Вундт Вильгельм. Фантазия как основа искусства
Подождите немного. Документ загружается.
картину: дуги R и S будут выгнуты в сторону зрителя, а две другие дуги А и В
в противоположную сторону, а все целое представляется поэтому
цилиндрическим кольцом, передняя сторона которого обращена к глазу и
наклонена кверху. Эти два восприятия происходят так часто вероятно потому,
что контуры обеих дуг попадают в глаз прежде всего, и мы смотрим поэтому
на одну из их
[38]
точек. Если же мы этого не сделаем, а будем возможно сильно фиксировать
точку, расположенную между А и В, S и В или наоборот А и S (это
облегчается нанесением таковой точки на рисунок, как это и сделано на
рисунке 2), то мы опять увидим изображения колец, но уже совершенно
другой формы. Именно: если мы будем фиксировать точку, лежащую между А
и R, то обе дуги поднимутся в сторону зрителя, тогда как А и S отступят
вдаль: тогда мы увидим изображение кольца, сильно расширенного в
плоскости рисунка и суженного сзади, немного похожего на круглую стену,
расширенную сзади и сильно, вследствие этого, укороченную в перспективе.
Если же мы, наоборот, будем фиксировать точку, расположенную между А и
S, то увидим как раз противоположный рельефе: дуги А и S будут казаться
сильно суженной передней частью, а дуги В и R— очень расширенной задней
частью кольца; таким образом целое кажется широкой лентой, стянутой со
стороны зрителя узкой полоской. Эти картины являются, по отношение друг к
другу, тоже обратными изображениями перспективы; однако их труднее
получить, чем предыдущие. Легко заметить, что это обусловливается тем, что
глаз всегда стремится от изолированной фиксируемой точки к какой-либо
дуге. Для того, кто мало упражнялся в фиксировании и кому кажется, что
четыре описанные формы перспективы, вследствие их постоянных изменений,
сливаются, может быть в данном случае, как и в других псевдоскопических
опытах, облегчено их восприятие; для этого нужно представить рисунки
светящимися в темноте линиями и в такой последовательности, чтобы
сначала были видны только фиксируемый точки, а потом внезапно бы
[39]
появлялся весь рисунок. Тогда в первый момент псевдоскопическое
представление, вызванное предшествующей фиксацией, является
поразительно ясным[10].
b) Физиологические условия псевдоскопических ошибок
С первого же мгновения, как только подобного рода представления
обратили на себя внимание, физики и физиологи, изучавшие их, не
сомневались, что их нужно квалифицировать, как «игру силы воображения».
На самом же деле они противоречат понятию фантазии, как его установило
общее употребление, уже тем, что их объекты наделены качествами, которые
им в действительности не принадлежат. Кроме того, подобным пониманием
феноменов желали доказать их неподдающуюся подсчету и более или менее
беспричинную природу, а в их мнимо произвольных изменениях и в их
независимости от определенных физиологических причин искали
доказательства тому, что они являются только игрою силы воображения.
Ясно, что мнение, будто здесь дело идет о явлениях, принадлежащих области
фантазии, и другое мнение, будто они являются произвольными или даже
беспричинными, не должны быть необходимо связанными друг с другом; ясно
также, что эти мнения сходятся только в том случае, если считать самую
фантазию за комплекс феноменов, не подлежащий рассмотрению с точки
зрения причинности. С этим, однако, счастливо связано то, что явления
фантазии пространства, насколько они воспринимаются нами в
псевдоскопических явлениях, понятны именно
[40]
потому, что условия деятельности фантазии здесь соответственно просты по
своей природе, и что эти самые явления склонны опровергнуть
вышеизложенный предрассудок.
