Соколов О.В. Аустерлиц. Наполеон, Россия и Европа 1799-1805 гг. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

133

человек. Можно сказать, что все обязательства, как военные, так и послевоенные, брала на

себя Россия. Англичане же обещали лишь участвовать в войне своими морскими и

сухопутными силами, а также выплатить субсидии участникам коалиции. Но дело в том,

что английский флот и так без всяких договоров вел войну на море, сухопутных сил

англичане практически не выставили, а субсидии России были выплачены не полностью и

с опозданием.

В то время когда Александр и его министр иностранных дел усиленно сколачивали

коалицию против Франции, взгляды Наполеона были обращены исключительно в сторону

моря. В январе 1804 г. он снова посещает Булонь, чтобы инспектировать поистине

титанические работы по подготовке гребной флотилии. В конце июля император опять

прибыл в Булонский лагерь. В ходе этих инспекций Наполеон проводил многочисленные

консультации с адмиралами и специалистами в морском деле. Перед императором со всей

очевидностью встала труднейшая техническая задача. Булонская гавань, так же, как и

гавани Амбле-теза и Монтрея, таковы, что во время отлива суда, стоящие там,

оказываются на мели. Поэтому выйти в море можно только во время прилива. Флотилия

стала столь многочисленна, что оказалось, что за время одного прилива ее физически

невозможно в полном составе вывести в море. В результате план, согласно которому

армия должна была форсировать Ла-Манш, используя штиль, оказался весьма

сомнительным. Необходимо было овладеть проливом не на 8— 12 часов, а минимум на

двое суток. Но надеяться на полный штиль в течение двух суток было крайне сложно.

Адмирал Гантом написал по этому поводу следующее: «...я считаю экспедицию

флотилии если и не невозможной, то, по крайней мере, рискованной...» Но он вовсе не

советовал отказаться от идеи десанта. Гантом добавлял далее, что для успеха предприятия

необходимо «внезапно атаковать вражеские суда перед Булонью (их здесь не более

нескольких линейных кораблей и нескольких фрегатов), выбить их из пролива и сделать

его свободным не на восемь часов, а на сорок восемь»

В результате Наполеон принимает решение: для того, чтобы десант стал реальным,

необходимо содействие эскадр линейного флота. Они должны, прорвав английскую

блокаду, войти в Ла-Манш, сковать боем английский флот и дать возможность тем самым

переправиться легким судам. Увы, грандиозный маневр императора оказалось технически

невозможно реализовать летом 1804 г., и силой обстоятельств операция была перенесена

на следующий 1805 г. А пока для того, чтобы поддержать моральный дух войск, Наполеон

объезжал полки, проводил смотры, раздавал награды.

Грандиозное военное торжество состоялось 16 августа 1804 г. Император устроил

раздачу крестов Почетного легиона лучшим воинам своей армии. На склонах

естественного амфитеатра, образованного холмами, идущими к морю, выстроились 70

тыс. солдат под общим командованием маршала Сульта. По сторонам императорского

трона расположились сводные оркестры. С одной стороны две тысячи музыкантов, с

другой — две тысячи барабанщиков! В десять часов утра в окружении огромной свиты

прискакал Наполеон, его появление было встречено залпами артиллерийского салюта и

громовым восклицанием «Да здравствует император!», вырвавшимся из десятков тысяч

солдатских глоток. Поднявшись к трону, император брал выложенные на щит

знаменитого рыцаря Баярда кресты и награждал достойнейших. Празднество закончилось

грандиозным парадом.

21 августа 1804 г. Наполеон покинул Булонь и отправился в большую инспекционную

поездку по северу и северо-востоку Франции. Нужно сказать, что речь идет о Франции 1804

г. и потому среди городов, в которых торжественно встречали императора, были Аахен,

Гент, Кельн, Кобленц, Майнц, Трир и Люксембург.

134

Император вернулся в Париж 12 октября. Здесь полным ходом шла подготовка к самой

знаменитой из всех церемоний, произошедших в ту эпоху. 2 декабря 1804 г. в соборе Нотр-

Дам де Пари Папа римский Пий VII благословил императорскую корону и передал ее в

руки Наполеона, который от лица французской нации возложил ее себе на голову. Герольд

возвестил собравшимся: «Наиславнейший и августейший император Наполеон, император

французов повенчан на царствование и коронован!»

Принятие Наполеоном императорского титула и церемония коронации, на которой

присутствовал Папа римский, вызвали некоторое беспокойство в Европе — не было ли

здесь претензий на нечто большее, чем власть во Франции? Тем не менее реакция

европейских дворов была в общем сдержанной. Франц II признал новый титул Наполеона,

а в качестве компенсации объявил себя наследственным императором Австрийской

монархии*.

