Васильев Л.С. Древний Китай. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

iio чем определяется позиция историка-профессионала? В

свободном обществе — его способностями, эрудицией, степенью

профессиональной подготовленности, а также его взглядами,

жизненными позициями, философскими убеждениями, пред-

ставлениями о долге, чести, порядочности, его личностью, инди-

видуальностью, наконец. В обществах тоталитарных все эти ка-

чества практически не имеют значения, а на передний план вы-

ходят требования официальной доктрины и жестких идеологи-

ческих норм, что отечественные историки хорошо знают на соб-

ственном опыте.

В обществах же, как бы стоящих посредине в интересующем

нас смысле, к которым и относятся те, где абсолютно господ-

ствовала нормативная традиция, ситуация была промежуточной.

Идеологическая доктрина там не принуждала специалиста

«наступать на горло собственной песне». Но она и не давала

полной свободы, ибо всей своей тяжестью впитываемые с рожде-

ния нормативы — при отсутствии признаваемых обществом и

потому имеющих право на существование альтернатив — воз-

действовали на всех, в том числе и едва ли не в первую очередь

на тех, кто пишет историю, т.е. ставит своей целью обобщить и

осмыслить события прошлого. Конечно, и в этих случаях играли

немалую роль способности, эрудиция, внутренние убеждения,

стойкость в отстаивании своих позиций, понимание своего долга

и т.п., но все это было как бы окрашено в один только тон.

Заранее заданная тональность нормативной традиции всегда не

только преобладала, но и соответствующим образом ориентиро-

вала специалиста-историка.

Вот об этом-то и идет речь. В свободном обществе факты

свяшенны и широко доступны для анализа с любых позиций. В

тоталитарном факты тщательно отбираются (те, что по каким-то

соображениям не нужны или вредны для доктрины, просто

отбрасываются, считаются как бы несуществующими), а порой и

фальсифицируются, т.е. осознанно искажаются. На смену им со-

здаются новые псевдофакты, которые окрашиваются в цвета на-

стоящих (заимствуя при этом для правдоподобности кое-что из

их колорита).

Традиционное общество тоже не безразлично к фактам исто-

рии. Правда, оно не игнорирует и тем более не отбрасывает, не

запрещает их использовать. Но нормативная традиция может

побудить историка не только исказить смысл того или иного

факта, препарировав его соответствующим образом, но даже и

создать в случае нужды (если нечего препарировать) псевдо-

факт, призванный своим существованием уважаемую традицию

подкрепить. Нельзя сказать, чтобы китайская историографиче-

ская традиция злоупотребляла такой практикой. Фактов в ее

распоряжении обычно было столь много, что один только уме-

лый их отбор всегда мог подтвердить то, что кто-либо хотел ска-

зать (как известнее аргументация фактами из истории в Китае

всегда служила методом политической борьбы, что буквально

обязывало спорящие и тем более отстаивавшие свои позиции

при дворе правителя стороны апеллировать к историческим со-

бытиям или деяниям авторитетных личностей прошлого). Но на

ранних этапах китайской истории случалась и откровенная фаб-

рикация псевдофактов, включая и шитые белыми нитками ин-

терполяции в почитаемые каноны (см. [21, с. 250—253]).

Конечно, препарирование исторических фактов (или даже

фабрикация их, включая интерполяции) в угоду нормативной

традиции было характерным отнюдь не только для Китая. Но

именно в Китае с его культом истории и обширнейшей историо-

графией это едва ли не наиболее заметно, начиная с первого из

наиболее почитаемых в стране канонов — с «Книги истории*

(«Шуцзин»), в которой был воспет идеализированный «золотой

век» прошлого. По-своему подобная практика коснулась и вто-

рой древнейшей книги канона — «Книги песен» («Шицзин»), в

отборе стихов и песен которой явственно ощущается жесткая

рука редактора (по традиции им считается сам Конфуций). Бо-

лее свободными и как бы «чистыми» в указанном смысле могут

считаться памятники древнекитайской эпиграфики, надписи на

костях, бронзе и иных предметах. Но все они обычно крайне ла-

пидарны и фиксируют информацию о строго конкретном собы-

тии, что, впрочем, никак не уменьшает их ценности как истори-

ческого свидетельства, как сообщения об определенном событии.

