Арьес Ф. Человек перед лицом смерти

Подождите немного. Документ загружается.

Сен-Сюльпис, крытый рынок в Шампо ("чрево Парижа") примыкал к кладбищу

Невинноубиенных младенцев.

В целом запреты, принятые соборами, оставались безрезультатными. В действительности,

никакое теоретическое умозрение, никакой юридический или моральный авторитет не

могли воспрепятствовать тому, чтобы церковь и кладбище продолжали служить местом

сбора всей общины, если она ощущала необходимость периодически собираться и

непосредственно управлять своей жизнью, или просто чувствовать свое единство. Став

местом публичных собраний, но отныне более изолированный от масс населения, новый

«общий дом», мэрия, утратил народный характер, который имели церковь и кладбище.

Дело было не столько в секуляризации общества (ведь мэрия должна была также

рассматриваться как своего рода светский храм), сколько в развитии в общественной

жизни и управлении бюрократических форм и в стирании глобального чувства

общинности. В прежние же времена община выражала в праздниках свое коллективное

самосознание, давала в играх выход своим молодым силам, и все на том же самом месте,

где она собиралась по своим религиозным, судебным, политическим, торговым делам, —

на кладбище.

Из запретов, постоянно и бесполезно повторяемых церковными соборами в течение

столетий, мы узнаем, что кладбища служили, наконец, местом прогулок, свиданий, игр и

иных всевозможных утех. Так это и осталось в Бретани Анатоля Ле Браза: после вечерни

парень назначает девушке рандеву под кладбищенским вязом или тисом и дожидается

дней паломничества, чтобы пригласить ее там же на прогулку или на танец

В 1231 г. Руанский собор запретил «под страхом отлучения плясать на кладбище или в

церкви*. Это же постановление было почти в неизменном виде повторено на Нантском

соборе в 1405 г.: всем без исключения воспрещалось плясать на кладбище, играть в какие

бы то ни было игры; не должно было быть на кладбище ни мимов, ни жонглеров, ни

бродячих музыкантов, ни шарлатанов с их подозрительными ремеслами

Кладбище Невинноубиенных младенцев было в XVII — XVIII вв. чем-то вроде пассажа:

зеваки прогуливались там, глазея на прилавки книгопродавцев, бельевщиков,

галантерейщиков. Два из четырех charniers получили свои названия от промысла, который

там велся: галерея бельевщиков, галерея писарей. Не всем, однако, подобные

кладбищенские картинки были по вкусу. «Посреди этой сутолоки совершались

захоронения, раскапывались могилы,

извлекались из земли еще не разложившиеся до

конца тру-

==92

пы. Даже в сильные морозы почва кладбища источала зловоние», — гласит один текст

1657 г.

Публика на кладбищах прогуливалась часто подозрительная. Уже в 1186 г., по

свидетельству Гийома Бретонского, на кладбище Невинноубиенных младенцев

занимались проституцией. Но и четыре века спустя, во времена Рабле, репутация

парижских кладбищ была не лучше. «Это хороший город, чтобы жить, но не чтобы

умереть», ибо бродяги, оборванцы, попрошайки толклись на кладбищах день и ночь. А

вот свидетельство, дошедшее к нам из XVIII в.: «Там обретались бедняки, порождая грязь,

болезни, заразу и предаваясь всякого рода излишествам».

Рынок, место объявлений, провозглашения приговоров, аукционов, место собраний

общины, прогулок, игр, свиданий и дурных промыслов, кладбище было еще и просто

большой площадью: общественным местом, центром коллективной жизни. Несомненно,

именно размещение там рынка вызвало начиная с XII — XIII вв. расширение некоторых

кладбищ. Они стали походить на большие перекрестки средневековых городов, где в

центре возвышались каменные кресты.

Мы не знаем, кладбища или внутренний двор монастыря послужили прообразом

квадратных или прямоугольных площадей, обнесенных торговыми галереями, таких, как

Пляс-де-Вож или Галери-дю-Пале в Париже. Жители городов, больших и малых, с XVI по

XVIII в. любили замыкать свою общественную жизнь в этих пространствах, некоторые из

которых, как, например, Сент-Инносан, были кладбищами. После разрушения Сент-

Инносан местом прогулок и утех стал другой замкнутый прямоугольный двор — двор

Пале-Руаяль. На смену галереям Пале-Руаяль пришли, в свою очередь. Большие

бульвары: человек XIX в. предпочитал пространствам квадратным и замкнутым открытое

и линейное пространство бульвара с террасами кафе. От старых вкусов, быть может,

остались в урбанизме XIX в. лишь крытые пассажи.