Из вышеописанных условий псевдоскопических изменений ясно вытекает
физиологическая сторона явлений. Здесь ошибка обыкновенной теории
фантазии заключается в том, что она вообще не признает такой
физиологической стороны, несмотря на то, что именно физиологи являются
представителями этой теории. Но здесь, к сожалению, проявляется
распространяющееся среди наблюдателей-естественников стремление, под
влиянием силы обстоятельств призывать на помощь психологические
влияния, то есть переходить в область чудес. Там, где господствуют фантазия
и воля, ворота должны быть настежь открыты и игре случая. В этом невольно
действует та психология, которая видит в понятиях чисто душевные,
независимые от всех телесных аффектов, явления; вследствие этого, взглянув
на поразительные изменения представлений фантазии, эта психология
оправдывает теорию случая. Теперь мы знаем, что таких чисто душевных
представлений вовсе не существует. Для возобновления ощущений
необходима физиологическая функция органов чувств. Но нет представлений,
которые не составлялись бы из ощущений— следовательно все
представления непременно сопровождаются какими-либо физиологическими
процессами раздражения. А если каждое представление имеет определенный
физиологический субстрат, то, конечно, всякое изменение представления
тоже не лишено своего субстрата. Без сомнения изменения перспективы
являются изменениями представлений; абсурдно считать
[41]
их игрою силы воображения в том смысле, что они независимы от всех
физиологических условий. Если же это выражение должно указывать на
временное отступление, на возможное толкование, которое может быть
можно ожидать от мнимо-будущей психологии центра чувств, то это конечно,
не меняет положения дела; это предположение является совершенно
недоказанным по сравнению с более простым положением дел при
псевдоскопических явлениях. О чем же, собственно говоря, идет речь, когда
мы говорим о псевдоскопических явлениях? Конечно, ни о чем ином, как о
представлении различной отдаленности отдельных частей предмета и об
изменениях, которые происходят при относительных оценках. Но наши
представления об отдаленности, как нам показывают явления
стереоскопического зрения, влияния на восприятия конвергенции,
аккомодации и других моментов, везде зависят от совершенно определенных
мотивов, основанных на физиологических отношениях. Поэтому немыслимо
предположить, что рядом с имеющей везде значение физиологической
закономерностью существует еще совершенно не поддающийся исчислению
случай, в виде так называемой «чистой силы воображения». На самом же деле
выясненные предыдущими опытами условия фиксирования объектов и
движения глаз вдоль по фиксируемой линии доказывают, что подобного нет и
здесь; они доказывают также, что в том, что называют игрою воображения,
проявляются те же влияния и действия, которые вообще обусловливают наши
представления об отдаленности, а вследствие этого и наши восприятия
рельефных предметов. Эти условия псевдоскопических явлений с пере-
[42]
ворачиванием сводятся к трем моментам: 1) Фиксируемая точка и площадь,
непосредственно окружающая ее, видимы более ясно, чем объекты, лежащие
по сторонам поля зрения; 2) ближайшие объекты, вследствие того, что
аккомодация направляется на них, видны яснее, чем более отдаленные; 3)
для восприятия перспективы предмета положение граничащей линии имеет
решающее значение. Эти три условия совершенно ясно определяют в
вышеописанных опытах различные восприятия объекта, поскольку мы
принимаем во внимание физиологические моменты; изменения же условий,
которые по самой природе опытов могут состоять только в изменении
фиксируемой точки, так же естественно обусловливают происходящие
изменения рельефа. Если мы будем фиксировать, на рисунок 1, точку В, то
она, вместе с окружающим ее пространством, является пространством,
видимым наиболее ясно, тогда как линия АС лежит в площади непрямого
зрения. Поэтому ошибка будет усиливаться, если мы будем фиксировать
точку вблизи; наоборот, она уменьшается и даже может совсем исчезнуть,
если мы будем рассматривать рисунок издали.
Таким образом, положение граничащих линий ВА, ВС и BD обусловливает
всю форму фигуры. Если же мы будем фиксировать, например, точку А, то
произойдет как раз обратное: В и С будут казаться неясными, но В,
вследствие направления соединительных линий, отодвигается назад, тогда
как С кажется лежащей в одинаковом отдалении, как и А, потому что лежит
на одном горизонте с нею. Bce это соответственно изменится, если мы
направим АС вниз. Если мы повернем рисунок приблизительно на 45°,
[43]
то, рассматривая его на очень небольшом расстоянии мы увидим, что и С
несколько отступило за А. Тетраэдр кажется повернутым вокруг своей
вертикальной оси.
Этот опыт с особенною ясностью доказывает сильное влияние граничащих
линий: согласно правилу нормальной перспективы, для получения рельефного
представления, они должны направляться в сторону, вверх или вниз от
фиксируемой точки. Прямые, горизонтальные и вертикальные линии, как,
например, АС и DB на рисунке 1, могут принадлежать определенной
перспектив только вследствие косого фиксирования; вызывать же
представления глубины самостоятельно они не могут. Легко доказать, что те
же самые условия, определяют восприятие более сложной формы кольца, на
рисунке 2, а также восприятия других псевдоскопических объектов, которые
можно легко построить на основании этих двух типичных примеров[11].
