Спиркин А.Г. Философия

Подождите немного. Документ загружается.

§ 3. Виды познания

397

какой-то один из его видов, произвольно выбранный, скорее при-

ходящий на ум или подсказываемый типичным массовым пред-

ставлением. В наше время нетрудно впасть в ошибку, отождест-

вляя познание вообще с познанием только научным (или даже с

тем, что принято считать научным) и отбрасывая все остальные

виды знания или рассматривая их лишь в той мере, в которой они

могут быть уподоблены научному знанию. Это объясняется совре-

менной своеобразной «сциентистской» общественной атмосферой,

культом науки или, вернее, наукообразия, присущим современно-

му обществу и существующим невзирая на возрастающую критику

издержек научно-технического прогресса и даже параллельно с

ней. Развитие наук не просто открыло множество фактов, свойств,

законов, установило множество истин — выработался специфи-

ческий тип мышления. Но смешивать знание вообще с его научной

формой — глубокое заблуждение. В повседневной жизни не все

проблемы, встающие перед человеком и обществом, требуют не-

пременного обращения к науке: книга жизни открыта не только

глазам ученого, она открыта всем, кто способен воспринимать

вещи, чувствовать и думать.

Интересно отметить, что обусловленные биологическими зако-

номерностями элементарные «знания» наличествуют и у живот-

ных (особенно высокоразвитых), которым они служат в качестве

необходимого фактора реализации их поведенческих актов. Дол-

гое время господствовало представление, что животные не способ-

ны к абстракции ни в какой форме. Однако развивавшаяся с сере-

дины XX в. наука о поведении животных — этология — достаточ-

но уверенно опровергает это мнение. По-видимому, какие-то

формы отвлеченного знания доступны в живой природе не только

человеку. Этот факт, кстати, дополнительно обращает внимание

как на единство разных сторон того, что именуют знанием, так и

на природу этого единства'.

Связанная с этологией эволюционистская эпистемология базируется на

представлении об эволюции способности к познанию у живых существ в ходе об-

щего эволюционного процесса. Таким образом, эпистемологический эволюцио-

низм объясняет природу человеческого знания, ставя его в более общий контекст

(познание у животных в сочетании с эволюционной гипотезой). Такое расширение

когнитивной способности может быть истолковано в духе материализма: позна-

ние приписывается более низким, «неодушевленным» формам бытия. С другой

стороны, выведение способности к познанию из неких универсальных свойств

природы может быть связано с онтологическими предпосылками религиозной фи-

лософии всеединства. Вообще, обнаружение сходства между чем-либо человечес-

ким и свойством так называемой неодушевленной природы (любовь собаки к хо-

зяину, красота бабочки и красота произведения искусства и т.д.) всегда может

496

Глава 12. Теория познания

Познание умножает скорбь, говорит Екклесиаст. Разум чело-

века, по словам Рабиндраната Тагора, подобен лампе: чем ярче

свет, тем гуще тень сомнений. Согласно легенде, однажды Зенон

в ответ на вопрос, почему он сомневается во всем, нарисовав два

неравных круга, сказал: «Этот большой круг — мои знания, тот

малый — твои. Все, что за пределами круга, — область неизвест-

ного. Ты видишь, что граница соприкосновения моего знания с

неизвестным гораздо больше. Вот почему я сомневаюсь в своих

знаниях больше, чем ты»

Разумное философское сомнение, здоровый скептицизм, т.е.,

по этимологическому смыслу, стремление тщательно все рассмот-

реть, по существу не противоречит и оптимистическому взгляду

на познание. Отвечая на вопрос: «возможно ли познание?», мы

можем сказать, что наша собственная позиция совпадает с пози-

цией И.В. Гете, выраженной в его «Дружеском призыве»:

«...Я не могу не поделиться неоднократно овладевавшей мною в эти дни радос-

тью. Я чувствую себя в счастливом единогласии с близкими и далекими, серьез-

ными, деятельными исследователями. Они признают и утверждают, что нужно

принять в качестве предпосылки и допущения нечто неисследуемое, но что затем

самому исследователю нельзя ставить никакой границы.