Церковь заменяет святого. Какая церковь?

Многое из того, что сказано выше о кладбище и его публичном характере, относится и к

церкви. И церковь и кладбище были одновременно домом мертвых и живых.

Первоначально дело было в почитании реликвий святых. Впоследствии, начиная с XII в.,

благочестивое чувство, притягивавшее захоронения первых столетий христианской

==93

эры к могилам мучеников и святых, стало переноситься на саму церковь. Люди отныне

выбирали место погребения не столько ради близости к martyria, сколько ради близости к

церкви, где служили мессы. Внутри церкви самым ценимым для погребения местом стало

не то, где покоились мощи святых, а то, где совершалось таинство евхаристии.

Захоронение apud ecclesiam, «при церкви», пришло на смену захоронению ad sanctos, «y

святых*.

Перемена эта тем более замечательна, что в эпоху, когда она произошла, почитание

святых переживало новый расцвет. Жак Ле Гофф выделяет в истории культа святых два

момента подъема

. Один — в Раннее Средневековье, о чем свидетельствуют первые

вымышленные жития; другой — начиная с XIII в., с появления «Золотой легенды» и

рассказов о чудесах, исполненных фольклорной живописности. Первый период совпадает

со временем, когда все более распространенным становилось погребение «у святых»;

второй же не оказал прямого воздействия на похоронные обычаи и не повлиял на

поведение людей в отношении умерших.

Если бы мы ограничились чтением завещаний, мы даже не заподозрили бы, насколько

популярен был фольклор, связанный со святыми, в конце Средневековья. Единственный

аспект почитания святых, который можно обнаружить в завещаниях, — это

паломничество после смерти. Завещатель требовал, чтобы специально нанятый человек

совершил за него, для успокоения души умершего, паломничество туда, куда сам

завещатель не удосужился сходить при жизни; направление такого паломничества и

величина вознаграждения за него фиксировались в завещании. По обычаю, деньги

выплачивались по возвращении паломника, на основании верительного письма,

составленного духовенством той церкви, которую он должен был посетить .

Существование такого рода посмертных паломничеств А. Ле Браз отмечает в Бретани еще

в XIX в.

Итак, люди по-прежнему отправлялись молиться за упокой души усопшего к реликвиям

святых, но уже меньше заботились о том, чтобы вблизи них совершались захоронения. Во

вторую эпоху своего расцвета фольклорный культ святых не проникал так глубоко в

религиозное чувство, как это было в первую эпоху, раннесредневековую. В эту вторую

эпоху почитание святых наталкивалось, несомненно, на все более недоверчивую реакцию

части клира, предвещавшую в будущем приход Реформации с ее отрицанием

святых мощей.

Так, в завещании 1403 г. секретаря королевы Изабеллы Баварской, каноника нескольких

церквей, содержатся подробные распоряжения о том, как поступить с его телом в

==94

случае, если он умрет вдали от дома. Его предпочтения в выборе места последнего

упокоения варьируются в зависимости от того, кому окажется посвящена церковь там, где

настигнет его смерть. Если это будет церковь Богоматери, то он настаивает, чтобы его

похоронили в хоре, а если это окажется невозможным, то в нефе перед образом Святой

Девы. Однако, если церковь в той местности будет посвящена не Богоматери, а кому-либо

из святых, завещатель уже не добивается соседства с главным алтарем, хором или

часовней святого, а требует, чтобы в этом случае его положили в нефе перед распятием.

Таким образом, хор, неф перед статуей Святой Девы или неф перед распятием ценились

тогда как места погребения выше, чем пространство близ останков святых мучеников

Не святой, а сама церковь ассоциировалась отныне с погребением. Формула завещания

некоего советника тулузского парламента 1648 г. ясна и проста: «Я отдаю свою душу

Богу, а тело оставляю в церкви августинцев и в погребении моих родных». Церковь

только заменила собой святого. Обдумывая собственные похороны, люди выбирали себе

местом погребения церковь или пространство близ нее, как прежде предпочитали

близость святого. Эта перемена имела огромное значение для истории религиозного

чувства, но совершенно несущественное для истории отношения к смерти. Отношение к

умершим и его проявления не изменились.