В рисунке 2 фиксируемая точка также всегда кажется более близкой, а
исходящие от нее линии, в данном случае кривые, обусловливают
направление перспективы. Оба необычных образа, получаемых посредством
фиксирования точек, лежащих в свободных промежуточных пространствах
фигуры, также подчиняются тому правилу, что линии, близкие к фиксируемой
точке, всегда кажутся лежащими в той части перспективы, которая обращена
в сторону зрителя. С этим естественно связано, что в данном случае
получение представления о кольце, сильно суженном в
[44]
передней части, посредством фиксирования одной из боковых точек, легче,
чем получение представления о кольце сильно суженном сзади, которое
может произойти только при сильном фиксировании верхней точки. Это
происходит потому, что в первом случае мы имеем две ближайшие
граничащие линии, подчиняющиеся перспективе, тогда как во втором случае
действует только одна линия; при этом относящаяся к рельефу линия В, в
крайнем случае, лежит в области непрямого зрения.
Эти отношения ясно показывают, что приведенные выше физиологические
причины действуют на перспективную фантазию в качестве обусловливающих
сил сильнее всего тогда, когда налицо имеется несколько влияний,
действующих в одном направлении. Это подтверждается любым
псевдоскопическим рисунком, если мы будем изменять его, устраняя
некоторые из его элементов, или заставляя отдельные элементы действовать
изолированно. Если мы, например, нарисуем прямую линию, расположенную
наклонно, то она нам может казаться перспективной линией направления. Но
склонность увидеть ее таковою не велика; она увеличивается только в том
случае, если мы пересечем эту наклонную вертикальной или горизонтальной
прямой, или же другой наклонной. Точно так же, склонность воспринимать
рисунок и в качестве перспективного сильно уменьшается, если мы
уничтожим линию BD, и несмотря на то, что в данном случае представление
тетраэдра остается возможным, он уже, конечно, не будет казаться
прозрачным, как на рисунке 1. Такое же представление можно получить,
фиксируя одну из точек линии АО и оставляя фиксирование точки В не-
[45]
действительным. Тогда картина теряет свою способность обращаться, так как
эта способность тесно связана с представлением о прозрачности,
обусловленной главным образом линией BD. Поэтому накопление
физиологических условий ясного зрения и направления контуров играет
двойную роль: с одной стороны оно усиливает эффект, и даже только
благодаря ему он и появляется вообще. С другой же стороны навстречу
действующим в определенном направлении моментам направляются другие,
противоположные им. Таким образом возникают не только обращение
перспективы, но и различающиеся качественно представления.
с) Психические мотивы псевдоскопических ошибок
Bсе эти физиологические мотивы были бы бессильны вызвать явление,
если бы к ним не присоединялись мотивы психические, которые следуют
параллельно первым таким путем, что всякое внешнее раздражение
вследствие сопровождающих его ощущений, влечет за собой психический
мотив. Общее условие для того, чтобы эти психическое мотивы могли бы
действовать, заключается в тех элементарных процессах ассоциации,
которые мы называем ассимиляциями, потому что в них элементы прежних
представлений воспроизводятся посредством внешнего впечатления, и в этом
новом впечатлении являются сходными отчасти с впечатлениями, отчасти же,
наоборот, с теми предыдущими представлениями. Фиксируемая точка не
могла бы казаться менее отдаленною по сравнению с другой точкой, видимой
менее ясно, если бы вообще в нашем восприятии менее отдаленные объекты
не воспринимались
[46]
яснее, чем более отдаленные. Конечно, и из этого бывают исключения. Мы
случайно можем фиксировать предмет более отдаленный, и тогда ближайшее
будет видимо менее ясно. Но для огромного большинства наших
представлений вышеизложенное правило действительно; особенно же важно
оно для тех представлений, из которых составляется общая картина
окружающей нас природы, начиная с ближайших предметов и кончая
горизонтом и плывущими на нем облаками. Таким образом, из бесчисленных
ощущений, и из их комплексов образовалась прочная ассоциация между
ясностью и близостью, неясностью и отдаленностью. Она совершенно не
является ассоциацией собственно понятий отдаленности и близости, но она
есть ассоциация только элементарных составных частей восприятия, из
которых, в большинстве отдельных случаев, каждый раз, когда мы видим
перед собою тело, возникают конкретные представления об отдаленности.
