

стороны своего героя со всеми типичными для

феодальных восточных правителей порочными

страстями. Бахрам Гур создает пышный гарем,

проводит время иа охоте, в пирах и наслая^де-

нпях, часто забывая о своем долге. Пользуясь

этим, его везир Раст Ровшан расправляется с

крестьянами, грабит народ, предает страну вра-

гам. Бахрам осознает свою ошибку только тогда,

когда встречает мудрого пастуха, раскрывшего

ему глаза на произвол и беззакония. Пастух

преподает шаху великолепный житейский урок.

Мудрый пастух, поучающий правителя, та-

лантливая певица и танцовщица Фитне, превос-

ходящая шаха своим умом и способностями,

добрые, трудолюбивые и преданные в дружбе

Курд и его дочь — эти и другие образы простых

людей написаны Низами с большой любовью.

Примечательно, что в поэме «Семь красавиц»

впервые в истории поэзии Востока был создан

образ русской девушки. Это умная, образован-

ная, волевая, бесстрашная красавица.

Так называемые «зерцала» — дидактические

трактаты, поучавшие искусству править стра-

ной, — были известны на Блияшем Востоке еще

задолго до возникновения ислама. Они имели

широкое распространение и в мусульманском

мире. Заслуга Низами в том, что он не удовлет-

ворился одними советами и рецептами; он облек

все свои поучения в подлинно художественную

форму; посредством художественных образов он

пытался глубоко воздействовать па своего чи-

тателя.

Вершина и своеобразный итог творческого

развития великого поэта — «Искан дер-иаме».

Низами создал произведение энциклопедическое

по размаху и синтетическое по я^аыру; он слил

воедино зороастрийские традиции, мусульман-

ские воззрения, сасанидскую хронику, древне-

греческую философию; многоплановое истори

ческое повествование сочетается с любовной те-

мой, с обзором философских концепций бытия и

раздумьями о смысле жизни. Состоит поэма из

двух частей: «Шараф-наме> («Книга о славе»)

и «Игбал-иаме» («Книга о счастье»). В «Искан-

дер

наме» с наибольшей полнотой и глубиной

отражены общественные идеалы и философские

воззрения Низами. Он приступил к работе над

поэмой, когда ему было уи^е около шестидесяти

лет. В этом произведении с особенной силой про-

явился огромный творческий размах его худо-

я^ественных замыслов. Поэтический образ Ис-

кандера у Низами отличается от своего истори-

ческого прототипа — Александра Македонского.

Герой Низами — идеальный правитель и полко-

водец, умный и справедливый, он везде наводит

порядок, освобождает народы от гнета и бед-

ствий, занимается благоустройством городов, со-

ветуется с учеными, философами, и сам он мыс-

литель. Однако и в этом произведении не могло

не сказаться мусульманское воспитание поэта.

Завоевав Персию, Искандер у Низами присту-

пает к ликвидации зороастризма, уничтожает

храмы огнепоклонников, рассматривая поклоне-

ние огню как безверие. Преобразуя историчес-

кий прототип Искандера в образ идеального

правителя, Низами в ряде существенных момен-

тов остается верен правде истории. Он «не в си-

лах» обойти молчанием, что Искандер ведет

кровавые завоевательные войны, требует у по-

коренных выплаты дани, несет им страдания

и т. п. И поэтому не случайно на страницах

«Искандер-наме» часто говорится о тяжелой до-

ле крестьян и о произволе феодалов, о необхо-

димости улучшать жизнь народа.

«Повествование о Нушабе» — одна из самых

замечательных поэм. Известно, что Александр

Македонский никогда не был на Кавказе, ио,

рассказывая о встрече Искандера с царицей Ну-

шабе в Барде (Азербайджан), Низами вдохно-

венно воспевает красоту и богатство природы

родного края.

Нушабе как правитель справедлива и разум-

на. Эта волевая царица умело управляет стра-

ной. Во владении ее, Барде, люди живут в мире

и благополучии, дни их радостны, ибо прави-

тельница защищает их от бедствий, нищеты и

нападения врагов. Чуя^дый хашкеству и аске-

тизму, Низами показал свою героиню челове-

ком, ГОРЯЧО ЛЩ6ЯЩИМ ЯчИЗНЬ.