Остается понять, какими мотивами руководствовались завещатели, выбирая себе для

погребения ту или иную церковь, или определенное место в церкви, или же кладбище.

Поначалу кладбищенская церковь относилась к какому-либо аббатству, почитаемому за

свои реликвии и могилы святых. В игру вступили материальные интересы, ибо

умирающий должен был предусмотреть в своем завещании, какая часть его имущества

отходила аббатству, которое он выбирал для своего погребения. Позднее епископы

постарались отнять у аббатства монополию на захоронения и даже закрепить ее за

кладбищем при своей собственной кафедральной церкви. Трибурский собор 895 г.

предписывал хоронить мертвых там, где находилась резиденция епископа. Если же

человек умирал слишком далеко от епископского кладбища, разрешалось хоронить в

общине каноников, монахов или монахинь. И только если невозможно было ни то ни

другое, допускалось погребение на месте, в приходской церкви, там, где умерший при

жизни платил свою церковную десятину. В Пиренеях еще сохранилась память о тех

временах, когда со всей долины свозили хоронить мертвых на одно кладбище, например

кладбище при церкви Сен-Савен близ По.

==95

Однако каноническое право признавало за каждым свободу выбора места погребения.

Некоторая неясность тяготела лишь над захоронением замужней женщины. Согласно

декрету Грациана, «жена должна следовать за своим мужем и в жизни и в смерти» (XII в.).

Напротив, по декреталии папы Урбана II (XI в.), смерть освобождала жену от мужа.

Оставалось еще выяснить, как надлежало поступать в случае, если умерший никак не

выразил свою последнюю волю. Право предписывало тогда хоронить его «в погребении

его предков*. Замужняя женщина могла обрести вечный покой или там же, где и ее муж,

или в месте, указанном для нее мужем, или же рядом со своими собственными предками.

Приходилось опасаться, как бы семьи не стали ссылаться на прецеденты, желая

распоряжаться местом погребения как наследственным владением. Именно поэтому

рекомендовалось выбирать для захоронения приходскую церковь. Богослов IX в.

Хинкмар, архиепископ Реймсский, писал: «Ни один христианин не должен навязывать

свое погребение, как если бы он обладал им по праву наследства. Но да хоронят их в

приходской церкви в местах, указанных иереями* , то есть епископами. Вся эта

неоднозначность правовых норм была вызвана заботой о том, чтобы не обделить приход

причитавшимися ему погребальными сборами, размер которых определялся местными

кутюмами. Поэтому желание умершего быть похороненным в другой, не в приходской

церкви приводило подчас к долгой тяжбе. Кроме того, по крайней мере с XVII в. тела

умерших могли быть выставлены в приходской церкви и лишь потом отвезены или

отнесены к месту погребения. Наконец, где бы ни совершилось захоронение, оно

поручалось могильщику прихода (XVII — XVIII вв.). Церковное право, следовательно,

колебалось в выборе предпочтения между семьей и приходом.

Реальная практика отражала те же колебания, что и право. Рыцари «Песни о Роланде» и

романов артуровского цикла нисколько не заботились о семейном погребении. Ни Роланд,

ни Оливье не высказывают ни малейшего желания покоиться рядом со своими предками,

о которых они до своего смертного часа и не думают. Рыцари же Круглого стола хотят,

чтобы их похоронили в аббатстве Камелотском, рядом с их товарищами по оружию.

Но начиная с XV в. большинство завещателей упорно выражают желание быть

похороненными в церкви или на кладбище, где уже покоятся члены их семьи, жена или

муж, иногда дети. В завещаниях мы встречаем, например, такие формулы: «в церкви

святого Евстахия, в месте, где находятся моя дорогая жена и супруга и мои дети, чьими

душами владеет Бог» (1411 г.); «на кладбище церкви Сен-

==96

Жерве, ее прихода, в месте, где был предан погребению ее покойный муж» (1604 г.);

холодный сапожник прихода Сен-Марсья «желает, чтобы его мертвое тело было

похоронено и предано земле на кладбище Сент-Инносан, рядом с местом, где покоятся его

