Сохор А.Н. Бородин А.П

Подождите немного. Документ загружается.

был тих, спокоен и несколько рассеян. Решитель-

ность, мужественность умерялись в нем уже в эти

годы мягкостью, душевной тонкостью и деликат-

ностью— качествами, которые он пронес потом че-

рез всю жизнь.

Домашняя обстановка с несколько «тепличным»

уклоном могла бы испортить Бородина, если бы

Авдотья Константиновна не обладала недюжинным

умом, энергией и прирожденным чутьем воспита-

теля. «Никаких она педагогических теорий не знала,

положим,— говорит Е. С. Бородина,— но обходи-

лась без них прекрасно и отлично вела своего Сашу.

Она умела не вредить ему своим баловством; она

с необыкновенной чуткостью изучала его нежную

организацию и редкую натуру, подмечала в ней и

развивала всякое хорошее побуждение; словом, это

были приемы разумного и вдумчивого воспита-

ния. .. Детство в холе и неге нисколько не отрази-

лось на последующей его жизни. Александр Пор-

фирьевич был удивительно покладистый человек

и за житейскими удобствами никогда особенно не

гонялся. Все было по нем ладно».

Те же качества ума и характера мать проявила

в обучении сына, дав ему превосходное по тем вре-

менам образование. Лет до тринадцати Бородин

был болезненным ребенком — слабеньким, худень-

ким, нервным. Врачи опасались за его здоровье и

не советовали матери учить его, а родственники,

считая мальчика больным чахоткой, предполагали

даже, что он долго не проживет.* Как рассказывает

Е. С. Бородина, мать рассуждала по-своему: «,,Саша

способен, ему все так легко дается; учиться ему

нетрудно, а пока нетрудно — пусть учится". И Саша

учился, любил учиться, хватал все на лету и бы-

стро развивался».

Авдотья Константиновна была настроена про-

тив тогдашних казенных учебных заведений (и не

* Позднее Бородин окреп, но и после окончания акаде-

мии считался «болезненным юношей» и вызывал поэтому

сомнения: можно ли посылать его за границу в научную

командировку.

без оснований!), а поэтому решила обучать сына

дома. В раннем детстве Бородин овладел под руко-

водством домашних учителей немецким и фран-

цузским языками. С 13 лет он начал заниматься

различными предметами вместе со сверстником —

Михаилом Щиглевым, сыном преподавателя мате-

матики в Царскосельском лицее Романа Петровича

Щиглева. Мальчики изучали с приглашенными

учителями русский язык, историю, географию, ма-

тематику, французский, английский и латинский

языки, чистописание, рисование, черчение. Через

два года Миша Щиглев поступил в гимназию, Бо-

родин же продолжал заниматься дома.

Судя по воспоминаниям брата Бородина (по ма-

тери)— Д. С. Александрова''—и М. Р. Щиглева,®

домашние наставники, у которых он учился, не от-

личались ни высокой культурой, ни педагогическими

талантами. Но, как и всегда в подобных обстоя-

тельствах, решаюш;ую роль сыграли желание и уме-

ние ученика взять от учителей все полезное, что

они могли дать. По словам Д. С. Александрова,

юный Бородин «был чрезвычайно понятлив, спосо-

бен, прилежен и отличался замечательным тер-

пением».

В эти годы началось страстное увлечение Боро-

дина химией. Чуть ли не вся квартира была застав-

лена химической посудой и приборами, различными

приспособлениями для опытов, банками с раство-

рами. Самостоятельно мальчик проводил всевозмож-

ные эксперименты, устраивал химические фокусы,

научился делать акварельные краски, изготовлял

самодельные фейерверки, пугая домашних, которые

боялись, как бы он не сжег весь дом. Наконец, с дет-

ства он, как и Щиглев, увлекся музыкой и с каж-

дым годом уделял ей все больше времени и вни-

мания.

Таким образом, уже в детстве и отрочестве у Бо-

родина развились научные и художественные инте-

ресы, резко выделявшие его из меш;анской среды,

в которой он рос. «В этом отношении,— отмечает

С. А. Дианин,— серьезным толчком было для него

А. П. Бородин. 1848

Портрет Деньера

знакомство со Щиглевыми. Р. П. Щиглев был обра-

зованным, интеллигентным человеком, и его педа-

гогическое влияние на Сашу Бородина могло со-

действовать накоплению импульсов, отрывавших

будущего великого композитора от мещанского окру-

жения, к которому, впрочем, мальчик, судя по

всему, относился достаточно иронически».®

В 1850 году, на пороге 17-летия, Бородин выдер-

жал экзамены за курс гимназии и получил аттестат

зрелости. Перед ним встал вопрос о дальнейшем

образовании.

