Алеврас Н.Н., Гришина Н.В., Краснова Ю.В. (ред.) История и историки в пространстве национальной и мировой культуры XVIII-XXI веков

Подождите немного. Документ загружается.

181

Кулакова И. П. Визуальный образ человека науки...

И. П. Кулакова

(МГУ / РГГУ, Москва)

ВИЗУАЛЬНЫЙ ОБРАЗ ЧЕЛОВЕКА НАУКИ

В РОССИЙСКОЙ ТРАДИЦИИ (ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ)

Мы рассмотрим изменения в способах репрезентации и саморепрезентации

«академического человека» в публичном дискурсе XVIII – начала XXI в.

Известно, что интеллектуалы западного средневековья заимствовали хариз-

матические элементы своего облика и способы презентации у церкви (име-

ются в виду кафедра, мантия, знаки отличия и пр.)

. Церковь и университеты

«подпитывали» друг друга. Богословские факультеты западных университе-

тов были включены в общую систему образования («неотделенность знания от

священства»), а освященный «магией знания» интеллектуальный труд скла-

дывался как занятие, связанное с определенным (достаточно высоким) соци-

альным статусом

Для допетровской России было характерно известное равнодушие духовной

элиты к «школьной учености» западного типа

. И лишь реформы Петра позво-

лили России включиться в процесс развития европейской интеллектуальной

традиции, приняв идеи Просвещения. Начиная создавать в России Академию

наук и университет, их организаторы приняли как данность, как «конструкт»

западную модель интеллектуальной деятельности с ее системой практик. По-

началу был заимствован и европейский имидж академиков и профессорско-

преподавательского состава. Однако, вскоре выяснилось, что многие европей-

ские социокультурные модели начали функционировать в России в совершенно

ином режиме, российская реальность наполняла схемы новым содержанием.

Слом допетровской традиции и последующее развитие создали уникальную

коллизию, привнеся в российский интеллектуальный быт науку как абсолютно

новую дискурсивную практику и запустив процесс появления новых социаль-

ных типов – «просвещенного» дворянина, с одной стороны, и образованно-

го разночинца – с другой. Просвещение привнесло в дворянский быт особый

сплав культуры, науки и искусства, который (с позиций рационализма XIX

века) принято называть «дилетантизмом». Заказной портрет XVIII в. был одним

182

Сотворение историка...

из важнейших средств самопрезентации. Портреты «просвещенных дворян»

XVIII – начала XIX в., поначалу демонстрирующие прежде всего социальную

репрезентативность, все чаще включают намеки на «интеллектуальную дея-

тельность». «Презентуя» свою просвещенность, дворянская аристократия (а за

ней и рядовое дворянство) оформляют интерьеры своих усадеб, разворачивая

в них идеи Просвещения. Чрезвычайно информационно насыщенным является

портретный образ «в халате», постепенно меняющий свою семантику

. Т. о.

иконографический материал (мебель, аксессуары, одежда, изображения, по-

мещенные на портретах) можно т. о. рассматривать как культурный текст и

анализировать его, извлекая «невербальную» информацию о новых культур-

ных установках.

Что касается ученых-профессионалов, то на парадных портретах XVIII века

можно найти только некоторых академиков иностранного происхождения, ра-

ботавших в рамках набирающей силы Петербургской Академии Наук. Ученых

же российского происхождения за редчайшим исключением (М. В. Ломоно-

сов, В. В. Петров) вообще не изображали (их было и в целом немного).

