Васильев Л.С. Древний Китай. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

лых его сыновей, особенно семейных, и остальных членов се-

мейной группы. Все это прежде всего сказывалось в практике

редистрибуции, т.е. распределения семейного продукта ее гла-

вой, что обычно выражалось в виде того, какой брачной паре ще

жить в рамках семейного компаунда, какими продуктами из

общего амбара и в каком количестве пользоваться для своих

нужд и т.п. При этом глава группы, будучи распределяющим,

еще не являлся собственником всего достояния коллектива. Оно

считалось общим. Но в силу своего положения он со временем

все более ощутимо приобретал бесспорное право распорядителя.

Все в конечном счете зависело от его решения.

Деревенская община земледельцев и скотоводов чаще всего

состояла из нескольких семейных групп, обычно родственных

между собой, связанных регулярными брачными связями. И хо-

тя ресурсы общины считались общими (речь прежде всего о зем-

ле) и спорадически перераспределялись, семейные группы не

были равными. Одни — крупнее, зажиточнее, удачливее, с

большим числом работоспособных мужчин; другие — слабее,

беднее. Эта разница не слишком велика: крайности усреднялись

традиционным механизмом реципрокности. Его действие в ран-

говом обществе сводилось к тому, что зажиточные семьи щедро

угощали всех, причем каждая такого рода раздача (обычно

праздничная), нередко сопровождавшаяся закалыванием почти

всего имеющегося у семьи, скажем, стада свиней, резко увели-

чивала престиж угощающего, главы зажиточной семьи.

Принцип неумолим: дарение возвышает, принятие дара при-

нижает. И старейшина коллектива — а это уже административ-

ная власть, первая из административных должностей в истории

человечества, — избирался из тех, кто более других щедро дал

что-либо деревне и потому в своего рода честном соперничестве

богатых и сильных добился наибольшего престижа. Старейшина

деревни (а в большой деревне могли быть и промежуточные

должности старших квартальных) — наивысший социальный

ранг. Вообще же система социальных рангов, подчас тесно пере-

плетавшаяся с системой возрастных классов, представляла собой

зародыш принципа социального неравенства, шедшего на сме-

ну первобытному эгалитаризму. Развивавшееся и услож-

нявшееся общество не могло строиться на принципах эгали-

таризма. Неравенство же органично вырастало по мере развития

социума.

Престиж соперничающих глав семейных групп и авторитет

удачливых обладателей административной власти — вот истин-

ная движущая сила этого процесса. Фундаментом ее был мате-

риальный достаток, характерный для производящих коллекти-

вов. Больше того — некоторый регулярный излишек, или, выра-

жаясь терминами политэкономии марксизма, избыточный про-

дукт. Именно он, будучи в распоряжении лиц высокого ранга,

.158

использовался в качестве трамплина для достижения авторитета

администратора, для обладания властью.

Антропологи единодушны в своих наблюдениях и выводах

относительно того, что власть имущие не гнались за материаль-

ной выгодой — напротив, щедро использовали имевшиеся у них

ресурсы путем их раздачи для укрепления авторитета и власти.

Скуповатый старейшина не мог рассчитывать удержаться у вла-

сти — только щедрый. Власть же, т.е. право руководить, управ-

лять другими, — вот что было целью, своего рода пределом че-

столюбивых социальных устремлений тех, кто мог рассчитывать

достичь ее. Круг их был достаточно широк, он отнюдь не огра-

ничивался только отцами-патриархами, ибо престижа в коллек-

тиве мог добиться и удачливый выходец из ранговых низов, на-

пример, сильный и смелый глава молодых воинов, сумевших

нанести урон соседней деревне и приобрести богатую добычу.

Словом, важна цель — средства со временем становились все

более разнообразными.