Древнекитайские тексты

Понятие «исторический источник» много шире понятия

«текст», в том числе и применительно к древнему Китаю

(подробнее см. [82]). Однако из всех источников для понимания

сути китайской цивилизации и для знакомства с историей древ-

него Китая наиболее важны именно тексты. Конечно, данные

археологии тоже весьма существенны, но исключительно важны

они лишь для дописьменной истории, для отдаленной предысто

рии Китая и китайцев. Для периода письменной истории (в Ки

тае — с эпохи Шан-Инь, вторая половина II тысячелетия де

н.э.) источником прежде всего и чем позже, тем в большей сте

пени, является текст.

В отличие от того, что можно сказать о древнейших пись-

менных памятниках Индии, Ирана, да и многих других стран

древнекитайский письменный текст по преимуществу нерелиги-

озен и, как следствие, весьма равнодушен к мифу. В нем абсо

лютно преобладает информация светского характера (подчас

окрашенная в ритуальные тона), дается весьма рационалисти-

ческое описание людских дел, исторических событий. Это в зна-

чительной мере касается и текстов, связанных с гаданиями, т.е.

с апелляцией к сверхъестественным силам, к его величеству

случаю, который обычно считался тоже подверженным опреде-

ленной закономерности, что наиболее наглядно видно на при-

мере канона «Ицзин» («Книга перемен»). Вплоть до рубежа

IV—III вв. до н.э. в китайских текстах почти не было ни ми-

стики, ни метафизики, ни сколько-нибудь разработанной мифо-

логии, да и после указанного рубежа доля всего такого была,

при всей ее значимости, весьма незначительной — во всяком

случае, на внешнем уровне текста

Теперь о самих текстах. Их полный корпус весьма объемист,

а вместе с комментариями составляет многие десятки томов со-

временного типа, целую библиотеку. Это только древние сочи-

нения, чья аутентичность вне сомнений. Если же прибавить к

ним многочисленные труды обобщающего характера (хре-

стоматии, энциклопедии, исторические сводки и т.п.) более

позднего времени, то их объем еще больше возрастет. При всем

том, однако, основной набор сведений — легендарные предания,

исторические эпизоды, хроника событий, описание деяний пра-

вителей, мудрецов и их современников, поучения и рассуждения

философского характера, пособия для гаданий и ритуалов, сбор-

ники практических рекомендаций по различным отраслям

деятельности, от прикладной математики до военного дела,

пособия по календарному счислению или словари и т.д.

и т.п. — не только стандартен, но и в основе своей ограничен,

конечен.

Кое-что в разных текстах повторяется с вариантами, тракту-

ется несколько иначе в зависимости от времени, позиций ав-

тора, характера самого сочинения. Кое-что второ- и третьесте-

пенно и нужно лишь узкому кругу специалистов (для всех

остальных более или менее существенно лишь самое основное).

Иными словами, знать все или почти все, что хранили древне-

китайские тексты и что открывалось каждому новому поколе-

нию китайцев, было практически под силу образованному — по-

китайски, т.е. прежде всего гуманитарно, этически, социально-

исторически ориентированному — человеку, тем более умному

и способному, схватывающему, что называется, на лету. Более

того, знание этого корпуса текстов было обязательным для каж-

дого получившего образование, тем более претендующего на

престиж и карьеру. В этом, можно сказать, заключается специ-

фика Китая, его культуры и аккумулировавших основную ее

часть текстов.

Демифологизация и демистификация древнекитайской мысли, на вне-

шнем уровне канонических текстов выразившиеся в их конфуцианизации, были

результатом сложного и уникального в своем роде процесса развития мировоз-

зрения и ментальной культуры древних китайцев с начала I тысячелетия до н.э.

(подробней см. [21, с. 17—49]).

Специфика в том, что среди текстов не было эзотерических,

т.е. доступных лишь для посвященных, для адептов той или

иной религии. Практически все тексты были открытыми и даже

более того — предназначенными для знакомства с ними как

можно более широкого круга людей. Позже, с развитием в сред-

невековом Китае идей религиозного даосизма и проникновением

туда индийского буддизма, ситуация в рассматриваемом смысле

несколько изменилась: сугубо религиозные даосские и буддий-

ские тексты изучали преимущественно сами даосы или будди-

сты, да и среди них прежде всего монахи, т.е. люди как бы

отличные от остальных. Но и при этом специализированные

тексты «Дао-цзана» или «Трипитаки» не имели, как правило,

характера эзотерических. Просто они были специализирован-

ными текстами для своих и соответственно не имели общест-

венно значимого характера для всех китайцев.