Образование вплоть до второй трети XIX в. не выполняло социально-

дифференцирующей и социально-структурирующей функций, поэтому со-

циальное положение ученого в России долго оставалось неопределенным. Но

каким же хотела видеть российского интеллектуала власть? – Знание должно

было быть прежде всего «полезным» для государства, и, будучи частью фа-

сада «просвещенной» империи, выглядеть соответствующим образом. Офи-

циальные символы и ритуалы, связанные с академической и университетской

средой XVIII века, несли на себе печать имперскости и, а стилистически были

связаны с культурой дворянской. Особым средством маркирования «академи-

ческого» человека были университетские и академические мундиры, ориенти-

рованы на дворянский, а по существу – военный, мундир в которые ученые-

профессионалы по воле государства облачились со второй пол. XVIII в. (и

неслучайной была традиция переодевания нерадивых студентов в мужицкое

платье с целью наказания

По юридическому статусу государственные высшие учебные заведения в

царской России были имперскими учреждениями. Военизированный стиль

(охвативший, кстати, и мундирную одежду чиновников всех мастей) сохранял-

ся в университетской форменной одежде вплоть до 1917 г. – Такое платье вку-

пе с «дворянской» шпагой придавало учению статус государственной службы,

а значит, респектабельности. Однако, наиболее независимые профессора ис-

пользовали изменения привычного имиджа как публичные высказывания (так,

профессор Московского университета В. И. Герье в 1880-е годы появлялся на

лекциях подчеркнуто не в форменном фраке, как это делали другие профессо-

ра, а в черном сюртуке, подчеркивая тем самым свое негативное отношение к

службе как чиновничьей обязанности; а в 90-е годы уже все профессора читали

свои лекции в домашних пиджаках

). По своему гражданскому статусу дорево-

люционная профессура относилась к привилегированной части общества. Она

183

Кулакова И. П. Визуальный образ человека науки...

находилась на государственной службе, получая казенное содержание, зани-

мая не последнее место в чиновничьей и сословной иерархии

С точки зрения визуальных образов символика Императорского универси-

тета являла собой синтез христианской (крест над учебным корпусом, цита-

ты из псалмов на университетских кафедрах, иконы-покровители), имперской

(двуглавый орел на пуговицах университетских мундиров, на университетских

значках), академической (лавровые венки на наградных медалях, ветви дуба на

мундирных нашивках) атрибутики

Профессионализация интеллектуального труда (с начала XIX в.) запустила

процесс формирования российской научной элиты, «субкультуры» со своей

особой идентичностью (подкрепленная достаточно высоким символическим

статусом). Множатся изображения ученого за столом в кабинете, с привычны-

ми атрибутами интеллектуального быта. Ближе к концу XIX в. тип портрета

«в кабинете», сначала бывший прерогативой дворян, а позднее людей, про-

фессионально занимающихся интеллектуальным трудом, все чаще использу-

ется и другими слоями (как маркер «респектабельности»). Коммуникативные

средства здесь – интерьер кабинета, поза «за столом», атрибуты (письменные

принадлежности, символические изображения в интерьере). С конца века идет

распространение аналогичного жанра фото, кабинетной фотографии, заменяю-

щей отчасти живописный/графический портрет в конце XIX – начале XX вв. (и

наследующей традициям такого портрета

). Тип любительского снимка «в ка-

бинете» распространяется вместе с практикой домашнего фотографирования.

На наш взгляд все это – свидетельства стремления представить себя прежде

всего «интеллектуалом», а значит – косвенное признание не только высокого

символического статуса деятеля науки и образования, но и его как носителя

идеи приоритетного значения - развития личности.

Следует сказать, что академическую культуру России дореволюционного

периода в целом характеризовала высокая роль ученого в обществе, обеспе-

ченная в том числе и символической составляющей.

В советский период власть прошла путь от полного неприятия и истребле-

ния интеллектуалов до приоритетного внимания к науке и образованию (про-

водя политику создания «советской интеллигенции» – «нормальное» совет-

ское пополнение за счет тех, «кто прошел все свое 14-летнее образование при

советской власти и генетически был связан только с нею»

К концу 1930-х годов институты Академии наук, университеты, творческие

союзы, редакции и издательства представляли собой официальные учрежде-

ния, органы партийно-государственного управления. Интересно, что власть

использовала и закрепила именно «кабинетный» образ ученого – тот же жи-

вописный/графический портрет (в т. ч. в книжной иллюстрации), плакат, фото

(в т. ч. в иллюстрированных журналах). Аналогично выстраивался и образ

власти: Ленин в жилетке в кабинете с кожаным диваном – за чтением или

письмом; Сталин в кабинете на фоне книг при свете лампы «думающий о стра-

не». Реальная «кабинетная» традиция, которая, казалось, почти прервалась в

184

Сотворение историка...