Вначале административная власть — максимум власти — не

выходила за пределы общинной деревни, пусть даже разросшей-

ся. То, что позже стало именоваться племенем, было в реально-

сти лишь этнической общностью, не имевшей единого политиче-

ского лидера. Это были аморфные образования, объединенные

общностью языка, культуры, ритуальных отправлений и верова-

ний. Чаще всего они возникали в ходе сегментации, т.е. есте-

ственного процесса разрастания первоначальной кланово-род-

ственной группы в благоприятных условиях. Цементировала

общность механическая солидарность, восходившая к традиции,

к первоначальному генетическому единству, к общности языка,

нравов, мифов и т.п.

Реализовывалась такая солидарность автоматически, но с

учетом закона энтропии: сила ее убывала с увеличением ди-

станции, как социально-родственной (двоюродные, троюродные

и т.п.), так и территориальной, особенно в случае расселения

сегментов на далекие расстояния друг от друга. Сегментация и

солидарность действовали согласованно и достаточно гармо-

нично: чем меньше ячейка, тем теснее сплоченность. Солидар-

ность в рамках семьи и клана сильнее, чем в рамках всей де-

ревни, даже если она заселена родственниками. Солидарность в

деревне сильней, чем между соседними деревнями, даже если

они восходят к единому корню. Это становилось особенно за-

метным в случае конфликтов, коща враждующие лагери есте-

ственно и мгновенно кристаллизовались именно по принципу

убывающей солидарности.

Разработанная социологами школы Э.Дюркгейма и конкрет-

но прослеженная М.Салинзом [285, с. 93—96], теория о меха-

нической солидарности открыла перед антропологами новый

взгляд на то, что прежде привычно именовалось племенем. Что

.159

же касается племени в полном смысле этого слова (общность,

имеющая признанного главу, вождя), то генезис его, согласно

теории М.Фрида [212], был связан с эффектом трибализации,

т.е. консолидации племени и структурирования его в политиче-

скую (выражаясь терминами Э.Дюркгейма — органическую)

общность, отличную от механической. Такого рода трансформа-

ция не была результатом спонтанного эволюционного развития.

Для эффекта трибализации нужен был мощный толчок извне,

импульс сильной внешней угрозы со стороны либо уже сформи-

ровавшегося племени, т.е. племенного протогосударства, либо

возникшей по соседству урбанистической цивилизации. Таким

образом, все сводится к проблеме генезиса первичных очагов

урбанистической цивилизации — только они, во всяком случае

в глубокой древности, могли стимулировать оформление вошед-

ших с ними в контакт механических общностей в племена.

Так как же, ще и почему, вследствие чего возникали наибо-

лее ранние, первичные очага цивилизации? Что способствовало

их возникновению и соответственно отсутствие чего было при-

чиной их невозникновения?

Этой проблемой занимались многие исследователи. Обраща-

лось внимание на значимость территориальных связей (Г.Мэн),

на важность природно-климатических условий, экологической

среды (Л.И.Мечников [67]), на необходимость искусственного

регулирования водного режима (К.Маркс), на демографический

фактор, т.е. давление населения в центре зоны расселения ка-

кой-либо этнической общности (Р.Карнейро), наконец, на уро-

вень производства и даже роль военного фактора (Ф.Оппенгей-

мер — подробнее см. [20, с. 24—32]). Все эти факторы сыграли

свою роль, хотя не все в равной мере. Можно утверждать в са-

мом общем виде, что условием возникновения очага цивилиза-

ции было благоприятное сочетание основных из перечисленных

факторов в оптимальном для данного места и времени комп-

лексе.

Как конкретно это могло происходить? Прежде всего — в

наилучших для земледелия условиях (мягкий климат, плодород-

ные почвы, орошаемые разливами рек), при энергичном рассе-

лении (сегментации) осевшей в данной местности общности с

возникновением некоего давления населения в центральной зоне

расселения, откуда труднее мигрировать. Перечисленные факто-

ры в сочетании с постоянным совершенствованием орудий про-

изводства, технологии агротехнических и иных работ, включая

обуздание буйно разливающейся реки, создают благоприятный

оптимум.