ЛИТЕРАТУРА АЗЕРБАЙДЖАНА

Р21

Символична и поучительна сцена пира, устро-

енного Нушабе в честь Искандера. Вместо еды

она приказала подать драгоценные камни. Ког-

да же изумленный и смущенный Искандер по-

просил разъяснить, почему, царица ответила:

Рассмеялась Луна и сказала проворно:

«Если в рот не берешь драгоценные зерна,

То зачем ради благ, что тебе не нужны,

Ты всечасно желаешь ненужной войны?

Что взыскуешь? Зачем столько видишь красы

ты,

В том, чем люди во веки не могут быть сыты?

Если лал несъедобен, скажи, почему

Мы, как жалкие скряги, стремимся к нему?..»

(Перевод К. Липскерова)

В словах Нушабе поэт выразил свое осужде-

ние жестокостей завоевателей, видевших цель

жизни лишь в покорении чуяшх стран и ограб-

лении народов. Искандер почти во всех странах,

где побывал, установил новый порядок, оказал

помощь населению, избавил народы от бедствий,

разорения, нищеты, защитил от нападений ко-

чевииков, и только в Барде, где правила Нуша-

бе, никто не нуждался в его помощи. Здесь

Искандер увидел справедливость, благоустроен-

ность, расцвет культуры, мирную, спокойную

жизнь. В образе царицы Нушабе воплощены са-

мые высокие представления о женщине, свобод-

ной и умной, не стесненной многими предрас-

судками. Это не делает, конечно, героиню Низа-

ми человеком эпохи Возрон^дения; и ее миросо-

зерцание, и ее образ правления остаются средне-

вековыми. Но они отрая^ают прогрессивное на-

чало в средневековой культуре — и известное

религиозное свободомыслие, и столь характер-

ные для Средних веков утопические мечты о

справедливом и мудром монархе.

Во второй части поэмы («Игбал-иаме») Низа-

ми показывает своего героя главным образом

как ученого, философа и пророка. Поэт отстаи-

вает преимущество подлинной науки перед сред-

невековой схоластикой. Воспевая красоту Ячиз-

ни, земное счастье, иронизируя над прославле-

нием «потустороннего» мира, выступая против

аскетизма, Низами, по сути дела, отвергает мно-

гое из ортодоксальных религиозных представле-

ний, предвосхищая тем самым некоторые из ос-

новополагающих идей Ренессанса.

В «Игбал-наме» Низами, используя богатство

устного народного творчества и литературные

источники, создал интересные философско-эти-

ческие рассказы, отличающиеся большой глуби-

ной мысли. В них виден огромный жизненный

опыт Низами, его знание истории.

В основу этих рассказов положены идеи спра-

ведливости, призыв к вдохновенному творческо-

му труду во имя счастья и благополучия чело-

века; здесь утверя^дается значение для жизни

науки, философии, музыки и других видов ис-

кусства, т. е. того, что запрещала религия исла-

ма. Низами восхваляет разум, мудрость и до-

стоинство человека-труженика.

В ряде глав поэт раскрывает глубокие позна-

ния своего героя в различных областях науки.

Так, Искандер устраивает во дворце диспуты,

побеждая на них известных ученых. Семь зна-

менитых греческих философов — Аристотель,

Валис (Фалес Милетский), Булинас (Аполоний

Тианский), Сократ, Фурфуриус (Порфирий

Тирский), Хормус (Гермес Трисмегист) и Пла-

той обсуждают вместе с Искандером вопросы

космогонии. В уста Искандера и мудрецов Ни-

зами вложил свои обширнейшие познания в об-

ласти греческой философии. Хронологические

несоответствия (эти ученые жили в разные ве-

ка), допущенные Низами, дали ему возмож-

ность познакомить своих читателей с основны-

ми течениями античной философии, а также из-

ложить собственную точку зрения.