результате политики наступления на буржуазность и массовые «уплотнения»,

не могла не возродиться. Разумеется, в подавляющем числе случаев «кабинет»

существовал в виде уголка со столом часто единственной комнаты; для многих

функцию рабочего кабинета выполняла кухня и другие места в квартире.

«Человек рассеянный с улицы Басейной» – образ, отсылающий к рассеянно-

му интеллигенту. Так форомляли текст С.Маршака иллюстраторы стихотворе-

ния «Вот какой рассеянный» (1928), начавшее издаваться с 1930 г. в последую-

щих изданиях он изменился – помолодел, потерял свою характерную бородку,

и постепенно стал типичным «интеллигентом», рассеянность которого (как

должен понять читатель!) предопределена его занятиями и образом жизни.

Замечено даже, что «он кажется <…> не столько даже рассеянным (хотя бы

в анекдотической степени), сколько не вполне нормальным человеком»

. На

наш взгляд, иллюстраторы постепенно стали подавать (а читатели – воспри-

нимать) этот образ именно как образ типичного интеллигента. Герой-растяпа

– это всегда человек в очках (этой детали придерживались абсолютно все ху-

дожники кроме В. В. Лебедева). Но помимо очков это шляпа и книга в руках,

от которой он не отрывается, и отчего, собственно, и происходят все несчастья.

С самого детства этот любимый детьми образ впитывался детским сознанием,

а выражение «рассеянный с Бассейной» стало народной поговоркой

Этот образ интеллигента подпитывался и кинообразами. Кино стало излю-

бленным способом репрезентации образов «советских ученых». В звуковом

кино (документальном и художественном) свою роль продолжали играть ак-

сессуары, костюм и пр. Их дополняли общая драматургия и композиционные

особенности изображения – техника «монтажа» с другими изображениями,

планами; высказывания и отношение в целом других персонажей. Тип доре-

волюционного профессора-чудака в академической шапочке закрепился в ки-

ноискусстве. Культ скромности, рассеянные думатели-недотепы, чудаки, жи-

вущие среди старых книг и идей. Помимо старичка-академика это его моло-

дой собрат – похожий на Рассеянного интеллигент в кино появляется, кажется,

начиная с образов «ученых растёп» П. А. Шпрингфельда («Сердцах четырех»,

1941; ботаник Листопадов-сын в «Близнецах», 1945), А. Граве («ограничен-

но годный рядовой Огурцов» – «интеллигент» в фильме «Беспокойное хозяй-

ство», 1946) и кончая образами Шурика-А. Демьяненко (этот незадачливый,

порой находчивый, честный и принципиальный интеллектуал всегда маргина-

лен и нелеп в «здоровой» «приземленной» рабочей среде).

Постепенно, однако, образ ученого эволюционировал, отражая изменение

роли науки в обществе (от инструмента выполнения партийных программ к

могучему средству «холодной войны»). Это продемонстрировали новые кино-

образы ученых конца 1950-60-х до 1980-х. В 1962 г. появляется новый тип уче-

ного в кино: экспериментатор Гусев (А. Баталов, «Девять дней одного года»

М. Ромма), чье открытие является значительным вкладом в науку. Он не сме-

шон. Но при этом он – жертвующий собой одержимый, не-от-мира-сего.

Впрочем, советский кинематограф уделял ученым достаточно внимания.

185

Кулакова И. П. Визуальный образ человека науки...

Существовали, правда, безымянные трудяги в «шарашках» и «закрытых»

НИИ, но в кинолентах творили Генеральные, Герои Соцтруда, академики и

лауреаты, и кинозритель знал цену академическому человеку. Аналогичным

образом появлялись новые живописные портреты; те же процессы отразила и

литература (не стоит и говорить, что во всех искусствах приоритет имеет образ

рабочего).