Но это лишь объективные условия, которые могут и не быть

реализованными. Для их реализации нужны условия коллекти-

ва. Как показал М.Харрис [227, с. 92—102], столь, казалось бы,

нерациональное потребление продукта, как спорадические щед-

.160

рые раздачи (потлач, как такого рода раздачи именуются у

антропологов), или даже публичное уничтожение его во имя

престижа способствовали увеличению производства и стимули-

ровали рост производительности труда, поскольку вели к увели-

чению усилий коллектива (нужно возобновить растраченное) и

порождали эффект максимизации экономической функции.

Максимизация экономической функдии, или, выражаясь

привычными для нас терминами, стимул к увеличению произво-

дительности труда, — решающее оружие в руках энергичного,

честолюбивого, властного и удачливого старейшины. Сосредото-

чив в своих руках контроль над ресурсами и право централизо-

ванной редистрибуции не только имущества собственной, как

правило богатой, семейной группы, но и излишков общественно-

го производства всех семейно-клановых групп деревни, такой

лидер получал возможность создать экономическую базу для

расширения своего влияния за пределами родной деревни, вна-

чале в рамках некоего куста-кластера из тяготеющих к его де-

ревне соседних поселений.

Позже в столкновениях между такими удачливыми и расши-

рявшими свое влияние соперниками (сказывался эффект демо-

графического давления) один из них выходил победителем. Вот

на этом этапе начинал играть едва ли не решающую роль и

военный фактор — но только на этом, не ранее! Соперничество

в данном случае — пока еще не война, войн в собственном

смысле слова общество на том этапе развития, о котором идет

речь, не знало. Но военная функция уже возникла и быстро со-

вершенствовалась, роль военных столкновений или, проще, роль

силы начинала становиться решающей. Еще раз стоит напом-

нить, что весь рассматриваемый процесс протекал — если вести

речь о первичных очагах цивилизации — на фоне описанного

выше оптимума и в условиях, коща формирующийся очаг (или

нескольких соседних очагов в пределах, скажем, долины или

части долины одной реки) окружали только далекие еще от

цивилизации механические общности.

В результате описываемого процесса удачливый старейшина,

собрав вокруг себя и подчинив себе соседей, превращался в

вождя. Он становился главой общности нового типа — полити-

ческой, надобщинной. Увеличивалась и укреплялась его власть,

в основе которой были контроль за ресурсами коллектива и

право централизованной редистрибуции излишков. Увеличивал-

ся размер подчиненной его власти общности. Все большее коли-

чество излишков скоплялось в его руках, и все большая доля их

могла теперь идти на содержание непроизводственных ipynn на-

селения (жрецов, воинов, чиновников) и групп, призванных об-

служивать потребности вождя и его окружения (ремесленники,

слуги, порабощенные чужаки). Их усилиями и для их нужд соз-

давался город — как олицетворение и символ очага урбанисти-

10-2

226

161

ческой цивилизации, местожительство вождя, хранитель и

накопитель высших ценностей коллектива, как материальных,

так и духовных.

На передний план на этом этапе развития выходили и рано

либо поздно реализовывались две задачи: институционализация

высшей власти правителя и сакрализация, легитимизация его

политического статуса. Они были взаимосвязаны и в некотором

смысле являли собой единое целое, причем столь же необходи-

мое для коллектива, как и для его правителя.

Сакрализация обычно была тесно связана с причастностью

вождя к божеству. В одних случаях, как в городах древнего Шу-

мера, бог и храм в его честь выходили на передний план и ста-

новились центром и символом общности, а глава коллектива

обретал функции первосвященника. В других вождь объявлял

себя сыном либо избранником божества, носителем сакральной

сверхъестественной силы, благодати. Отрыв правителя от кол-

лектива и особые знаки его власти, ее атрибуты (дворец, палан-

кин, одежда, украшения и т.п.) подкрепляли в глазах коллекти-

ва идею о сакральности правителя. Как показал в свое время

Г.Ландтман [252, с. 64—65], сакральность вождя со временем

начинала восприниматься как функция власть имущего: лич-

ность правителя как бы деперсонализовывалась, он превращался

в Символ.

