Азадовский М.К. История русской фольклористики

Подождите немного. Документ загружается.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе 40-х годов.

историческими условиями, а с другой — особенностями национального

характера. Гердер подчеркивал мирное начало в характере славянских

народов: любовь к тихому труду, к домашним занятиям, изображал их

ведущими по преимуществу «веселый, музыкальный образ жизни».

«Щедрые, гостеприимные до расточительности, поклонники сельской

свободы, но в то же время покорные и послушные, они ненавидели разбои и

грабежи». Этими свойствами народного характера воспользовались

сначала франки, потом саксы. В результате «после

392

многих веков порабощения», в тяжелой борьбе с хищными угнетателями и

притеснителями, кроткий некогда характер славян превратился в «суровый,

рабский и хитрый, хотя в нем, особенно в тех странах, где славяне

пользуются некоторой свободой, еще проглядывают прежние черты

характера.

Среди исконных черт славянского национального характера Гердер

отмечает и храбрость, но главным несчастием славян, утверждал он, было

их «неумение создать прочную военную организацию»

. Таким образом,

преобладающей чертой в характере славянских народов оказывалось

пассивное начало. Против этой концепции и направлена книга Венелина.

Он иронизирует над «сентиментальными суждениями» Гердера и

усматривает в них скрытую мысль о некоем превосходстве тевтонских

племен, отличавшихся в противовес «кротким и миролюбивым славянам»

«духом рыцарства и героизма». Он называет взгляды Гердера

«ребяческими» и видит в этом свидетельство плохого знания Гердером и

истории и человечества.

Опровержением гердеровской концепции является, по мнению Венелина,

народная поэзия задунайских славян. Он необычайно высоко расценивает

ее и утверждает ее превосходство над поэзией других народов. Это

превосходство он объясняет главным образом отразившимися в ней

чертами политического н нравственного состояния народа. В фольклоре

сербов и болгар он открывает совершенно иные стороны народного

характера, прямо противоположные тем, которые указывал Гердер.

Народную поэзию этих народов Венелин рассматривает прежде всего как

рыцарскую и героическую, что свидетельствует и о соответственных чертах

в народном характере. Потеха славянина, пишет он,— борьба с врагами, в

то время как испанец довольствуется избиением неверной или ее

любовника. В то время как поприщем героизма испанцев является

закоулок, сад и спальня, а немцев — башня, колокольня и готические

своды, у славян поприще чести и мести — театр войны, не ночное убийство,

а битва в ясный день. Отсюда и превосходство славянских песен, их

героический, гомерический характер, и потому сравнения с народными

песнями задунайских славян достойна лишь поэзия древних греков.

Доказывая эту идею, тенденциозность и преувеличения которой отметил

еще в своей рецензии на книгу Венелина В. Г. Белинский

, Венелин

Herder, Ideen zur Philosophic der Geschichte der Menschheit, Riga u. Leipzig, 1791. Подробное

изложение см. в кн.: И. М. Собестианский, Учения о национальных особенностях

характера и юридического быта древних славян, Харьков. 1892. стр. 10—13: там же —

перевод соответственных страниц книги Гердера.

См. В. г. Белинский, Полное собрание сочинений, под ред. С. А. Венгерова, т. II, стр. 400.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе 40-х годов.

приводит ряд интересных и передовых для своего времени положений, что

также отмечает Белинский.

393

Народную поэзию Венелин пытается рассматривать в связи с историей

народа и в обеих книгах настойчиво подчеркивает народные истоки

устного творчества. К народным истокам он сводит и древнегреческий

эпос, основываясь при этом на романтическом понимании коллективности

народного творчества: «Какая нелепость воображать себе творцом эпопеи

одного человека, мнимого поэта Гомера! Как будто эпическое чувство

может родиться и распространиться в народе от одного человека, а не от

повышения характера всего народа...»