Однако установление монархической формы правления во Франции неизбежно

должно было повлечь соответствующие перемены и в Итальянской республике,

президентом которой был Бонапарт. Действительно, итальянские власти поспешили внести

изменения и в свою конституцию. 17 марта 1805 г. в тронном зале Тюильри император

принял депутатов бывшей Итальянской республики, которые официально предложили

ему принять корону нового королевства. Наполеон принял это предложение и тотчас же

был провозглашен королем Италии. На самом деле перед этим решение вопроса

итальянской короны заняло долгие месяцы, и акт 17 марта был лишь завершением

длительных переговоров. Обсуждались и уточнялись детали новой конституции и самый

главный вопрос: кто должен стать королем? Первоначально Наполеон планировал пе-

редать корону своему старшему брату Жозефу, но тот отказался, так как по конституции

Французской империи он был главным наследником императора в отсутствие у

последнего детей мужского пола. В результате корону Италии принял сам Наполеон...

Вечером 31 марта он выехал из Парижа и, остановившись ненадолго в загородном

дворце Фонтенбло, направился в Италию. В отличие от обычных стремительных

перемещений Наполеона поездка проходила неторопливо, ибо во всех городах, через

которые проезжал император, его ожидал торжественный прием. В конце апреля он

совершил путешествие по Пьемонту, а 5 мая 1805 г. на поле сражения при Маренго

провел смотр 30-тысячной армии, там же состоялась грандиозная «реконструкция»

знаменитой битвы. Наконец, 8 мая в 16 часов Наполеон торжественно въехал в Милан.

Столица Итальянского королевства встретила его ликованием. «Огромные толпы

народа теснились на широкой улице, — рассказывает очевидец. — Она была засыпана

цветами. Императорская гвардия и итальянская гвардия стояли вдоль улицы шпалерами.

Многочисленная кавалькада почетной гвардии, набранная среди самых знаменитых семей

собственников, интеллигенции и купечества, открывала путь императору и сопровождала

его вместе с конной гвардией... Появление императора вызывало взрывы ликования,

которые трудно описать. С особой силой радость народа проявилась, когда он подъехал к

собору, где кардинал Капрара, архиепископ Милана, встретил его вместе со всем

духовенством... Император остановился, чтобы принять благословение... а толпа

сотрясала воздух криками «Viva el Re!»**. Все время пока двигался кор-

* До этого императоры Габсбургского дома официально именовались император Священной

Римской империи германской нации. Несмотря на то что уже в течение трех с половиной столетий

все императоры Священной Римской империи были выходцами из дома Габсбургов, формально

императора избирали на сейме германских князей.

" Да здравствует король! (итал.)

135

теж, раздавался грохот артиллерийского салюта, а колокола, которых в Милане великое

множество, гудели не умолкая. Итальянские дамы сыпали потоки цветов с высоты своих

балконов... На улицах раздавались звуки полковой музыки и фанфары кавалерии»

Наполеон повсюду демонстрировал, что он пришел в Милан не столько как император

французов, а прежде всего как король Италии. Охрану его дворца несли совместно

итальянские и французские гвардейцы, а на всех церемониях его сопровождал прежде

всего штат итальянских придворных. Наконец, 26 мая в Миланском соборе состоялась

коронация, которая если не затмила, то, по крайней мере, сравнялась с блеском церемонии

в Нотр-Дам. Для торжественного ритуала из церкви Сан-Джованни в Монце была

доставлена под эскортом гвардейцев священная реликвия — корона Лангобардских

королей. Возлагая на свою голову древнюю железную корону, Наполеон громко произнес

по-итальянски, так что звуки его слов гулко отдались под сводами собора, сакраментальную

фразу первых королей Италии: «Господь мне ее дал, и горе тому, кто ее коснется!»

Однако поездка на Апеннинский полуостров не ограничилась величественными

празднествами в Милане. 3 июня 1805 г. Император и Король, как теперь официально

назывался Наполеон, принял депутацию Лигурийской республики, которая попросила

принять республику в состав Французской империи.

