Радугин А.А. Хрестоматия по культурологии

Подождите немного. Документ загружается.

если даже ты и не будешь владеть ими, ты сумеешь судить о произведениях,

а это гораздо превосходнее, хотя бы ты и не умел сам сделать

художественные вещи.

А так как во всех искусствах нравится соответствие (convenientia), только

благодаря которому все целостно и прекрасно, соответствие же стремится к

равенству и единству либо путем подобия равных частей, либо путем

градации неравных, кто поэтому найдет высшее равенство или высшее

подобие в темах и, прилежно всмотревшись, осмелится утверждать, что

какое-либо тело поистине и абсолютно едино? Ведь все телесное меняется

от вида к виду или переходя от одного места к другому и состоит из частей,

занимающих свои места, посредством которых подразделяются различные

пространства.

Далее: само это подлинное равенство и подобие, и само это подлинное и

первое единство усматриваются не плотскими очами и не ощущением

каким-либо, а постижением мысли. Ведь как существовало бы стремление к

равенству в каких-либо телах, и посредством чего можно было бы

удостовериться, что равенство в телах значительно разнится от равенства

совершенного, если бы не усматривалось мыслью совершенное равенство?

И если это равенство не возникло, его следует назвать совершенным.

Коль скоро же все, что прекрасно для ощущения, произведено ли оно

природой, или создано искусством, прекрасно лишь в определенных местах

и в определенное время (таковы тело и движение тела), то равенство и

единство, доступное лишь мысли и позволяющее судить о телесной красоте

на основании ощущения, которое служит посредствующим вестником,

равенство и единство это не заполняет пространства и не является

неустойчивым во времени. Ведь иначе нельзя было бы утверждать, что на

основании именно этого единства судят о круглом ободе, и на его же

основании судят о круглом сосуде, или что на его основании судят о

круглом сосуде, но не круглом динарии. Сходным образом и относительно

времени и движений тел смешно утверждать, будто на основании этого

равенства судят о равенстве годов, но не о равенстве месяцев, или о

равенстве месяцев, но не о равенстве дней. Нет! Движется ли что-нибудь

соответствующим образом по такому-то пространству, или на протяжении

стольких-то часов, или стольких-то более коротких промежутков времени,

всегда судят об этом на основании одного и того же неизменного равенства.

Но если о меньших и больших протяжениях фигур или движений судят на

основании одного и того же закона равенства, подобия или конгруэнтности,

то сам закон по своей мощности больше их всех. И притом он не больше и

не меньше данного пространства, места и времени. Ведь если бы он был

больше, то на основании его мы не судили бы о меньшем, а если бы он был

меньше, мы не судили бы на основании

306

его о большем. Теперь же, в соответствии со всеобщим законом квадрата,

судят и о квадратном форуме, и о квадратном камне, и о квадратной таблице

или гемме. И на основании всецелого закона равенства утверждают, что ему

отвечает движение ног бегущего муравья и сообразна с ним же поступь

важно шагающего слона. И кто будет сомневаться, что закон этот не больше

и не меньше, чем промежутки пространства и времени, коль скоро

мощностью своею он превосходит все? Коль скоро же этот закон всех

искусств совершенно неизменен, а жизнь человеческая, которой дано

усматривать его, способна впадать в заблуждение, достаточно ясно, что над

нашей мыслью существует закон, именуемый истиной.

Однако для многих конечной целью есть человеческое наслаждение, и они

не хотят устремляться к более высокому, чтобы решить, почему вот эти

зримые вещи нравятся; если, например, у архитектора, когда им сооружена

одна арка, я спрошу, почему намерен он устроить такую же арку и с

противоположной стороны, он, думаю, ответит: для того, чтобы равные

части здания соответствовали равным. Если, далее, я спрошу, почему же он

предпочитает именно такое расположение, он ответит, что так подобает, так

красиво, так это радует зрителей; больше он ничего не осмелится сказать.

Ибо, утомленный, он успокаивается на том, что доступно глазам, а откуда

это происходит, не понимает. Однако я не перестану добиваться от мужа,

обладающего внутренним оком и незримо зрящего: пусть он ответит,

почему именно это нравится, и пусть он осмелится стать судьею

человеческого наслаждения. Ведь так он возносится над этим наслаждением

и перестает находиться в его власти, поскольку он уже не судит сообразно с

наслаждением, а судит само наслаждение. И сначала я спрошу, потому ли

вещи прекрасны, что доставляют наслаждение, или же они доставляют

наслаждение потому, что прекрасны. Здесь мне без сомнения ответят, что

они доставляют наслаждение потому, что прекрасны. Тогда, стало быть, я

наконец спрошу: почему же они прекрасны? И если замечу колебание,

добавлю: не потому ли, что налицо подобные друг другу части и посредст-

вом некоего сочетания они приводятся к единому соответствию?