. При этом творцов

древнегреческого эпоса Венелин сближает с сербскими певцами

. Для того

времени эта мысль была уже не новой, но в русской литературе так

отчетливо и решительно она высказывалась впервые.

Близкой по духу и стилю к писаниям Венелина была и диссертация

Бодянского, в значительной степени отражая порой прямое воздействие

идей Венелина. Осип Максимович Бодянский (1808—1877) не принадлежал

к числу вождей и теоретиков славянофильства; это был один из рядовых

деятелей, усвоивших основные догмы учения и прилагавший их при

разработке вопросов своей специальности. Бодянский был первым

профессором славяноведения в Московском университете и вообще первым

кафедральным ученым славистом в России. Славянская кафедра

учреждалась в расчете на приезд кого-либо из крупнейших чешских ученых,

но этот проект не осуществился, и кафедру занял Бодянский.

Однако Бодянский был скорее способным компилятором, чем

исследователем: его основной труд «О времени происхождения славянских

письмен» (М., 1855), по позднейшим оценкам специалистов, имеет значение

лишь «богатой справочной книги». Диссертация же его «О народной

поэзии славянских племен» (М., 1837) —типичное «рассуждение», но никак

не исследование; это свод общих положений, заимствованных из трудов

чешских и западноевропейских романтиков и интерпретированных в духе

русского славянофильства, с большой дозой панславистских тенденций.

Как славянофил Бодянский являлся представителем правой формации

учения, приближаясь порой более к Шевыреву и Погодину. Ягич очень

метко охарактеризовал его, назвав романтиком «без малейшего аромата

романтизма».

Пожалуй, главнейшей заслугой Бодянского перед русской наукой была,

его плодотворная и полная энтузиазма работа в «Обществе истории и

древностей российских» при Московском университете; он был редактором

«Чтений», подняв их на довольно большую высоту, и даже пострадал за

них; в 1848 г. он напечатал перевод сочинения Флетчера, за что и был

отстра-

394

нен от должности. Он вернулся к ней только в 1858 г. и вновь оказал

большие услуги науке, содействуя публикации в «Чтениях» различных

Ю. Венелин, О характере народных песен у славян задунайских, М., 1835, стр. 100.

См. там же, стр. 84—85.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе 40-х годов.

ценнейших материалов, в том числе и фольклорных собраний, в частности

сборников Шейна и Головацкого.

Бодянский был тесно связан с украинским фольклоризмом. Уроженец

Украины и украинский патриот, он первоначально выступал и как поэт,

использующий фольклорные материалы, и как собиратель и исследователь

фольклора. В 1835 г. он опубликовал (под псевдонимом «Запорозьця Иська

Матырынкы») небольшой сборничек под заглавием «Наськы украинськы

казкы» — опыт стихотворной обработки народных сказок, и в том же году

в «Московском наблюдателе» (ч. IV) поместил пространную рецензию на

«Словацкие песни» Коллара, в которой сделал опыт сравнительной

характеристики украинской и словацкой поэзии; высказанные в этой

рецензии положения вошли в более полном виде в его диссертацию.

Бодянский не разделял отрицательного суждения Венелина о

гердеровской концепции славянского национального характера, но и не

принимал ее до конца. Он пытается примирить оба эти взгляда. Принимая

гердеровскую характеристику изначальных черт славянского характера, он

вместе с тем утверждал одновременное наличие в нем воинственности и

умения владеть мечом, «так же как сохою и серпом». Будучи по природе

народом миролюбивым, привязанным к земледелию, славяне «тем не менее

были воинственны, не уступали другим народам ни в мужестве, ни в любви

к самобытности и свободе»

В понимании же народной поэзии славян и ее основного характера

Бодянский всецело стоит на позиции Венелина.