Здесь следует сказать несколько слов по поводу этой небольшой республики. В ходе

кампаний в Италии французы среди прочих государств полуострова вступили и на земли,

принадлежавшие городу-государству Генуе. Под влиянием событий во Франции и Италии

генуэзцы свергли власть олигархического правительства и образовали государство,

которое учредило конституцию на манер французской. Это государство получило

название Лигурийской республики по наименованию древних племен, когда-то живших на

этой земле. После присоединения Пьемонта к Франции, а особенно после начала франко-

английской войны положение Лигурийской республики стало очень сложным. Ведь она

представляла из себя всего лишь узкую полоску земли вдоль побережья Средиземного

моря — знаменитую Генуэзскую ривьеру. Сейчас это роскошные итальянские курорты, но

тогда это была бедная земля, единственным богатством которой была морская торговля

через генуэзский порт. Торговать же стало практически невозможно — англичане

захватывали все генуэзские торговые суда, так как рассматривали республику как

союзника Франции. Выступить на стороне англичан против Франции и Итальянского

королевства было бы совершенно немыслимо — Лигурийская республика не располагала

возможностью обороняться с суши. В результате, не без подсказки со стороны Саличетти,

представителя Франции в Генуе, сенат Лигурийской республики принял решение о том,

что в подобном положении лучше уж просто-напросто войти в состав Империи. Теряя при

этом независимость, генуэзцы приобретали хотя бы некоторые выгоды, которые дает

вхождение в состав могущественного государства.

Нет нужды пояснять, что Наполеон с «пониманием» отнесся к просьбе генуэзцев.

Лигурийская республика была включена в состав Империи, и 30 июня 1805 г. Император и

Король торжественно вступил в ставший отныне частью его государства знаменитый

итальянский город. Подобно Милану, Генуя встретила Наполеона бурным ликованием.

Конечно, постарались власти, но с другой стороны, в этой встрече присутствовала и

искренняя радость. Как-никак генуэзцы покончили с двойственностью своего положения и

надеялись на лучшее будущее.

В честь императора был дан праздник, который своим феерическим блеском затмил

все виданное до этого. В бухте Генуи был сооружен самый настоящий плавучий храм,

посвященный Нептуну. «Его огромный купол поддерживали шестнадцать ионических

колонн, а промежутки между ними были украшены

136

статуями морских божеств. Надписи на фронтоне возвещали, что император будет

царствовать на морях так же, как он царствует на суше... Вокруг были сооружены

плавучие острова, покрытые садами, где пальмы и кипарисы соседствовали с

апельсиновыми деревьями, а в промежутках между ними били чистейшие фонтаны.

Деревья были украшены флажками всех цветов и колокольчиками, которые звенели от

движения волн. Вокруг сновали тысячи шлюпок и гондол. Из этого храма император мог

наблюдать морские состязания... Когда спустилась ночь, между колоннами зажглись

хрустальные люстры и в воде тысячами цветов отражался их блеск. В воздухе летали

светящиеся воздушные змеи, гондолы, наполненные огнями, сновали по бухте, а с

плавучих островов раздавались прекрасные звуки музыки. По берегам стены, дома, двор-

цы, украшенные всеобщей иллюминацией, превратили великолепную Геную в сияющий

амфитеатр. «Зрелище, с которым ничто не может сравниться ни в волшебстве, ни в

величественности». В десять часов вечера император под звуки торжественных гимнов

направился во дворец Дураццо, последнего дожа Генуи, где он присутствовал на

торжественном пиршестве вместе с императрицей и принцессой Элизой»

Кстати, о принцессе Элизе. Это младшая сестра Наполеона, которую император не

забыл своими милостями. Во время своего вояжа в Италию он внес еще одно изменение в

итальянские границы. Небольшой город-государство Лукка, где бурлили политические

страсти, также обратился с совершенно «добровольной» просьбой о том, чтобы Наполеон

взял его под свою опеку. Что, разумеется, и было сделано. Лукка вместе с крошечным

княжеством Пьомбино были переданы под власть Элизы, а ее муж Феликс Баккиочи стал

князем Лукки и Пьомбино.

Звон колоколов миланской коронации отозвался сигналом тревоги в монархической

Европе. Провозглашение Наполеона королем Италии, присоединение Генуи и Лукки

прежде всего не на шутку обеспокоили австрийских политиков, чувствительных ко всему,

что касалось итальянских дел. Большую тревогу вызвал уже сам новый титул Наполеона.

Даже далеко не воинственно настроенные пруссаки восприняли это известие с

раздражением. Посланник Франции в Берлине Антуан Лафоре написал по этому поводу

Талейрану: «Вызывает сожаление, что Его Императорское Величество вместо титула

точно определенного взял титул неопределенный — король Италии. В Европе привыкли

называть так весь Апеннинский полуостров. Ревность, недоверие и многочисленные

интриги могут возникнуть из-за этого порочного названия»

Действительно, формулировка «король Италии» допускала весьма широкое толкование,

подобными словами декларировалась потенциальная возможность объединения всего

полуострова под скипетром Наполеона. Интересно, что в торжественном акте

провозглашения императора французов королем Италии от 17 марта 1805 г. указывалось, что

итальянская и французская короны будут раздельными и потомки императора не смогут

сидеть одновременно на обоих тронах. Более того, указывалось, что при определенных

условиях разделение корон произойдет уже при жизни Наполеона, и он передаст трон

Италии одному из своих преемников.