Если он убедится, что это так, я спрошу его: эти прекрасные вещи, вполне

ли исчерпывают то единство, к которому, как видно, они стремятся, или же

находятся гораздо ниже, в известном смысле подражая ему? Очевидно, что

справедливо последнее. Ведь кто, вдумавшись, не увидит, что нет никакой

формы, нет вообще никакого тела, которое не имело бы в себе какого-либо

следа единства, и нет тела, сколь бы прекрасно оно ни было, которое могло

бы достигнуть единства, из которого оно вытекает, коль скоро, вследствие

промежутков между отдельными его местами, оно по необходимости разное

здесь

307

и там. Если это так, я буду добиваться, чтобы он ответил, где усматривает он

это единство и откуда усматривает. А если не усматривает, откуда он узнал

о том, чему подражает форма тела, и что именно она не может исчерпать? И

коль скоро он говорит телам: «Если бы вас не сдерживало какое-то

единство, вы были бы ничто, и, наоборот, если бы вы были само единство

вы не были бы телами»правильно будет сказать ему: «Откуда ты узнал о

единстве, на основании которого ты судишь о телах? Если бы ты его не

видел, ты не мог бы утверждать, что тела его не исчерпывают. А если бы ты

видел его телесными очами, ты не сказал бы, почему тела далеко отстоят от

единства, хотя и заключают в себе его след. Ведь телесными очами ты

видишь только телесное». Следовательно, мы видим это единство

посредством мысли. Но где видим? Если в том месте, где находится наше

тело, то его не видел бы тот, кто таким же образом судит о телах,

находящихся на востоке. Следовательно, это единство не объемлется

местом, и так как оно всюду соприсутствует судящему, оно не находится в

разных местах пространства и ни в одном месте не находится своею силой.

Цит. по кн.: История эстетики.

Памятники мировой эстетической

мысли. Т. 1. —С. 266—269.

Ценность как основополагающий принцип культуры

СОРОКИН ПИТИРИМ АЛЕКСАНДРОВИЧ

Кризис нашего времени

Источник: Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. —

М.: Политиздат, 1992.— С. 429 — 431.

Всякая великая культура есть не просто конгломерат разнообразных

явлений, сосуществующих, но никак друг с другом не связанных, а есть

единство, или индивидуальность, все составные части которого пронизаны

одним основополагающим принципом и выражают одну, и главную,

ценность. Доминирующие черты изящных искусств и науки такой единой

культуры, ее философии и религии, этики и права, ее основных форм

социальной, экономической и политической организации, большей части ее

нравов и обычаев, ее образа жизни и мышления (менталитета) — все они по-

своему выражают ее основополагающий принцип, ее главную ценность.

Именно ценность служит основой и фундаментом всякой культуры. По этой

причине важнейшие составные части такой интегрированной культуры так-

же чаще всего взаимозависимы: в случае изменения одной из них остальные

неизбежно подвергаются схожей трансформации.

Архитектура и скульптура средних веков были «Библией в камне».

Литература также была насквозь пронизана религией и христианской верой.

Живопись выражала те же библейские темы в линии и цвете.

308

Музыка почти исключительно носила религиозный характер: Alleluia, Gloria

Kyrie eleison. Credo, Agnus Dei, Mass, Requiem и т. д. (Части литургии:

«Аллилуйа», «Слава», «Господи помилуй», «Верую», «Агнец Божий»

церковные службы: «Месса», «Реквием» (лат. и греч.).

Философия была практически идентична религии и теологии и

концентрировалась вокруг той же основной ценности или принципа, каким

являлся Бог. Наука была всего лишь прислужницей христианской религии.

Этика и право представляли собой только дальнейшую разработку

абсолютных заповедей христианства. Политическая организация в ее

духовной и светской сферах была преимущественно теократической и

базировалась на Боге и религии. Семья, как священный религиозный союз,

выражала все ту же фундаментальную ценность. Даже организация

экономики контролировалась религией, налагавшей запреты на многие

формы экономических отношений, которые могли бы оказаться уместными

и прибыльными, поощряя в то же время другие формы экономической

деятельности, нецелесообразные с чисто утилитарной точки зрения.