Всем тем физиологическим факторам, которые действуют сообща, при
восприятии рельефной картины, а также и при псевдоскопических
представлениях, соответствует психический мотив ассоциации, который сам
состоит из бесконечного ряда мотивов аналогичных свойств. При этом
каждый член этого ряда является продуктом смешения некоторого
количества чувственных представлений. Так как все эти мотивы действуют
сообща с отдельными факторами впечатления, с фиксируемой точкой,
ясностью и направлением контуров и со связанными моментами ассоциации,
то естественно, что в возникшем из всех их соединений общем образе еще раз
возникает порождаемый этим мотив, который, в качестве такового, вторично
обусловливает
[47]
ассимилятивные ассоциации. Этот мотив мы называем общим именем
«знакомства с представленным предметом». Представление о тетраэдре,
возбужденное рисунком 1, в той или другой форме, в зависимости от
фиксирования его, конечно, в сильной степени обусловливается тем
обстоятельством, что тетраэдр является для нас общеизвестной
стереометрической формой. Точно так же кольцо, изображаемое в различных
положениях при обыкновенно изменяющейся перспективе рисунком 2,
принадлежит к знакомым объектам ежедневного употребления; а оба
необычные восприятия являются сравнительно и более редкими вероятно не
только потому, что фиксируемым точкам недостает непосредственного
побуждения к восприятию контуров, прилегающих к ним, но и потому, что
являвшиеся в результате этого объекты представления сами являются
непривычными. Кроме того, необходимо остерегаться еще двух, часто
возникающих, недоразумений. Первое заключается в том мнении, будто здесь
речь идет о сравнении, то есть о каком-то сознательном или даже
бессознательном суждении, или даже заключении. Таковых мы среди
действительных явлений совершенно не находим. Возникающее в результате
данного процесса представление во всяком отдельном случае, когда моменты
ассоциации бывают даны в достаточном количестве, стоит перед нами так же
непосредственно и наглядно, как при всяком другом чувственном восприятии.
На самом же деле речь идет о восприятии, но только при восприятии в
собственном смысле этого слова моменты ассоциации соответствуют
качествам объективного тела (в этом мы можем последовательно убедиться),
тогда как в псевдоскопиче-
[48]
ских картинах они создают только видимость тела. Но это различие с точки
зрения психологии не имеет никакого значения, потому что, как показали
многочисленные опыты, и при восприятии действительного объекта
действуют репродуктивные элементы, посредством которых мы и дополняем
образ, лишь отрывочно данный в непосредственных ощущениях. Второе
недоразумение, получающее свою силу как раз при сведении
псевдоскопических явлений к игре воображения, заключается в том, что
ассоциации представлений, являвшихся в конечном результате процесса, с
обычными предметами восприятия считают за единственный могущий
обусловливать их источник возникновения ошибок. Несостоятельность этого,
основанного на популярном понимании слова «ассоциация», мнения явствует
уже из того, что удаление отдельных частичных мотивов, из которых
составляется псевдоскопическая картина, имеет влияние, правда
уменьшенное, даже тогда, когда неудаленный остаток соответствует картине
рельефного объекта так же, как и неизмененный рисунок. Если мы, например,
удалим на рисунке 1 линию BD, то рисунок все же может изображать
тетраэдр, одно ребро которого обращено в противоположную от зрителя
сторону; при этом, конечно, зритель не будет видеть этого ребра. Но так как
подобные рельефные предметы из непрозрачного материала являются очень
частыми объектами наших восприятий, то раз речь идет только об
ассоциациях, полученных в конечном итоге представлений, мы должны были
бы ожидать, что теперь получение представления рельефа должно быть
более легким чем прежде. Однако происходит обратное; необращающееся в
дан-
[49]
ном случае представление возникает только в том случае, если мы будем
фиксировать только одну точку линии АС, а не какую-либо другую, например
В. Таким образом, дело обстоит не так, будто сначала имеется налицо общее
действие образа, а затем уже к нему присоединяются отдельные частные
мотивы, а на оборот: сначала действуют эти последние, и своими
соединениями создают являющееся в результате их действия представление,
которое, посредством различных ассоциаций «знакомости», может быть еще
повышено в силе своего пластического впечатления. Но эта общая ассоциация
действует только как мотив, усиливающий уже созданные представления,
точно так же, как это происходить при всяком чувственном восприятии.