Однако интересны те условия, при которых должно было произойти вручение власти

преемнику. В статье третьей говорилось следующее: «Когда иност

ранные войска уйдут из

Неаполитанского королевства, с Ионических островов и с острова Мальта, император

Наполеон передаст наследственную корону Италии одному из своих сыновей...» Таким

образом, Ионические острова, где находился в этот момент русский гарнизон, официально

объявлялись зоной жизненных интересов Итальянского королевства. Здесь стоит вспомнить,

что эти острова до 1797 г. были частью венецианских владений. Таким образом, это можно

было воспри-

137

нять за намек на необходимость возвращения всех венецианских владений итальянцам, а

значит, и необходимость отторгнуть их от Габсбургской монархии.

Все эти декларации и действия Наполеона стали той последней каплей, которая

склонила чашу весов в Вене в сторону участия в коалиции. С того момента как Россия и

Англия приступили к созданию военного союза, австрийский император испытывал

усиленный дипломатический нажим со стороны Лондона и Петербурга. Англичане сулили

большие деньги, Александр настойчиво требовал, просил и угрожал. Однако до того

момента, пока Наполеон занимался лишь десантом в Англию, Франц II, как уже

указывалось, всеми способами сопротивлялся этому давлению. Действия императора

французов в Италии стали переломным моментом в политике Австрии.

Судьба распорядилась так, что весть о присоединении Генуи к Французской империи

пришла в Вену в тот момент, когда нажим со стороны царя осуществлялся с особым

напором. Подписав договор с Англией, он уже не мог отступать и в самой категоричной

форме требовал от австрийского императора вступить в коалицию. «Неужели Австрия хочет

спокойно, не приготовясь к войне, не приняв мер безопасности, ожидать появления

Бонапарта в средоточии ее Монархии, и подписать унизительный для нее мир? Неужели

страх, вселяемый в нее честолюбцем, сильнее надежды на Мое содействие? — писал

Александр, не скрывая своих эмоций, русскому послу в австрийской столице. — Объявите

Венскому Двору, что вместо обещанных Мною 115 000, даю ему 180 000 войск. Честь

Моего Государства не позволяет Мне смотреть равнодушно на молчание соседей Моих,

коим способствуют они порабощению земель, сопредельных Франции. Кажется, начиная

войну, выгоды которой обращаются в пользу, не Мою, а союзников Моих, Я приобретаю

права на их доверенность. Не усматривая однако тому доказательств, Я решился

добровольно и без просьбы посторонней увеличить число вспомогательных войск

Моих»

Таким образом, желая любой ценой вовлечь Австрию в войну, Александр бросил на

чашу весов последний аргумент — увеличение численности русских войск,

предназначенных для наступления. Одновременно он послал в Вену своего адъютанта

генерала Винцингероде с поручением любой ценой заставить Франца II примкнуть к

русско-английскому союзу.

Известия из Италии совпали по времени с новыми предложениями Александра и дали в

руки Винцингероде великолепный козырь, которым он не замедлили воспользоваться.

Австрийцы наконец согласились выступить против Наполеона, и 16 июля 1805 г. в Вене

был принят план совместных военных действий в предстоящей кампании. Окончательно

союзный трактат был подписан 28 июля (9 августа) 1805 г. австрийским послом в

Петербурге графом Стадионом. Еще ранее 14 января 1805 г. был подписан русско-

шведский договор о военном союзе, а 10 сентября 1805 г. договор между Россией и

Королевством Обеих Сицилии (Неаполем). Наконец, 3 октября 1805 г. был заключен

англо-шведский союзный договор. Он был подписан позже всех других, так как шведы

затребовали субсидии, значительно превосходящие те, которые привыкли давать

англичане, и только после долгого торга был достигнут компромисс. Третья коалиция

против Франции была создана.

Таким образом, корона Лангобардских королей дорого обошлась Наполеону.

Напрашивается вопрос: зачем Наполеон, зная о колебаниях Австрии, пошел на

рискованные шаги? Неужели помпезная церемония в Милане и узкая полоска Генуэзской

ривьеры стоили громадной континентальной войны? Или действительно, как часто

утверждают историки, император французов рвался к мировому господству и для этого

прежде всего стремился овладеть Италией и через нее всем Средиземноморским

бассейном? Ответить на этот вопрос очень сложно и,

138

более того, со стопроцентной уверенностью невозможно. Нападение со стороны коалиции,

которое произойдет осенью 1805 г., не оставит Наполеону выбора. Ему нужно будет

разгромить силы союзников на континенте и сделать так, чтобы они впредь не осмелились

покушаться на его империю — то есть снова ее расширить и усилить, тем самым

спровоцировать новые войны... Совершенно невозможно утверждать, как бы он повел себя

при отсутствии подобного нападения.