В кинофильме «Искатели» (1956, по мотивам одноименного романа Д. Гра-

нина) положительный герой фильма (Е. Матвеев) – организатор производства

на опытном заводе. Сразу после вступления в должность создает особые усло-

вия для интеллектуальной деятельности сотрудников («Я хочу, чтобы мои ин-

женеры думали в тишине!»). Одним из традиционных способов презентации

науки обществу была архитектура академических и университетских комплек-

сов, и здесь строительство высотного здания МГУ подчеркнуто продемонстри-

ровало отношение государства к роли науки: величественные архитектурные

формы, эпический характер скульптур. В том же духе был выдержан «типовой

кабинет профессора МГУ», спроектированный к открытию нового здания уни-

верситета на Воробьевых горах в 1954 г. В профессорских квартирах «высот-

ки» – массивная «сталинская» мебель, отделка под дуб. Все тот же добротный

аскетизм, регламентация быта, но и – подчеркнутая демонстрация заботы и

понимания специфики работы интеллектуала.

Подводя итог сказанному, отметим, что в целом ученый в глазах и дорево-

люционного общества, и советского – это «Persona Grata», владеющий знани-

ем, компетенцией, эталонами моральных и поведенческих норм, способствую-

щий своим существованием прогрессивному развитию социума.

Российские интеллектуалы всегда находились в первых рядах модерниза-

ционных процессов любого периода российской истории. Постперестроечный

академический человек стал наследником своих предшественников – слоя до-

революционных интеллектуалов и «советской интеллигенции». Однако, в дей-

ствие вступило развитие множества новых факторов, среди которых – развитие

капитализма, изменение ритма жизни, появление новых культурных практик,

переход к компьютерным коммуникациям и пр. Причиной падения авторитета

интеллектуала сегодня стали, на наш взгляд, как культурная дезориентирован-

ность россиянина постперестроечного периода, так и общемировые, глобаль-

ные тенденции. Сам «просветительский» дискурс, который создавали интел-

лектуалы Нового времени, как кажется, терпит крах. Ведь «Просвещение» в

широком понимании олицетворяет почти все достижения Западной цивили-

зации, и потому его можно «заставить быть в ответе практически за все, что

вызывает неудовольствие, особенно среди приверженцев постмодернизма и

противников западной цивилизации» (высказывание принадлежит известному

американскому исследователю Роберту Дарнтону).

Одной из причин того, что «академический человек» «потерял лицо» –на-

зывают «распад идентичности исследователя и интеллектуала <…> радикаль-

ный распад самого представления о том, кто такой исследователь или интел-

186

Сотворение историка...

лектуал и в чем состоит его роль в обществе»

. С этим связано и наблюдение

К. Э. Разлогова, который говорит о «превращении былой «высокой», «уче-

ной», «классической» (как ее ни назови) в некую субкультуру меньшинства»,

– именно это повергает ее субъекта в ступор. «…Что же делается с той культу-

рой, которая была раньше на вершине вертикальной, культурой художествен-

ной, творческой и всякой прочей элиты? На самом деле она, на мой взгляд,

никуда не исчезает. Она просто становится одной из многих субкультур, ко-

торые существуют наряду с господствующей массовой культурой, наряду с

мейнстримом»

. Впрочем, утешает то, что внутри субкультуры, которая ранее

предлагала достаточно четкий стереотип, появляется теперь личная возмож-

ность каждого определять развертывание собственного образа.

Другой вопрос – это то, каким общество хочет видеть интеллектуала. Авто-

ритет академического человека в России невысок. Не прибавляют авторитета

более чем скромные доходы, зависящие от урезаемых бюджетов академиче-

ских и учебных учреждений. Может быть, отчасти и поэтому в обществе «об-

раз сумасшедшего ученого, лысого, старого, бедного неудачника не от мира

сего принимается по умолчанию». И «профессор», и «интеллигент» до сих пор

для многих являются «обзывалками», причем не только в России. Британский

совет настолько обеспокоился этими явлениями, что организовал в 2007 г. дис-

пут «Имидж современного ученого». Выяснилось, в частности, «если в кино-

каталоге попробовать поискать просто «фильм про ученых», найдется не более

8–10 предложений. Но если в поисковой системе набрать слова «фильм о су-

масшедшем ученом», список предложений будет воистину бесконечным»