Необычайные достоинства Искандера как про-

свещенного правителя достигают предельной

высоты. Божественный вестник сообщает ему,

что он удостоен сана пророка. Тогда Искандер

снова собирается в длительное странствование,

ио на этот раз — чтобы призвать весь мир всту-

пить на путь истинной веры, основанной на нау-

ке и человеческой мудрости. Он жаждал победы

мировоззрения, свободного от фанатизма и мра-

кобесия, лжи и предрассудков религии с ее не-

лепыми объяснениями жизни и природы. Низа-

ми мечтал о «религии», опирающейся на науку,

правду и справедливость.

Идеи Низами о справедливом социальном уст-

ройстве находят более полное воплощение во

второй части книги об Искандере — в «Игбал-

наме». В этой поэме Низами нарисовал яркую

картину идеального города-государства. Искан-

дер прибывает в расположенную далеко на се-

вере удивительную страну, где нет правителей и

подчиненных, где люди, свободные от гнета и

насилия, живут счастливо до глубокой старости,

пользуясь равными правами. Здесь нет господ и

рабов, торжествует свобода и справедливость*

уничтожено социальное зло, голод и нищета.

Все занимаются честным трудом, добывая себе

жизненные блага. Страна подлинного счастья,

о ней мечтал, но ее долго не мог найти Искан-

дер. Теперь она перед ним. Низами восторл^енно

описывает эту страну:

Мы имуществом нашим друг другу равны.

Равномерно богатства всем нам вручены.

В этой жизни мы все одинаково значим.

И у нас не смеются над чьим-либо плачем.

•336

ЛИТЕРАТУРЫ КАВКАЗА И ЗАКАВКАЗЬЯ

Мы не знаем воров; нам охрана в горах

Не нужна. Перед чем нам испытывать страх?

Не пойдет на грабеж нашей местности житель.

Ниоткуда в наш край не проникнет грабитель.

Не в чести ни замки, ни засовы у нас.

Без охраны быки и коровы у нас.

Львы и волки не трогают вольное стадо,

И хранят небеса наше каждое чадо.

(Перевод К. Липскерова)

Низами почти во всех своих поэмах стремился

создать образ идеального правителя. Такой об-

раз был им создан в «Искандер-наме». Но, за-

капчивая это произведение, поэт приходит к вы-

воду, что даже справедливый правитель не смо-

жет преобразовать жизнь на земле. «Давать

советы могучим властелинам — это то же, что

сеять семена на солончаке».

Лучший знаток творчества Низами —

Е. Э. Бертельс считает его одной из выдающих-

ся личностей своего времени, который, смотря

вперед, прозревал иногда дая^е на многие века.

Сравнивая же поэмы Низами с рыцарскими ро-

манами европейского Средневековья, ученый

ставит EX выше и в смысле широты познания, и

в подходе к действительности. «Если для сред-

невекового европейского романиста фантасти-

ка — неотъемлемая принадлежность романа, чу-

деса для него — обычная и попятная вещь, то

Низами прибегает к фантастике только тогда,

когда дает совершенно сознательно сказку и

пользуется ее стилистикой («Семь красавиц»).

Действие его поэмы совершается не по велению

какого-либо внешнего deus ex machina, а в ре-

зультате тех свойств, которые заложены в ха-

рактере героев. Поэтому если формально поэмы

Низами еще носят все признаки средневековой

литературы, то в построении они уже значи-

тельно ближе к лучшим созданиям европейско-

го Ренессанса».

Творчество Низами высоко ценили и на Запа-

де. Великий немецкий поэт И. Гете в своем

'«Западно-восточном диване» о Низами говорил:

«Прелесть поэм велика, многообразие бесконеч-

но. Так же и в других его непосредственно

нравственной задаче посвященных стихотворе-

ниях дышит та же милая ясность. Что только

моя^ет встретиться человеку двусмысленно, сво-

дит он всякий раз опять к практическому и в

нравственной деятельности находит лучшее

разрешение всем загадкам».