усопшая жена и его дети» (1654 г.). В своем завещании 1663 г. оба супруга высказывают

желание быть похороненными друг около друга в церкви СенМедерик, своего прихода

Другие завещатели хотели обрести вечный покой рядом со своими предками и супругами

одновременно, будь то на кладбище или в церкви: «в аббатской церкви Сен-Сернен, в

могиле, где погребены наши дед, бабка, отец, мать, брат и сестра и обе мои жены» (1600

г.); «в церкви Сент-Этьен-дюМон, в месте, где

похоронены ее родители и муж, и около

своих детей» (1644 г.). Некоторые завещатели, быть может неженатые, упоминают лишь

родителей, братьев или сестер. Однако и вдовы решительно предпочитали лежать после

смерти рядом с родителями, а не с супругом: «в церкви Сен-Жак-де-ла-Бушери, ее

прихода, там, где похоронена ее покойная мать

» (1661 г.); то же самое на 250 лет раньше:

«на кладбище церкви Сент-Инносан в Париже, близ места, где были погребены ее отец и

мать» (1407 г.).

В одном завещании 1657 г. видны колебания между двумя возможностями в выборе места

погребения. «Наказываю, чтобы мое погребение совершилось в том месте, где пожелает

быть похороненной моя жена». Умирающий, таким образом, доверяет живым выбрать для

него место последнего упокоения. Если же обстоятельства этому воспротивятся, тогда он

требует похоронить его «на кладбище в месте, где покоятся мой отец, мать и старшие

предки» .

Итак, церковь почти всегда выбирали по соображениям семейным, чтобы лежать рядом с

родителями или, чаще всего, со своим супругом и детьми. Начиная с XV в. этот обычай

стал всеобщим. Может быть, именно в момент смерти властно заявляло о себе чувство

крепости семейных уз. Если в банальное время повседневной жизни семья играла в ту

эпоху роль весьма слабую, то в часы кризиса, когда исключительная опасность грозила

чести или жизни человека, она вновь вступала в свои права и налагала долг последней,

уже загробной солидарности. Так семья получала то же основание, каким обладали

воинские братства, соединявшие на одном кладбище рыцарей Круглого стола, ибо их

товарищи по оружию и были их настоящей семьей. И в то же время семья

приноравливалась к братству профессиональному, поскольку и супруги, и дети

завещателей покоились вместе в часовне их цеха или гильдии.

==97

4-2006

Случалось тем не менее, что завещатель предпочитал близости к семье иное соседство,

особенно если он был холостяком. Тогда его выбор мог пасть на дядю, который был его

благодетелем, чем-то вроде приемного отца (как это было с тем торговцем мебелью, что в

1659 г. пожелал лежать после смерти «под гробовой плитой покойного сьёра де ла Винь,

своего дяди»). Мог человек выбрать и своего друга или друзей, как поэт Жан Ренье,

мечтавший быть похороненным у церкви якобинцев в Оксерре, ибо там «многие

друзья лежат»

Один нотариус в своем завещании в 1574 г. избрал себе местом погребения участок «близ

могилы покойного мэтра Франсуа Бастоно, своего кузена и доброго друга». Дружба не

была тогда, как в наши дни у взрослых, всего лишь приятностью в человеческих

отношениях. Она была тем, чем осталась сегодня только для ребенка и юноши, но не для

взрослого: прочной связью, сравнимой с любовью и столь сильной, что иногда могла

устоять даже против смерти. Такую дружбу можно было наблюдать во всех классах

общества, даже в самых низших. Поставщица стульев для церкви Сен-Жан-ан-Грев, вдова

солдата Пьемонтского полка, в 1642 г. выразила желание, чтобы тело ее

покоилось « в

хорошем месте на маленьком кладбище близ церкви Сен-Жан, по соседству с могилой

жены Жака Лаббе, ее доброй подруги»

Семье, друзьям плотским можно было в XVII в. предпочесть друга духовного —

исповедника. Люди подчас не довольствовались лишь завещанием ему части имущества,

как это было в обычае, но и лежать после смерти хотели в его тени, как тот парижский

врач в 1651 г., завещавший похоронить его в церкви Сен-Медар, «близ исповедальни

господина

Кардоса». Здесь исповедник XVII в. заменяет раннесредневекового святого: его

прихожанин чтит его уже

при жизни как святого.

