Павлович Чехов: он следил за ними, переживал, болел душой. В воспоминаниях Горького
о Чехове есть на этот счет красноречивый эпизод:
«Как-то при мне Толстой восхищался рассказом Чехова, кажется – „Душенькой"... А у
Чехова в этот день была повышенная температура, он сидел с красными пятнами на щеках
и, наклоня голову, тщательно протирал пенсне. Долго молчал, наконец, вздохнув, сказал
тихо и смущенно:
– Там – опечатки...»
Горькому, заметим в скобках, смущение Чехова было более чем понятно: он и сам, по
воспоминаниям современников, относился к опечаткам ревностно и даже в купленных
книгах «с напрасным упорством усерднейшего корректора исправлял... все опечатки».
Самому Горькому приходилось тоже несладко. Когда литературовед Илья Груздев уже
после смерти писателя стал готовить собрание сочинений Горького, ему пришлось
исправить около 70 тысяч типографских опечаток и ошибок, допущенных в предыдущих
изданиях...
Чехову тоже доставалось от «беса опечатки» не меньше – и в его переписке тема эта
возникает постоянно.
«В одном рассказе столько опечаток, что читающему просто жутко делается! Вместо
„барон" – „бабон", вместо „мыльная вода" – „пыльная вода"... Не могут корректора
порядочного нанять...» (это о своей публикации в журнале «Стрекоза»).
«Опечаток в моих „Именинах" видимо-невидимо...»
Суворину в 1890 году: «Велите потщательнее прочесть корректуру, а то святочные
рассказы выходят у Вас обыкновенно с миллиардами опечаток».
«В издании „Три сестры" было сделано много опечаток...»
«В своей пьесе на 85 странице я нашел довольно неприятную опечатку».
Весной 1900 года опечатки как-то особо одолели Чехова. Антон Павлович отдал свою
повесть «В овраге» в журнал «Жизнь». Потом читал корректуру. А затем получил номер
журнала, после чего сразу отправил редактору «Жизни» Владимиру Поссе письмо:
«Многоуважаемый Владимир Александрович, напрасно я читал корректуру, ее в
типографии не исправили. Как были „табельные" вместо „заговенье" (стр. 203), так и
осталось... „Глазы" корректор исправил, показалось ему неправильно (216), а Гантаревы
вместо Гунторевы так и осталось...
Все эти опечатки, особенно „табельные" и „Цыбулякин" (231 внизу), „Цыбулькин"
(233, 8-я строка сверху), так аффрапировали меня, что я теперь видеть не могу своего
рассказа. Такое обилие опечаток для меня небывалая вещь и представляется мне целой
оргией типографской неряшливости...»
К слову сказать, герой повести был не Цыбулякин и не Цыбулькин – Цыбукин.
«Аффрапированный» Чехов пожаловался на опечатки и Горькому, с которым тогда
переписывался. А потом – поостыв – снова написал редактору «Жизни»:
«...За опечатки я сердился не на Вас, а на типографию. Теперь у меня отлегло, я забыл
про них, но мною руководил не столько гнев, сколько рассуждение, что типографию
необходимо пробирать почаще... Надо бороться с опечатками, и со шрифтом, и проч. и
проч., иначе эти мелкие назойливые промахи станут привычными, а журнал постоянно
будет носить на себе некоторый, так сказать, дилетантский оттенок. А бороться, по-
моему, можно только одним способом: постоянно заявлять о замеченных ошибках...»
Убийцы нож ховая разговором,
Столетие правительства ученых,
Ты набрано косым набором,
Точно издание Крученых,
Где толпы опечаток
Летят, как праздник святок.
Велимир Хлебников. «Современность»
Тут уже пошел модернизм, и тут все непросто. У Алексея Крученых были такие
мудреные тексты, что и понять нелегко, где опечатка, а где языковой выверт, задуманный