И разве не приходится мне принимать, в качестве допущения и предпосылки,

самого себя, хотя я никогда не знаю, как я, собственно, устроен? Разве не изучаю

я себя, а также и других, и тем не менее бодро подвигаясь все дальше и дальше?

Так и с миром: пусть он лежит перед нами безначальный и бесконечный, пусть

будет безгранична даль, непроницаема близь; все это так, и все-таки — путь ни-

когда не определяют и не ограничивают, насколько далеко и насколько глубоко

способен человеческий ум проникнуть в свои тайны и в тайны мира!» .

По существу, вопрос стоит так: разум постоянно все глубже и

глубже проникает в тайны бытия, и нельзя знать, как далеко он

уйдет со временем.

§ 3. Виды познания

Многообразие видов познания. Говоря о знании «вообще», сле-

дует обсудить чрезвычайное разнообразие видов или характеров

единого по существу знания. Нельзя считать знанием только

1 Эта мысль выражалась многими. «Чем меньше у человека познаний, тем

меньше он способен знать их недостаточность», — гласит шотландская послови-

ца. Ф. Шлегель сказал так: «Чем больше знают, тем больше имеют еще для изу-

чения. Вместе со знанием растет равномерно и наше познание или, вернее, наше

познавание размера еще не познанного».

2 Лихтенштадт В.О. Гете. СПб., 1920. С. 499—500.

§ 2. Проблема познаваемости мира и философский скептицизм 395

ловек, движимый стремлением к знанию, говорит: «Я не знаю, что

это такое, но надеюсь узнать». Агностик же утверждает: «Я не

знаю, что это такое, и никогда не узнаю». Дешевый скептицизм,

так же как слепой фанатизм, одинаково часто встречается в людях

ограниченных. По словам Ф. Ларошфуко, люди недалекие обычно

осуждают все, что выходит за пределы их кругозора. Однако в

разумной мере скептицизм полезен и даже необходим. Как позна-

вательный прием скептицизм выступает в форме сомнения, а

это — шаг к истине. Сомнение — червь, подтачивающий и разру-

шающий устаревшие догмы, необходимый компонент развиваю-

щейся науки. Нет познания без проблемы, но и нет проблемы без

сомнения. Невежество утверждает и отрицает; знание — сомнева-

ется. Однажды В. Гейзенберг в личной беседе сказал, что в неко-

торых философах его больше всего удивляют поразительное само-

мнение и самонадеянность: им кажется все ясным и понятным. А

вот ему, Гейзенбергу, думается, что в мире больше всего еще не-

ясного и непонятного и лишь ничтожно малая доля кажется по-

нятной. По словам Д.И. Менделеева, спокойной скромности суж-

дений обыкновенно сопутствует истинно научное, а там, где хлест-

ко, с судейскими приемами стараются зажать рот всякому

противоречию, — истинной науки нет.

У подлинно глубокого мыслителя философское сомнение при-

обретает форму смирения перед бесконечностью и недоступностью

бытия. Человечеством многое познано. Но познание обнаруживает

перед нами и бездну нашего невежества. Действительность выхо-

дит за пределы любого знания. Плохим тоном философского мыш-

ления является склонность к категорическим и окончательным

суждениям. В мире есть так много таинственного, что обязывает

нас быть скромными и в разумных пределах осторожными в своих

суждениях. Настоящий ученый слишком много знает, чтобы раз-

делять непомерный оптимизм, он смотрит на «сверхоптимистов»

с тем оттенком грусти, с которым взрослые смотрят на игры детей.