Но что касается древности, о которой сейчас идет речь, то

тоща такого еще не было. Специальные трактаты узкого пред-

назначения имелись — но все они были открыты для любого и в

принципе были предназначены для всех. Во многом указанное

положение обусловливалось самим характером, содержанием

текстов, среди которых практически не было сочинений мифоло-

гического характера и тем более кастово-жреческого (что вполне

соответствовало месту мифологии и типу жрецов-чиновников в

древнем Китае). В конечном же счете все это отражало и фор-

мировало тот облик китайской культуры, строя жизни и харак-

тера взаимоотношений, который сложился в Китае очень рано,

на рубеже II—I тысячелетий до н.э., задолго до появления даже

самых ранних текстов, о которых идет речь (кроме разве что

упоминавшихся лаконичных надписей на костях и бронзе).

Корпус древнекитайских памятников, письменных текстов

издревле любовно и тщательно изучался. Целенаправленное

изучение древнекитайских текстов шло — помимо комментиро-

вания — начиная с рубежа нашей эры, по нескольким основным

направлениям. Древние сочинения тщательно собирались по

всей стране, ще они обычно хранились в царских архивах, и пе-

реправлялись в центр, в императорские хранилища и библио-

теки (это, впрочем, не мешало тому, что немалое их число

хранилось и накапливалось в частных хранилищах у высокопо-

ставленных специалистов-любителей). Собирались бамбуковые

планки с начертанными на них знаками (несколько планок со-

единялись вместе, образуя часть книги, которая обычно и изме-

рялась количеством подобных частей). Собирались шелковые

свитки с начертанными на них письменными текстами. Особым

вниманием пользовались и изделия из древних бронз или камни

с надписями. Тексты любовно изучались, хранились, восстана-

вливались, переписывались. Если случались разночтения — со-

поставлялись варианты, убирались повторы. Предпринимались

усилия по восстановлению утраченных частей и глав, что

оказалось особенно актуальным после экзекуции над древними

книгами, произведенной по приказу Цинь Шн-хуанди.

Работа такого рода, ведшаяся столетиями, привела уже во

II—I вв. до н.э. к определенному качественному скачку, вы-

разившемуся в создании сводно-систематических и энциклопе-

дических по характеру сочинений, призванных как бы аккуму-

лировать в себе всю сумму накопленных древними знаний,

разобраться в них, систематизировать их. Именно в это время

заметно усилилась хорошо известная и ранее практика не

только препарирования истории, но и фальсификации древних

текстов, что традицией обычно связывается с именами двух

известных историографов отца и сына Лю, Лю Сяна и Лю Синя,

живших на рубеже нашей эры (впрочем, эта версия не бес-

спорна).

Несомненно, однако, что упомянутая практика вела к появ-

лению различных вариантов одного и того же текста. Подобные

расхождения привели в конечном счете к формированию двух

школ, цзинь-вэнь и гу-вэнь. Тексты гу-вэнь основывались на

реконструкции и потому претендовали на большую древность

(гу — древний) и тем самым на истинность. Современные иссле-

дователи, однако, скептически относятся к реконструкциям кон-

фуциансхой школы с ее нарочитым морализаторским и дидакти-

ческим подходом к прошлому и считают аутентичными тексты,

восстановленные после сожжения книг при Цинь Ши-хуане

цзинь-вэнь).

В заключение — необходимая оговорка в связи с описанием

конкретных древнекитайских книг, о которых пойдет речь ниже.

Дело в том, что обычно принимается за основу стандартная тра-

диционная рубрикация древних китайских памятников, прежде

всего памятников канона. И хотя не существует строго одно-

значной схемы этих канонов — то это девять книг, «Четырех-

книжие» и «Пятикнижие», то тринадцать, — не говор» уже о не

ь пол не ясном принципе формирования самих канонов (два из

них, входящие в «Четырехкнижие», «Дасюэ» и «Чжуныон», од-

новременно являются главами канона «Лицзи», целиком вклю-

ченного в «Пятикнижие»), она все же тщательно соблюдается.

Ею руководствуются обычно при характерйстике китайских ка-

нонов, при публикации их переизданий. Не отвергая ее вовсе, я

тем не менее предпочитаю более удобный для читателя хроноло-

гический принцип. Смысл его в том, чтобы при перечислении и

краткой характеристике древнекитайских сочинений и их пере-

водов вкупе с посвященными им исследованиями было без

дополнительных пояснений ясно, какие из них наиболее ранние,

а какие составлены позже. В то же время материал сгруппиро-

ван таким образом* чтобы параллельно с главным — хронологи-

ческой характеристикой — были очевидными и особенности раз-

личных групп текстов, изменение самого облика и внутреннего

содержания их в зависимости от того, когда, кем и для чего

(или для кого) они составлялись.