Низами своей «Пятерицей» оказал глубокое

влияние на развитие худоячественной культуры

Востока, не говоря уже о том, что его пять

поэм были в центре не только азербайджанской

литературы своего времени, но и литературы

всего Ближнего Востока. Начиная с индийско-

го поэта Амира Хосрова Дехлеви (1253—1325),

подражая Низами и развивая его традиции, соз-

давали свои «Пятерицы» такие крупнейшие

поэты, как Джами, Алишер Навои, Физули и

многие другие.

РАЗДЕЛ ШЕСТОЙ

ЛИТЕРАТУРЫ

ВИЗАНТИЙСКОГО РЕГИОНА

ВВЕДЕНИЕ

На переходе от античности к Средневековью

происходит распад дотоле единой эллинистиче-

ско-римской зоны на два обособляющихся ре-

гиона: восточный и западный. Объединяющими

факторами долгое время остаются культурно-го-

сударственные традиции римской империи и

прежде всего христианская религия; однако

каждый регион идет своим путем. В 410 г. Рим

был взят Аларихом, в 455 г. — Гейзерихом, в

476 г. варварский вождь Одоакр сверг последне-

го римского императора Ромула Августула; а в

это время «Новый Рим» — Константинополь —

только вступал в эпоху своего расцвета, и ви-

зантийской государственности предстояло суще-

ствовать целое тысячелетие. Что до единства

христианской религии, то к XT в. и оно разде-

ляется в соответствии с противостоянием вос-

точного и западного регионов на две большие

вероисповедные общности — греко-православ-

ную и римско-католическую.

Степень «компактности» каждого региона бы-

ла пе одна и та же. Развивающаяся на Западе

литература поначалу однородна в языковом

отношении: это единая латинская литература от

Италии Кассиодора, от Испании Исидора Се-

вильского вплоть до Британии Беды Достопоч-

тенного. На Востоке перед нами по крайней ме-

ре три высокоразвитые литературы — греко-

язычная, которую мы по традиции называем ви-

зантийской *, сирийская и коптская; к ним при-

мыкает четвертая литература — эфиопская.

Отнюдь нельзя сказать, чтобы между ними ца-

рила совершенная гармония: писатели греческо-

го языка нередко удерживают толику античного

презрения к «варварским» языкам, между тем

как сирийцы и особенно копты утверждают свою

самобытность в решительной реакции против

эллинизма (выразившейся, между прочим, в

конфессиональном конфликте, который еще в

V—VI вв., за полтысячелетия до разделения

церквей Востока и Запада, привел к отходу не-

сторианской восточно-сирийской церкви и моно-

фиситских, или «яковитских», церквей западной

* Традиция эта утвердилась уже в науке Нового вре-

мени. Народа, который называл бы себя «византий-

ским», никогда не существовало; подданные держа-

вы, которую мы называем теперь Византийской (по

древнему названию Константинополя — Византий),

именовались «ромеями», т. е. «римлянами».

22 История всемирной литературы, том 2

Сирии, Египта, Эфиопии, затем Армении).

И все же эти литературы объединяет явственно

выраженная общность — общность существова-

ния, общность содержания, общность системы,

общность судьбы.

Начнем с общности существования. На всем

пространстве от Месопотамии до Адриатики и от

Черноморья до Нубии в период Раннего Средне-

вековья процветала чрезвычайно энергичная пе-

реводческая деятельность, причем — и это весь-

ма существенно — на разные языки переводи-

лись в огромном количестве случаев одпи и те

же произведения. Было бы методологически

неверно относиться к переводной литературе той

эпохи так же, как мы привыкли относиться к

переводам в наше время. Ибо пока у литературы

на каком бы то ни было языке пет еще того

субстрата, который мы называем «нацией», пока

литература творится коллективом иного поряд-

ка («этносом»), переводные произведения не

противостоят текстам, изначально возникшим на

языке данной народности, но соединяются с ни-

ми в один комплекс. В ту эпоху, о которой мы

говорим, этому способствовала также и надна-

циональность («ойкуменпчность») больших

идеологических систем Раннего Средневековья.