Стереотипы создания имиджа и волшебная сила пиара стали инструмента-

ми создания новых популярных образов – стоковая фотография для коммер-

ческого использования в рекламе и дизайне предлагает массу актуальных об-

разов, но если среди них и есть запоминающиеся «академические» образы, это

набор типа «mad scientist», «сrazy scientist» «nutty professor».

Российские власти и постперестроечные СМИ долго благополучно игнори-

ровали «академического человека». Лишь в самое последнее время оформи-

лись практики обращения политических и медиа-структур к научным концеп-

там с привлечением ученых-профи – начиная с поисков т. н. «национальной

идеи», конкурса «Имя Россия», передачи «Суд времени» (но и здесь скорее

имелась в виду роль «эксперта» – человека науки, связанного с «заказом»).

Наконец, явились публичные лекции телепроекта Acalemia, где ученый стал

центральной фигурой, играя при этом «на своем поле». Видимо, стало ясно,

что падение внимания к науке просто опасно, что в обществе реально суще-

ствует спрос на знания, и он опирается на достаточно сознательное отношение

публики к общественным проблемам.

Впрочем, в самые последние годы и киноискусство начинает даже в сериа-

лах прибегать к «образу современного ученого», достаточно условно изобра-

жая представителей ряда специальностей (медицина и юриспруденция здесь

по понятным причинам лидируют). Между тем, Д. Дондурей, главный редак-

187

Кулакова И. П. Визуальный образ человека науки...

тор журнала «Искусство кино», взывает: «Мы мало чем гордимся. Немножеч-

ко космосом и войной <…> У нас же умные люди, очень образованные. И,

на самом деле, единственный ресурс России – это интеллектуальный капитал

<…> Не хватает такой животворной, интеллектуальной атмосферы, не снима-

ются фильмы и сериалы, где героями становились бы художники, ученые»»

Впрочем, образ историка, ставшего положительным (успешным) героем теле-

фильма «Адель» (2008), с реальностью связан очень мало.

Итак, господствует массовая культура, с которой нельзя не считаться. Но

академическому человеку, говоря в целом, неуютно в рамках массовой куль-

туры – она проста и «готова к употреблению»; она не рассчитана на диалог, на

«сотворчество» в процессе восприятия (как культура высокая); она требует

эффектной самопрезентации. Как, не теряя сути профессии, не отрекаясь от

постулатов силы знания и его привлекательности, найти свое место в новой

культурной ситуации? Как сознательно вырабатывать формы репрезентации

образов академического человека» для общества, – не надевая на себя личину

ни политика, ни предпринимателя, ни богемного тусовщика? Успех в этих ис-

каниях устроил бы и общество в целом. Ведь сказано не без оснований, что в

отличие от силы и денег «знание – самый демократичный источник власти»

Примечания

1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках исследова-

тельского проекта № 10-01-00403а «Идеи и люди: интеллектуальная жизнь Европы в

Новое время».

Ле Гофф Ж. Другое Средневековье. Екатеринбург, 2002. С. 20.

Уваров П. Ю. История интеллектуалов и интеллектуального труда в Средневековой

Европе. М., 2000. С. 6.

Говоря о причинах этой специфики, исследователи демонстрируют разные объяс-

нительные модели (См., напр.: Сизинцева Л. И. «Две культуры» Питирима Сороки-

на: к вопросу о культурно-исторической стратификации // Российская провинция

XVIII–XX веков: реалии культурной жизни. Материалы III Всероссийской научной

конференции. Книга 1. Пенза, 1996. С. 139–148; Яковенко И. Г. Переходные эпохи и

эсхатологические аспекты традиционной ментальности // Искусство в ситуации сме-

ны циклов: междисциплинарные аспекты исследования художественной культуры в

переходных процессах. М., 2002). Но в любом случае такая специфика может быть

объяснена всем типом сложившейся культуры, культуры православной, в интеллек-

туальной сфере породившей «кардиогносию» – единство дискурсивно-рассудочного

и эмоционально-образного восприятия действительности (См. подробнее: Шемякина

О. Д. Цивилизационный подход к истории России как факт историографии и метод

познания: дис. ... канд. ист. наук. М., 2011. Гл. 1. § 5).