Параллельно шел процесс институционализации власти пра-

вителя. Вначале его должность была выборной и замещалась,

как уже говорилось выше, в процессе острого соперничества тех,

кто обладал наивысшим престижем. С укреплением власти пра-

вителя и сакрализацией его должности стало считаться, что

часть сакральной силы личности правителя присуща его семей-

но-клановой группе. Естественно, что по смерти вождя преемни-

ка выбирали из числа ее представителей, которые, как правило,

окружали правителя, опиравшегося на помощников и прибли-

женных из своей ближайшей родни (эффект механической соли-

дарности). Иногда эта практика, однако, встречала сопротивле-

ние со стороны других близкородственных сильных кланов, тоже

претендовавших на власть. Споры и соперничество ослабляли

структуру, что делало необходимым переход к наследованию

власти. Он совершался через трансформацию клана.

Прежде клан был элементарной суммой равноправных се-

мейных ячеек, каждая со своим главой. Глав клана не существо-

вало. Но возвышение вождя логично вело к тому, что его клан

как бы признавал его своим главой. Это вело к трансформации

клана, к изменению его внутренней структуры, которая теперь

должна была основываться на неравенстве составляющих ее ли-

ний родства. Изучивший процесс такой трансформации П.Кирх-

гоф [247] дал новой структуре наименование «конического кла-

на». Конический клан состоял из нескольких родственных линий

.162

и отличался строгим соблюдением внутрикланового неравенства,

основанного на принципе строгой иерархии, восходившей в свою

очередь к священному праву первородства. Практически это

означало, что преемником умершего правителя становился его

старший сын, глава основной линии клана, тоща как другие сы-

новья и тем более братья и их сыновья — не говоря уже о дядь-

ях и иных, более отдаленных родственниках — образуют боко-

вые (коллатеральные) линии.

Как легко понять, принцип конического клана обычно воз-

никал и оформлялся прежде всего в доме правителя, ще он был

особенно нужен для институционализации власти и упорядоче-

ния практики наследования. Позже он становился нормой и для

других знатных домов — срабатывал неизменный принцип ми-

мезиса (заимствования низшими норм вышестоящих). Легити-

мизация власти правителя, таким образом, закреплялась и с

сакральной стороны, и с институциональной.

Сакрализованный правитель становился не только признан-

ным и обоготворяемым главой коллектива, но и высшим субъек-

том всей разраставшейся политической общности, главой ад-

министративной структуры, ведавшей централизованной реди-

стрибуцией совокупного продукта, прежде всего избыточного

продукта производителей, а также управлением регионами, на

которые территориально подразделялось владение. Само владе-

ние такого рода в антропологической литературе по инициативе

Э.Сервиса [290] стало именоваться термином чифдом. Можно

также именовать его вождеством или протогосударством.

В заключение важно оговориться, что практическое вопло-

щение описанной генеральной схемы могло рождать и рождало

различные варианты. Однако для уяснения сути процесса и его

теоретического осмысления именно эта выработанная совокуп-

ными усилиями нескольких поколений специалистов схема не-

обычайно важна, ибо дает ключ для решения проблем генезиса

государства.