d) Ошибки в определении величины, происходящие вследствие
ассоциаций воспоминания
Было бы неправильным рассматривать возникающий образ фантазии
только как результат отдельных факторов фиксирования, относительной
ясности отдельных частей и направления контуров. Этому, во-первых,
противоречит уже упомянутое влияние ассоциации между общим образом и
известными знакомыми объектами, имеющее место при всех этих
псевдоскопических представлениях фантазии; очевидным же становится
изложенное при таких опытах, когда ассоциативное влияние нарочно во всем
ограничивается формой. Последнего можно легко добиться, набрасывая
рисунки, отдельные части которых сами по себе не имеют никакого смысла,
но в своем соединении возбуждают ассоциативные сравнения с часто
встречающимися объектами восприятия. Эти явления принадлежат отчасти
[50]
к некоторым оптическим ошибкам, которые можно получить всякий раз, когда
ассоциативно действующие объекты ставятся непосредственно рядом с тем,
на что они действуют, и когда в зависимости от специальных условий
возникают то действия контраста, то сходства; эти изменения уже известны
под названием «оптических ошибок ассоциаций»[12]. Однако для изучения
влияния подобных равнодействующих ассоциаций на представления
фантазии явления становятся более поучительными в том случае, когда
индуцирующий восприятия объект не бывает данным в прямом восприятии,
но только действует в .области ассоциаций воспоминания. Здесь становится
видным, что в этих прямых ассоциациях восприятий в общем преобладают
действия контрастов; подобные изменения происходят только при особенно
благоприятных условиях и при самом незначительном различии между
объектами. Наоборот, там, где взаимодействия превходящих элементов на
время сильно расходятся, непременно господствует уравнивание с часто
встречаемыми объектами воспоминаний. В данном случай контраст (это
доказывают и другие неописанные здесь сведения) всегда вызывает
отношение к определенному единичному объекту воспоминания и
обыкновенно сравнительно короткий промежуток времени между
индуцирующим объектом воспоминания и контрастно индуцированным
представлением. Но для анализа деятельности фантазии и здесь имеют
значение только те явления в которых область индуцирующих представлений
памяти совершенно не ограничена, подобно тому, как это можно
[51]
предположить и для влияющих на псевдоскопические явления элементов
воспоминаний. Подобно величине области ассоциативно действующих
объектов при репродуктивных факторах, для прямого впечатления,
обусловливающего деятельность фантазии, наиболее благоприятные условия
доставляет простейшее и схематическое состояние объекта, потому что
только оно предоставляет так называемой игре воображения наибольшую
свободу движения. Для того чтобы найти обусловливающие мотивы
ассимиляций, выбирают объекты таким образом, чтобы были возможны
различные комбинации их частей; комбинации эти должны быть таковыми,
чтобы в них действовали различные мотивы ассоциаций, которые в свою
очередь могли бы разнообразным образом влиять на возникающая в конечном
результате представления. Если мы будем пользоваться подобными
изменениями условий, то явления опять станут в известную аналогию с
обращаемыми перспективными изображениями; но только здесь вариируются
не субъективные мотивы фиксирования, а объективные мотивы впечатления.
Таким образом, эти оба рода опытов дополняют друг друга; при этом, и в том,
и в другом роде опытов, имеет значение одна из двух групп мотивов
ассоциаций, которые действуют сообща и изолируются каждая отдельно
этими, опытами. В случае обращаемых изображений сам объект не
измеряется, но психологические мотивы сочетания общей картины
вариируются; в других же случаях, при обращениях, обусловленных
меняющимися комбинациями, мотивы остаются постоянными, но сам объект
изменяется.
На рисунке 3 изображены два объекта одинаковой высоты и похожей
формы; но в них имеются и раз-
[52]
личные пропорции. Оба рисунка возбуждают представление о досках,
поставленных на подставки. Так как доска А больше, а В меньше, то,
воспринимая рисунки последовательно, мы склонны перенести относительное
различие в величине с досок на весь рисунок. Итак, А кажется и по высоте
больше В; но мы можем убедиться, что эта разница вполне сглаживается
более высокими ножками В. Однако, мы все же склонны считать В более
отдаленною, вследствие известной ассоциации лицевого угла. Если же мы
перевернем oбе фигуры, то всякое различие исчезнет, но исчезнет также и
ассоциация с досками на подставках. Если мы далее скомбинируем рисунок в
его первоначальном положении из кругов, поставленных на узкие шейки (как
на рисунке 4), при чем величина обоих кругов различна, но это различие
величины уравнено соединенными с кругами шейками, то мы опять встретим
ошибку су-
[53]
ждения о величине, подобную той, которую мы видели при рисунке 3.