Основным тезисом диссертации Бодянского является утверждение

глубокой и безусловной историчности народной поэзии. Песня — «дневник

народов», их история, «хранилище всякого ведения» и «всякого верования»,

«их феогония, космогония, память, тризна по своих отцах и дорогих сердцу,

надгробный памятник священной старины, живая, говорящая летопись

времен, давно прошедших», «многосложная картина минувшего века, его

духа», «верный очерк быта и всех его неуловимых простым глазом

мельчайших подробностей»

Как и Венелин, Бодянский утверждает превосходство славян в области

народной поэзии над всеми другими европейскими народами. Впрочем, он

в значительной степени повторяет в данном случае мысли Шафарика,

нигде, правда, не называя его. Ни один народ, заявлял Бодянский, не

обладает такой поэзией, как славяне. Славянская народная поэзия в гораздо

большей степени отражает народный характер и народную историю, ибо

славяне — «самый песенный, самый поэти-

395

ческий народ в Европе»

. Отстав во многом от других народов в Европе, в

песне «они далеко ушли вперед, обогнали всех своих сверстников, соседей,

друзей и врагов»

В песнях не надо искать точности летописного свидетельства, но зато

«все, что делает сильное впечатление на народ, в чем берет он прямое

участие», все отыщется в его песнях. Поскольку «песни — выражение духа

О. Бодянский, О народной поэзии славянских племен, М., 1837,стр. 38.

Там же, стр. 24.

О. Бодянский, О народной поэзии славянских племен, М., 1837, стр. 25.

Там же.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе 40-х годов.

народного» и «журнал, в который народ записывал все, что сколько-нибудь

относилось к нему, шевелило его и трогало», то в ней нет и не может быть

ничего ложного, притворно-вынужденного, неискреннего и т. д.

Точно так же в них нет, по утверждению Бодянского, и таких деяний,

которых никогда и нигде не случалось, потому что «здравый смысл, всегда

управляющий народом, никак не допустит его в этом случае взвести на себя

такую напраслину». Таким образом, чтобы понять народный характер,

чтобы разобраться во всех оттенках прежней и настоящей жизни народа,

нужно обратиться к народной песне. Народная песнь — ключ к познанию

истории народа.

Содержанием труда Бодянского и явилось раскрытие по народным

песням основных черт национального характера. Шестая глава этого

раздела диссертации посвящена песням «северных руссов» или

«великороссиян», как выражался Бодянский. В этой характеристике он

частично предвосхищает К. Аксакова и Хомякова, частично — Шевырева и

Погодина. Отличительный признак русских песен, по Бодянскому,

«глубокая унылость, величайшее забвенье, покорность своей судьбе, какое-

то раздолье и плавная протяженность»

. Основной причиной,

обусловившей этот характер русских песен, явилась «мрачная, суровая и

унылая» природа Севера; она же обусловила и весь быт северо-росса и его

нравственную и политическую физиономию. Великороссиянин остался

«при выпавшем ему жребии»; «он проявил своею жизнью то, что ему

определено было проявить; он не спешил жить по-заморскому, а спешил

собой быть»

. И далее следует характеристика русского народа,

сочетающая воедино славянофильскую идеализацию с основными

тенденциями официальной народности; у русского на все свой взгляд, у

него исключительный здравый смысл; он обладает умеренностью и

благоразумием, он всегда довольствуется малым; он предоставил всю

власть своим «придержащим, венчанным главам» и считает «неприличным»

и чуждым себе делом «проникать в тайные, сокровенные причины и цель

предприятий» власти, будучи твердо уверен, что все, что они делают,

необходимо для его родины, а с его стороны требуется лишь «пре-

396

данность, доверие, послушание и ревностное выполнение велений своих

государей»

. «Таков ход жизни северного русса,— завершает Бодянский

этот цикл рассуждений,— исстари заведенный, от которого он никогда не

отступает, свято исполняя уставы отцов, оставляя их всегда

неприкосновенными, заветными». В этом же стародавнем образе жизни и

быта должно, по мнению Бодянского, искать и причины богатства северо-

русса бытовыми песнями.