Господствующие нравы и обычаи, образ жизни, мышления подчеркивали

свое единство с Богом как единственную и высшую цель, а также свое

отрицательное или безразличное отношение к чувственному миру, его

Богатству, радостям и ценностям. Чувственный мир рассматривался только

как временное «прибежище человека»в котором христианин всего лишь

странник, стремящийся достичь вечной обители Бога и ищущий путь, как

сделать себя достойным того, чтобы войти туда. Короче говоря, интегри-

рованная часть средневековой культуры была не конгломератом различных

культурных реалий, явлений и ценностей, а единым целым, все части

которого выражали один и тот же высший принцип объективной

действительности и значимости: бесконечность, сверхчувственность,

сверхразумность Бога, Бога вездесущего, всемогущего, всеведущего,

абсолютно справедливого, прекрасного, создателя мира и человека. Такая

унифицированная система культуры, основанная на принципе

сверхчувственности и сверхразумности Бога, как единственной реальности и

ценности, может быть названа идеациональной. Такая же в основном

сходная посылка, признающая сверхчувственнность и сверхразумность

Бога, хотя воспринимающая отдельные религиозные аспекты по-иному,

лежала в основе интегрированной культуры Брахманской Индии,

буддистской и лаоистской культур, греческой культуры с VIII по конец VI

века до нашей эры. Вое они были преимущественно идеациональными.

Закат средневековой культуры заключался именно в разрушении этой

идеациональной системы культуры. Он начался в конце XII века, когда

появился зародыш нового — совершенно отличного — основного принципа,

заключавшегося в том, что объективная реальность и ее смысл чувственны.

Только то, что мы видим, слышим,

309

осязаем, ощущаем и воспринимаем через наши органы чувств, — реально и

имеет смысл. Вне этой чувственной реальности или нет ничего, или есть

что-либо такое, чего мы не можем прочувствовать, а это — эквивалент

нереального, несуществующего. Как таковым им можно пренебречь. Таков

был новый принцип, совершенно отличный от основного принципа

идеациональной культуры.

Этот медленно приобретающий вес новый принцип столкнулся с

приходящим в упадок принципом идеациональной культуры, и их слияние в

органичное целое создало совершенно новую культуру в XIII — XIV

столетиях. Его основной посылкой было то, что объективная реальность

частично сверхчувственна и частично чувственна, она охватывает

сверхчувственный и сверхрациональный аспекты, плюс рациональный и,

наконец, сенсорный аспекты, образуя собой единство этого бесконечного

многообразия. Культурная система, воплощающая эту посылку, может быть

названа идеалистической. Культура XIII—XIV столетий в Западной Европе,

так же как и греческая культура V—IV веков до нашей эры, были

преимущественно идеалистическими, основанными на этой синтезирующей

идее.

Однако процесс на этом не закончился. Идеациональная культура средних

веков продолжала приходить в упадок, в то время как культура, основанная

на признании того, что объективная реальность и смысл ее сенсорны,

продолжала наращивать темп в последующих столетиях. Начиная

приблизительно с XVI века новый принцип стал доминирующим, а с ним и

основанная на нем культура. Таким образом возникла современная форма

нашей культуры — культуры сенсорной, эмпирической, светской и

«соответствующей этому миру». 0на может быть названа чувственной. Она

основывается и объединяется вокруг этого нового принципа: объективная

действительность и смысл ее сенсорны. Именно этот принцип провозглаша-

ется нашей современной чувственной культурой во всех ее основных

компонентах: в искусстве и науке, философии и псевдорелигии, этике и

праве; в социальной, экономической и политической организациях, в образе

жизни и умонастроениях людей. Эта мысль будет развита подробнее в

последующих главах.

Таким образом, основной принцип средневековой культуры делал ее

преимущественно потусторонней и религиозной, ориентированной на

сверхчувственность Бога и пронизанной этой идеей. Основной принцип

идеалистической культуры был частично сверхсенсорный и религиозный, а

частично светский и посюсторонний. Наконец, основной принцип нашей

современной чувственной культуры — светский и утилитарный —

«соответствует этому миру». Все эти типы: идеациональный,

идеалистический и чувственный—обнаруживаются в истории египетской,

вавилонской, греко-римской, индуистской, китайской и других культур.

310

ГЕНОН РЕНЕ

О смысле «карнавальных» праздников

(Gunon R. Sur la signification des fiest «carnavalesques»

—«Etudes traditionnelles»1945, n 12.)