Очевидно, это различие обусловливается ближайшей ассоциацией с
пропорциями человеческой фигуры, а именно: А соответствует пропорциям
детской фигуры, В— пропорциям фигуры взрослого человека. Схематические
фигуры рисунка 4, имеющие отдаленное сходство с изображенными на
рисунке 3 фигурами одинаковой высоты, вызывают в нас ошибки,
аналогичные ошибкам, вызываемым этими последними[13].
Если при восприятии рисунка 5 мы могли рассуждать в духе старого
учения об отношении ассоциации к знакомому впечатлению, или по крайней
мере к отдель-
[54]
ным конкретным знаниям, то при схематической форме рисунка 4 это
становится совершенно невозможным. Точно так же не может быть и речи о
каком-либо абстрактном понятии человеческих пропорций, которое мы могли
бы себе составить. Гораздо вероятнее, что рисунок 4 кажется нам большим
или меньшим непосредственно и независимо от какого-либо господствующего
по соседству представления, подобно тому, как мы при восприятии реальных
качеств объектов, видим их непосредственно, а отнюдь не умозаключаем о их
существовании. Ведь кажущееся различие величин рисунков А и В может
быть видимо наблюдателю еще до того, как он выяснил себе, что здесь
вообще существуют отношения с пропорциями человеческой фигуры. Фигуры
здесь совсем не являются
[55]
столь определёнными по своему значению чтобы тотчас же вызвать
впечатление сходства. Мы можем, представить себе их, как и рисунок 3,
изображающими две доски, к которым сверху прикреплены, два круга
различного диаметра. Поэтому и здесь влияние аналогичных качеств
знакомых объектов может быть принимаемо только за процесс ассимиляции,
который неопределенно возобновляет многие элементы прежних
представлений, имеющие общее влияние на прямое впечатление, между тем
как все остальные элементы, не ассимилируемые этим впечатлением отходят
на задний план. Чем больше отдельных конкретных черт содержит данный
объект восприятия, тем легче, конечно, могут примешиваться к продуктам
ассимиляции подобные определенные элементы прежних представлений. Так,
в рисунке 5 в обеих человеческих фигурах мы, без сомнения, видим такие
черты, каких сами рисунки совсем не содержат. Это является невозможным
при схематических рисунках, так как здесь ограниченность выражена
определенными линиями контуров так ясно, что только общее восприятие
допускает ассимиляторные изменения размеров целого или относительных
частей: но все репродуктивные элементы, которые бы могли привзойти, кроме
того, уничтожаются действительным, точно данным образом. Вследствие
этого все изменяется, если что-либо препятствует ясному восприятию
подобного схематического образа, например, если мы будем рассматривать
подобный, рисунок на большом расстоянии, или в сумерках, при слабом
освещении, или если сами очертания будут увеличены или неравномерны.
Тогда происходят те, многократно описанные явления, которые можно
наблюдать при фак-
[56]
тических изменениях формы облаков, далеко расположенных деревьев, домов
ит.п. С введением таких конкретных черт, репродуктивные элементы
ассимиляций получают все большее и большее господство над прямым
впечатлением, пока наконец образ, считаемый за действительность, не
становится во всех своих важных составных частях образом фантазии.