Древние надписи

Эта группа текстов стоит особо и представлена в основном

надписями на гадательных костях и панцирях черепах шанского

времени и на бронзе времен Шан и Чжоу. Практически это

древнейшие китайские тексты, написанные иероглифами, явст-

венно сохранившими черты пиктографии, рисуночного письма, а

то и являющимися не более чем пиктограммами. Имевшие, как

правило, ритуальное предназначение, эпиграфические тексты, о

которых идет речь, касаются тем не менее самых различных

сторон жизни и деятельности общества и в совокупности дают

весьма репрезентативную подборку материалов. Наряду с архео-

логическими находками надписи — особенно гадательные над-

писи шанского времени — являются важнейшим историческим

источником, благодаря изучению данных которого мы весьма

немало знаем об обществе Шан-Инь.

Всего за счет случайных находок и — с 1929 г. — целена-

правленных раскопок обнаружено и в значительной степени

изучено и введено в научный оборот несколько более 100 тыс.

фрагментов [245, с. 165] надписей на шанских костях (бычьи и

чаще всего бараньи лопатки) и панцирях черепах. За долгие

десятилетия с ними была проделана огромная исследовательская

работа. Обломки тщательно изучались, сопоставлялись друг с

другом, соединялись — после испробования многочисленных ва-

риантов — в цельные первоначальные лопаточные кости.

Еще более тщательно изучались знаки. Вырабатывалась ме-

тодика палеографического анализа, составлялись словари. И на-

конец тексты записей начали говорить. Их публикация стала

событием не только в китайской палеографии, но и в научном

изучении ранних страниц истории страны — той самой истории,

которая традиционно занимала столь высокое и престижное ме-

сто в китайской культуре.

На сегодняшний день только капитальных публикаций шан-

ских надписей насчитывается около семи десятков (см. [245,

с. 229—231]). Число же отдельных небольших работ и статей

аналогичного жанра практически не поддается учету, как и по-

чти неисчерпаема библиография трудов, посвященных различ-

ным сторонам и проблемам изучения гадательных надписей. И

хотя число уже введенных в оборот и вообще известных надпи-

сей составляет — по ориентировочным подсчетам — лишь 5—

10% от возможного их общего объема за те два-три века, коща

в Шан практиковались регулярные ритуальные обряды, сопро-

вождавшиеся записями на костях и панцирях, репрезентатив-

ность накопленного эпиграфического материала вне сомнений. О

чем же говорится в надписях?

В первую очередь о жертвах, приносимых в честь высоко-

чтимых предков, как близких, только что умерших, но уже обо-

жествленных предшественников живущего правителя, так и бо-

лее отдаленных боготворимых предков-правителей ди (иноща

шанди — «верхние ди»). В жертву приносили прежде всего

пленных иноплеменников, причем число их обычно измерялось

сотнями. Подробно сообщалось о военных кампаниях и соответ-

ствующих намерениях, с упоминанием возможных союзников,

численности войска, конкретных планов действий и т.п. В том

же стиле говорилось об охотничьих экспедициях или об инспек-

ционных поездках правителя: предки должны заранее знать о

намерениях их потомка и позаботиться о том, чтобы с ним не

случилось неприятностей в пути. Немало надписей о календаре

и погоде, о дожде и урожае, о болезнях правителя и его окруже-

ния, о том, чтобы никто из них не подвергся неприятным слу-

чайностям. Есть надписи с просьбой облегчить роды и обеспе-

чить рождение желанного сына, с сообщением о виденном пра-

вителем сне и т.п.

В ряде надписей сообщается об организации работ на поле, о

строительстве различных сооружений, о получении от соседних

правителей подарков или дани (лошади, собаки, бычьи и ба-

раньи лопатки или панцири черепах и др.). Есть записи о при-

казах различного рода чиновникам выполнить то или иное зада-

ние, апелляции к небесным силам, ведающим дождями, уро-

жаем и обеспечивающим плодоношение, прямые просьбы к ним

и к ди о помощи.