Наконец, бывало и так, что слуги высказывали желание

быть похороненными рядом со своими хозяевами: «Как можно ближе к могиле покойного

сира Пьера де Муссе и его жены, при жизни — парижских горожан, которые были его

хозяином

и хозяйкой, да отпустит Бог им грехи» (XVI в.) или «В церкви Сент-Круа-де-ла-

Бретоннери, вблизи могилы дочери его хозяина» (1644 г.). Чаще всего хозяева

становились душеприказчиками своих слуг, которые и оставляли им «право выбора места

их погребения»

Всем видам земной солидарности, семейным или иным, более традиционным и

архаичным, в некоторых случаях предпочитали узы духовной семейственности — приход:

в этих случаях, все более частых в XVII — XVIII вв., сказывалось воздействие

Тридентского собора, постаравшегося

==98

вновь придать приходу ту функцию, которую он утратил, или казалось, что утратил, в

средние века, и особенно в XIV — XV вв. «Я хочу и желаю, — гласит одно из завещаний

XVII в., — чтобы мое тело было погребено в церкви Сен-Жан-ан-Грев, моего прихода».

Некоторые наиболее находчивые завещатели сочетали собственный приход с еще какой-

либо другой церковью по своему выбору. Так, в 1606 г. некая вдова наказала похоронить

ее в парижской коллегиальной церкви Сен-Медерик, в ее приходе, в могиле ее мужа Тибо.

В то же время она, по-видимому, испытывала особое благоговение перед другой

церковью, ибо добавляет: «Хочу и подразумеваю, чтобы до погребения мое тело было

отнесено в церковь Сен-Жан-ан-Грев, где будет отслужена полная месса, в каковом

погребении и процессии должны участвовать кюре, викарии, священники и клирики

церкви Сен-Жан, господа каноники и ординарные капелланы вышеназванной церкви Сен-

Медерик»

, иными словами — все духовенство обеих церквей сразу.

Где в церкви?

Когда наконец церковь была выбрана, будь то по семейным мотивам или по

соображениям благочестия, предстояло решить еще один вопрос: определить точно место,

где должно было совершиться погребение. В самой церкви или на кладбище и где

именно?

В то время как некоторые оставляли право выбора за своим душеприказчиком,

большинство завещателей брали на себя немалый труд описать те ориентиры, по которым

было бы легко отыскать желаемое место захоронения. Обычно речь шла о том, чтобы

уточнить место, где находилось семейное погребение, близ которого хотел лежать после

смерти сам завещатель. Вплоть до конца XVIII в.

не было всеобщим обычаем обозначать

надгробной надписью точное место погребения. Подобная практика закрепилась в

средние века лишь за отдельными, особо чтимыми могилами. В остальных случаях этому

мешала привычка громоздить тела умерших одно на другое или перекладывать их на

новое место. Никакого описания погребального подземелья не существовало.

Поэтому и в поминальных списках

, где средневековые монахи отмечали годовщины

усопших донаторов монастыря, места их погребения указывались лишь неопределенно.

Например: годовщина такого-то, каноника из Лиможа, «который похоронен в нашем

дворе у стены или у столба»

100

. Следовательно, самому завещателю необходимо было

привести координаты места, которое зачастую только он

==99

один и знал: в монастыре якобинцев, в часовне, где похоронены его жена, сестра, жена

отца, «каковая часовня находится по правую руку, когда идешь из нефа в хор» (1407 г.).

Или же: в церкви францисканцев Сен-Франсуа в Блуа, «в месте, которое, по ее словам, она

показала своей кузине, жене секретаря суда» (XVI в.); «между колонной, где алтарь

Благовещения, и той, у подножия которой скамья Пьера Фёйе» (1608 г.); «в нефе их

большой парижской церкви, справа... в месте, которое я показал своему брату»; «в Сен-

Дени, перед образом Святой Девы»; «рядом с местом, где размещается по утрам в

воскресенье господин парижский дуайен...» (1612 г.); «в церкви Сен-Николя-де-Шан...

у пятой колонны» (1669 г.)

