Бачинин В.А. Философия права и преступления

Подождите немного. Документ загружается.

ФИЛОСОФИЯ НЕПРАВА

КАТЕГОРИЯ НЕПРАВА

Современному правомышлению свойственно искать ответы на вопросы о настоящем состоянии

правовой реальности у мыслителей прошлого. Поэтому никого не удивляют социогуманитарные

рассуждения об актуальных проблемах современности, ведущиеся на материале Библии, Платона,

Макиавелли, Гегеля или Достоевского.

Введенная Гегелем в философско-теоретический обиход категория неправа обозначает особенную

волю, демонстрирующую произвол и свою отдельность от всеобщей воли и всеобщего права.

Данное понятие обладает не меньшей содержательностью, чем противостоящая ей

фундаментальная категория права. Право и неправо, являясь в филологическом отношении

антонимами, стоят рядом, подобно тому, как в одних и тех же смысловых рядах пребывают

понятия света и тьмы, добра и зла, истины и лжи и т. д. Пользование каким-либо одним из них

предполагает непременный ценностно-смысловой фон, создаваемый его противоположностью.

Гегель, по сути, оставил нам философско-юридическую категорию, эвристический потенциал

которой современным отечественным правоведением практически не используется'. А между тем

история цивилизации и в особенности XX век дают необъятный материал для исследования

надличных и личностных форм неправа.

АПОЛОГИЯ НЕПРАВОВЫХ СРЕДСТВ ГОСУДАРСТВЕННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА

(Н. МАКИАВЕЛЛИ)

Н. Макиавелли (1469—1527) — один из немногих крупных европейских мыслителей, который при

рассуждениях о пробле-

Имеется в виду не прилагательное «неправовой», достаточно широко употребляющееся, а существительное «неправо» в его

категориально-концептуальном статусе

мах государственного строительства обходился без правовых категорий. Не только религиозно-

этическая метафизика естественного права, но даже позитивно-правовая прагматика были ему чужды и

практически не использовались при анализе социальных проблем. Это объяснялось во многом тем

историческим обстоятельством, что Флоренция, где жил Н. Макиавелли, и другие итальянские города-

государства, княжества и герцогства переживали смутное время. Та бесконечная череда заговоров,

переделов власти, взрывов насилия и войн, которыми отмечена эта эпоха, позволяют говорить о том,

что, в сущности, абсолютное большинство тогдашних итальянских государственных образований

пребывали в доправовом состоянии.

Теоретическая позиция Н. Макиавелли с наибольшей выразительностью представлена в двух его

работах — «Рассуждениях о первых десяти книгах Тита Ливия» и «Государе». Для итальянского

мыслителя большая часть трагических противоречий, сопровождающих судьбу людей и государств,

объясняются характерными особенностями человеческой природы. Он убежден в неискоренимости

предрасположенности человека к злу. Зависть, гордыня, алчность и другие смертные грехи составляют

неотъемлемое свойство человеческого существа. Обладая свободной волей, люди способны эти

свойства устремлять не только во зло, но и на благо окружающим, превращать их в доблести и с их

помощью достигать поставленных целей.

Обладая разумом, человек может действовать сообразно обстоятельствам и быть удачливым в своих

начинаниях и завершениях. Активность для него предпочтительнее бездеятельности, а смелость

важнее, чем осторожность. Макиавелли настойчиво проводит мысль о деятельной, трансгрессивной

сущности человека. И хотя естественно-правовое мышление ему в целом чуждо, но одно из

естественных прав человека он методично отстаивает. Это право человека на свободное

волеизъявление. В страстной защите этого права проявляется ренессансный характер его личности и

мышления.

Но свобода человека не может быть безграничной. У нее должны быть ограничения и пределы, в

противном случае она на каждом шагу станет превращаться в своеволие. Такими пределами могут

быть нормы и ценности, культивируемые религией, нравственностью и правом. У Н. Макиавелли же

сложились довольно сложные отношения с этими тремя сферами культуры. Евангельские заповеди,

призывающие к созерцательности и смирению, отрицающие ценность мирских благ, были для него

неприемлемы. Его прагматический ум политика-практика подсказывал ему, что христианские

принципы и свобода активных, энергичных действий в социально-политической сфере несовместимы.