Есть примеры, которые позволяют нам ощутить

органическую сращенность оригинальных и пе-

реводных текстов совсем непосредственно. К

этим примерам относится, в частности, функция

библейской цитаты в словесном облике произве-

дений религиозной прозы и даже поэзии на гре-

ческом, сирийском, коптском и эфиопском язы-

ках (так, произведения византийской гимногра-

фии весьма часто начинаются стихом какого-ни-

будь ветхозаветного псалма, как бы настраива-

ясь по «камертону» переводного образчика

древнееврейской лирики. В общем потоке ви-

зантийской дидактико-аскетической прозы сочи-

нения классика сирийской литературы Ефрема

(Афрема) Сирина, чрезвычайно быстро — отча-

сти уже при его жизни — переведенные на гре-

ческий язык, вполне равноправны с произведе-

ниями этого же типа, написанными с самого на-

чала по-гречески.

Давно уже сложился и прочно вошел в оби-

ход научной литературы термин «восточно-хри-

стианская патристика». Одного этого термина

достаточно, чтобы свидетельствовать о сущест-

338

ЛИТЕРАТУРЫ ВИЗАНТИЙСКОГО РЕГИОНА

венной общности содержания, по крайней мере

известной части литературы на греческом, си-

рийском и коптском языках; а часть эта зани-

мает в составе литературной продукции Ранне-

го Средневековья важное и влиятельное место.

Было бы грубой ошибкой рассматривать патри-

стику во всем ее объеме исключительно как бо-

гословскую словесность, чуждую эстетических

установок; ее тексты должны быть для своего

времени квалифицированы как произведения

литературные. И уже самым непосредственным

образом к художественной литературе интере-

сующего нас региона относятся написанные на

разных языках его обитателей жития святых,

апокрифы на библейские и евангельские сюже-

ты, а для ранней поры — гностические еванге-

лия и апокалипсисы, манихейские псалмы и про-

поведи. Каждый из этих пластов литературного

творчества по природе своей не умещается в

этнические рамки. Общность литератур этого

региона нигде не ощущается с такой наглядно-

стью, как в сфере религиозной словесности. Де-

ло в том, что для византийской литературы в

некоторые эпохи (например, в эпоху Юстиниа-

на) чрезвычайно характерны жанры, унаследо-

ванные от античности (эротическая эпиграмма,

светская историография и т. п.); в этих Ячанрах

заняты представители мирской образованно-

сти — придворные, столичные адвокаты. Ни си-

рийская, ни тем паче коптская и эфиопская ли-

тературы не знают ничего подобного: Павел Си-

лентиарий, Агафий и Прокопий Кесарийский

там невозможны. Пожалуй, то, что было реаль-

но «общим знаменателем» для литературной

жизни восточно-христианских стран, практиче-

ски удобнее всего проследить на примере копт-

ской литературы IV—VII вв.; ее облик беднее,

но и однороднее, чем облик византийской лите-

ратуры. Именно в коптской литературе с полной

ясностью обнаружился основной состав выяв-

ляющих себя через словесное искусство общест-

венных сил. Главные из них

—

белое духовенст-

во, действующее в миру, и монашество, среда

отшельников и аскетов, т. е. люди, как бы уда-

лившиеся из мира и творившие свой мир в про-

тивовес миру всех. Деятельность первых — мис-

сионерство, т. е. активное распространение оп-

ределенных верований и представлений с по-

мощью устного и письменного слова; деятель-

ность вторых подвижничество, т. е. культи-

вирование определенного типа личности, кото-

рая могла бы вызывать в других людях нужный

духовный настрой силой непосредственного при-

мера. Первые жили в земном мире, имея дело со

всеми его силами; вторые — в ином мире, в об-

щении с «нездешними» сущесгвахми, но этот

иной мир был для них столь же реален и кон-

кретен, как земной мир для первых. Не следует

забывать, что именно Египет Павла Отшельни-

ка и Антония Великого, Египет Пахомия и ПІе

нуте был родиной христианского монашества

первые монастыри появились там — в «пусты-

ни», которая и вправду была пустыней. «Фиваи-

да» — не просто название местности в Верхнем

Египте, близ древней столицы фараонов Но-

Амон (в греческом обозначении — Фив); это —

символ другого мира, который был для многих

не только столь же реальным, как и мир горо-

дов и сел (вместе с духовенством этих городов и

сел), но в силу особой природы своей реально-

сти более властно воздействовал на воображение

и совесть. Так сложились обе силы, на протяже-

нии Средних веков управлявшие умами и серд-

цами: одна — опирающаяся на все мирское и

представляющая позитивный синтез эпохи; дру-

гая

—

противостоящая всему мирскому и пред-

ставляющая мистические устремления века.