101

Человек не всегда мог быть уверен в том, что его похоронят точно в том месте, которое он

таким образом указал, даже если кюре дал на это согласие: ведь могло быть и так, что это

место было занято чьим-либо недавним погребением и тело еще не успело разложиться до

такой степени, чтобы кости можно было извлечь из земли и сложить где-нибудь поодаль.

Поэтому обычно добивались скорее соседства с определенной могилой, чем погребения в

точно указанном месте: «в церкви Валь-дез-Эколье, на том же месте или по соседству с

покойной госпожой его женой» (1401 г.); «в Сент-Инносан, вблизи места, где были

погребены его отец и мать, или в другом месте около него» (1407 г.); «как можно ближе к

могиле покойного сира Пьера де Муссе...» (XVI в.)

102

. Выражения типа «вблизи»,

«поблизости от», «рядом с» завещатели или клирики, составлявшие завещания,

использовали особенно часто. Лишь немногие из тех, кто диктовал свою последнюю

волю, стремились поставить точки над i: «в том же самом месте, где похоронена госпожа

моя мать» (1652 г.). Один завещатель XV в. не поленился определить место своего

погребения, как заправский геометр: «у обретенного креста, на пересечении двух линий,

соединяющих, с одной стороны, распятие с образом Святой Девы, а с другой стороны,

алтари св. Себастьяна и св. Доминика» (1416 г.)

103

Самым желанным и самым дорогостоящим местом для погребения был хор близ алтаря,

где служат мессу. Именно богослужения в большей степени, чем покровительство и

защита со стороны святого, делали столь привлекательным захоронение apud ecclesiam,

«при церкви». Врач короля Карла VI в 1410 г. завещал похоронить его «в хоре названной

церкви, перед главным алтарем». «В хоре церкви францисканцев Сен-Франсуа в Блуа,

около главного алтаря», — указывается в другом завещании XVI в. Но не всегда

приходскую мессу служили на главном алтаре. В

К оглавлению

==100

подобном случае завещатель делал иное распоряжение: «в церкви Сен-Мерри, в часовне,

где служат приходскую мессу» (1413 г.)Ю4.

После хора местом, которого больше всего добивались, была часовня Святой Девы или

пространство вокруг статуи Богоматери. Так, семья вдовы камергера Гийома де Борда

избрала себе для погребения часовню Богоматери в церкви приората Сен-Дидье (1416 г.).

Иногда тело клали не в самой часовне, а перед ней: в 1661 г. жена королевского хирурга

выразила желание, «чтобы ее мертвое тело было похоронено в церкви Сен-Жак-де-ла-

Бушери, ее прихода, перед часовней Святой Девы, в месте, где похоронена ее покойная

мать». Другие варианты: «в церкви названного Монтрёя, в том же месте, где была

погребена его дорогая жена и которое находится перед изображением Девы» (1628 г.);

«перед изображением Божьей Матери в названной церкви» (1621 г.). Каменный образ

Богоматери мог быть не только в церкви, но и на кладбище. Там же могла стоять и

часовня Святой Девы, где и просит похоронить его один завещатель в 1621 г.

Других святых называли намного реже. Иногда их почитали как покровителей той или

иной профессии: в 1604 г. жена садовника избрала себе для погребения место «в церкви

Сен-Жерве, напротив часовни св. Евтропия». В середине XVII в., когда получил

особенное распространение культ св. Иосифа как покровителя благой смерти, стало чаще

встречаться в завещаниях указание на часовню Сен-Жозеф как на желанное место

последнего упокоения. По тем же соображениям выбирали и часовню Воскресения.

После хора, часовни или пространства возле статуи Святой Девы излюбленным местом

захоронения считалось место около распятия. Один кюре в 1407 г. уточнил, что хотел бы

лежать после смерти одновременно «перед распятием и изображением св. Марии».

Обычно распятие висело между нефом и хором; там, «в церкви Сен-Жермен-де-

л'Оксерруа, своего прихода, у подножия распятия», наказал похоронить его один

парижский бюргер в 1660 г. Еще лучше было, когда распятие находилось в самом хоре —

о таком распятии в хоре говорится в одном завещании 1690 г.