В ранней рецензии на сборник Коллара Бодянский еще более развивал

эти мысли и наряду с климатическим фактором выдвигал и моменты

социального порядка, ставя их, правда, в зависимость от тех же

географических и климатических условий. Характеризуя причины унылого

и пассивного тона русских песен, он говорил и о «курных избах»

обитателей севера, «их бесцветное настоящее, их нищенский быт, их

Там же, стр. 114.

Там же, стр. 116.

О. Бодянский, О народной поэзии славянских племен, М., 1837, стр. 117.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе 40-х годов.

сидячее, отшельническое, сжатое крепко-накрепко морозами житье, для

коих лучинушка да корец квасу с ломтем черствого хлеба, да луковка — рай

земной»

Бодянский так далеко заходит в своих односторонних объяснениях, что

влиянием суровой природы и образа быта северо-русса объясняет даже

обилие отрицательных сравнений в песнях

. Эти же черты характера

объясняют и слабое развитие в великорусской поэзии исторических

песен,— это объясняется, по мнению Бодянского, скромностью

великорусса, нелюбовью к хвастовству, отсутствием суетности и тщеславия.

Немногие же имеющиеся исторические песни свидетельствуют о том же

основном свойстве народного характера его песни: «поэзия не борьба духа с

роком, но покорность его своей судьбе»; потому северорусс «охотнее

остается в своем семейном кругу» и воспевает его, и вообще его поэзия

«повествовательно-описательная, в коей везде видите рассказ и вместе

рядом с ним описание, но действия, драматического изложения предмета,

почти нигде или по крайней мере очень мало»

Впрочем, при анализе воззрений Бодянского на характер «северорусса»

необходимо учесть и другую сторону: северорусская народность

противопоставлена Бодянским народности

397

южнорусской, в которой он видел выражение совершенно иных начал.

Продолжая традиции украинских романтиков-фольклористов, Бодянский

утверждает, что народная поэзия южных руссов «всем своим составом,

внутренним и внешним... противоположна поэзии руссов северных». Это

вытекает из различия исторического происхождения обеих народностей,

что определило собой и этнографическое различие, и различие их

дальнейших исторических судеб. В противовес спокойному и

ограниченному северорусскому быту Бодянский широкими мазками

набрасывал картину былой рыцарской вольницы — старого казачества,

создавшего свой особый быт и особую, полную страстной энергии поэзию.

Севернорусская поэзия представлялась Бодянскому в основном

описательной, южнорусская же, наоборот, исполнена глубокого

драматизма, свидетельствующего о жизни «деятельной, бурной, кипучей,

полной забот и беспокойства». Поэтому-то и украинские песни занимают

первое место среди песен всего славянского мира; причем Бодянский

утверждал, что они превосходят все остальные не только по содержанию,

но и по форме, как устно-словесной, так и музыкальной

«Московский наблюдатель», 1835, ч. IV, стр. 581.

«Известно, что люди характера меланхолического, задумчивые, унылые любят

уединяться в самих себя или же искать рассеяния, облегчения в забывчивости, отвлечении

от окружающего их. Привыкнув к лишениям и потерям, они обыкновенно мало

обольщают себя заманчивыми надеждами, воздушными замками, не sperant in spem contra

spem, но вместе с римлянами говорят: saevienti fortunae animus submittendus, и потому,

отказывая себе во многом, незаметно приучаются и смотреть на большую часть, так

сказать, отрицательными глазами, и выражаться о нем отрицательным же образом»(О.

Бодянский, О народной поэзии славянских племен, М., 1837, стр. 119).

О. Бодянский, О народной поэзии славянских племен, М., 1837, стр. 122.

Следует отметить, что большое внимание обращал на вопросы музыкальной формы

народных песен также и Венелин. В первой своей работе(«Об источнике...») он

подчеркивает органическую спаянность в песне слова и напева: «Музыка, так же как и

слово, может выражать наши радости, наши печали; посему рассматривать народные

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе 40-х годов.