Люди, находящи-

еся у власти или идущие к ней, только ослабят свою волю, если будут руководствоваться

евангельскими нормами, требующими человеколюбия.

Из иррелигиозности Н. Макиавелли логично вытекает его имморализм. Не призывая к тотальному

отвержению нравственных норм, он, тем не менее, считает, что есть такие области человеческой

деятельности, где соблюдение их обременительно и неоправдано. Это в первую очередь сфера

социально-политической деятельности. Политический лидер большого масштаба, обладающий

умением вести искусные политические игры, должен уметь ради достижения своих целей пользоваться

всем арсеналом доступных ему средств — как моральных, так и аморальных. Его не должна смущать

необходимость использования лжи, интриг, коварства. Все это лишь средства, которые по своему

ценностному статусу не идут ни в какое сравнение с ценностью поставленной цели.

Прямым следствием пренебрежительного отношения к христианской религии и к нормам

нравственности стала рецептура правового нигилизма, предлагаемая Н. Макиавелли политическим

деятелям, стремящимся создать крепкое государство. Государь, конечно же, может пользоваться

законными, правовыми методами. Но для успешного достижения любой из поставленных целей у него

непременно должен быть в запасе еще один способ действий, который Н. Макиавелли называет

насильственным, или «зверским». Сам же политик должен умело менять маски и попеременно играть

требуемые обстоятельствами роли либо благонравного, дипломатичного стратега, либо жестокого,

беспощадного тирана. Он должен сочетать качества лисы и льва, уметь притворяться благочестивым,

чтобы успевать напасть первым. Тот, кто желает, чтобы ему повиновались, не должен бояться

прослыть жестоким. Самое лучшее для него — это уметь, при необходимости, совершать все

требуемые злодеяния разом.

Во имя каких же целей Н. Макиавелли прощает политическому лидеру его атеизм, имморализм и

правовой нигилизм? Иногда на этот вопрос отвечают так: власть. Но это далеко не так. Власть для него

не самоценность и не главная цель, а тоже всего лишь средство. Основной же целью для истинного

политика-патриота является, в глазах Н. Макиавелли, общественное благо, и в первую очередь

создание единого, централизованного государства, обладающего достаточной силой, чтобы

преодолевать центробежные тенденции и внешние опасности. Не ради корыстных выгод самовластия,

а во имя спасения гибнущей в пучине усобиц цивилизации Н. Макиавелли готов простить все

прегрешения против религии, нравственности и права тому, кто сумеет победить феодальную анархию.

Н. Макиавелли — реалист, обладатель трезвого политического рассудка. Он ясно видит пороки

людей, отчетливо сознает, что их способность к свободному волеизъявлению и необычайная,

кипучая энергия употребляются в основном во зло. Но если люди неисправимы, а их свобода, не

признающая ни религиозных, ни нравственных, ни правовых ограничений, повсеместно переходит

в своеволие и приумножает массу зла, бед и страданий, то как быть с идеалами общественного

блага? Неужели они недостижимы и обречены вечно пребывать в качестве благодушных и

бессильных пожеланий? Неужели из этого тупика нет никакого выхода?

Напряженные и мучительные раздумья приводят Н. Макиавелли к решению проблемы. Если

человеческая природа неисправима, то это еще не значит, что агрессивная энергия людей должна

быть предоставлена сама себе и творить одни лишь разрушения. Ей можно придать иную

направленность. Ее следует устремить в позитивное русло созидания, утверждения твердого

социального порядка. И образцом, примером подобного перераспределения естественной

человеческой энергии и агрессивности должна стать в первую очередь личность крупного

политического лидера. Он должен возглавить процесс закладки надежных основ цивилизованной

государственности. Сам, оставаясь таким же, как и все, то есть способным скорее к злу, чем к

добру, несущий в себе склонности к порокам и преступлениям, он, тем не менее, должен быть

готов ради великой цели употреблять зло во благо. Если у него нет в распоряжении для

достижения благих целей столь же благих средств или эти благие средства слишком слабы,

неэффективны и практически бесполезны, то ему ничего не остается как действовать, используя

то, что имеется под рукой: не брезгуя обманом, предательствами, насилием, преступлениями.