Ранние протогосударственные структуры в Китае

Эпоха неолита представлена в Китае, как и в других райо-

нах ойкумены, лишь примитивными формами социальной орга-

низации типа деревенских общин в рамках более или менее

крупных этнических общностей, функционировавших, скорей

всего, по принципу механической солидарности. Трансформация

подобных образований и возникновение самых ранних над-

общинных политических структур в бассейне Хуанхэ могут быть

датированы, по имеющимся данным, лишь второй третью II ты-

сячелетия до н.э. Это доаньянские комплексы типа Эрлитоу или

Эрлигана. Вне бассейна Хуанхэ, к югу от него, функционально

10-2 226 163

близкими к ним, как упоминалось, были комплексы типа Пань-

лунчэна и Учэна, которые, однако, могут быть датированы и бо-

лее поздним, аньянским временем. За последние годы аналогич-

ные комплексы были обнаружены и в районе пров. Сычуань, на

юго-западе современного Китая, а также в ряде других мест.

Все комплексы, о которых идет речь, в принципе однотипны.

Они представляют собой поселения с дворцовым строением,

иноща, как в Эрлигане, городского типа, т.е. окруженное сте-

ной. Обилие ремесленных мастерских и развитая индустрия

бронзы, уровень ремесленного мастерства и искусства, сами раз-

меры поселения и различия в пышности захоронений — все это

неопровержимо свидетельствует о существовании сложного стра-

тифицированного общества, знакомого с профессиональным раз-

делением труда, социальным расслоением, престижным потреб-

лением верхов и, естественно, с политической администрацией,

пусть даже в ее наиболее ранней форме.

Судя по характеру культуры, комплексы эрлиганской фазы

соответствуют этапу формирования первичных надобщинных

политических структур типа раннего и простого протогосудар-

ства. Возможно, некоторые из них на позднем этапе их эволю-

ции (Эрлиган с многокилометровым городским валом) являли

собой начальную форму сложного составного протогосударства,

т.е. надобщинной политической структуры, состоявшей из цент-

ра и тяготевших к нему периферийных региональных полуавто-

номных подразделений. Однако пока что археология не дала

убедительных свидетельств существования политической струк-

туры такого рода даже в районе Эрлигана.

Важно также заметить, что не найдено пока и никаких ма-

териальных доказательств существования в то далекое время

(середина II тысячелетия до н.э.) каких-либо мощных по разме-

рам, развитию цивилизации и политической структуры образо-

ваний типа государств или династий, в качестве которых тради-

ция называет Ся и доаньянское протогосударство Шан во главе

с победителем Ся Чэн Таном и его многочисленными потомка-

ми-преемниками. Но если считать традиционные представления

о Ся и Чэн Тане как победителе Ся и основателе государства-

династии Шан в качестве мощной, крупной, развитой политиче-

ской структуры раннечжоуской историзованной легендой, то как

следует, исходя из имеющихся данных, интерпретировать пред-

аньянский этап существования китайцев, заключительный этап

их предыстории (если историю — письменную, документаль-

ную — начинать с аньянского комплекса Шан)?

Что касается Ся, то об этом уже шла речь. Зафиксирован-

ную Сыма Цянем генеалогию правителей этой легендарной

династии от Юя до развратного Цзе, побежденного будто бы Чэн

Таном, можно считать легендой, в качестве материала для кото-

рой использовались предания, сохранившиеся в памяти племен,

.164

включенных в состав военно-политического образования, воз-

никшего после победы чжоусцев над шанцами, о чем уже упо-

миналось. Но коль скоро дело обстояло таким образом, то можно

согласиться с предложением китайских археологов, согласно

которым эрлитоу-эрлиганский комплекс был чем-то вроде того,

что легенды именуют Ся, а можно и не соглашаться. Раз Ся —

миф, мираж, историзованная переинтерпретированная легенда,

это не имеет значения. Иное дело — трактовка истории Шан.

Другими словами, можно ли эрлитоу-эрлиганский и стадиально

родственные ему комплексы считать шанскими?

На этот вопрос пока нет определенного ответа. Важность же

его несомненна. Если упомянутые комплексы были шанскими

(раннешанскими, доаньянскими), то несомненное сходство их

культуры с аньянской цивилизацией легко понятно и объяснимо.