Мы достоверно знаем лишь сравнительно простые вещи. С полным

сознанием скромности, подобающей глубоким умам, хорошо ска-

зал И. Ньютон:

«Не знаю, чем я могу казаться миру, но сам себе я кажусь только мальчиком,

играющим на морском берегу, развлекающимся тем, что время от времени отыс-

киваю камешек более цветистый, чем обыкновенно, или красную раковину, в то

время как великий океан истины расстилается передо мной неисследованным» .

1 Вавилов СИ. Исаак Ньютон. М., 1961. С. 196.

394 Глава 12. Теория познания

кроется дополнительное внутреннее противоречие. Агностики,

как правило, апеллируют к эмпиризму, чистому опыту. Но агнос-

тицизм непременно впадает в непростительное противоречие с

фактами, а именно: с тем, что «у всех людей существует непоко-

лебимая уверенность в существовании внешнего мира, и опирается

она на непосредственное переживание транссубъективности

, ок-

рашивающее одни элементы сознания, в противоположность чув-

ствованию субъективности, окрашивающему другие элементы со-

знания». Аналогично: если бы не было активной, реальной при-

чинной связи (а была бы только привычная связь во времени), то

«не было бы материала для возникновения понятия причиннос-

ти» , каковое существует «во всяком теоретизирующем сознании»;

то же относится к субстанциональности и т.д.

Если бы реальность

на самом деле противоречила разуму, то все в жизни мира было

бы нелепо, нецелесообразно! (Можно заметить, что эти аргументы

против агностицизма параллельны одному из классических дока-

зательств бытия Божия; эта связь, разумеется, не случайна. Ведь

аргументы против бытия Божия и против познаваемости или само-

го существования природного мира также однотипны.)

Агностицизм есть гипертрофированная форма скептицизма.

Скептицизм, признавая принципиальную возможность познания,

выражает сомнение в достоверности знаний. Как правило,, скеп-

тицизм расцветает буйным цветом в период (или в преддверии)

ломки парадигм, смены ценностей, общественных систем и т.д.,

когда нечто, считавшееся ранее истинным, в свете новых данных

науки и практики оказывается ложным, несостоятельным. Пси-

хология скептицизма такова, что он тут же начинает попирать не

только изжившее себя, но заодно и все новое, нарождающееся.

В основе этой психологии лежит не исследовательская жажда но-

ваторства и вера в силу человеческого разума, а привычка к «уют-

ным», однажды принятым на веру принципам. Горько сожалея о

том, что некоторым ученым действительно свойственна такая пси-

хология, К.Э. Циолковский говорил: смеются и отрицают немало,

и это легко и приятно. Но какой позор лежит на человечестве,

которое душит великое, избивает и уничтожает то, что потом ока-

зывается благодетельно для него самого. Когда же наконец изба-

вится человечество от этого гибельного порока...

Как доктрина скептицизм, безусловно, вреден, поскольку при-

нижает практически-познавательные возможности человека. Че-

Транссубъективность — нахождение вне субъекта, вне сферы Я.

См.: Лисский Н.О. Указ. соч. С. 40—41.

§ 2. Проблема познаваемости мира и философский скептицизм 393

и, следовательно, «абсолютизм» вовсе не побежден релятивизмом.

Относительное имеет смысл в связи с неким абсолютным, а вне этой

связи теряет свой смысл. «Скептицизм Юма, — пишет Н.О. Лос-

ский

, — остановился на полдороге [и] учения Юма, последователь-

но развитые до конца, приводят к еще более радикальному, но зато

уже саморазрушительному скептицизму»

. Юм считал все «общие

положения» своего рода верованиями, делая исключение только

для математических истин, чисто аналитических, по его мнению.