Н. Макиавелли — прагматик, а не моралист. Его логика реалистична и потому окрашена в

мрачные тона. Он убежден в том, что бывают исторические моменты, когда необходимо во имя

благой цели использовать все доступные средства, в том числе аморальные и противоправные. Зло

необходимо использовать и применять ради того, чтобы избежать еще больших зол. То, что

неприемлемо в обычных условиях ровно текущей, цивилизованной жизни и стабильного

социального порядка, в критических условиях национального бедствия становится допустимым.

Морализирующая критика, упрекающая Н. Макиавелли за его имморализм, как правило, не

разграничивала этих реалий — стабильных эпох и эпох переходных, кризисных,

катастрофических. То, что недопустимо в обычных условиях, для нее оставалось недопустимым и

в условиях чрезвычайных. А между тем, понять и оправдать Н. Макиавелли можно лишь в том

случае, если квалифицировать его доктрину как апологию чрезвычайных средств в чрезвычайных

обстоятельствах.

Другая крайность в оценке теории Н. Макиавелли заключается в прямом, недвусмысленном

оправдании практики применения неправовых, жестоких, насильственных чрезвычайных средств в

нечрезвычайных социальных условиях. Именно эта практика получила название макиавеллизма. Она

же бросила на наследие великого флорентийца сумрачную и трудноизгладимую тень, заставляющую

потомков с опаской взирать на его доктрину.

Н. Макиавелли, как всякий крупный и неординарный мыслитель, противоречив. Однозначно оценивать

его идеи невозможно. Его нельзя отнести ни к гуманистам, ни к циникам, ибо он сочетает в себе

качества тех и других. Теоретически обосновав возможность сочетания правомерных целей с

неправовыми средствами их достижения, он выстроил дерзкое философско-этиче-ское уравнение. И в

этом в полной мере проявился радикализм и авантюризм его ренессансного мышления, не склонного

останавливаться ни перед какими препятствиями.

ПОРЯДОК ЦЕНОЙ ЕСТЕСТВЕННЫХ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА

(Т. МОР и Т. КАМПАНЕЛЛА)

Томас Мор описал в своей книге «Утопия» вымышленное государство, которое будто бы удалось

обнаружить одному английскому путешественнику на острове под названием Утопия (букв, «место,

которого нет»).

Государство Утопия — это республика, руководимая выборными правителями. Его экономический

строй характеризуется отсутствием частной собственности и денег, всеобщей трудовой повинностью и

уравнительным распределением всего необходимого для жизни с общественных складов.

В государстве царит строго регламентированный, стандартный уклад жизни, контролируемый

властями. У всех жителей одинаковая одежда и типовые по планировке и внешнему виду жилища. Все

города островного государства построены по одинаковым планам и очень похожи друг на друга.

Утопийцы не имеют представления о том, что такое свобода, поскольку все в их жизни свершается с

ведома властей. Так, к примеру, для поездки в другое место необходимо разрешение начальства.

Нарушитель этого правила наказывается, а за повторное нарушение отдается в рабство.

Отсутствие свободы компенсируется на острове высокой моральностью жителей. Среди них нет

воровства и двери домов не имеют замков. Утопийцы благопристойно проводят свой досуг: им чужды

пьянство и разврат. Они не знают, что такое пивные и притоны.

Т. Мор оказался не одинок в своих грезах о стабильном, абсолютно надежном социальном порядке.

Спустя несколько десяти-

летий Европа получила возможность ознакомиться с другим аналогичным произведением. Это было

сочинение Томмазо Кампа-неллы «Город Солнца».

