227
Диалоги
литературе в целом мне неудобно. Время сейчас, понятное дело, непростое. Факт,
однако, что простым оно никогда не было и не будет. Порою те, кто мог бы написать
хорошо, не пишут, поскольку… не доходит до этого, надо как-то заботиться о хлебе
насущном. Способные авторы, вроде Пелевина и Сорокина, без конца рефлектируют
обиды на тиранов и родителей, перемежая их несвежими, вторичными истинами.
Тяжёлая форма нищеты духа: Бога нет, идеалов нет, женщина – это как-то «не прёт»…
И одарённость, талант вырождаются в фиглярство, пустоцвет.
Справедливости ради тут следовало бы вспомнить, к примеру, экзерсисы Кафки – у
него ведь тоже особенно не разгуляешься. А хорошо писать всегда было трудно. Воз-
можно, сейчас стало несколько труднее: слишком широк диапазон, слишком по-раз-
ному живут, думают и чувствуют люди, чтобы можно было захватить их воображение
чем-то общезначимым. Вот и получается, что одному читателю то, другому – это.
Однако по мере стабилизации социума – олигархи, средний класс и нанимаемые работ-
ники – эта проблема сама собой нивелируется. Сейчас всё ещё бурлит, поэтому поиск
«новых путей» в литературе воспринимается как поиск.
Конечно, можно говорить о литературе как о науке и искусстве. Тогда филологичес-
кие изыски становятся шажками, ступеньками в литературном процессе. Конечно, они
элитарны, но тут я ничего не имею против. Против как раз массовый читатель, не
желающий изысков. Оно и понятно: жизнь жёсткая, тяжёлая, куда уж тут… В общем,
судить о состоянии литературы по книжным лоткам, по-моему, неверно. На лотке
книги появляются не из-за литературы, а скорее и по большей части из-за рынка. Есть
чудесное немецкое слово «vermarkten» – аналог, хотя и отдалённый, русскому «раскру-
тить». Один из наиболее сильных мотивов для меня продолжать хлопотную издатель-
скую деятельность – это открытый доступ к свежим, НЕраскрученным авторским
материалам.
– Ваши литературные приоритеты? Какие книги, созданные человечеством за все
времена, вы назвали бы вечными, непреходящими?
– Это, конечно, очень лично, трудно без претензии кому-то что-то прояснить. И
без конкретных названий, поскольку переводные, к примеру, книги, будь то Шекспир
или Данте, – это вообще особая история. В оригинале, в зависимости, конечно, от
уровня владения языком, эти работы воспринимаются существенно иначе, чем по-
русски. Понятно, они подсознательно адаптированы переводчиком, приведены в
соответствие знаковому коду, соответствующему времени перевода. «Трёх мушкетё-
ров» по-французски я прочесть не могу, да, сказать по правде, и побаиваюсь. Во вся-
ком случае, вечно, на мой взгляд, будут жить книги с интенсивно героическим фоном
– и Толстой, и Джек Лондон. Так же вечны «душеписатели»-первооткрыватели –
Достоевский, Саган. Лирика Гёте или Пушкина, сколько бы её не опошляли наши
нынешние современники, всегда будет задевать сердце и душу. Именно своей перво-
открывательской простотой и безыскусностью. После них-то уже и начинаются
изыски.
– Есть ли у вас предпочтения по отношению к национальным литературам? И
вообще – может ли литература быть национальной?