У сирийцев, а также коптов впервые выкри-

сталлизовался тот состав литературы, который

стал типичным для византийского региона и,

шире, для всей западной зоны Старого Света.

Его формировали три направления: собственно

дидактическое, в русле которого создавались

такие тексты, как поучения, послания, пропове-

ди, трактаты по методике монашеского самоуг-

лубления (как, например, поразительные па

своей глубине «Слова наставнические» Исаака

Сириянина); дидактико-поэтическое, проявив-

шееся главным образом в произведениях, свя-

занных с богослужебной практикой (начиная с

еретических псалмов сирийца Бардесана и орто-

доксальных гимнов другого сирийца Ефре-

ма), но также и во внелитургических духовных

стихах (какова коптская песнь об Археллите);

наконец, дидактико-повествовательное, выразив-

шееся по преимуществу в житиях мучениковѵ

церковных деятелей и подвижников-анахоретов.

Все три направления складывались именно в

юго-восточном углу христианской ойкумены и

затем распространялись на запад, а позднее —

на славянский север.

В литературе византийского региона с полной

отчетливостью определился и материал лите-

ратурного творчества. Мы не должны упус-

кать из виду, что для общественного сознания

того времени материал этот неизмепно реален,

неизменно действителен, хотя действительность

эта воспринималась по-разпому: в одних случа-

ях это была действительность наблюдаемая, в

других — действительность представляемая.

Для человека первого христианского тысячеле-

тия чудо было нисколько не менее конкретным

происшествием, чем, скажем, уличная драка, а

высланные Князем Тьмы женственные призра

ни, нарушавшие покой отшельника, ничуть не-

уступали по своей вещественности куртизан-

ВВЕДЕНИЕ

339

нам Эдессы, Антиохии или Александрии. Про

ангелов и бесов и говорить нечего: это были

прямо-таки бытовые персонажи в точном смыс-

ле слова — такие же обитатели мира келий и

скитов, как и сами подвижники и затворники.

Демоны шныряли под ногами аскетов, как до-

машние кошки или крысы, — жуткие, но впол-

не привычные спутники их будней. Поэтому,

когда мы подходим к литературе этой эпохи, мы

Fie имеем права навязывать ей — ее создателям

и адресатам — наши собственные представле-

ния о границах реальности и на этом основании

проводить принципиальное различие между,

скажем, хроникой и легендой, между произве-

дениями на бытовом материале и па материале,

относящемся к области верований и поверий.

Общность судьбы литератур византийского

региона сказывается также и в той роли, ко-

торую сыграл для каждой из них VII век — век

арабского нашествия, отдавшего во власть исла-

ма две трети византийских владений, в том чис-

ле Египет, Сирию, Палестину и Верхнюю Месо-

потамию. Завоевание это повлекло за собой наи-

более очевидные последствия, разумеется, для

сирийской и коптской культурной жизни. Гер-

манцы и славяне, обрушившиеся соответствен-

но на западный и восточный регионы римско-

эллинистической зоны, не устранили латыни и

греческого языка, но, напротив, приняли эти

языки в качестве основы образованности (это

относится и к славянам хотя бы в той мере, в

какой они селились на землях Греции); арабы

я^е оттеснили языки покоренных ими народов и

превратили в язык образования, науки, а со

временем и литературы свой собственный язык.

Германцы не навязали римлянам культ Вота-

на, но, напротив, приняли ту религию, которая

выросла у покоренных ими культурных народов;

арабы же повсюду ввели свой ислам, уготовив

христианам положение «зиммиев» (ахль аз-зим-

ма), т. е. замкнутого в своем узком кругу ино-

верческого меньшинства. Поэтому и сирийская,

и коптская литературы после арабского завоева-

ния начинают медленно угасать; VII век —

важнейшая веха в их истории, начало конца.