См. подробнее.: О халате как атрибуте интеллектуального быта россиян XVIII – пер-

вой половины XIX в. // Теория моды: Одежда. Тело. Культура. Международный жур-

нал. 2011. Зима (№ 19).

Кулакова И. Мундир российского студента (по материалам XVIII века) // Теория

моды: Одежда. Тело. Культура. 2008. Осень (№ 9).

188

Сотворение историка...

Кизеветтер А. А. На рубеже двух столетий. Прага, 1929. С. 25–94; Цыганков Д. А.

Традиции Грановского или три поколения профессоров Московского университета //

http://www.hist.msu.ru/Calendar/1997/Apr/Lomnosov97/zigankov.htm.

Иванов А. Е. Высшая школа. Университет в культурном пространстве города (раз-

дел «Профессура») // Очерки русской культуры. Конец XIX – начало XX века. Т. 1.

Общественно-культурная среда. М., 2011; Никс Н. Московская профессура во второй

половине XIX – начале ХХ века. Социокультурный аспект. М., 2008.

Вишленкова Е. А. Языки университетской культуры: проблема восприятия и творче-

ства // Диалог культур в политике, науке, образовании. Материалы научной конферен-

ции «Межкультурный диалог в историческом контексте». ИВИ РАН, Москва, 30–31

октября 2003 г. Ч. 5. М., 2003.

Хотя часто ученые фотографируются также в лаборатории, библиотеке, с ученика-

ми.

Солженицын А. Образованщина // Новый мир. 1991. № 5. С. 29.

Герчук Ю. «Человеки рассеянные»// Художник В. Конашевич делает книгу. С. Мар-

шак. Вот какой рассеянный. М., 1982. С. 14.

В 1960-х книжная иллюстрация продолжала развивать образ Рассеянного. Такой же

Шурик появляется в иллюстрациях Е. Т. Мигунова к повести А. и Б. Стругацких «По-

недельник начинается в субботу» 1965 г.

Хапаева Д. Герцоги Пятой республики // НЛО. 2004. № 67.

Разлогов К. Э. Глобальная и/или массовая? // Общественные науки и современность.

2003. № 2. С. 143–156.

Амелькина А. Профессор, снимите очки-велосипед! // Профиль. 2007. №1 (510).

Дондурей Д. Кинопатриотизм – это гламур. В день победы! // Русский Журнал. 9

мая 2009 г. http://www.russ.ru/pole/Kinopatriotizm-eto-glamur.

Тоффлер Э. Метаморфозы власти: Пер. с англ. М., 2003. С. 28.

189

Тихонов В. В. Историографический компонент...

В. В. Тихонов

(ИРИ РАН, г. Москва)

ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ КОМПОНЕНТ В СОВРЕМЕННЫХ

ШКОЛЬНЫХ УЧЕБНИКАХ ПО ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ

Под историографией чаще всего понимается история исторической науки

или, еще шире, исторической мысли. Школьные учебники и учебные пособия

по истории, как часть процесса по распространению полученных научных зна-

ний о прошлом, являются важными историографическими фактами, позволяю-

щими в концентрированной форме судить об уровне развития исторической

науки. В то же время специфика учебной литературы заключается в том, что

научно-историческое знание в них подчинено учебно-методическим целям.

Тем не менее, сохраняется тесная связь с общими историографическими про-

цессами, протекающими в науке.