Однако, ни одно впечатление не бывает вообще совершенно свободным от
влияния этих репродуктивных элементов, а в том случае, когда какие-либо
линии очертаний составляют замкнутое целое, наше восприятие образов
пространства необходимо обусловливается ассоциацией с какой бы то ни
было родственной формой. Например, простой, стоящий вертикально
прямоугольник (рисунок 6, А) возбуждает в нас неясную ассоциацию со
стволом дерева, или с прямоугольной доской. В комбинации В этот
прямоугольник кажется нам колонной, а незначительное изменение
приставных частей, как показывает рисунок С, возбуждает довольно ясное
представление о поставленной на кол доске. Таким образом, все восприятия
окружающего нас пространства, предметов природы, как и каких-либо
произведений искусства, насквозь пропитаны разнообразными
элементарными процессами ассоциаций; мы обыкновенно не замечаем этих
процессов или потому, что ассимилятивно действующие репродуктивные
составные части в важнейшем бывают похожими на сам предмет, или же,
наоборот, потому, что они делают представление столь фантастическим, что
возбуждение, вызывающее впечатление, совершенно скрывается за картиной
фантазии. При этом весьма видную
[57]
роль играют и индивидуальные наклонности, а именно склонность к
соединению пространственных репродукций с определенными содержаниями
ощущения. В зависимости от силы этих факторов, называемых обыкновенно
общим неопределенным названием «одаренности фантазией», впечатление у
одного субъекта может превратиться в фантастический образ, тогда как у
другого оно возбудит только скудные схематические ассимиляции. Эти
различия, к которым в качестве крайних случаев, должно причислить и
некоторые патологические изменения чувств, принадлежат к важнейшим
факторам психической одаренности среди общества одной и той же
культуры.
е) Эмоциональные факторы простых фантастических
пространственных образов
Приведенные простые случаи ассоциативных влияний, как выясняет
рисунок 6, легко обнаруживают
[58]
также влияние эмоциональных факторов, которые здесь, как и везде, связаны
с представлениями; это обусловливается легко получаемыми изменениями
субъективных впечатлений, при изменении ассимиляций. Такие моменты
чувства, как это уже показал Theodor Lipps, совершенно особым образом
связаны с обоими важнейшими, измерениями обыкновенных фигур: с
измерениями высоты и ширины[14]. При этом имманентный эмоциональный
момент этих измерений, главным образом, проявляется в их комбинированном
действии. Так рисунок 6 дает совершенно другое впечатление (конечно, в
чистой зависимости от чувства), если мы будем смотреть на него, поставив
его перед собой, что мы и делаем, чем если бы мы смотрели на него, положив
его перед собой. Но в этом случае эмоциональные моменты впечатления
остаются сравнительно слабыми, и поэтому их существование может быть
оспариваемо. Совершенно другое встретим мы, сравнив рисунки В и С, где
действия усиливаются еще, кроме того, известным контрастом. В рисунке В,
напоминающем колонну, вследствие контраста между высоким стволом и
более широким основанием, господствует чувство подъема, связанное, с
чувством легкости, возбуждаемое, главным образом, короткой и узкой, по
сравнению с высотою ствола, балкой. Наоборот, в рисунке С господствует
основывающееся на широком горизонтальном основании чувство спокойной
уверенности, так как поставленная на колонну или стержень
[59]
доска своими размерами скорее вызывает чувство тяжести, чем легкости.
Должно заметить, что эмоциональные факторы впечатления столь же
трудно определить и описать, как объективные мотивы ассоциаций, о
которых мы уже говорили. Отчасти здесь представляет затруднение
известное разнообразие в нашей терминологии чувств; отчасти же
разыскание источника чувств, становящихся действительными, затрудняется
тем, что с представлениями, как таковыми, вследствие свойственных нам
изменений объектов, соединены известные чувства. Так, колонна является
объектом искусства, способным вызвать различные эстетические ассоциации;
наоборот, укрепленная на столбе доска является объектом жизненного
употребления, далеким от каких бы то ни было эстетических отзвуков.
В действительности же мы должны предположить, что эти моменты также
действуют, и что, таким образом, становящиеся действительными ассоциации
чувств состоят, главным образом, из таких объективных чувств, которые
могут и не быть эстетическими по своей природе, но непременно должны
находиться, в связи с особенным характером представлений. Но все же
эмоциональное впечатление трудно совершенно свести к этим объективным
моментам. Мы замечаем, что те своеобразные окраски чувств, которые
связаны с направлениями пространства и их относительными величинами,
возвращаются к совершенно различным предметам, которые как таковые,
способны возбуждать различные объективные ассоциации. Так чувство
стремления вверх мы можем наблюдать в рисунках 3 В и 4 В (стр. 52 53).
[60]
Поэтому связь с ошибкой величины, имеющаяся налицо в подобных
случаях, может породить ту мысль, что причиною таких ошибок является
чувство пространства; эту мысль в действительности старался провести Th.
Lipps в своем богатом тонкими эстетическими замечаниями анализе простых
пространственных форм. Но с точки зрения других позитивных доказательств,
которые позволяют здесь принять факторы ощущения, связанные с условиями