Иначе, разумеется, обстоит дело с византийской

литературой, продолжающей жить на недоступ-

ных арабам пространствах Греции и Малой

Азии; однако и она в VII в. претерпевает глу-

бокий кризис, из которого выходит совсем иной.

Ей предстоит немало блистательных достияче-

пий и отмерено не так мало времени — еще во-

семь веков; но ее пространство неотступно со-

кращается, как шагреневая коя^а, под натиском

ислама, который с XI в. идет на Византию в

обличье уже не арабских, но турецких завоева-

телей. 29 мая 1453 г. круг замыкается; турки-

османы входят в Константинополь, византий-

ская литература с опозданием разделяет участь

своих коптской и сирийской сестер. Так общ-

ность литератур византийского региона прояви-

лась и в их судьбе.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВИЗАНТИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

1 РАННЕВИЗАНТИЙСКИЙ ПЕРИОД

Греки были носителями древней античной обра-

зованности, весьма почитавшейся другими на-

родами империи; несмотря на все трения, возни-

кавшие между языческой эллинской традицией

и христианством, система некоторых школьных

ценностей в сфере философии и особенно сло-

весности остается незыблемой. Сужается только

область функционирования этих ценностей.

Формально понятые заветы и каноны антично-

сти существовали рядом с заповедями Библии и

постановлениями Вселенских Соборов, почти

никак не соотносясь менаду собой, но со своей

стороны полагая предел новаторской инициа-

тиве.

Накануне эпохи Константина социальные

процессы внутри христианских общин, увеличи-

вающихся в численности и все чаще прини-

мающих в свой соетав представителей богатой

и образованной общественной верхушки, делают

возможным соединение христианской проповеди

с самыми утонченными формами античной ри-

торики. Еще в середине III в. работает Григорий

Неокесарийский (ок. 213—ок. 273), посвятив-

ший своему учителю Оригену «Благодарствен-

ное слово» (или «Панегирик»). Тема речи —

годы учения в александрийской церковной шко-

ле и путь собственного духовного становления;

ее облик определен сочетанием традиционных

стилистических форм и новой по духу автобио-

графической интимности. Парадность панегири-

ка и задушевность исповеди, репрезентативные

и доверительные интонации дополняют друг

друга. Еще сознательнее и отчетливее игра на

контрастах старой формы и нового содеря^ания

проведена в диалоге Мефодия, епископа Олим-

па, «Пир, или О любви». Сочинение изобилует

платоновскими реминисценциями в языке и

стиле, ситуациях и идеях; но место эллинского

Эроса у Мефодия заняла христианская девст-

венность, и содержание диалога

—

прославление

22*

340

ЛИТЕРАТУРЫ ВИЗАНТИЙСКОГО РЕГИОНА

аскезы. Неожиданный эффект создается осу-

ществленным в финале прорывом прозаической

ткани изложения и выходом к гимнической по-

эзии: участницы диалога поют торжественное

славословие мистическому браку Христа и

Церкви.

Этот гимн нов и по своей метрической форме:

в нем впервые в известной нам греческой поэ-

зии сквозь реликты традиционного музыкально-

го стихосложения просвечивают тонические тен-

денции.

По-видимому, опыт Мефодия был близок к

литургической практике христианских общин,

ио в «большой литературе» он надолго остается

без последствий. В 60-е годы IV в. богослов-ере-

тик и ученик языческого ритора Епифаиия Ап-

полинарий Лаодикийский пытается заново осно-

вать христианскую поэзию на иных, вполне тра-

диционных началах. От его многочисленных

сочинений (гексаметрическое переложение Вет-

хого и Нового Заветов, христианские гимны в

манере Пиндара, трагедии и комедии, имитирую-

щие стиль Еврипида и Менандра) ничего не

дошло. Некоторое понятие об этом роде творче-

ства дает ложно приписанное Апполинарию, но,

по-видимому, более позднее переложение Дави-

довых псалмов метром и языком Гомера —

столь же виртуозное, сколь и далекое от живых

тенденций литературного развития.