Это противопоставление двух народностей и двух песенных стихий

встречается неоднократно и позже (например, у Костомарова и др.), но

каковы бы ни были исходные позиции и предпосылки Бодянского, его

характеристика русской народной поэзии и русской народности надолго

вошла в историю русской общественной мысли и русской науки. Ее вполне

приняли и усвоили славянофилы, развив и углубив в дальнейшем многие

положения Бодянского. Так, например, тезис Бодянского об отказе

русского народа от участия в политической жизни, всецело доверив все

вопросы «своим венчанным главам», стал впоследствии одним из

краеугольных камней общественного мировоззрения К. Аксакова, который

сумел этому наивному и топорно сформулированному утверждению

придать более продуманные обоснования

. И потому, как бы ни были

наивны методы и рас-

398

суждения Бодянского, в целом его статья выражает, только в наиболее

упрощенной форме, основные тенденции славянофильской

фольклористики, тесно в конечных выводах связанной с фольклористикой

официальной народности.

В более научной форме те же тенденции характерны и для Шевырева;

причем его суждения и высказывания по фольклору, как и высказывания

Бодянского, имели особое значение, так как распространялись не только в

печати, но и с университетской кафедры, и воспитывали в определенном

отношении молодежь.

Степан Петрович Шевырев (1806—1864) пережил большую эволюцию;

его имя встречается на разных страницах русской литературы, и

соответственно этому весьма противоречивы оценки его роли и значения. В

ранних статьях Шевырева, когда он входил в состав кружка любомудров,

еще звучат прогрессивные тенденции. В «Московском вестнике» он был

песни должно всегда двояко, то есть 1) их поэзию, мысли и 2) их мелодию, музыку, напев»

(стр. 18).

Впрочем, возможно, что в данном случае только приоритет печатного высказывания;

более вероятно, что Бодянский, который отнюдь не был оригинальным мыслителем,

печатно выразил суждения, уже имевшие хождение в славянофильской среде, с которой

был близок Бодянский. Это предположение подтверждается сопоставлением

формулировок этого положения: в рецензии на сборник Коллара и в диссертации.

В первой Бодянский очень прямолинейно утверждал полную пассивность русского

народа. Народ не принимал участия, по утверждению Бодянского, в могучем

политическом строительстве, последнее было выполнено властью. «Народ же был только

послушным орудием, не проникал или же не мог проникать в причины и цель

предприятий, водивших его на поля битв»; он оставался лишь «простым, посторонним

зрителем происходившего». «Он не работал головой, не болел сердцем, не кипел гневом, не

страдал, не трепетал всеми своими членами за успех завязавшегося дела, не

призадумывался над грядущим, не раздумывал о былом» и т. д. («Московский

наблюдатель», 1835, ч. IV, стр. 582). В диссертации эта категоричность уже снята,

политическая пассивность народа объясняется не его неспособностью к политической

жизни, как в тексте рецензии, а сознательной уступкой права на политическое

руководство; в основе новой характеристики уже не пассивное отношение к судьбам

родины, а принципиальное передоверие политических забот власти.

Такую характеристику, т. е. ту, какая была дана в статье 1835 г., могли принять и вполне

принимали Шевырев и Погодин, но она была, конечно, совершенно неприемлема для

славянофилов типа Аксаковых и Киреевских. Несомненно, под влиянием последних,

главным образом К. Аксакова, Бодянский внес значительные коррективы в свою

характеристику, отразив в ней мнения своих оппонентов, в частности К. Аксакова.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе 40-х годов.

наиболее настойчивым и страстным пропагандистом изучения и собирания

фольклора. Отмечая выход в свет «Малороссийских песен» Максимовича,

он писал: «Наши филологи должны смотреть на всякое подобное издание,

как на упрек себе в бездейственности. Как до сих пор мы не спешим уловить

русские песни, столь родные нашему сердцу, которые, может быть, скоро

унесет с собою навеки старое поколение?»