Источник: Вопросы философии.—1991.— № 4.— С. 45—48.

Говоря о сформулированной одним социологом «теории праздника» (cm.:

«Etudes traditionnelles» 1940, N 4, р. 169), мы уже отмечали, что теория

эта, наряду с прочими недостатками, грешит еще и тем, что стремится

свести все праздники к единому типу, именуемому «карнавальным»—

выражение достаточно ясное, поскольку на Западе карнавалы происходят

и по сей день; там же мы упомянули о том, что этот вид праздников

наталкивает на вопросы, заслуживающие более детального рассмотрения.

И в самом деле, карнавальные действа всегда и прежде всего производят

впечатление «беспорядка»в полном смысле этого слова; каким же образом

они могут встречаться не только в эпоху вроде нашей, когда их, в общем,

можно считать просто-напросто одним из бесчисленных проявлений

всеобщего разлада, но и существовать, причем в куда более развитых

формах, в традиционных цивилизациях, с которыми они на первый взгляд

кажутся несовместимыми?

Здесь будет нелишне привести несколько конкретных примеров:

упомянем, прежде всего, некоторые поистине диковинные праздники,

отмечавшиеся в средние века: «праздник осла» во время которого это

животное, чья чисто «сатанинская» символика хорошо известна во всех

традициях вводилось внутрь церкви, где занимало почетное место и ок-

ружалось поразительными знаками внимания, и «праздник дураков» в ходе

которого низшее духовенство предавалось гнуснейшему непотребству,

пародируя одновременно и церковную иерархию и саму литургию

(Участники этих празднеств носили, между прочим, колпаки с длинными

ушами, недвусмысленно намекающими на ослиную голову: подробность

довольно многозначительная с той точки зрения, которую мы занимаем.).

Чем объяснить, что подобные действия, носящие пародийный и даже

кощунственный характер (Автор теории, о которой мы упомянули выше,

признает, разумеется, наличие этой пародийности и кощунства, но, соотнося

их со своим пониманием праздника как такового, утверждает, будто они

являются характерными чертами всякой «сакральности», что выглядит не

столько натянутым парадоксом, сколько вопиющим противоречием), не

только допускались, но в какой-то мере официально поощрялись в такую

эпоху, как средневековье?

Назовем также древнеримские сатурналии, к которым, скорее всего,

непосредственно восходит современный карнавал, хотя, по правде говоря,

он стал всего лишь их жалкой тенью: во время этих празднеств рабы

помыкали господами, а те им прислуживали (Доходило до того, что в

некоторых странах во время подобных праздников знаки царского

достоинства вместе со всей полнотой власти, которую

311

они символизируют, временно вручались какому-нибудь рабу или

преступнику, предаваемому казни тотчас после окончания праздника.), мир

как бы опрокидывался тогда «вверх тормашками» все делалось вопреки

установленному порядку (Тот же автор говорит по этому поводу о

«поступках навыворот»и даже о «возвращении к хаосу», что содержало бы,

по меньшей мере, долю истины, если бы, по странному смешению понятий,

он не уподоблял этот хаос «золотому веку»). Хотя обычно утверждается,

будто в этих праздниках отражалось воспоминание о «золотом веке»

подобная интерпретация явно несостоятельна, поскольку в сатурналиях не

было и намека на своего рода равенство, которое можно было бы — в той

мере, в какой нам позволяют это современные условия (Мы имеем в виду

условия «Кали-юги»или «Железного века» в равной степени характерные

как для нашей эпохи, так и для римской.) считать отражением первозданной

нерасчлененности социальных функций; речь идет, напротив, о

ниспровержении иерархических отношений, а такое ниспровержение

является, в общем, одним из явных признаков «сатанизма». Стало быть, во

всем этом следует видеть скорее нечто, относящееся к «зловещему» аспекту

Сатурна, — аспекту, который, разумеется, присущ ему не как божеству

«золотого века», а лишь в силу того, что теперь он превратился в падшее

божество давно минувшей эпохи. (Широко известен тот факт, что древние

божества в каком-то смысле становятся демонами; позиция христиан по

отношению к «языческим» Богам — это всего лишь частный случай данного

вопроса, но позиция эта, как нам кажется, до сих пор не была подобающим

образом объяснена. Сейчас мы не можем вдаваться в ее рассмотрение, так

как это отвлекло бы нас от темы. Но само собой разумеется, что этот

частный случай, относящийся лишь к определенным циклическим условиям,

не затрагивает и не изменяет основного характера этих божеств в той мере, в

какой они вневременным образом олицетворяют принципы

надчеловеческого порядка, так что наряду с этим случайным зловещим

аспектом они, несмотря ни на что, сохраняют и благодатный аспект, причем

даже в тех случаях, когда он совершенно неуловим для «посторонних

людей» астрологическая интерпретация символики Сатурна могла бы

отчетливейшим образом подтвердить это положение.