106

Наконец, еще одной частой в XVII в. локализацией, встречающейся в завещаниях,

является пространство у скамьи, которую семья завещателя занимала обычно во время

богослужений: «в нефе около скамьи, расположенной в нижней части церкви у одной из

колонн башни» (1622 г.); «в церкви Сен-Николя-де-Шан, их прихода, перед их скамьей в

названной церкви» (1669 г.); «в церкви СенЖан-ан-Грев, его прихода, у его скамьи» (XVII

в.)

107

. Любопытно, что и парижские протестанты в эпоху, когда

==101

Нантский эдикт 1598 г. разрешил им более свободно отправлять свой культ, полностью

разделяли это благоговейное отношение к тому месту, где они при жизни внимали

литургии; так, Анн Гэньо, жена Николя де Рамбуйе, умершая в 1684 г., просила

похоронить ее на старом шарентонском кладбище рядом с ее родителями, «напротив того

места, где

она становилась в храме»

108

В целом обращает на себя внимание тот факт, что наиболее распространенные в XV —

XVII вв. варианты выбора места погребения связаны с почитанием церковной мессы и

Христа, распятого на кресте.

Выбор места, сделанный завещателем, подлежал еще утверждению со стороны клира.

Почти всегда это был вопрос денег, но самые предусмотрительные завещатели готовили и

второй вариант на случай, если церковные власти не дадут согласия на первый. Например:

в церкви св. Евстахия, а если этого не удастся добиться, то в могиле для бедных на

кладбище Невинноубиенных младенцев (1641 г.); «в церкви францисканцев... умоляя

кюре церкви Сен-Медерик, своего досточтимого пастыря, согласиться с этим

распоряжением» (1648 г.); «в приходской церкви, в лоне которой названный завещатель

окончит жизнь, если это удобно будет осуществить, если же нет, то на кладбище» (1590

г.); «в церкви Отель-Дьё... если это возможно, иначе

же — в той церкви или на том

кладбище, какое выберет дама Марг. Пикар, моя племянница» (1662 г.); «в церкви

монахов-капуцинов... умоляя их отнестись к этому благосклонно» (1669 г.); «в часовне

Нотр-Дам-де-Сюффраж-дю-Тор, если господин настоятель названной церкви на это

согласится, если же нет, то на кладбище названного прихода

» (1678 г.).

Эти тексты интересны также для понимания психологической связи между захоронением

в церкви и захоронением на кладбище. В пользу кладбища высказываются лишь при

невозможности добиться места в церкви. Однако некоторые завещатели сознательно, из

смирения, отдавали предпочтение кладбищу. Клод де л'Эстуаль, сеньор де Сусси,

«признавая себя великим грешником, не желает быть похороненным в церкви, почитая

себя недостойным, но только на кладбище его прихода» (1652 г.). «На кладбище» — это

значило подчас: в его благородной части, в погребальной галерее, в charniers (в двух

завещаниях 1660 и 1667 гг.). Из того же смирения некоторые выбирали братскую могилу

— большую общую яму для бедных, подобно некоему адвокату из Шатле в 1406 г. или

Женевьеве де Катреливр в 1539 г., пожелавшей лежать после смерти «в яме для бедных на

кладбище СентИнносан», как и ее отец . Мы еще увидим в третьей части книги, что

погребение на кладбище людей знатных, все вре-

==102

мя сохранявшее характер исключения из правил, во второй половине XVIII в. станет

делом все более частым. То был знак перемен, наступивших с прекращением захоронений

в церквах.

Кто в церкви? Кто на кладбище? Тулузский пример

Из всего, что мы только что видели, вытекает, что в XV — XVII вв. желанным местом

погребения была церковь. Именно об этом говорит писатель Антуан Фюретьер в своем

«Опыте всеобщего словаря» (1684) в статье к слову «кладбище»: «Когда-то никого не

хоронили в церквах, но на кладбищах. Сегодня они предназначены только народу». Но

кто входил в понятие «народ»? Рассмотрим, как подразделялись захоронения. Такую

возможность дают нам приходские реестры, где указывается место каждого погребения,

даже если оно совершилось не в этом приходе.

Я выбрал реестры трех приходов Тулузы конца XVII и первых лет XVIII в. Один из

приходов — Сент-Этьен, при кафедральной церкви, в центральной, средневековой части

города, где еще обитали тогда знатные лица, офицеры, должностные лица, богатые купцы.

Другой приход — Дальбад, посреди ремесленного квартала, где жили также должностные