Но это неверно, потому что математические аксиомы хотя бы пред-

ставляют собой синтетические суждения (не тавтологии). По Юму,

даже описания внешних впечатлений не могут быть сочтены строго

научными: в них неизбежно есть элемент «верований», т.е. если

следовать Юму, строго говоря, невозможны даже история и геогра-

фия как науки. «Таким образом получается саморазрушительный

скептицизм, считающий верованием все, кроме моментального

единичного восприятия'. Очевидно, такой скептицизм должен от-

носиться с сомнением и к самому себе, т.е. к своей теории знания,

имеющей притязание состоять из общих положений, и в этом смыс-

ле он разрушает сам себя»

Агностицизм, как уже говорилось, противоречит самой прак-

тике знания, т.е. его положение входит в конфликт с тем, что,

например, ученым удается построить более или менее успешные

теории, подтверждающиеся на опыте. На основе этих теорий ин-

женеры строят механизмы, машины и пр., действительно дости-

гающие поставленные в проекте цели. Если какая-то теория со

временем отвергается, то она не отвергается целиком, некоторые

«кирпичи» неизбежно переносятся в новое теоретическое здание

(этот процесс, конечно, сложен, и он подробнее будет обсуждаться

далее в этой главе). Более того (что совсем поразительно), теории,

нередко развиваемые совершенно независимо в разных областях,

вдруг обнаруживают параллелизм, родство и даже глубокую

связь. Все это наводит на мысль о том, что есть нечто, стоящее за

теориями. Это «нечто» сформулировать очень трудно. Его сущест-

вование и есть загадка познания. Как говорил А. Эйнштейн,

«самое непостижимое в этом мире то, что он постижим». Практика

знания есть сумма огромного числа косвенных опровержений аг-

ностицизма. Кроме того, в агностицизме помимо указанных выше

1 Скептицизм здесь — агностицизм.

Лосский Н.О. Обоснование интуитивизма. С. 39.

Таков прямо тезис Кратила (см. выше).

* Лосский Н.О. Указ. соч. С. 40—41.

392

Глава 12. Теория познания

Но действительно ли душевное состояние атараксии соответствует

гносеологической эпоха?

«Выраженная в двух словах, ккоу) сводится к следующему двухсоставному

тезису: «Я ничего не утверждаю»; «не утверждаю и того, что ничего не утверждаю».

[Здесь] как оказывается, мы явно нарушаем закон тождества, высказывая об одном

и том же подлежащем... противоречивые сказуемые. Но мало того.

И та, и другая тезиса являются утверждением: первая — утверждением ут-

верждения, вторая — утверждением не-утверждения. К какой из них неизбежно

применяется тот же процесс [...] Процесс пойдет далее и далее, при каждом новом

колене удваивая число взаимопротиворечащих положений. Ряд уходит в бесконеч-

ность, а рано или поздно, будучи вынуждены прервать процесс удвоения, мы ста-

вим в неподвижности, как застывшую гримасу, явное нарушение закона тождест-

ва. Тогда получится властное противоречие, т.е. зараз: А есть А; А не есть Л.

Не будучи в состоянии активно совместить эти две части одного положения,

мы вынуждены пассивно предаться противоречиям, раздирающим сознание. Ут-

верждая одно, мы в этот же самый миг нудимся утверждать обратное; утверждая

же последнее — немедленно обращаемся к первому... Теперь далеко уже сомне-

ние, — в смысле неуверенности: началось абсолютное сомнение, как полная воз-

можность утверждать что бы то ни было, даже свое не-утверждение . Скепсис

доходит до свободного отрицания, но не может перескочить и чрез последнее, так

что обращается в бесконечно-мучительное томление, в потуги, в агонию духа...

Безумное вскидывание и корча, неистовое топтание на месте, метание из стороны

в сторону — какой-то нечленораздельный философский вопль... Уж конечно,

это — не атараксия. Нет, это наисвирепейшая из пыток, дергающая за сокровенные

нити всего существа; пирроническое, поистине огненное (Пир — огонь) терзание»

и т.д.

Если вернуться к чисто гносеологическому анализу, мы и тут по-

лучим неизбежное саморазрушение скептицизма. Если все на свете

относительно, то относительно и это утверждение относительности

ным примером скептической атараксии может, наверно, служить флегматичный

майор Мак-Набс из жюль-верновских «Детей капитана Гранта».