Несколько слов о технике гадания. На предварительно под-

готовленную поверхность наносились знаки. Если это был во-

прос, он ставился альтернативно («Будет дождь? Не будет

дождя?»). Каждая часть текста сопровождалась специально вы-

долбленными выбоинами (обычно не более пяти). Затем, после

нагревания и появления трещин на тексте, правитель-ван или

действовавший по его поручению специалист-гадатель де-

лал — изучив характер трещин — свой прогноз, который фик-

сировался здесь же. Не всегда, но иноща была и верификация,

начертанная некоторое время спустя: «Да, дождь был тоща-то».

Словом, все говррит о том, что обряд был основательно разрабо-

тан (гадания нередко повторялись, дублировались) и что прави-

тели, да и все шанцы относились к нему очень серьезно.

Видимо, в их ритуальной практике гадание было наиболее

сакральным моментом общения с потусторонними силами. Есте-

ственно поэтому сделать вывод, что сюжеты и темы надписей

соответствовали тому, что сами шанцы считали наиболее важ-

ным для их жизнедеятельности, стабильного существования, ду-

шевного комфорта.

Надписи на бронзе — иной тип источника. Что касается

шанских, то их по сравнению с надписями на костях много

меньше, и если исключить те, что содержат по одному-два знака

(обозначение имени), то их число окажется и вовсе скромным,

не многим превышающим сотню. Эти надписи сравнительно

поздние, причем есть основания полагать, что многие из них —

как и редкие надписи на иных материалах той же эпохи, в част-

ности на изделиях из керамики или камня, — периферийны по

отношению к правителю Шан и его местопребыванию. Видимо,

такие изделия с надписями следует считать результатом куль-

турной диффузии и дальнейшего распространения политического

влияния Шан. Это не значит, что надписи на шанской бронзе

менее значимы. Но иной характер текста (нередко это запись об

инвеституре) делает их в некотором смысле менее информатив-

ными. Главное же, что отличает рассматриваемые надписи от

гадательных, — их предназначение. Это не сакральные тексты,

обращенные к умершим обожествленным предкам, а потому не

касаются всего широкого и социально значимого спектра жизни

социума. Потому как исторический источник они — по сравне-

нию с данными археологии и гадательных надписей — более

чем второстепенны. Иное дело бронзовые надписи эпохи Чжоу,

коща практика гадания с письменными обращениями к обожест-

вленным предкам прекратилась.

Исчезновение этой практики с гибелью протогосударства

шанцев изменило ситуацию с историческими источниками. Над-

писи на бронзе стали для раннечжоуского Китая на несколько

веков главным, а то и почти единственным аутентичным источ-

ником. Видимо, это сыграло свою роль и в том, что с начала

эпохи Чжоу изменился и характер записей на изделиях из

бронзы. Они стали и объемнее и информативнее, хотя и не все.

Всего известно несколько тысяч надписей, датируемых в основ-

ном периодом Западного Чжоу (XI—VIII вв. до н.э.). Но боль-

шинство из них кратки и малоинформативны. Больших и со-

держательных надписей сравнительно немного. Г.Крил, автор

наиболее солидной специальной монографии о периоде Запад-

ного Чжоу, использовал в своем труде 184 таких надписи,

исчерпав, по его словам, все наиболее важное и достоверное из

всего корпуса западночжоуских надписей на бронзе [194,

с. 475].

Проблематика, связанная с изучением надписей на запад-

ночжоуских изделиях из бронзы, в принципе во многом иная,

чем в случае с гадательными надписями. Палеографических

проблем здесь нет или почти нет, хотя это еще и не означает,

что прочитать и тем более правильно понять текст легко. Как

раз напротив, несмотря на то, что изучение надписей на бронзе

имеет в Китае уже тысячелетнюю историю, вплоть до сегодняш-

него дня даже самые квалифицированные и признанные специ-

алисты не могут с уверенностью считать свое прочтение текста

верным; нередко они весьма существенно расходятся друг с дру-

гом в его понимании и истолковании.

Одной из важнейших проблем является также вопрос о по-

длинности изделия и соответственно надписи. Дело в том, что

раритеты, и в частности древние бронзовые изделия, в Китае

всеща высоко ценились и очень дорого стоили, составляя укра-

шение императорских и богатых частных коллекций. Есте-

ственно, что это рождало индустрию подделок. Подделки могли

быть весьма искусными, по отношению к сегодняшнему дню

очень древними, так что факт нахождения того или иного изде-

лия в почтенной коллекции на протяжении веков и даже факт

находки изделия при современных раскопках ни в коей мере сам

по себе не является гарантией его подлинности. Впрочем, специ-

алисты на протяжении долгого времени вырабатывали свою ме-

тодику определения подлинности изделия и текста, так что се-

годня это уже почти не проблема.