. Но уже и тогда его более всего

интересовали мистические и религиозные моменты как в литературе, так и в

философии. В 1825 г. он перевел трактат Тика и Ваккенродера «Об

искусстве и художниках», где искусство отождествлялось с религией.

События 1830 г., страх перед революцией заставили Шевырева решительно

пересмотреть свои позиции, и в 30-е годы он уже в рядах нарождающихся

славянофилов, где занимает наиболее правые позиции. Шевырев, более чем

кто-либо другой из круга московских любомудров,

399

усвоил и отобразил в своей литературной и научной деятельности

реакционные стороны философии Шеллинга; в дальнейшем же он оказался

в сильнейшей степени под влиянием одного из самых реакционных

шеллингианцев — Баадера.

Баадер выступал решительным противником революции. Органическое

устройство человеческих обществ «должно совершаться путем эволюции,

т. е. постепенного, органического развития положительных элементов

общественной жизни, а не революции, т. е. отрицательного отношения к

существующему порядку»

. «Отрицательное движение ничего не может

произвести, кроме анархии и деспотизма». Для борьбы с революционным

движением нужно работать над укреплением нравственных основ в

обществе, особенно христианской религии. Чичерин же отметил большое

влияние Баадера на славянофилов

. П. Н. Сакулин указал на воздействие

его идей на Одоевского, но более всех усвоил его концепции Шевырев. В

1841 г. в статье, открывшей «Москвитянин» (ч. I, № 1), «Взгляд русского на

современное состояние Европы», он резко формулирует основные

тенденции крайнего правого крыла славянофилов. В этой статье запад

сравнивается с человеком, «носящим в себе злой, заразительный недуг,

окруженный атмосферой опасного дыхания». Здесь уже ясно чувствуются

зародыши позднейших писаний Шевырева, когда он уже бесповоротно

перешел в лагерь открытой реакции, т. е. в лагерь официальной

народности. Под знаком последней окончательно определились и его

воззрения на сущность и смысл русской народной словесности.

Было бы неправильным совершенно отрицать роль и значение Шевырева

в историографии русской литературы и русского фольклора. Он открыл

впервые большое количество памятников древней словесности; он первым

сделал попытку представить полный очерк развития русской словесности

от древнейших времен. Первые крупнейшие исследователи в области

древнерусской литературы и народной словесности, Буслаев и Тихонравов,

были его учениками.

Во втором издании своего курса («История русской словесности», М.,

1859) Шевырев высказал ряд правильных замечаний о задачах и методах

«Московский вестник», 1827, № 23, стр. 310.

Б. Чичерин, История политических учений, ч. IV, М., 1877, стр. 89.

См. там же, стр. 87.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе 40-х годов.

работы по изучению народной словесности. Он первым с университетской

кафедры высказал пожелание о составлении «Полного свода всех русских

песен, сказок и пословиц»

и наметил пути дальнейшего собирания. Он

требовал записей вариантов, указывал на необходимость сличения текстов

по многим редакциям и т. д. Фактически это осуществлялось

П. Киреевским, но результаты келейной экспериментальной работы

Киреевского Шевырев осмысливал с об-

400

щей историко-литературной точки зрения и вводил во

всеобщийоборот. Вместе с тем он выдвигал (также, конечно, базируясь на

собрании и опыте Киреевского) новый принцип записи, подчеркивая

необходимость выбора и отбора исполнителей. «Записывать нужно,—

утверждал он,— не от рядовых, случайно встреченных лиц, а

исключительно от лучших знатоков и мастеров»;наконец, он настаивал,

чтобы собиратель не относился безразлично к материалу, а обладал бы

«большим запасом эстетического вкуса и чутья народности». Таким

образом, в основном методика Шевырева была типично романтической, с

большой долей дилетантизма.

Вообще критический анализ сообщаемых и открываемых им фактов у

него отсутствует; он подменялся общими рассуждениями и пересказами;

наконец, его изложение в целом было исключительно тенденциозным.

