29
№23
Эдуард Степанович Кочергин – перфекционист.
Постоянно ищет совершенства. Шестое чувство соC
ветских времен («чувство глубокого удовлетвореC
ния») ему, пожалуй, и вовсе неизвестно. Вот и про
эту выставку ворчал, что она случайна, что нет каC
кихCто его главных спектаклей, что он смог привезC
ти только то, что было у него в мастерской и т.д.,
и т.п.
Перфекционизм – это хорошо. Но в данном случае
Кочергин не прав. Конечно, если сравнить с его
предыдущими экспозициями, проходившими
в многозальных выставочных помещениях Москвы
и Петербурга, нынешняя выставка покажется скромC
ной: всего около З0 работ, только эскизы декораций
и костюмов, ни одного макета, никаких экспозициC
онных ухищрений. Демонстрировалась она в МоскC
ве на Малой Бронной в двух больших кабинетах
редакции журнала «Знамя». Но, странное дело,
именно эта скромная «каC
бинетная» выставка оказаC
лась на редкость цельной
и представительной. Она
показывает путь Кочергина
от самых ранних его спекC
таклей до самых знамениC
тых – «История лошади»
(АБДТ), «Возвращение на
круги своя» (Малый театр),
«Господа Головлевы»
(МХАТ), «Бесы» (МДТ) и друC
гих. Есть и неосуществленC
ный ещё проект: крайне
любопытное решение опеC
ры РимскогоCКорсакова
«Снегурочка», сочиненное
для Мариинского театра
Его приглушенный колорит
как нельзя лучше подходит
к кабинетным условиям реC
дакции. Спокойствие, гарC
мония, интеллигентность.
Но люди, не видевшие его
спектаклей, и представить
себе не могут, какой взрывC
ной силой обладают эти лиC
сты на сцене, в действии,
в соединении и в контрастах со словом.
Пора, однако, рассказать, почему выставка именно
этого художника состоялась именно в журнале
«Знамя».
Главный редактор журнала Сергей Чупринин, отC
крывавший вернисаж, представил публике Эдуарда
Кочергина как писателя. Действительно, его расскаC
зы, не похожие ни на кого ни по материалу, ни по
стилю, печатаются в этом журнале с 1997 года. Вот
и в декабрьском номере «Знамени» опубликованы
два: «Мытарка Коломенская» и «Анюта Непорочная».
Как и предыдущие, они – из жизни ленинградского
«дна» послевоенных лет, которую Кочергин знает не
понаслышке.
За словом и благодаря слову встают зримые картиC
ны. Слово, порождающее изображение. Но для КоC
чергина вообще характерно сопряжение,
сочетание, соединение вещей, далеко отстоящих
друг от друга в жизни.
Он превосходно знает и больше всего любит русC
ское крестьянское искусство – и высокую классику.
В его спектаклях нередко простейшие материалы
(холст, рогожа, дерево) используются для создания
изысканных петербургских композиций. В нем соC
единяются интуиция и расчет. Два главных источC
ника его сценических построений – Изба и Храм.
И в рассказах его очевидная жестокость сюжетов из
жизни соединяется с невероятной добротой (на
грани сентиментальности). Изображение и слово
равно подвластны ему. За словом встаёт видение,
за изображением ощущаются глубины авторского
слова.
Возможно, в этом – одна из причин, почему воздейC
ствие кочергинских композиций многократно усиC
ливается в реальном спектакле. Толстой, Чехов,
Достоевский, Шекспир, СалтыковCЩедрин, ОстроC
вский, Булгаков, Вампилов, Друце, эскизы к произвеC
дениям которых размещены на кабинетных стенах,
– их слово услышано, прожито и воплощено.