У Т. Кампанеллы, как и у Т. Мора, некий мореплаватель рассказывает, как он попал на удивительный

остров в Индийском океане, где существовало теократическое государство. Верховный правитель

являлся там одновременно и верховным жрецом, и главным законодателем, и судьей. Его имя было

Солнце, а при нем состояли три соправителя, именуемые Мощью, Мудростью и Любовью.

На этом острове также не существовало частной собственности и все было общим. Материальные

блага, вещи, продукты питания распределялись между жителями поровну.

Установленная законом всеобщая трудовая повинность требовала от каждого ежедневно по четыре

часа физического труда. Все солярии (так называли себя жители Города Солнца) были распределены

по отрядам от десяти до ста человек в каждом. Вся их жизнь в самых разных ее проявлениях была

подчинена унифицирующим нормам: они подчинялись единому распорядку дня, совершали

совместные трапезы, носили одинаковые одежды и т. д. Если кто-то нарушал общие правила, его

ожидало суровое наказание. Так, например, если женщина надевала нестандартное платье или

румянилась и выходила в туфлях на высоких каблуках, она наказывалась за это смертной казнью.

Семья, в обычном понимании этого слова, среди соляриев отсутствовала. Подбором будущих

сексуальных партнеров для осуществления воспроизводства населения занимались начальники

отрядов, врачи и астрологи. За порядком в области сексуальных отношений и деторождения следил

высший чиновник, который так и назывался — Главный начальник деторождения. Рождающиеся дети

являлись достоянием государства, которое занималось их воспитанием. Дети называли отцами всех

мужчин старше двадцати двух лет.

В Городе Солнца существовала система строгих наказаний за проступки и преступления. Начальники

отрядов являлись одновременно и судьями, назначающими те или иные наказания. Так, за проявления

неблагодарности, злобы, лени, уныния, гнева, шутовства виновных могли лишить права участия в

общей трапезе, общения с женщинами. За военные преступления виновного бросали в ров к диким

зверям. Святотатство и изнасилование карались смертной казнью.

Сочинения Т. Мора и Т. Кампанеллы несли в себе идеи казарменного коммунизма. Стабильный

социальный порядок и общая обеспеченность элементарными жизненными благами покупались в

обоих государствах ценой отрицания естественных прав и сво-

бод жителей. Тотальный контроль за всеми сферами жизни, государственное принуждение, вторжения

чиновников в самые интимные области человеческих отношений — все это исключало уважение к

личности и ее достоинству.

Характерно, что у фантастических прожектов ренессансных мыслителей-утопистов нашлось

удивительное по степени сходства подтверждение в практике современной им мировой цивилизации. В

1531 г., то есть спустя пятнадцать лет после выхода в свет «Утопии» Т. Мора, испанцы обнаружили

дотоле неизвестное европейцам государство инков. Находившееся на территории нынешних Эквадора,

Боливии, Перу и севера Чили, оно к тому времени существовало уже двести лет. Состоявшее из

населения в двенадцать миллионов человек, оно имело столицу Куско, не уступавшую своими

размерами, красотой архитектуры, количеством дворцов и храмов крупным европейским столицам.

Империю пересекали прекрасные дороги.

И хотя в государстве инков царил низкий уровень развития техники, это компенсировалось особыми

методами организации социальной жизни, чрезвычайно схожими с теми, что описали в своих

сочинениях европейские мыслители.

В империи инков отсутствовала частная собственность на землю, не существовало ни денег, ни

торговли. Жизнь населения проходила под тотальным контролем государственных чиновников.

Существование было предельно стандартизировано: все вели одинаковый образ жизни, все носили

одинаковую одежду и жили в одинаковых домах. В городах преобладала однотипная планировка

кварталов.

В государстве господствовало жесткое, репрессивное законодательство. Законы запрещали людям

покидать свои места без разрешения чиновников. Законы предписывали время еды, содержание меню,

характер причесок и многое другое. Законы регламентировали брачные отношения: ежегодно

государственные чиновники заключали браки между теми, кто достиг брачного возраста. При этом они

руководствовались собственным мнением, никак не учитывая желаний партнеров.