Но тогда встает другая проблема: откуда на аньянском этапе по-

явились те элементы, которых не было в Китае до того и кото-

рые во многом составляют собой квинтэссенцию развитой урба-

нистической цивилизации (начиная с письменности)? Первое

объяснение - результат эволюционного процесса - неубедитель-

но, потому что применительно к колесницам с лошадьми и

утварью оно явно не годится, а применительно ьомногому дру-

гому, будь то царские гробницы с их богатым изысканным

инвентарем, включая те же колесницы, или письменность, труд-

но доказуемо. За те немногие десятилетия, век-другой, которые

отделяют эрлитоу-эрлиганский комплекс от аньянского, такое не

создается в результате простого эволюционного процесса.

Второе и единственно возможное, на мой взгляд, объясне-

ние — проникновение инноваций извне, издалека — ставит

проблему сходства всех прочих элементов преданьянского и

аньянского комплексов. Неясность в том, что коль скоро произо-

шел некий синтез, то он должен был бы как-то запечатлеться в

памяти шанцев аньянского времени, владевших письменностью

достаточно развитого характера, запечатлевавшей буквально

все. Все — кроме истории, хотя бы недавней.

Вообще, если вдуматься, это необъяснимый парадокс. Ки-

тай — страна истории, ще издревле любое слово о прошлом вы-

соко ценилось. Во всяком случае, после Шан, коща прошлое бы-

ло воссоздано — или создано — чжоусцами. Но вот шанцы —

как бы народ без прошлого, без истории. В их надписях говорит-

ся о многом, упоминаются предки, умершие правители разных

поколений, включая того же Чэн Тана (Да И), которые были

обожествлены и считались живущими на небе, своего рода верх-

ними предками (шан-ди

). Но в них нет буквально никаких све-

Должен оговориться, что во всех своих предшествующих работах я, следуя

традиции, обычно считал Шанди неким верховным богом-первопредком шанцев,

хотя и отмечал необычность этого бога, отсутствие храмов и жертв в его честь,

молитвенного поклонения ему и т.п. (см. [16, с. 53; 21, с. 18]). Теперь я скло-

10-2 226

165

дений исторического характера, хотя бы косвенных упоминаний

о неких победах или миграциях в прошлом, вообще ни о каком

событии прошлого. Истории для шанцев как бы не существу-

ет — как не существовало ее, скажем, для древних (да и не

только древних) индийцев. История в смысле описаний, воспо-

минаний, интерпретаций и переинтерпретированных историзо-

ванных легенд начинается только со времени Чжоу. Почему? И

как это надо понимать и интерпретировать?

Ответить на такой вопрос, повторяю, трудно. Реально ран-

ние протогосударственные структуры доаньянского времени

обнаружены, изучены и демонстрируют несомненное сходство, в

некоторых отношениях фактическое тождество с важнейшими

элементами культуры Аньяна. Достаточно напомнить о бронзо-

вых сосудах, о шанской керамике, о культуре земледелия, со-

оружения жилищ и т.п. Но коль скоро так, почему аньянские

шанцы не вспоминали ни об одном такого рода комплексе как о

своем прежнем местожительстве, как о месте обитания своих

почитаемых «верхних предков» в столь недалеком прошлом?

Почему в их записях не сохранилось никаких реминисценций о

связях с теми местами — при всем том, что записей о контактах

с соседями огромное число, в том числе с соседями, жившими в

районах (если верить традиции и археологии) бывшего обита-

ния предков аньянских шанцев? Чем объясняется столь полное

отсутствие воспоминаний, приятных или не очень? Коль скоро

какая-то часть аньянского этноса имела отношение к боевым ко-

лесницам, появившимся в Аньяне издалека и сравнительно не-

давно, то почему о миграциях и о прежних местах обитания то-

же ни полслова? А ведь колесницы — явно атрибут шанских

верхов, т.е. практически тех самых «верхних предков», кому

столь старательно приносили жертвы, о ком постоянно упоми-

нали в надписях, кого просили о помощи в житейских делах

и т.п.