J Христианская проза ассимилирует все новые

жанры. Если христиане первых времен жили не

воспоминаниями о прошлом, но чаяниями буду-

щего, не историей, но эсхатологией, то теперь

положение меняется, и церковь— ощущает по-

требность в импонирующем увековечении своей

истории. Удовлетворить эту потребность взялся

Евсевий Памфил, епископ Кесарии., (ок. 260—

'ок. 350). Еще в поруТонений Евсевий состав-

ляех-жХронологические таблицы и сокращенное

изложение всеобщей истории эллинов и варва-

ров» (христианство как «вселенская» религия

весьма стимулировало подобные опыты по при-

ведению истории разных народов к одному зна-

менателю ). ^Но j?ro_ важнейшим трудом, поло-

жившим начало церковной историографии,

явилась «Церковная история» в десяти книгах;

резонанс, который она получила, побудил авто-

ра четырежды переработать ее, внося актуаль-

ный материал. В последнем варианте «Церков-

ная история» доведена до 323 г. (т. е. эпохи

Константина). Образцом для ее структуры в

большой степени послужил выработанный эл-

линистической наукой тип истории философ-

ских школ: таблицам преемства философских

кафедр соответствуют таблицы преемства епи-

скопских кафедр, дана подробная библиография

трудов богословов и ересиархов. Эта формаль-

ная организация материала вполне сознательна

и обоснована: Евсевий охотно называет хри-

стианскую религию — «наша философия».

«Церковная история» принадлежит научной

историографии, «Жизнеописание блаженного

царіГ^бнстантина», также приписывающееся

Евсевию, — риторической историографии. По

своим установкам и стилю этот типичный энко-

мий (похвальное слово) — продукт античной

традиции, восходящей еіце к И со крату (IV в. до

н. э.). Новой является хрисГй'анскай тенденция.

Если старые риторы сравнивали прославляемых

монархов с героями греко-римской мифологии и

истории, то теперь объекты сопоставления бе-

рутся из Библий: Константин — это «новый

Моисей». Но схема самого сопоставления остает-

ся^ прежней.

/ Исторические сочинения Евсевия были рано

і переведены на латинский, сирийский и другие

I языки и стали излюбленным образцом для кле-

і рикалыюй историографии Средневековья.

Творчество Евсевия проникнуто торжествую-

щим настроением, вызванным событиями кон-

стантиновских времен. Однако именно в тот

момент, когда церковь добилась полной легаль-

ности и политического влияния, она оказалась

перед необходимостью пересмотреть некоторые

основы своей доктрины. Это вызвало к жизни

так называемые арианские споры о боя^ествен-

ности Логоса — Христа, в процессе которых

складывался внутренний строй византийского

христианства. Эти споры стояли в центре всей

общественной жизни IV в. и не могли не по-

влиять на ход литературного процесса.

Инициатором полемики был популярный

александрийский пресвитер Арий (ум. 336). Он

отстаивал такое понимание Христа, которое от-

даляло его от абсолютного бога-отца и прибли-

жало к сотворенному миру. Из этой концепции с

логической необходимостью вытекало одобрение

мирской жизни и утверждение примата светской

власти над церковью. Арианство — это христи-

анство мирян (по преимуществу зажиточных

горожан и солдат, позднее — воинов-варваров).

Тот же мирской дух Арий внес и в богословскую

литературу. Блестящий проповедник, он знал

своих слушателей — граждан Александрии,

привыкших к жизни большого города. Древне-

христианская аскетическая суровость стиля

здесь не могла рассчитывать на успех, но и тра-

диции языческой классики были для масс слиш-

ком академичными и устаревшими. Поэтому

Арий, сочиняя для широкой пропаганды своих

теологических взглядов поэму «Фалия», обра-

тился к иным традициям. Мы мало знаем о

поэме знаменитого ересиарха она утрачена

(возможно даже, что это была не поэма, а сме-

шанный стихотворно-прозаический текст типа

так называемой «менипповой сатиры»). Но по-