Было бы ошибкой противопоставлять этой символике ту роль, которую осел

играет в евангельской традиции, ибо на самом деле вол и осел,

изображаемые по обеим сторонам яслей в сцене Рождества Христова,

олицетворяют соответственно совокупность благих и злых сил; эти же силы

в сцене Распятия выступают в образах доброго и злого разбойника. С другой

стороны, въезд в Иерусалим на осляти символизирует торжество Христа над

злыми силами, каковым, собственно говоря, и является акт «искупления».

312

Подобные примеры доказывают, что во всех праздниках такого рода

неизменно присутствует «зловещий»или даже «сатанинский» элемент,

причем особенно важно подчеркнуть, что как раз он-то всегда так

привлекает человека толпы, так возбуждает его: ведь именно этот элемент

больше, чем что бы то ни было, соответствует влечениям «падшего

человека»в той мере, в какой они способствуют выявлению самых низших

сторон его существа. В этом и состоит истинный смысл рассматриваемых

нами праздников: он заключается в том, чтобы каким-то образом

«канализировать»эти влечения и сделать их, насколько это возможно,

безопасными, дав им возможность проявиться лишь на краткое время и при

строго определенных обстоятельствах, заключив их тем самым в тесные

рамки, которых они не в силах переступить (Все это имеет отношение к

вопросу символического «огораживания»к которому мы намерены когда-

нибудь возвратиться). В противном случае эти склонности, не получая

минимального удовлетворения, требуемого современным состоянием

человечества, могли бы вызвать своего рода взрыв (В конце средних веков,

когда гротескные праздники, о которых идет речь, были упразднены или

вышли из употребления, произошел беспримерный по сравнению с

предыдущими столетиями всплеск колдовства; оба эти факта достаточно

тесно связаны между собой, хотя обычно эта связь остается незамеченной,

что тем более удивительно, поскольку несомненно поразительное сходство

между описываемыми праздниками и ведьмовскими шабашами, где точно

так же все делается «шиворот-навыворот», чьи последствия сказались бы на

всей совокупности как индивидуального, так и коллективного бытия,

послужив причиной куда худшего беспорядка, чем тот, который допускается

всего на несколько дней, специально отведенных для этой цели, и который,

кроме того, куда менее страшен, поскольку он отчасти «регулируется»

этими ограничениями, ибо, с одной стороны, карнавальные дни как бы

выпадают из обычного распорядка вещей, не оказывая на него сколько-

нибудь значительного влияния, а с другой — тот факт, что в них нет ничего

непредвиденного, в некотором роде «нормализует»сам разлад и включает

его во всеобщий порядок.

Помимо этого общего объяснения, совершенно очевидного для всех, кто

захочет над ним хорошенько поразмыслить, можно сделать несколько

частных, но небесполезных замечаний относительно «маскарадов»

играющих столь важную роль как в самом карнавале, так и в других, более

или менее с ним схожих праздниках: эти замечания послужат лишним

подтверждением всего вышесказанного. Вдумаемся в тот факт, что

карнавальные маски обычно имеют устрашающий характер и чаще всего

наводят на мысль о скотских или демонических образах, являясь чем-то

вроде фигуративной «материализации»тех низменных или даже

инфернальных влечений, которым позволено проявиться во время

маскарада. Каждый из его участников, пусть даже

313

совершенно бессознательно, выбирает себе среди этих личин ту, что ему

больше всего подходит, то есть наиболее соответствует его собственным

наклонностям этого плана, так что можно сказать, что маска, будто бы

призванная скрывать подлинное лицо индивида, на самом деле выставляет

напоказ его внутреннюю суть, которую он обычно вынужден скрывать.