Подобная весьма необычная социально-политическая амне-

зия впечатляет. И хотя чжоусцы, бывшие в силу жизненной не-

обходимости прямыми антиподами аньянским шанцам в этом

смысле, кое-что заполнили в исторических лакунах прошлого,

до действительно достоверных крупиц истины добраться практи-

чески невозможно. Вспомним в этой связи главу «Шуцзина»

«Пань Гэн», о которой уже упоминалось и ще идет речь о пере-

селении иньцев через Хуанхэ при ближайшем предшественнике

аньянцев Пань Гэне.

Красочно-назидательное повествование рисует картину пере-

нен усомниться в реальности бога Шанди и предположить, что термином шан-ди

шанцы именовали совокупность всех живущих на небе обожествленных предков-

ди {шан-ди в этом случае — «верхние предки», предки, живущие на небесах).

Пожалуй, такое понимание вернее, хотя для его обоснования требуются допол-

нительные исследования.

.166

мещения не очень многочисленного, но достаточно уже развито-

го этноса с одного места на другое. Правда, если отбросить явно

чжоуского времени и типа сентенции, то от реалий истории не

останется, пожалуй, почти ничего. Но сам-то факт интересен!

Не каждый день большой народ пересекает Хуанхэ и меняет

родные места на совсем новые, чужие. Казалось бы, это недав-

нее для аньянцев событие могло запечатлеться в их памяти и

как-то найти отражение в записях? Ничуть! О Пань Гэне, среди

прочих верхних предков-ди есть упоминания, о переселе-

нии — ничего, как будто его и не было. И это при всем том, что

переселение все же явно было и шанцы появились в районе Ань-

яна либо при Пань Гэне, либо вскоре после него при очередном

перемещении, о котором тоже ни полслова... В общем, необъяс-

нимая амнезия. Остается надеяться лишь на будущие успехи

археологии.

Пока же следует признать реальность фактов. Все ранние

протогосударственные структуры типа эрлитоу-эрлиганского

комплекса были как-то связаны с аньянской цивилизацией. Они

предшествовали ей, внесли свой вклад в ее облик, в авуары ее

культуры. Не исключено, что по меньшей мере частично они и

физически, через мигрировавших потомков своих обитателей,

оказались в Аньяне — хотя нельзя исключить и того, что непо-

средственно в Аньяне оказались другие, культурно родственные

тем, кто жил в Эрлитоу или Эрлигане. Но независимо от того,

кто именно, чьи потомки оказались в Аньяне, несомненно: это

были потомки тех, кто жил в комплексах эрлитоу-эрлиганского

типа с их культурными достижениями и традициями.

Ясно и другое: наряду с ними, причем в качестве социально-

политических верхов в первую очередь, в Аньяне появились и

потомки тех, кто имел среди авуаров своей культуры — воз-

можно, наряду с элементами эрлитоу-эрлиганского комплек-

са — такие признаки развитой цивилизации, каких до Аньяна в

Китае не было. Наконец, не менее очевидно и еще одно: синтез

тех и других произошел ще-то до и вне Аньяна, ибо в районе

Аньяна позднешанская цивилизация существовала уже как не-

кое гармоничное целое. Во всяком случае, никакого процесса со-

существования цивилизационно и культурно чуждых друг другу

этнокультурных компонентов ни археология, ни надписи не

фиксируют.

Таковы заключительные ступени китайской предыстории.

Как и вся она в целом, они полны загадок и нерешенных проб-

лем. Но как бы то ни было, именно эти ступени, археологически

представленные в виде раннебронзовых комплексов бассейна

Хуанхэ, привели в конечном счете к тому, что стало фундамен-

том развитой китайской цивилизации, фундаментом китайской

истории, китайского государства. Именно на основе ранних

протогосударственных структур, археологически представленных

10-2 226

167