1 Читатель, знакомый с формальной логикой, видит, что тезис скептицизма

представляет собой «запрещенное» высказывание, утверждающее собственную

ложность. Математическая логика изгоняет подобные парадоксы тем, что их не-

возможно сформулировать на формальном языке исчисления высказываний или

подобном. Это, конечно, не устраняет проблему как таковую (см.: Клини С.К. Вве-

дение в математику. М., 1959). Суть дела — ввозможности «рекурсивной ссылки»

на саму себя, которая глубоко связана с проблемами обоснования теории мно-

жеств. Кстати, на некоторых формальных языках, используемых в компьютер-

ном программировании, можно символически записать «запрещенное» высказы-

вание, включив его в предписания компьютеру. Тогда действия компьютера по

такой программе будут моделировать душевные метания в тисках «переживаемо-

го» противоречия, описанные в данном отрывке. (В конце концов компьютер при-

дется принудительно остановить либо из него « пойдет дым », как говорят програм-

мисты.)

Флоренский ПА. Столп и утверждение истины. Письмо второе: Сомнение.

С. 35—37 и след.

§ 2, Проблема познаваемости мира и философский скептицизм 391

Пусть даже кто-нибудь правду изрек бы:

Как мог бы узнать он,

Правду иль ложь он сказал?

Лишь призраки людям доступны.

Но и великий Аристотель заметил: «Кто ясно хочет познавать,

тот должен прежде основательно сомневаться». Собственное имя

«скептики» принято связывать с философской школой, основанной

Пирроном, по преданию, участником перехода Александра в

Индию, воспринявшим некоторые идеалы индийской мудрости.

В Пирроне «скептики всех времен видели своего патрона и чуть ли

не святого»', поэтому скептицизм иносказательно именуется также

пирронизмом, а философы, встающие на позиции скепсиса, — пир-

рониками. Изложение взглядов Пиррона дал его последователь

Секст Эмпирик, откуда и черпается большинство сведений об анти-

чном скептицизме. К скептикам относят и так называемых акаде-

миков — Аркесилая, Карнеада. В эпоху Возрождения и в начале

Нового времени скептические учения развивали такие знаменитые

мужи, как Эразм Роттердамский, Агриппа Неттесгеймский (пос-

леднему принадлежит труд «О недостоверности и тщете всякой

науки»), Пико делла Мирандола. Особую известность приобрел

автор прославленных «Опытов» Мишель Монтень: «Из того, что

придумали люди, нет ничего более правдоподобного и более полез-

ного, чем пирронизм. Благодаря ему человек оказывается голым и

опустошенным; признающим свою прирожденную слабость и гото-

вым признать некую высшую силу... это — чистый лист бумаги, на

котором перст Божий может начертать все, что ему благоугодно»

Выраженный здесь переход от скептицизма к фидеизму (стремле-

ние основать знание на религиозной вере) не случаен и характерен

для многих пирроников.

Древние философы, как известно, старались жить в соответст-

вии со своим учением. Гносеологической установке скептиков —

эпохэ (воздержанию от суждения) — соответствует в поведении

идеал атараксии, т.е. глубокого спокойствия и невозмутимости'*.

Флоренский II А. Столп и утверждение истины. С. 35.

Цит. по: Богуславский В.М. Скептицизм в философии. М., 1990. С. 95).