Есть и еще один заслуживающий внимания аспект вопроса о

подлинности: по меньшей мере часть подделок могла быть точ-

ной копией реально существовавшего, но исчезнувшего или по-

гибшего по той либо иной причине древнего изделия и соответ-

ственно надписи, что в конечном счете тоже должно быть при-

нято во внимание.

Тематика надписей на западночжоуских изделиях из

бронзы весьма разнообразна и — как и в случае с шанскими

бронзами — не имеет, как правило, ничего общего с государ-

ственными ритуалами типа шанских. Это не значит, что над-

писи на бронзе чжоуского времени вовсе лишены ритуально-

сакрального содержания. Напротив, многие из них, будучи чем-

то вроде инвеституры либо, как полагает В.М.Крюков, имея

характер ритуального дара (см. [52]), отражали именно риту-

ально-сакральные связи между правителем и его вассалами,

приближенными, слугами.

Но повествовательный характер заложенной в тексте инфор-

мации, даже если речь идет о служении владельца изделия с

надписью правителю и об успешном выполнении поручения,

весьма отличен хотя бы тем, что подается текст не от имени

правителя-вана, не во имя интересов коллектива в целом и оли-

цетворяющего его вана в частности, а как бы снизу, от имени

награжденного заслуженного слуги, даже если сама запись идет

в форме порой прямой цитаты («Дать такому-то то-то, тех-то и

там-то»). Поэтому в надписях на чжоуской бронзе не встретишь

рассуждений об охоте или о благосостоянии родни правителя, о

снах или об урожае. Зато в них много перечислений заслуг и

различного рода даров и пожалований, немало упоминаний о

воинских успехах в том или ином походе, о назначениях и пе-

ремещениях по службе владельца сосуда с надписью, о спорах и

тяжбах и т.п. Собственно, именно в этом и ценность чжоуских

надписей, отражающих уже несколько иную эпоху, иное время,

иное общество — по сравнению с Шан-Инь.

Разумеется, при всем том надпись на бронзовом изделии

остается историческим документом особого рода. Из круга свя-

занной с ним тематики выпадает все то, что было на уровне

высшей политики. Мы не узнаем из надписей о событиях в доме

вана или о различных связях вана, о его текущей поли-

тике — только косвенно, по упоминаниям о походах, заслугах,

пожалованиях и перемещениях по службе кое-что становится

известным. В надписях не нашло отражение и все то, что свя-

зано с низшим уровнем бытия, включая текущее производство,

сельское хозяйство, организацию труда и быта людей и т.п. В

этом отношении шанские гадательные надписи много полнее:

там ван и его отношения с усопшими обожествленными предка-

ми-ди являют собой как бы фокус всей жизнедеятельности еще

весьма простого социального организма. В Чжоу последний уже

не тот, не то и государство.

Но зато об эпохе Чжоу мы можем судить не только по дан-

ным надписей, хотя это и наиболее достоверный, ценный, бес-

спорно аутентичный и никогда никем не искажавшийся перво-

источник. О политике и о жизни общества мы можем судить по

данным «Книги истории» и «Книги песен», где собраны ценные

сведения, характеризующие жизнь правящей знати и простого

народа. Но обе эти канонические книги, как и иные древнеки-

тайские письменные памятники, принадлежат уже к иной кате-

гории источников, о которой следует вести речь особо.

Ранние сочинения канона

(«Шуцзин», «Шицзин», «Ицзин»)

Навыки составления небольших текстов — будь то гадатель-

ные надписи с краткой информацией высших сил, покойных

предков и с апелляцией к ним, с просьбами о содействии или

достаточно пространные надписи на раннечжоуских брон-

зах — сыграли свою роль в том, что с первых веков правления

сменившей Шан династии Чжоу в древнем Китае стало уде-

ляться большое внимание регулярной письменной фиксации со-

бытий, деяний и речей, т.е. приказов вана и советов либо рас-

суждений его приближенных. Шанские мастера записи текстов

после крушения Шан передали свои навыки чжоусцам

, а все

Сравнительно недавно обнаруженные при раскопках древней чжоуской

столицы в районе Сиани гадательные кости с надписями типа шанских и с име-

нем шанского вана свидетельствуют о том, что с практикой гаданий и записей

на костях чжоусцы были знакомы и до крушения Шан. Неудивительно, что по-

2-2

226