Тихонравов позже отмечал, что Шевырев слишком увлекался одной идеей,

но «это была идея русской народности». Однако следует добавить, что эта

народность выступала лишь в очертаниях православия и самодержавия, вне

которых (в чем и заключается его существенное расхождение со

славянофилами) Шевырев не умел и не хотел понимать проблемы

народности. «История русской словесности» Шевырева является, по

справедливой характеристике Пыпина, «одним из самых характерных

образчиков» системы официальной народности. В древней Руси он находил

все нравственные идеалы, он «переносил в прошедшее те понятия и нравы,

какими жил в настоящем, и не представлял себе возможности иных форм

жизни». Высшим идеалом личной и общественной жизни он объявил

смирение, а смысл прошедшей истории и задачу будущей он видел для

русского народа в «принижении личности»

Эти же тенденции характеризуют и его отношение к народной

словесности. В былевом эпосе, в исторических песнях, в духовных стихах

Шевырев искал тех же начал, которые лежали в основе официального

мировоззрения. Он неимоверно упрощает сложное многообразие народной

поэзии, а все содержание последней сводит к борьбе с язычеством.

Шевырев был достаточно хорошо знаком с современной ему

западноевропейской филологической наукой и философией, усвоил от

Гриммов идею коллективного творчества, которая через посредство

Шевырева вошла и в обиход фольклористических концепций

славянофилов. Весьма своеобразно воспринял он мифологическую теорию,

в то время уже насчитывавшую многочисленных адептов на Западе и в

См. С. Шевырев, История русской словесности, изд. 2, ч. I, M., 1859, стр. CXVIII.

А. Н. Пыпин, Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов,

изд. 2, СПБ, 1890, стр. 136.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе 40-х годов.

России. Основные ее положения были ему чужды и враждебны, главным

образом ее оценка дохристианской, т. е. языческой, культуры. Но он

401

охотно пользовался в некоторых случаях сближениями наших былин с

памятниками древнеиндийской словесности. Так, например, в былинном

Змее Горыныче он усматривал отображение образа индийского царя

змеев — тысячеглавого Сэша. Установление связи русского эпоса с

индийским было важно Шевыреву, чтобы иметь возможность объяснить

наличие в нем языческих элементов, которые, таким образом, оказывались

чуждыми и привнесенными извне. В этом отношении Шевырев продолжал

тенденции и методы Сахарова и Терещенко.

Шевырев принимал в полной мере концепцию Погодина о влиянии

скандинавских саг на наши сказания, но в отличие от Погодина он

стремился найти и черты обратного влияния, чтобы определить пути

взаимодействия народной жизни разных народов. Эти идеи нашли

дальнейшее развитие у университетских учеников Шевырева.

Сущность русского эпоса, по мнению Шевырева, сосредоточена в борьбе

с азиатскими ордами и уничтожением язычества. Богатыри ведут борьбу со

всевозможными проявлениями язычества: с чернокнижием, с волхованием и

др.; язычество же символизировано в образах главнейших эпических

врагов: Змея Горыныча, Соловья Разбойника, Идолища. Чтобы оправдать

эту гипотезу, Шевырев отождествляет с Соловьем Разбойником

упомянутого в Иоакимовской летописи верховного жреца Соловья

Богомила. Смысл борьбы Вольги Всеславовича с Индийским царством

объясняется тем, что Индия — родина чернокнижия и волхования.

«Оттуда,— пишет Шевырев,— из этого первоначального родства с

индийским племенем, наш народ почерпнул свои предания чернокнижные.