Часто задаю себе вопрос: почему именно театральC
ные художники лучше других владеют литературC
ным словом, хорошо пишут? Возможно, именно
потому что, в отличие от современных живописцев
и скульпторов, они много читают, вчувствуются
в слово. Они, как и книжные графики, ищут перевоC
да слова на свой язык. Превосходно пишет Сергей
Бархин, автор прелестных воспоминательных эссе
и абсурдистских пьес. Отличное перо у Станислава
Бенедиктова. Начал писать Давид Боровский. И что
самое отрадное – хорошим пером обладают и совC
сем молодые сценографы. Заметки старших и младC
ших представителей цеха регулярно публикует наш
журнал. Однако у С.М.Бархина есть своё объяснение
этому феномену. Он говорит, что треть своей проC
фессиональной жизни художник театра проводит
в словесных баталиях с режиссурой, артистами, цеC
хами. Он объясняет, убеждает, переубеждает. Он виC
дит спектакль в развитии, в перспективе. Чего не
видят ни актеры, ни постановочные цеха. А видеть
неосуществленное ещё сочинение в его целостносC
ти, в перспективе, в развитии – это тоже сродни пиC
сательскому делу.
Чувство слова, писательского стиля и острое ощуC
щение нерва современного искусства, замысел, преC
допределяющий действенное развитие идеи,
идеальное знание возможностей каждой сценичесC
кой площадки и абсолютное умение их использоC
вать, точность и надежность в работе – эти свойстC
ва Кочергина делали его желанным сотоварищем
ярких и разных режиссеров. Начинал он с молодыC
ми Камой Гинкасом и Генриеттой Яновской, встреC
чался с Борисом Равенских и Юрием Любимовым,
около 20 лет работал с Георгием Товстоноговым,
более 10 спектаклей поставил с Львом Додиным.
А относительно значения искусства Кочергина
в отечественной сценографии скажу только, что
у него есть несколько спектаклей, которые оказаC
ли поворотное воздействие на ее развитие. ДостаC
точно сказать, что в конце 60Cх годов прошлого
века спектаклем «Насмешливое мое счастье» (пьеса
Л.Малюгина о Чехове) он положил основание конC
цепции «единой пластической среды», которая быC
ла развита в ряде других его спектаклей, в работах
его коллег и стала почти на два десятилетия ведуC
щим направлением отечественной сценографии.
Единая пластическая среда задавала образ мира,
который обогащался и рос в ходе спектакля. ЗаряC
женность высоким содержанием и совершенство
формы – изначальные условия работы в этом наC
правлении. И понятно, почему его начинателем
стал именно Кочергин, которому
всё это дано.
А еще он мастер сотворения сцениC
ческих миров из простейших, с детC
ства знакомых вещей. Миров
сложных, многозначных. Этому слуC
жат венец обычной избы в «Живи
и помни» В.Распутина, пять бревен
с «конями» в «Доме» Ф.Абрамова, одC
на, траченная временем, стенка изC
бы и прясла по сторонам ее
в «Братьях и сестрах» того же АбраC
мова. Эти предметы становились осC
новой не только изысканных
композиций, но возбуждали фантаC
зию актеров, требовали «реализма
в высшем смысле слова», о котором
говорил Достоевский, игры правдиC
вой и строгой.
Кочергин прекрасно знает силу возC
действия пространства. И не только
пространства сцены. Он умеет
учитывать и пространство зала, орC
ганизовывать взаимодействие, взаиC
моотражение этих пространств.
В «Возвращении на круги своя», фиC
лософской драме Иона Друце об
уходе и смерти Толстого, на сцене –
полукруг деревьев, чуть склонивших свои безлистC
венные кроны к центру сцены. Деревья эти словно
вырастают из полукруга стен дома в Ясной поляC
не. Ритмы декорационной установки, ее «купольC
ность» напоминают круглые русские храмы
ранней классицистской поры и вызывают ассоциC
ации с той поляной, где похоронен Толстой,
со столпившимися у его могилы деревьями. МемоC
риальность, сотворенная из природы... И есть еще
один секрет: Кочергин как бы извлекает пропорC
циональный модуль зала Малого театра, и в соотC
ветствии с ним строит свою декорацию, высоты
деревьев и стен соответствует высотным членениC
ям зала, чередование стен и окон – ритмам лож,
полукруг декорации – овалу зала и т.п. Художник
знает силу пространства и виртуозно использует
её.
А те, кто побывал на выставке в журнале «Знамя»,
получили возможность неторопливо вглядываться
в работу виртуоза, подчиняться ей безотчетно, вдуC
мываться в череду изящно рассчитанных интуиC
ций и вспоминать вершины нашего театра,
созданные с участием Эдуарда Кочергина.
Алла МИХАЙЛОВА
ПЕРФЕКЦИОНИСТ
ввыыссттааввккии
выставки