Трудно сказать, что было у Наполеона в голове в мае 1805 г., когда его встречала

ликующая Италия. Однако известно следующее: уже в конце 1804 г. — начале 1805 г.

несмотря на прекраснодушные рапорты его дипломатов в России, он стал получать и

другие донесения, где говорилось о военных приготовлениях Александра и его

переговорах с англичанами и австрийцами. Правда, в начале февраля, получив крайне

доброжелательное письмо от австрийского императора, Наполеон на какое-то время

успокоился. 1 февраля он написал военному министру Итальянского королевства генералу

Пино: «...обстоятельства изменились. У меня больше нет никакого беспокойства. Мои

отношения с Его Величеством Императором Германии приняли самый дружественный ха-

рактер. Я желаю, таким образом, чтобы вместо 800 лошадей для артиллерии, Вы закупили

только 200 и вместо миллиона сухарей Вы ограничились заготовкой 100 тысяч... Что же

касается Порто-Леньяго, достаточно будет небольшого количества пушек, способных

отразить нечаянный налет»

. В тот же день император написал вице-президенту

Итальянской республики Франческо Мель-ци: «...предприятия, которые Вы предложили

для выделения средств военному департаменту, могут лечь бременем на Итальянский

народ. Поэтому я решил ничего этого не делать. Письмо, которое я получил от

Германского императора, полностью меня успокоило. Я написал военному министру в

Милан, чтобы отменить все чрезвычайные меры, которые я ему ранее предписал»

Однако уже в начале февраля 1805 г. посол Франции в Баварии Луи-Гийом Отто

послал несколько рапортов, в которых он передавал информацию, полученную от

агентуры и из бесед с осведомленными лицами. Сведения французского дипломата

говорили о неясных пока передвижениях австрийских войск. Так, в письме от 14 февраля

1805 г. он передавал следующее: «Двадцать пять полков пехоты {австрийской) и четыре

кавалерийских находятся на границе... Обычно на этой линии находятся только

шестнадцать пехотных полков и два кавалерийских»

. С начала мая 1805 г. подобные

рапорты стали прибывать со всех сторон. Все говорило о том, что Австрия готовится к

войне, и Наполеон изменил свое мнение об обстановке. Можно предположить, что весной

1805 г. император почти не сомневался, что против него вскоре будет создана коалиция. И

потому он решил не церемониться в Италии, а следовать жесткой логике войны: если не

ты их, то они тебя. Поэтому он присоединял все, что можно присоединить, и, стремясь

усилиться всеми возможными способами, делал ставку на национальные чувства

итальянцев.

Насколько Наполеон мог рассчитывать на чувства итальянцев, видно из огромной

разницы в отношении итальянского народа к австрийской оккупации и к французскому

присутствию на севере полуострова. Конечно, и те и другие были в Италии иностранцами,

и те и другие требовали денег и рекрутов, но все-таки разница была огромной.

«Австрийцы вызывали всегда недоверие в тех краях, которые они занимали. Кажется, что

они словно предчувствовали, что они здесь временные гости и скоро их попросят уйти.

Потому они истощали край так, словно они были отступающим войском, опустошающим

область, которую оно покидает. Они увозили в свою столицу серебро, захваченное у

покоренного народа, и наполняли его страну своими ассигнациями. Никаких

строительных работ, никаких полезных улучшений, а их характер был абсолютно

противоположен итальянскому»

139

Совсем другой подход у Наполеона. Для начала заметим, что он совершенно свободно

говорил по-итальянски, а это очень важно в контакте с народом. Наконец, он просто-

напросто любил Италию. Не следует забывать, что его предки — это генуэзская

дворянская семья, переехавшая на Корсику. В Италии он любил подчеркивать свои корни,

не случайно в первую Итальянскую кампанию многие итальянцы восприняли его как

предтечу освобождения всей Италии и создания единого Итальянского государства.