Чудная память его сохранила темное о том сознание. Волхв, представитель

богатырской силы в кудесничестве, овладев всеми его тайнами, разрушает

вконец Индийское царство, самую родину волхования, и выселяется туда из

своего отечества»

Таким образом, русский фольклор представляет собой, по мнению

Шевырева, сочетание двух стихий: одна — еще темная, полуязыческая,

выражающаяся в развитии телесных сил, в борьбе с диким язычеством;

другая — светлая, являет образы мифа, чистого и духовного. К языческой

стихии относятся такие проявления, как чрезмерная сила, кудесничество,

оборотничество; к проявлениям же светлой половины — образы наивной и

чистой фантазии народа. «Это — фантазия народа,— пишет Шевырев,—

который, не отказываясь от вопросов разума, основу жизни своей

утверждает в вере; но, покорный ее началу, выше всего он поставит любовь,

которая все терпит и все прощает. В чистых образах этой фантазии таится

начало мысли

402

о примирении любви и правды, почерпнутое из самой глубины

христианства».

С. Шевырев, История русской словесности, изд. 2, ч. I, M., 1859, стр. 279.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе 40-х годов.

Этой концепции «народной фантазии» соответствует у Шевырева и

определение народности. Под народностью он понимал «совокупность всех

духовных и физических сил, данных от провидения какому-нибудь народу

для того, чтобы он совершил на земле свое человеческое назначение»

Нетрудно узнать в этой формулировке шеллинговский тезис об

исторической миссии народа, которому Шевырев придал уродливую

теологическую интерпретацию.

Деятельность Шевырева заходит далеко за пределы 40-х годов. В 1861 г.

он прочел курс лекций для русских, живущих во Флоренции

, а в

следующем году повторил их в Париже. Парижские лекции были позже

(1884) опубликованы Академией наук

. Эти лекции читались уже в разгар

эпохи 60-х годов, и в них все время чувствуется полемический подтекст: они

не только воспроизводили все основные положения прежних курсов, но

отличались еще большим прямолинейно подчеркнутым

антидемократическим характером. Руководящей идеей курса была мысль о

трех периодах в жизни всего человечества и каждого народа; эти периоды

определяются развитием трех основных элементов: элемент божественный,

лично-человеческий и народный.

Народный элемент Шевырев считает особо важным; он предохраняет от

эгоизма и не дает отдельному человеку быть отрешенной единицей; но в

народном элементе, по Шевыреву, есть и своя «слабая сторона». Эта слабая

сторона «на Западе называется массою, у нас чернью. Это есть отсед от

народа, отрешение неправильное от народной жизни, вредное благу

общества и страшное государствам во время их переворотов. Сюда входит

все то, что отрицает божественное начало, что коснет в эгоизме и что

отседает от народа как органического целого»

. Соответственно этому и

творцом народной словесности является «весь народ во всей

совокупности», но за вычетом, конечно, тех элементов, которые являются

его «отседом» и разрушают его органическое целое. Таким образом, в этом

курсе дана антидемократическая интерпретация идеи коллективного

творчества.

Огромное значение, которое придавали славянофилы и представители

официальной народности фольклору, сказалось не

403

только в их теоретических построениях, но и в практике. Нужно признать,

что в смысле обогащения науки о фольклоре славянофилы и их правые

союзники сделали очень много. В частности, большую работу выполнил

погодинский «Москвитянин», на страницах которого появилось большое

количество фольклорных и этнографических материалов. В «Москвитянин»

стекались материалы из разных мест: там публиковались отдельные песни,

сказки, описания отдельных обрядов, статьи о фольклоре и народном быте,

корреспонденции и т. п. Заслуга широкого привлечения к журналу местных

сил в значительной степени принадлежит редактору «Москвитянина»

Михаилу Петровичу Погодину (1800—1875).

С. Шевырев, История русской словесности, изд. 2, ч. I, M, 1859,стр. 7.

Изданы в 1862 г. на итальянском языке: Storia della letteratura russa,Firenze, 1862.

См. «Лекции о русской литературе, читанные в Париже в 1862 г.С. П. Шевыревым»,

«Сборник отделения русского языка и словесности»,т. XXXIII, СПБ, 1884, № 5.

Там же, стр. 21.