Достижения исторической науки в школьной литературе отражаются двоя-

ко. Во-первых, в скрытой форме, когда научные концепции преподносятся без

указания на имя их авторов или сторонников, и, во-вторых, в открытой форме,

когда теории и суждения историков указываются со ссылкой на авторов. По-

следнее можно обозначить термином ‘историографический компонент’, так

как данные сведения вводят учеников в калейдоскоп мнений, существующий

в исторической науке, знакомят с ее историей. Проблема применения истори-

ографического компонента имеет важное научное и педагогическое значение,

поскольку подводит учащихся к мысли, что знание о прошлом не есть что-то

неизменное и однозначное, а появляется в результате борьбы различных точек

зрения.

В советское время существовала стройная концепция отечественной исто-

рии, которая базировалась на определенных устоявшихся и санкционированных

сверху представлениях о прошлом

. С распадом СССР ситуация резко измени-

лась. Ослабление государственного контроля в сфере образования и отсутствие

общепринятой схемы отечественной истории привели к появлению учебной

литературы, которая строилась на принципах проблематизации исторического

образования. Характерным примером такого подхода стало учебное пособие

190

Сотворение историка...

Е. В. Анисимова и А. Б. Каменского

. Книга построена в форме сборника вы-

держек из исторических документов и сочинений историков, которые подбира-

лись таким образом, чтобы представить различные точки зрения на то или иное

историческое событие или процесс. Предполагалось, что школьник на основе

всего этого сможет сформировать собственное мнение. Тем не менее, авторы

прекрасно понимали, что учащиеся младших классов еще не готовы к такой

работе, поэтому и адресовали свое пособие старшеклассникам.

Несмотря на определенные преимущества, данный подход не получил

дальнейшего развития. Это было вызвано тем, что школьное образование в

нашей стране ориентировано на трансляцию готового знания. Данное посо-

бие Е. В. Анисимова и А. Б. Каменского не вписывалось в существовавшие

государственные стандарты и потому могло использоваться только как вспо-

могательное средство. Кроме того, оно не давало целостного представления об

истории России заявленных периодов.

Вскоре стало ясно, что оптимальным является подход, когда историографи-

ческие и источниковедческие экскурсы не составляют основу книги, а либо

органично вплетаются в текст учебника, либо играют роль методического до-

полнения, например, в качестве контрольных заданий. По такому принципу

построено еще одно пособие указанных выше авторов

. Здесь историография

становится лишь частью текста учебника. Так, например, в книге присутствует

задание на сравнение мнений различных историков (в том числе и зарубеж-

ных) о разделе Польши (С. 289–290). Сходное задание посвящено войне 1812 г.

(С. 364–365). Чуть далее приводятся рассуждения французского историка

Ж. Мишле и русского историка Е. В. Тарле об ошибках Наполеона.

В этом же стиле написаны учебники Л. А. Кацва и А. Л. Юрганова по исто-

рии России

. В учебнике, посвященном древнейшим периодам отечественной

истории и предназначенном для VII класса общеобразовательной школы, уже

во введении находим короткое рассуждение М. Блока о профессии историка. В

дальнейшем палитра использования историографического компонента стано-

вится достаточно широкой. Так, со ссылкой на В. О. Ключевского проводится

мысль о том, что Кий – это племенной вождь (С. 18). Мнения историков при-

меняются и для проблематизации материала, в частности, приводятся разли-

чающиеся точки зрения Б. А. Рыбакова и С. М. Соловьева о деятельности князя

Святослава (С. 36–37). Первый указывает на то, что киевский князь своими по-

ходами способствовал утверждению международного авторитета Руси, а вто-

рой – на то, что эти «подвиги» были «бесполезны для родной земли». Кто ближе

к истине, читателям предлагается выбрать самостоятельно. В учебнике есть и

экскурсы в историю археологии. Так, авторы не смогли обойти молчанием от-

крытие А. В. Арциховским берестяных грамот в Новгороде (С. 76). Любопыт-

но отметить, что в книге, как правило, указываются имена дореволюционных

историков, в то время как наши современники скрываются под словосочетани-

ем ‘современные исследователи’. Например, при рассказе о вечевых порядках

Новгорода авторы приводят мнение Н. М. Карамзина и В. О. Ключевского о