'•> Ataraxiu — есть без-беспокойность души (от глагола tarag — потрясаю, вол-

ную, смущаю, беспокою и т.д.). В романе А.И. Солженицына «В круге первом»

друзья забавно упрекают одного из главных героев, Нержина, кстати, частично

автобиографическое лицо, провозглашавшего себя последователем Пиррона и

Монтеня, за отклонение от пирронической этики (Солженицын А.И. В круге пер-

вом. Гл. 9 // Сочинения. Т. 1; вообще в этом романе рассыпано множество упо-

минаний, так или иначе касающихся философского скептицизма). Положитель-

390 Глава 12. Теория познания

Считать все наши знания только относительными, не содержа-

щими в себе частицы абсолютного, — значит, по существу, при-

знавать полный произвол в познании. В таком случае познание

превращается в сплошной поток, где нет ничего относительно ус-

тойчивого, достоверного, где стираются границы между истиной

и заблуждением, и получается так, что никаким положениям

нельзя верить, а следовательно, ничем нельзя руководствоваться

в жизни. Полный релятивизм в теории познания — это одна из

форм проявления «пресыщенности» мышления. Для него харак-

терно следующее рассуждение: если уж истина, то она обязательно

должна быть только абсолютной, а если истина не абсолютна, то

она и не истина. В подтексте на самом деле — неверие в абсолют-

ную (даже не в относительную) истину. Заранее зная, что истины

нет, Пилат, уже поворачиваясь, чтобы уйти

, спрашивает стояще-

го перед ним Христа: «Что есть истина? » Сторонники релятивизма

обычно ссылаются на то, что история науки знает множество слу-

чаев, когда положения, считавшиеся истинными, потом опровер-

гались как ложные и,' наоборот, положения, считавшиеся ложны-

ми, в ходе развития науки выступали как истинные. Путь движе-

ния научного познания — действительно не прямая линия, а

представляет собой причудливую кривую, на отрезках которой

возможны заблуждения. Но это вовсе не доказывает, что все наше

знание — вздор. Релятивист подменяет верное положение «Знание

содержит момент относительного» ошибочным «Знание всегда

только относительно», а следовательно, не нужно знания, долой

знание!

. «Это самое ужасное рассуждение: если я не могу всего —

значит, я ничего не буду делать» (Л.Н. Толстой).

Скептическая мысль восходит отчасти к рассуждениям анти-

чных философов — Протагора, Горгия, Продика, Гиппия, Анти-

фонта, Фразимаха, которые были предшественниками и современ-

никами вершинных мыслителей древности — Сократа и Платона

(в Диалогах Платона можно найти споры с софистами). Ксенофан

говорил:

По воспоминаниям дочери Л.Н, Толстого, Т.Л. Сухотиной, так осознавал

Толстой вместе со своим другом, знаменитым художником М.Н. Ге, сцену Христа

перед Пилатом (Ге принадлежит картина на этот сюжет, хранящаяся ныне в Тре-

тьяковской галерее).

Такова природа и нравственного релятивизма: В.И. Ленин писал, что абсо-

лютной свободы не существует нигде; так называемые буржуазные свободы огра-

ничены, следовательно, нужно отбросить их как фиговый листок, утвердив абсо-

лютную диктатуру в насилие («Государство диктатуры пролетариата опирается

на не ограниченное ничем насилие»).

§ 2. Проблема познаваемости мира и философский скептицизм 389

Формах его данности человеку. Именно последнее обстоятельство

и позволило ему утверждать, что вещь познается в явлении, а не

так, как она существует сама по себе. Но это утверждение, будучи

абсолютизированным, вырывает непроходимую пропасть между

сознанием и миром и ведет к агностицизму, понижая, по выраже-

нию Н.О. Лосского, ценность сознания. Мы видим, что корень аг-

ностицизма лежит в разрыве некой координирующей связи между

субъектом и объектом. Каковы бы ни были гносеологические ги-

потезы о характере этой связи, без ее включения в теорию знания

неизбежен агностический вывод.