Уместно заметить —и замечание это послужит уточнением вопроса, — что

здесь мы имеем дело со своего рода пародией на «обращение» которое, как

мы в свое время объяснили, происходит на определенном этапе

инициационного процесса; с пародией и поистине «сатанинским

кривляньем», ибо здесь это «обращение» направлено не в сторону

духовности, а, напротив, в сторону самых низменных наклонностей

человека. (В некоторых традиционных цивилизациях были установлены

специальные периоды, во время которых, по аналогичным причинам,

допускалось свободное появление «блуждающих духов»причем, разумеется,

принимались все необходимые меры предосторожности, духи эти в

космическом плане естественным образом соответствуют низшим слоям

человеческой психики, о которых мы только что упомянули; учитывая все

это, нетрудно понять, что и сам маскарад можно в каком-то смысле рассма-

тривать как проявление «ларв»или злокозненных призраков).

Завершая эту заметку, добавим, что праздники подобного рода все более

хиреют и уже едва возбуждают интерес толпы именно потому, что они

полностью утратили свой смысл. Может ли, в самом деле, идти речь об

«ограничении» беспорядка или о заключении его в строго определенные

рамки теперь, когда он распространился повсюду и постепенно проявляется

во всех сферах человеческой деятельности?

Таким образом, почти полное исчезновение этих праздников, каковое

можно было бы только приветствовать, если бы мы подходили к ним с

чисто «эстетической» точки зрения, учитывая «безобразный» характер,

который они принимают, — это исчезновение, повторяем, составляет,

напротив, если смотреть в суть вещей, тревожный симптом, поскольку оно

свидетельствует о том, что разлад вторгся в самый ход существования и

стал до такой степени всеобщим, что мы, можно сказать, и в самом деле

живем во времена непрерывного и зловещего карнавала.

Перевод Ю.Н. Стефанова

ГЕНОН РЕНЕ

Влияние исламской цивилизации на Европу

(Gunon R. L'influence de la civilisation islamique sur I'Europe.—

«Etudes traditionnelles»1950, N 12.)

Источник: Вопросы философии. — 1991.— № 4.— С. 54—57.

Большинство европейцев неспособно ни в должной мере оценить всю

важность вклада, полученного ими от исламской цивилизации, ни

осмыслить суть этих заимствований, а кое-кто не имеет обо всем

314

этом даже приблизительного понятия. Подобное положение дел объясняется

тем, что исторические дисциплины, в том виде, в каком они преподаются,

привыкли не только произвольно истолковывать факты, но и намеренно

искажать их. Эта система образования кичится своим пренебрежительным

отношением к исламской цивилизации и старается при каждом удобном

случае умалить ее заслуги. Курсы истории, читаемые в европейских

университетах, ни в коей мере не отражают влияния, о котором идет речь.

То, что следовало бы всячески распространять как в устной, так и в

письменной форме, систематически замалчивается, особенно когда речь

идет о наиболее важных исторических проблемах.

Общеизвестно, например, что Испания в течение нескольких веков

жила по законам Ислама, однако никогда не говорится, что так обстояло

дело и в других областях Европы, скажем, в Сицилии и южной части

теперешней Франции. В прошлом это умолчание еще можно было как-то

объяснить наличием определенных религиозных предрассудков. Но что

сказать о современных историках, в большинстве своем людях

безрелигиозных, а то и противниках любой религии, когда они спешат

подхватить лживые домыслы своих предшественников?

Причины всего этого следует искать в гордыне и самомнении

европейцев, мешающих им осознать всю важность вклада, полученного с

Востока.

Поразительнее всего в этом отношении то, что они мнят себя прямыми

наследниками эллинской цивилизации, хотя факты полностью опровергают

подобные притязания. История со всей очевидностью установила, что

греческая наука и философия дошли до европейцев через мусульманских

посредников. Иначе говоря, духовное наследие эллинов было воспринято

Европой лишь после того, как его серьезнейшим образом изучили и усвоили

на Ближнем Востоке; не будь исламских ученых и философов, европейцы

еще долго пребывали бы в полном незнании этого наследия, а может быть,

так никогда и не познакомились бы с ним.

Следует заметить, что речь здесь идет о влиянии исламской

цивилизации в целом, а не только ее арабской ветви, как это нередко

понапрасну утверждается. Ведь большинство из тех, кто служил

проводником этого влияния на Западе, не принадлежало к арабской расе и

пользовалось арабским языком лишь вследствие того, что приняло религию

Ислама.

Поскольку мы упомянули об арабском языке, приведем еще одно

доказательство распространения мусульманского влияния на Западе: оно

заключается в куда более широком, чем принято считать, заимствовании

арабских терминов и корней, которые вошли почти во все европейские

языки и используются вплоть до теперешнего дня, хотя большинство

европейцев и не подозревают об их истинном

315