По воспоминаниям Д. С. Александрова, матери

Бородина окружающие «советовали отдать его в

университет, но как раз случились там к этому вре-

мени какие-то беспорядки, и она отдумала». Вряд

ли, однако, это было единственной или хотя бы

главной причиной. Дело в том, что после революции

1848—1849 годов, отголоски которой докатились и

до России, царское правительство, опасаясь роста

оппозиционных настроений студенчества, резко со-

кратило прием в университеты и, по существу, за-

крыло их двери перед недворянской молодежью.

Бородин, отпущенный «на волю» отцом перед

смертью, был в 1849 году, благодаря хлопотам ма-

тери, записан Тверской казенной палатой как «воль-

ноотпущенный поручика, князя Луки Степановича

Гедианова, дворовый человек Саратовской губернии

Балашевского уезда сельца Новоселок»,— «в Ново-

торжское 3-й гильдии купечество».Это давало ему

право поступить в высшее учебное заведение. Но

на пути в университет все же оставалось много

препятствий.

Гораздо легче было попасть в Медико-хирурги-

ческую академию (МХА). В России ощущалась тогда

острая нехватка врачей (в том числе для армии),

в Петербурге другого учреждения, готовившего ме-

диков, не было, и в академию был открыт доступ

представителям низших сословий. Более того —

правительству пришлось даже принять некоторые

меры, чтобы привлечь сюда молодежь: с 1849 года

врачи были впервые уравнены в служебных правах

с другими лицами с высшим образованием.

Нашелся знакомый — письмоводитель академии

Ильинский. Он проверил знания Бородина и нашел

их более чем достаточными (требования к посту-

пающим в академию были ниже, чем к оканчиваю-

щим гимназию). Оставалось только дождаться

31 октября 1850 года, когда будущему студенту

исполнялось 17 лет (по уставу академии этот воз-

раст был минимальным для поступления). Бородин

блестяще сдал вступительные экзамены и в ноябре

был зачислен «своекоштным» студентом (вольнослу-

шателем). Так начался новый период в его жизни.

Он вступил в учреждение, которое стало для него

вторым родным домом и с которым он был связан

до конца своих дней.

МХА в середине XIX века была крупным науч-

но-учебным заведением. Здесь трудился ряд луч-

ших ученых того времени, занявших почетное место

в истории естествознания: хирург Н. И. Пирогов,

эмбриолог и географ К. М. Бэр, зоолог Ф. Ф. Брандт,

химик Н. Н. Зинин.

Состав преподавателей был, правда, очень не-

ровным. Немало было среди них людей, давно ото-

шедших от науки, косных, равнодушно относив-

шихся к делу. Некоторые профессора далеко от-

стали от современного состояния предмета и из года

в год излагали устаревшие теории. Встречались и

такие, которые читали с кафедры лекции, уткнув-

шись в книгу. Один из соучеников Бородина вспо-

минает о преподавателе, который, «излагая» подоб-

ным образом лекцию, случайно перевернул сразу

две страницы книги, но, не заметив этого, продол-

жал читать как ни в чем не бывало, пока громкий

смех студентов не заставил его остановиться.. .

На этом фоне выгодно выделялась группа та-

лантливых профессоров, боровшихся за развитие

в академии передовой научной мысли. Наиболее яр-

кой фигурой среди них был замечательный ученый

и педагог, «отец русской химии» Николай Николае-

вич Зинин, занимавший с 1847 года кафедру физики

и химии, а с 1852 года являвшийся также ученым

секретарем академии. Работа их протекала в эти

годы в трудных условиях. Академия была подчи-

нена военному министерству, и в ней насаждались

свыше казенщина и рутина. Развитию науки на-

чальство уделяло ничтожное внимание. Кафедры и

клиники академии ютились в тесных, мрачных, хо-

лодных помеш;ениях. Не хватало ни научного обо-

рудования, ни учебных пособий, даже простейших.

Тяжелым было и положение студенчества. Его

основную массу составляли разночинцы — главным

образом бывшие семинаристы, приехавшие (а ча-

стью и пришедшие пешком) в столицу со всех кон-

цов России. Это был бедный люд, привлеченный

в академию возможностью получить бесплатное об-

разование (примерно половина поступавших прини-

малась на казенное обеспечение с обязательством

отслужить за это 10 лет в армии; такие студенты

назывались «казеннокоштными» и жили, в отличие

от вольнослушателей, в самой академии). Однако

^ А. П. Бородин 33

в число казеннокоштных попадали далеко не Все

желающие, и многие студенты жили на свой счет,

впроголодь, перебиваясь с хлеба на воду.