Одним из истоков агностицизма является гносеологический ре-

лятивизм — абсолютизация изменчивости, текучести явлений,

событий бытия и познания. Сторонники релятивизма исходят из

скептического принципа: все в мире скоротечно, истина — и на

житейском, и даже на научном уровне — выражает наши знания

о явлениях мира лишь в данный момент, и то, что вчера считалось

истиной, сегодня признается заблуждением: у истины, как у ле-

карства, есть срок годности. Еще большей зыбкости подвержены

оценочные суждения. Это особенно остро чувствуется в социаль-

ной жизни, в нравственных нормах и эстетических вкусах. То, что

недавно признавалось непререкаемым, теперь низвергается как

исчадье ада и кошмар пережитого некогда страдания. Оценки ме-

няются, как цветные пятна в калейдоскопе. Из этого делается

обобщающий вывод, будто процесс познания — это заранее обре-

ченная на неудачу «погоня» за вечно ускользающей истиной. Все

наше знание как бы плавает в море неопределенности и недосто-

верности, оно только — и только! — относительно, условно, кон-

венционально' и тем самым субъективно.

Это гнетуще скептическое воззрение возникло еще в глубинах

античности. Примером крайнего релятивизма может служить

учение Кратила, считавшего, что в мире все изменяется столь

быстро, что в нем нет абсолютно ничего устойчивого. Поэтому,

говорил он, нельзя даже назвать гот или иной предмет, животное

или человека, ибо, пока мы будем произносить слово, они уже

изменятся и не будут тем, за что мы их принимаем. Кратил со-

ветовал во избежание заблуждения молчать и лишь в случае

самой крайней необходимости указывать пальцем: тут уж ни в

чем не ошибешься!

От лат. conventionalis — соответствующий договору, условию.

388 Глава 12. Теория познания

быть даны в их «голой» самости. Отсюда вывод: невозможно обна-

ружить то, что не содержится в мысли и чувствах, а там все с

«примесью» субъективности. Внешний же мир, согласно такому

представлению, подобно страннику, стучится в храм разума, воз-

буждает его к деятельности, оставаясь в то же время под покровом

неведомого: ведь он не может в самом деле войти в этот храм, не

подвергшись при вхождении деформации. И разум вынужден

только догадываться о том, какой же этот странник, придумывает

его образ, который оказывается чем-то кентаврообразным: что-то

от самого странника, а что-то от нашей человеческой природы. Из

этого рассмотрения видно, что источником агностицизма неизбеж-

но является гипотеза о трансцендентности знания. Источник аг-

ностицизма — разрыв в бытии, признание «непроницаемости

бытия для Истины», по выражению П.А. Флоренского.

Сам Кант вряд ли счел бы себя агностиком. Помещая природу

(природу, как феномен) внутрь круга познания, он верил в без-

граничный прогресс ее познания. Ведь, наблюдение и анализ яв-

лений, согласно Канту, проникают внутрь природы, и неизвест-

но, как далеко со временем человечество продвинется в этом. Гра-

ницы нашего опыта непрерывно расширяются, и сколько бы ни

увеличивалось знание, границы его тем не менее не могут исчез-

нуть, как не может исчезнуть небесный горизонт. Таким образом,

на самом деле у Канта все обстоит куда сложнее, чем принято

утверждать, говоря о его агностицизме. «Этот замечательный

муж, — писал И.В. Гете о Канте, — действовал с плутовской иро-

нией, когда он то как будто старался самым тесным образом ог-

раничить познавательную способность, то как бы намекал на

выход за пределы тех границ, которые он сам провел». В чем же

сложность? На долю человеческого разума, утверждает Кант, вы-

пала странная судьба: его осаждают вопросы, от которых он не

может уклониться, так как они навязаны ему собственной при-

родой; но в то же время он не может ответить на них, ибо они

превосходят его возможности. В такое затруднение разум попа-

дает не по своей вине. Он начинает с основоположений, выведен-

ных из опыта, но поднимаясь к вершинам познания, замечает,

что перед ним возникают все новые и новые вопросы, ответ на

которые он не может дать.

Итак, во-первых, Кант поставил здесь вопрос о принципиаль-

ной ограниченности человеческого опыта, во-вторых, признал, что

действительность всегда выходит за пределы любого знания: она

в этом смысле «хитрее» всяких теорий и бесконечно богаче их.

Кроме того, он констатировал, что мир познается всегда только в