выше своего оригинала, как музыкальный гений из простой, ус-
лышанной на улице песни создает целую поэму. По крайней
мере, танцы будут иметь тогда более смысла, и таким образом
может более образнообразиться этот легкий, воздушный и пла-
менный язык, доселе еще несколько стесненный и сжатый»
1
.
В основе речи человека лежит мысль, выраженная словами,
логически организованными в предложения, фразы. Хореографи-
ческий язык, так же как и разговорный, литературный, состоит
из фраз, в которые выделяется наиболее важное. Раз есть танце-
вальный язык, есть и танцевальная речь, которая является текстом
хореографического произведения.
Танцевальный текст, как мы уже указывали, состоит из па, поз
(статичных и динамичных), жестов, мимики, ракурсов. Все это
становится танцевальным текстом лишь в том случае, если подчи-
нено мысли. Механически составленные, эти компоненты делаются
бессмысленными.
Возьмем для примера танцевальный номер «Чумацкие радос-
ти», поставленный балетмейстером П. Вирским. Номер построен
на материале украинского народного танца. В нем заняты четыре
исполнителя, каждому из которых свойствен особый танцевальный
язык. Балетмейстер в сольных эпизодах — своеобразных моноло-
гах — раскрывает перед нами гамму чувств каждого из четырех
персонажей. Все эпизоды танца связаны с общим действием,
настроением, а также с характером конкретного образа. Балет-
мейстер так строит драматургию номера, его сюжет, что перед
нами возникают не только биографии героев, отдельный эпи-
зод из их жизни, показывается бедность, нищета парней, на послед-
ние гроши купивших себе одну пару сапог на четверых, но вос-
создается определенное время в истории народа. Драматургия
данного номера может служить примером того, как без изложения
содержания в либретто балетмейстер доносит до нас мысли и
чувства своих героев, симпатизируя им, осуждая тяжелую жизнь
народа при царизме. Мы же приведем здесь содержание «Чумац-
ких радостей». Грустную мелодию на сопелке играет один из
исполнителей, а трое расположились в середине сцены полулежа,
перед ними стоят сверкающие новые сапоги. Это мечта каждого,
и вот — одна пара на восемь ног. Каждый любуется сапогами.
Наконец, первый чумак сбрасывает лапти, хочет надеть сапоги,
а остальные помогают ему. Весь танцевальный эпизод солиста
в сапогах, его танцевальная лексика, построение мизансцен
с восторженно смотрящими на него парнями — все говорит о том
восторге, который испытывает танцующий. Трое ждут не дождутся
своей очереди и, когда солист кончает свой танцевальный
эпизод, стаскивают с него сапоги. Их надевает другой. Он красу-
ется, безмерно счастлив обновке, но сапоги ему малы и чувство
радости сменяется чувством обиды и разочарования. Его танце-
вальный эпизод кончается тем, что он не в силах сдержать боли
1
Гоголь Н. В. Собр. соч. В 7-ми т. М., 1978, т. 6, с. 178—179.
132
от тесной обуви, просит своих друзей скорее стащить с него сапоги
Третьим надевает самый шустрый, маленький. Он доволен, что
теперь пришла его очередь. Его танцевальный монолог построен
на замысловатых коленцах, так что то один, то другой сапог
слетает с ног. Парень так увлекся, что друзья, взяв за руки,
вынимают его из сапог. С обидой он отходит в сторону. Теперь
сапоги достались четвертому чумаку. Он танцует широко, с боль-
шим размахом, с наслаждением. Но вот после одного удара ногой
о землю он понимает, что случилось непоправимое — от сапога
оторвалась подметка. Все замерли. Сколько горечи, печали в их
позах, на их лицах!
Приведенный пример — это образец интересной танцевальной
композиции, где с помощью яркого танцевального текста раскры-
ваются характеры героев.
Что же балетмейстер, сочиняющий танец, должен иметь в виду
при работе над созданием хореографического текста?
В поисках ответа на вопрос обратимся к опыту выдающегося
реформатора балета М. Фокина. Вот что он пишет: «Всякое дви-
жение в художественном танце является усовершенствованием,
развитием естественного движения, в соответствии с характером,
который данный танец должен выявить. Ни одно отступление от
натурального движения не должно быть неоправданным. Поды-
мается ли танцовщица на пальцы, взлетает ли на воздух, стучит ли
своими каблучками по полу, скользит ли по паркетному полу —
все это не искажение, а развитие естественного движения.
Но есть еще категория танца.
Танец противоестественный. Так танцуют те, кто хочет вы-
дать себя за новаторов, быть модернистами, кто движим одним
побуждением — быть непохожим на других, быть (особен-
ным) .
Этот танец не считается ни с анатомией человеческого тела,
ни с логикой жеста, ни с национальной, ни с психологической
правдой. Все приемлемо. Это танец, извращающий не только
тело, но и душу танцующего. Техника этого танца заключается
в том, чтобы делать только то, что легко, но с таким видом, будто
это трудно. Этому-то танцу и необходимо, ввиду полной его
бессодержательности, разрешать мировые вопросы. Без космоса
он уже не обходится. На самом деле представительницы этого
высокофилософского танцевания не отличают двухдольного раз-
мера от трехдольного и предпочитают танцевать без музыки,
деля свои движения самым банальным образом на 8 и 16. Ни-
чего более убогого, чем эти «космические» танцовщицы в смысле
ритма, (не) найти...
Танец противоестественный. Это ужасная опасность искаже-
ния человека, усвоения болезненных навыков, потери чувства
правды. Ложь жестов так же противна и преступна, как и лжи-
вость слова.
Если я стою за правду жеста, то этим я нисколько не ограни-
чиваю танец. Танец относится к жизненному жесту, так же как
133