В империи существовала крайне суровая и достаточно изощренная система наказаний. Каждое

нарушение закона расценивалось как государственное преступление и каралось либо каторгой на

золотых и серебряных рудниках, либо пытками и смертной казнью. К смерти приговаривались за

аборт, за украденный с государственного поля плод, за срубленное без разрешения дерево. За более

серьезные преступления казнили также и родственников виновного.

Любое незапланированное, нестандартное явление вызывало у властей страх. Все, что выделялось из

общего ряда, считалось

источником опасности для государства. Не удивительно, что население пребывало в состоянии

духовной апатии и полной атрофии способности к личной инициативе. В итоге это привело к тому, что

двести испанских авантюристов с огнестрельным оружием и верхом на лошадях, которых не знали

инки, сумели захватить и покорить огромную империю с многомиллионным населением.

Можно предположить, что информация об этом своеобразном государстве еще до открытия Колумбом

Америки могла каким-то образом проникнуть в Европу и воодушевить Т. Мора на написание его

«Утопии». Для европейцев, живших в смутную эпоху нескончаемых гражданских распрей, дворцовых

переворотов и военных столкновений могли показаться весьма заманчивыми абсолютный социальный

порядок и незыблемая стабильность государственной системы. Ради них, казалось, можно было бы

пожертвовать даже естественными правами и свободами граждан. И потребуется значительное время,

чтобы европейское правосознание смогло понять недопустимость такой платы за социальный порядок.

СИМВОЛИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ АБСОЛЮТНОЙ ВЛАСТИ

(«ЛЕГЕНДА О ВЕЛИКОМ ИНКВИЗИТОРЕ»)

«Легенда о Великом инквизиторе» Ф. М. Достоевского, выступающая как проблемный эпицентр

романа «Братья Карамазовы», являет собой грандиозную панораму культурно-исторических символов

власти, уводящих из XIX в. в ретроспективу XVI в. и в перспективу XX в. В центре ее три

символические фигуры — Иисус Христос, испанский кардинал и Дух зла. Одна из главных ее тем —

тема власти, поворачивающаяся на протяжении «Легенды» различными гранями и принимающая вид

проблем права на власть, искушения властью, соблазна абсолютной, деспотической властью, цены за

власть, которую платят господствующие и подчиняющиеся. Символы, в которые облачены все эти

проблемы, представляют собой «сгустки» культурно-исторических, морально-религиозных и

философско-правовых смыслов, позволяющих каждой новой эпохе находить и узнавать в них свои

реалии.

Каждая из трех главных фигур «Легенды» символизирует определенную грань проблемы абсолютной

власти. Так, дьявол — метафизический символ соблазна, искушения абсолютной властью. Великий

инквизитор — символ воплощенной, персонифицированной абсолютной власти. Христос — символ

высших метафизических, религиозных, этических начал, противодействующих укоренению земных

форм абсолютной власти. Предметом их столкновения выступает кратическая антиномия, в которой

тезис гласит: «Абсолютная власть над людьми допустима», а ан-

титезис утверждает: «Абсолютная власть над людьми недопустима». Обе идеи сталкиваются между

собой в сознании тех, кто властвует, и тех, кто вынужден подчиняться.

Согласно Ф. М. Достоевскому, за тех и других борются две метафизические силы — Бог и дьявол.

Даже Великий инквизитор был ареной их борьбы. Начинавший свой путь как истово верующий в дело

Христа, он был искушаем Духом зла и, не устояв, соскользнул на стезю властолюбия. В нем

метафизическое зло трансформировалось в зло социальное, обнаружив прямую причинную

зависимость между ними.

Абсолютная власть, персонифицированная в личности кардинала, обнаруживает несколько важных

особенностей.

Во-первых, это власть, не знающая ни религиозных, ни нравственных, ни правовых ограничений. Ее

обладатели, узурпировавшие право на произвол, уверены, что им все позволено. Им представляется,

что если пожелать, то можно даже повторно казнить воскресшего Христа и заставить людей, которые

вчера еще падали перед ним ниц, подгребать угли к его костру.