Наконец, Наполеон создал эффективную администрацию, установил новые разумные

законы, соответствовавшие духу времени, стремился всеми силами осуществить

возможные улучшения и усовершенствования. «Во время его пребывания в Милане он не

на миг не прекращал заниматься всем тем, что могло украсить этот город, делая это с

таким же рвением, как он делал это в Париже. Все, что касалось интересов Италии и

итальянцев, было его любимым занятием. Он сожалел, что никакое из предыдущих

правительств этой страны не смогло закончить постройку Миланского собора... Он

приказал начать работы тотчас же и выделил на это большие деньги, запретив

останавливать строительство под каким бы то ни было предлогом»

Таким образом, апеллируя к национальным чувствам итальянского народа, делая

лестные жесты в его сторону, он стремился заручиться поддержкой Италии в предстоящей

войне. Наконец, все говорит о том, что шумными празднествами и политическими шагами,

недвусмысленно показывающими его интерес к Средиземному морю, Наполеон хотел

отвлечь внимание англичан от готовящейся десантной операции, которая в это время уже

вступила в решающую фазу.

Сказанное выше не более чем предположение, но объяснять мотивы поведения в

большинстве случаев можно только гипотетически, что же касается фактов, они ясны и

неоспоримы — Россия и Англия заталкивали всеми силами австрийцев в коалицию, те

сопротивлялись. После же коронации в Милане, присоединения Генуи и Лукки они

решились выступить против Франции, и третья коалиция была создана.

Eh, bien, mon prince, Genes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la

famille Bonaparte. Non, je vous previens, que si vous ne me dites pas que nous avons la guerre,

si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocites de cet Antichrist

(ma parole, j'y crois) — je ne vous connais plus, vous n'etes plus mon ami, vous n'etes plus мой

верный раб, comme vous dites* — с этой фразы, произнесенной Анной Павловной Шерер,

«фрейлиной и приближенной императрицы Марии Федоровны», начинается великий

роман Л.Н. Толстого «Война и мир». Как можно легко понять, этой забавной смесью

«французского и нижегородского» Анна Павловна охарактеризовала политические

изменения, произошедшие по воле Наполеона в Италии.

Без сомнения, роман — это не историческое произведение и тем более не источник.

Однако нужно заметить, что во всем знаменитом произведении Толстого нет лучших, с

точки зрения исторической, строк, чем те, которые посвящены описанию русского

общества в самый канун войны 1805 г. Великий романист провел огромную работу с

источниками и очень точно охарактеризовал суждения, которые высказывались в

различных слоях русского дворянства перед войной третьей коалиции. С одной стороны

— часть петербургской знати, приближенной ко двору, которая, подобно Анне Павловне,

высказывает казенный восторг по поводу действий Александра, энтузиазм молодых

офицеров (Ни-

Ну, князь, Генуя и Лукка — поместья фамилии Бонапарте. Нет, я вам вперед говорю, если

вы мне не скажете, что у нас война, если вы еще позволите себе защищать все гадости, все ужасы

этого Антихриста (право, я верю, что он Антихрист), — я вас больше не знаю, вы уж не друг

мой, вы уж не мой верный раб, как вы говорите.

140

колай Ростов), жаждущих славы и подвигов, с другой — прохладное отношение

значительных слоев дворянства и даже самый едкий скепсис. «Ерема, Ерема, сидел бы ты

дома, точил бы свои веретена», — заявляет на балу у Ростовых двоюродный брат графини

«старый холостяк Шиншин». Наконец, Пьер Безу-хов выражает мнение самой

образованной части русской дворянской молодежи. В беседе со своим другом Андреем

Болконским он говорит: «Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за

свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и

Австрии против величайшего человека в мире... это нехорошо».

Действительно, в русском обществе не было единого мнения по поводу предстоящей

борьбы. Александра поддерживали англофилы и часть правительственных кругов.

Воинственную позицию заняли ответственные дипломатические представители страны за

границей: СР. Воронцов в Лондоне, А.К. Разумовский в Вене, Д.П. Татищев в Неаполе,

А.Я. Италийский в Константинополе. Однако даже среди высшего общества были и ярые

противники вступления России в войну. К ним относились министр коммерции граф Н.П.

Румянцев, министр просвещения граф П.В. Завадовсикй, министр юстиции князь П.В. Ло-

пухин, министр финансов А.И. Васильев, член Непременного совета князь А.Б. Куракин,

обер-гофмейстер граф Толстой, граф Ф.В. Ростопчин и многие другие. Каждый из них

выдвигал свои резоны, согласно которым он считал, что России незачем ввязываться в

европейскую драку. Так, А.И. Васильев говорил о плохом состоянии русских финансов,

П.В. Завадовский отмечал, что война будет сопряжена с огромными расходами, а

Ростопчин вообще категорически заявлял: «...Россия опять сделается орудием

грабительской английской политики, подвергая себя войне бесполезной»

С другой стороны, значительная часть дворянства поддерживала царя, не спрашивая,

почему и зачем он начинает войну. В своем дневнике молодой чиновник Степан Петрович

Жихарев записал: «Государь, вероятно, знает и без того, что мнение Москвы состоит

единственно в том, чтоб не иметь никакого мнения, а делать только угодное государю, в

полной к нему доверенности»

. Молодые офицеры, как им и положено, храбрились.