Была и обеспеченная прослойка — дети дворян.

Контраст между ними и бедняками бросался в глаза.

Он запечатлен в автобиографическом рассказе «Бру-

силов» Николая Успенского, поступившего в МХА

в 1856 году. Герой рассказа приехал в Петербург,

в академию, после окончания семинарии. «В акаде-

мии, среди двора, в коридорах, на подъезде, Бруси-

лов встретил много молодых людей, приехавших

держать экзамены, в шляпах, разноцветных фураж-

ках и галстуках, во фраках, со стеклышками, тро-

сточками. .. .У стен, по углам, бродили в нахлобу-

ченных фуражках бедняки, думавшие о квартирах

и вспоможениях»..." Н. Успенский подробно опи-

сывает мытарства своего героя после поступления

в академию. Как и многие другие своекоштные сту-

денты, Брусилов поселился в крохотной каморке

без окон, без мебели, с прогнившим полом; он спит

на охапке соломы, у него нет денег на обед, он

болеет.. .

О том, что судьба Брусилова — Успенского не со-

ставляла исключения, свидетельствует история дру-

гого писателя, также учившегося некоторое время

(1855—1856 гг.) в академии,— А. И. Левитова. Хо-

рошо знавший его Н. Успенский вспоминает, что

Левитов «был беден до такой степени, что, за неиме-

нием одежды, ни разу не посетил ни одной лекции,

питаясь одним черным хлебом. Однажды он, вслед-

ствие сухоядения, сильно занемог, и казеннокошт-

ные студенты решились, несмотря на строгий над-

зор дежурных офицеров, провести его в акаде-

мическую столовую, чтобы подкрепить его силы

питательной пищей. Его облачили в длиннейший

казенный сюртук и благополучно провели в столо-

вую. Но в другой раз один из дежурных офицеров

заметил «контрафакцию» и строго запретил будущему

литератору посещать казенную столовую. Не про-

шло и года после поступления А. Ив. в академию,

как он, по причине расстройства здоровья, сначала

Н. Н. Зинин

ДОЛГО лечился в больнице, а потом уехал на ро-

дину».

По донесению академической инспекции, в таком

крайне бедственном состоянии пребывало ^h всех

студентов. Столько же было молодежи «весьма скуд-

ного состояния». И лишь '/? могла «себя содержать

без нужды».'® Бедняки-студенты пробовали жало-

ваться. В 1856 году они подали петицию Алексан-

дру II, обвиняя тогдашнего президента МХА В. В. Пе-

ликана в том, что он обкрадывает их и морит го-

лодом. Депутацию к царю возглавлял студент

И. И. Паржницкий — близкий друг Н. А. Добролю-

бова. Как и следовало ожидать, жалоба успеха не

имела, а Паржницкий был исключен из академии

и сослан.

Бородин, разумеется, не принадлежал к числу

беднейших студентов. Но и он жил в академиче-

ские годы очень скромно. Щиглев рассказывает, на-

пример, что на любительские занятия музыкой они

с Бородиным ходили всегда пешком, делая длин-

ные кониы (с Выборгской стороны в Коломну и т. п.),

так как денег у них не было ни гроша.

С I курса Бородин стал усердно изучать свою

новую специальность. Медицина поначалу увлекла

его. «Занятиям по академии брат предался всей ду-

шой; провонял совсем трупным запахом препаро-

вочной»,— рассказывает Д. С. Александров. Интерес

к анатомии даже чуть не стоил Бородину жизни.

Когда он был на младших курсах, ему пришлось

вскрывать труп, у которого прогнили позвонки.

Желая узнать, насколько глубоко болезнь проела

позвоночник, Бородин просунул в отверстие палец.

При этом ему под ноготь впилась какая-то тонкая

кость. Произошло заражение трупным ядом, от ко-

торого он с большим трудом вылечился.

Врачебных знаний и навыков, приобретенных

в студенческие годы, Бородин в дальнейшем не по-

полнял, а во многом — из-за отсутствия практики —

и растерял их. Все же он до конца жизни считал

себя не только химиком и музыкантом, но и — хотя

бы в некоторой степени — врачом. Он был актив-

ным деятелем Общ,ества охраны народного здравия,

членом Общества русских врачей. Ему приходилось

лечить не только себя и жену, но и некоторых ок-

ружающих (например, он оказал помощь И. С. Тур-

геневу во время приступа подагры, в 1874 г. на квар-

тире у Стасовых; в другой раз, в деревне, он при-

нял роды). Перевязывая себе больную ногу, он

вспоминал, как когда-то в академии делал десятки

учебных перевязок.