Во-вторых, это власть, постоянно совершающая коварные подмены. Она сама является злом в маске

добра, врагом, надевшим личину радетеля. В Великом инквизиторе оживает евангельский «человек

беззакония», который здесь выступает в маске блюстителя закона. Другая подмена — это стремление

изображать свободу как бремя, непосильное для масс. Подобная позиция позволяет обладателям

деспотической власти считать людей слабыми и порочными существами, которых можно только силою

и устрашением вести по пути законопослушания.

Третья особенность заключается в том, что абсолютная власть носит сугубо отрицательный,

демонический характер: она более разрушает, чем созидает. При этом наибольшие разрушения она

производит в сфере человеческого духа, в его ментальных, этических и экзистенциальных структурах.

Ф. М. Достоевский показывает, что соблазны абсолютной властью исходят из области

индивидуального «подполья», то есть тех глубинных уровней человеческой психики, которые

сообщаются с темной метафизической реальностью, обиталищем «бесов» зла и насилия. Именно эти

«бесы» сообщают кратическим мотивам демонический, богоборческий характер. Они заставляют

человека посягать на авторитет Бога и пытаться присвоить себе его властные функции.

Для Ф. М. Достоевского стремление к абсолютной власти — это форма проявления человеческой

гордыни, осмелившейся вообразить, что мир пуст и погружен в безначалие. Но подобное стремление

всего лишь проявление ограниченности человеческого рассудка, наивно пытающегося присвоить себе

не принадлежащие ему права.

Даже Христа дьявол пытался искусить соблазном абсолютной власти, предлагая тому обратить камни в

хлебы, чтобы благодарное человечество двинулось за чудотворцем. Для Духа зла основными

средствами, ведущими к вершине абсолютной власти, выступали чудо, тайна и авторитет. Они же

являлись ее символами, из которых складывается харизма абсолютного властелина. Но Христос отверг

путь чуда, ответив, что не хлебом единым жив человек. Смысл его ответа заключался в том, что

каждому надлежит свободно принимать решение о том, следовать ли за ним или нет, а не

руководствоваться страхом, будто может оскудеть рука дающего.

Но если Христос отказался от абсолютной власти, то человеку устоять перед ее соблазнами почти

невозможно. Далеко не всякому доступно понимание ее иллюзорности. Взятая сама по себе,

кратическая мотивация не содержит ничего дурного и способна в известных пределах способствовать

социальному самоутверждению личности, препятствовать ее превращению в некое подобие

социальной медузы. Шекспировский Гамлет говорил: «Поместите меня в скорлупу ореха, и я буду

чувствовать себя покорителем Вселенной». Но так рассуждать мог только человек, не обладающий

сильной кратической мотивацией. Великий же инквизитор в «Легенде» Ф. М. Достоевского ею

обладал. Ему была также присуща еще одна черта, под влиянием которой кратическая мотивация

способна обретать злокачественный характер. Это коренное свойство человеческой природы —

склонность к забвению меры. Она способна проявляться повсеместно — в удовольствиях и пороках, в

страстях и притязаниях и во многом другом. Пренебрежение мерой в кратических притязаниях

определяет путь, которым движется Великий инквизитор, готовый во имя абсолютной власти над

людьми уничтожить любое препятствие, возникшее перед ним, даже если это сам воскресший Христос.

В «Легенде» Христос выступает в роли правозащитника, стоящего на стороне тех, кто отдал свою

свободу и вынужден жить в страхе перед карающей десницей земного бога. На противоположном

полюсе абсолютной власти оказалось абсолютное бесправие, нуждающееся в защите. Но Христос —

своеобразный правозащитник: он не произносит ни единого слова и на все выпады Великого

инквизитора отвечает молчанием. И его молчание символично: это символ «умершего» для Европы

Бога. И поскольку Бог «мертв» для кардинала, то и Христос для него безгласен.

Эта «фигура умолчания» семантически амбивалентна. Для Великого инквизитора это символ

недейственности абсолютных запретов, символ того, что власть свободна от них, что для нее не

существует никаких препятствий. Иной смысл этого символа в том, что трансцендентный мир, из

которого явился Христос, не спешит