Вообще следует отметить, что в ту эпоху армия смотрела на войну совершенно иначе, чем

в XX или XXI веке. Относительно небольшие, по меркам современности, технические

средства уничтожения той эпохи, эффектные мундиры, торжественная красота

генеральных сражений с их развевающимися знаменами и военной музыкой и, наконец,

возможность отличиться в бою, получить высокий социальный престиж приводили к

тому, что для профессионалов война была, скорее, событием желанным, а не пугающим.

Особенно это чувствовалось в тех армиях, которые привыкли побеждать. Русская армия,

овеянная победами Суворова, не сомневалась в успехе. «Трудно представить, какой дух

одушевлял тогда всех нас, русских воинов, и какая странная и смешная самонадеянность

была спутницей такого благородного чувства. Нам казалось, что мы идем прямо в

Париж»

, — вспоминал гвардейский офицер И.С. Жаркевич.

При этом какого-то серьезного антифранцузского чувства никто из этих отважных

молодых людей не испытывал, впрочем, как и подавляющее большинство дворянства.

Уже упомянутый Жихарев написал 3 (15) декабря 1805 г. в своем дневнике: «А между

тем, пока мы деремся с заграничными французами, здешние французы ломают разные

комедии и потешают Москву как ни в чем не бывало. Никогда французский театр не

видал у себя столько посетителей, сколько съехалось в сегодняшний бенефис мадам

Сериньп и мсье Роз. Правда, что театр невелик, но зато был набит битком; давали

трехактную комедию «Les Conjectures ou le Faiseur des Nouvelles»»

141

Наконец, наиболее образованные слои дворянства, подобно Пьеру Безухо-ву, смотрели

на войну с непониманием. Уже упоминавшийся выдающийся русский историк и

публицист Н.М. Карамзин написал тогда слова, которые Толстой, немного переработав, и

вложил в уста своего героя: «Россия привела в движение все силы свои, чтобы помогать

Англии и Вене, т.е. служить им орудием в их злобе на Францию без всякой особенной для

себя выгоды... Что будет далее — известно богу, но людям известны соделанные нами

политические ошибки, но люди говорят: для чего граф Морков сердил Бонапарте в

Париже? Для чего мы легкомысленно войною навлекли отдаленные тучи на Россию?»

Все приведенные выше цитаты (за исключением разве что Жаркевича) являются

редкими свидетельствами непосредственно той эпохи, которые с трудом можно различить

среди наслоений поздних мемуаров, где авторы не делают уже различия между тем, что

говорили в 1805, 1807 или в 1812 г. Приведенные свидетельства полностью

подтверждаются донесениями французских агентов из Петербурга и Москвы,

датируемыми летом 1805 г.

Вот что можно прочитать в одном из этих рапортов: «Все те, кто занимаются политикой

или считают себя политиками, ищут мотивы, которые могли заставить императора

Александра начать войну против Франции. Те, кто не принадлежат правительству, не

могут найти ни одного и честно признаются, что усилия англичан, направленные на

создание новой коалиции, заставят, очевидно, сделать новую глупость Санкт-

Петербургский кабинет. Спрашивают себя, как можно было так быстро забыть Голландию

и Италию {имеется в виду поведение англичан по отношению к русским войскам во время

голландской экспедиции и австрийцев во время Итальянского похода 1799 г.)?.. Говорят,

что Петербургскому кабинету столь же мало подходит заниматься делами Италии, как в

Париже спрашивать о том, что делается на границах Персии и Грузии... Жители Москвы

сожалеют о выступлении в поход московского гарнизона. Они не разделяют ослепления

офицеров, считающих, что они идут прямо во Францию»

Другое донесение говорит следующее: «В Москве открыто порицают войну, потому

что не видят никакой причины для нее... В августе 1805 г. сюда приехали фельдмаршал

Салтыков, гн. Трощинский и министр финансов Васильев — все члены Совета. Эти

господа уехали из Петербурга под предлогом состояния здоровья или семейных дел, но

говорят, что это из-за того, что они открыто выразились по поводу ненужности войны. С

того момента как стало ясно, что война начнется, в Москве не скрывают недовольства:

кто-то из патриотизма, а кто-то потому, что это помешает ему совершить путешествие в

Париж... Париж для них первый город мира. Те, кто оттуда вернулись, дали желание

другим совершить в свою очередь подобную поездку»

В общем, можно с уверенностью сказать, что подобно тому, как это было в 1801 и в

1802 г., ничто не заставляло царя очертя голову броситься в водоворот кровопролитной

войны — ни геополитические интересы, ни общественное мнение страны. Более того,

ясно, что хотя результирующий вектор общественного мнения дворянских кругов этого

периода определить сложно, но он все же, скорее, склонялся в сторону сохранения мира и

проведения Россией независимой не только от Франции, но и от Англии внешней

политики. Поэтому война 1805 г. была развязана исключительно по причине желания и

комплексов, обуревавших одного человека — императора России Александра I.