Таким образом, занятия медициной не прошли

для Бородина бесследно. Но уже в студенческие

годы его интересы стали постепенно перемещаться

в другие области. В частности, расширялся его на-

учный кругозор. «Со всем юношеским жаром и

с свойственным ему увлечением юный Бородин от-

дался изучению ботаники, зоологии, кристаллогра-

фии,— говорит в воспоминаниях А. П. Дианин.—

Этими предметами Александр Порфирьевич владел

вполне основательно, а ботанику он не оставлял до

самой смерти, усердно ботанизируя каждое лето,

что составляло для него самое приятное препровож-

дение дачного времени».'''

Занятиям ботаникой, зоологией, минералогией

немало содействовали помощь и руководство со

стороны Зинина. «Живо помнятся мне. . . прогулки

с ним на даче в каникулярное время,— рассказывал

Бородин.— Это были настоящие учебные экскурсии.

Опытный и страстный натуралист, Н. Н. умел под

каждым листиком, камешком, на каждом дереве

или травке найти интересный предмет для наблю-

дения и бесед».'® Позднее, в письмах Бородина

70—80-х годов за летние месяцы не раз встречаются

упоминания о гербариях, собранных им в деревне,

о собирании «камушков» и т. д.

Вошли также в сферу интересов молодого Боро-

дина вопросы общественной мысли, литературы,

философии. Воспитанники духовных семинарий,

преимущественно заполнявшие студенческие скамьи

в академии, представляли собой в целом косную и

малокультурную массу с крайне ограниченными за-

просами и знаниями. Семинарии давали скудное

образование; к тому же церковное ведомство стара-

лось «сплавить» в академию самых тупых и нера-

дивых, оставляя более способных у себя. Поэтому

большинство семинаристов, поступавших в акаде-

мию, проваливалось на вступительных экзаменах,

а те, кто попадал в нее, наукой интересовались мало

и мечтали только о доходных местечках.* Не отста-

вали от них и бывшие гимназисты.

На жизни академии сказывался также гнет во-

енной дисциплины, особенно ощущавшийся как раз

в начале 50-х годов — в пору жестокой николаев-

ской реакции, наступившей после революции 1848

года. За порядком и «нравственностью» студентов

(а следовательно, и за их образом мыслей) следил

штат инспекторов и их помощников, набиравшихся

* Было, конечно, и немало исключений. Из среды быв-

ших семинаристов, окончивших академию, вышли такие

ученые, как физиолог академик И. П. Павлов, химик про-

фессор А. П. Дианин, историк медицины профессор Я. А. Чи-

стович и др.

из числа армейских офицеров. Существовала целая

система наказаний за проступки, включавшая не

только выговоры, но и карцер или отдачу в солдаты.

Но, несмотря на все это, была в академии и такая

студенческая среда, где билась живая мысль, раз-

вивалась напряженная умственная деятельность.

Ведь именно здесь учился герой романа Чернышев-

ского «Что делать?» Лопухов (а позднее изучал ме-

дицину тургеневский Базаров)! ..

О жизни этой среды, имевшей большое значение

для формирования молодого Бородина, можно су-

дить по воспоминаниям одного из его соучеников,

А. Синицына: «У нас. . . своей библиотеки не было:

случайно попадались нам книжки журналов 40-х го-

дов, в которых мы с жадностью читали статьи Бе-

линского и Герцена («Письма об изучении при-

роды», «Дилетантизм в науке», первую часть ро-

мана «Кто виноват?» и др.). Кроме того, некоторые

из нас абонировались в публичной библиотеке кни-

гопродавца Смирдина. Затем, разумеется, читали но-

вых народившихся писателей: Тургенева, Гончарова

и Григоровича. Наибольшей любовью пользовался

между нами Тургенев, талант которого начинал

развиваться во всем своем блеске. Пушкин, Лермон-

тов и Гоголь были также любимым нашим чте-

нием. .. Из иностранных авторов всего более чи-

тали Евгения Сю, Жорж Санд, Диккенса и Текке-

рея. . . О заграничном литературном и политическом

движении мы ничего не знали, так как политиче-

ского отдела в русских журналах и газетах тогда

не было.

Итак, в первые два года, как я уже сказал, наши

беседы и споры не выходили из круга чисто лите-

ратурных и отчасти философских вопросов. Но

мало-помалу круг этот расширялся и стал захваты-

вать и политические интересы. Первый толчок

в этом направлении, по крайней мере тому кружку,

к которому я принадлежал, был дан чтением зна-

менитого письма Белинского к Гоголю по поводу

его «Переписки с друзьями»... Затем совершенно

случайно проникли к нам кое-какие сен-симонист-