В тот момент, когда тучи военной грозы уже собрались над континентом, Наполеон,

еще не знавший, сколь далеко зашло создание третьей коалиции, заканчивал последние

приготовления к проведению своей гигантской десантной операции. 3 августа 1805 г. он

снова прибыл в Булонский лагерь, где была полностью собрана армия, нетерпеливо

ожидавшая заветного часа.

142

К этому моменту все силы гребной флотилии и сухопутной армии были доведены до

желаемой императором численности и находились в полной боевой готовности. К августу

1805 г. общее количество войск, собранных на побережье Ла-Манша, было доведено до

161 215 человек. Для их транспортировки было собрано 2 193 боевых и транспортных

судна. Войска были распределены по десантным судам следующим образом:

1 339 десантных

(парус-но-гребных)

судов

130 638 человек

2 219 лошадей

954 транспортных

(про

стых) судна

30 577 человек

6 480 лоша

дей

ВСЕГО

2 193 судна

161 215 человек

9 059 лошадей

Из этого количества примерно 130 тыс. человек находились непосредственно в

Булонском лагере, протянувшемся на 50 км по фронту Монтрей — Этапль— Булонь—

Амблетез—Кале. В глубину лагерь был эшелонирован на расстояние до 40 км. Остальные

находились в Бретани (около 10 тыс. человек под командованием маршала Ожеро) и в

Голландии (20 тыс. человек под командованием генерала Мармона). Войска Булонского

лагеря должны были форсировать Ла-Манш на десантных гребных судах, а войска из

Бретани и Голландии — совершить переход морем на транспортных судах и больших

боевых кораблях.

Гигантские работы были проведены на всем фронте лагеря. Для того чтобы английская

эскадра, постоянно крейсировавшая перед Булонью, не могла нанести ущерба гребным

судам, для них были сооружены специальные бухты. Вдоль по побережью были выстроены

мощные форты, ощетинившиеся тяжелыми пушками. Французские инженеры придумали

даже так называемые подводные батареи. Эти батареи сооружались так далеко

вынесенными в море, что прилив покрывал их полностью водой, но когда вода уходила,

артиллеристы возвращались на свои места и открывали огонь по врагу, если он

приближался к берегу. Были устроены батареи тяжелых 24-фунтовых и 36-фунтовых

орудий, ориентированных под углом, близким к 45°. При таком возвышении они стреляли

на расстояние 4,5 километра, что по тем временам было рекордом дальнобойности. На

берегу были установлены тяжелые мортиры для навесной стрельбы примерно на такую же

дистанцию. В общей сложности около 500 орудий защищали лагерь с моря. Побережье Ла-

Манша в районе Булони справедливо окрестили «Стальной берег».

Десантные гребные суда, которые со всех портов побережья стягивались к Булони, уже

не раз вступали в бой с неприятелем и, как это ни странно, показали себя с хорошей

стороны. Они были вооружены тяжелыми пушками, установленными в носовой части, и при

соответствующей сноровке могли оказать серьезное сопротивление крупным кораблям. Один

из офицеров, находившихся в лагере, записал в своем дневнике: «Несмотря на малость

своего размера, наши скорлупки не всегда отступают перед врагом. Когда они собираются в

большом числе и когда море достаточно спокойно, можно видеть, как они строят боевой

порядок, разворачиваются носом, вооруженным тяжелой пушкой, к неприятелю и ведут

огонь тем более опасный, что их ядра летят почти вдоль поверхности воды и ударяют

английские корабли в самый корпус. В то время как противостоящие им артиллеристы,

стреляя сверху вниз по корабликам, едва видным на большом расстоянии, лишь впустую

тратят свои боеприпасы»

Трудно описать тот моральный подъем, который наполнял армию, собравшуюся в

Булонском лагере. Всем казалось, что победа над коварным Альбионом совсем близка.

Посадка на суда и высадка с них были десятки раз повторены. Полки, рвавшиеся в бой,

ждали только сигнала.