Пронина. Учебник по психологии журналистики
Подождите немного. Документ загружается.
Норильска, соглашаются отвечать на самые бестактные вопросы репортеров,
идут на всяческие ухищрения, чтобы попасть в массовку популярного ток-шоу.
Журналисты уже почувствовали, что «эффект участия» – главное в работе
современных mass-media. Они стремятся использовать интерактивные формы в
пропагандистских целях: не пропускают или всячески выделяют отдельные
реплики, то есть вводят те или иные формы цензуры, пытаются управлять
разговором с помощью наводящих вопросов, грубо льстят приглашенным в ток-
шоу или хамски их одергивают и т. п. Но это – пустые хлопоты. Интерактивная
аудитория выходит за пределы классической схемы «two-step-communication», и
журналист теряет в ее глазах ауру «лидера мнений».
Публичная субъективность превращается в универсальный эвристический
прием. В среде с избыточными объемами информации уже перебор и
комбинирование вариантов выводит на новый уровень осмысления предмета,
формирует новые представления. «Не надо знать все, – приходит к выводу
испытуемая Наталия А., – надо иметь понимание, где это найти – вот кредо
современного человека. Скорее даже его – формула выживания. «Где» – не
значит банальный способ подключиться к поисковой системе. «Где» – это
возможность по полуфразам воссоздать явление, найти в голове те осколки,
которые тоже из этой области, кажется, – и вот вам уже рождается кристалл
нового, – нет, не знания, – представления. Знания мы оставим для ученых и
систематизаторов, а нам нужно успеть жить. Поэтому ограничимся
представлениями. Главное, чтобы не подвела интеллектуальная интуиция,
воспитанная в эпоху доинтернетовского, «добротного» способа понимать». Это
умозаключение заслуживает самого пристального внимания. Автор видит
решающую роль «интеллектуальной интуиции», то есть творческой активности
«Я». Более того, подчеркивает, как много значит уровень личной
образованности, то есть «доинтернетовского», «добротного способа понимать».
И все-таки «формулой выживания» современного человека называет, в
сущности, преобладание эвристики над аналитикой и комбинаторики над
силлогистикой. Очевидно, такого рода умственная деятельность будет
затруднена, если вообще возможна, вне паутинотекста с его стилистикой
интерактивности и композиционными приемами типа «ассорти», «стеллаж»,
«вино без бутылки» (термин П. Барлоу), «елка с игрушками» (термин
А.oАндреева) и т. п. И если вспомнить знаменитый афоризм Л.С. Выготского:
«Мысль не выражается, а совершается в слове» (1934), – то сетевой on line-
текст, меняющийся в каждый момент конкретного обращения, представляет
собой живую пульсацию коллективного эвристического мышления.
Все эти особенности составляют действительную уникальность сетевого
текста, который и в прямом и в переносном смысле оказывается «живым»: и
как процесс мышления, разворачивающийся «здесь и теперь», и как
саморегулирующаяся самодостаточная система, обладающая собственным
метаболизмом. Использование специфических особенностей сетевого текста
уже сегодня дает мощные, до конца непредсказуемые эффекты в сфере
массовой коммуникации и PR технологий. И можно предположить, что влияние
и значение Net-мышления будет возрастать, вызывая изменения не только в
общественном сознании, но и в структуре личности.
41
Цит. по: Пронина Е.Е. «Живой текст»: четыре стилевых признака
Net-мышления // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10, Журналистика. – 2001. – № 6.
ОПЫТ КОНКРЕТНОГО ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
В ЖУРНАЛИСТИКЕ
Пронин Е.И., Пронина Е.Е.
КОММУНИКАТИВНАЯ ОТКРЫТОСТЬ И ИНФОРМАЦИОННАЯ
БЕЗОПАСНОСТЬ: ПРЕДЕЛЫ И ГАРАНТИИ
Во «всемирно-историческом» скандале «Клинтон-Левински» не репортеры
открыли тему, не «разгребатели грязи» добывали «жареные факты» и не
газетные боссы приказали печатать непечатное. Все было заказано,
санкционировано и оплачено непосредственно Конгрессом Соединенных
Штатов.
Но это факт, строго говоря, не беспрецедентный. В СССР в 1936 году не
литсотрудники начали кампанию против Д.Д. Шостаковича, не спецкоры
изыскивали «формалистические выверты» в гениальных симфониях и не редакторы
вынесли скандальный вердикт: «Сумбур вместо музыки». Все было заказано,
санкционировано и вознаграждено партийно-государственным аппаратом
официальной власти.
История мировой журналистики – это длинный статистический ряд
подобных прецедентов, не всегда сопоставимых по масштабу событий и лиц (от
трагедии гения до интрижки политикана), но идентичных по социальной сути и
аналогичных по коммуникативному механизму. Так что можно, не согрешив
против репрезентативности, сделать практически однозначные выводы, своего
рода отрицательные аксиомы информационной безопасности:
1. Нет никаких нравственных, логических или эстетических пределов,
которые не переступили бы облеченные властью люди, когда им хочется
выставить на всеобщее обозрение неприглядные, по их мнению, стороны
деятельности или ущербные черты личности своих соперников.
2. Нет никаких гарантий, что облеченные властью люди могут удержаться
от цензуры, когда их собственные неприглядные черты открывают массовые
средства, включая журналистику, философию и искусство.
Отсюда следует, что нет достаточных оснований надеяться, будто
созданные по инициативе Государственной Думы или, наоборот,
Правительства, сенаторов-губернаторов или, наоборот, оппозиционных партий,
попечительские, наблюдательные, координационные или какие другие
квазиобщественные советы при редакциях способны сами по себе
гарантировать коммуникационную открытость или информационную
безопасность. Во-первых, потому что люди, входящие в них, наделяются
правом своего рода внешней власти, вопреки логике свободы слова и природе
прессы, которую даже К. Маркс рассматривал как «материальное воплощение
свободы духа» (см.: Маркс К. Дебаты о свободе печати // Маркс К., Энгельс Ф.
ПСС. – Т. 1). Во-вторых, потому что не предусматривается никаких форм
личной ответственности за финансовые, конституционные и духовные
42
последствия, к которым могут привести их решения, рекомендации или одно
только присутствие в коммуникативном поле социума.
Чтобы направляемые в редакцию извне советчики не раскрутили новый
виток борьбы за политическое господство над массовыми средствами
воздействия, следовало бы общественно-попечительские советы формировать
публично (с процедурой «фигуры умолчания» об отводах для секретарей и
председателей), а все их документы, включая отчеты, протоколы, решения и
рекомендации делать общедоступными (по любому и первому требованию,
поскольку вопросы секретные по определению обсуждению в подобных
инстанциях не подлежат). Это не сможет изменить или поставить под контроль
коммуникативные притязания людей, облеченных властью. Но это приоткроет
механизм программирования массового воздействия сверху, что будет
содействовать росту информационной безопасности общества. Ожидать другой
пользы от деятельности общественно-попечительских советов при редакциях нет
резонов ни в теории журналистики, ни в практике мировой печати. Впрочем, и
это было бы совсем не мало.
Таким образом, лица власть предержащие, как таковые, гарантировать
обществу информационную безопасность в принципе не могут. Но могут ли
гарантировать обществу коммуникативную открытость лица, транслирующие
массовую информацию?
Некоторые репортерские сообщения обескураживают как отгадка в
загадке. «МОСКВА. 23.10.98. ИНТЕРФАКС. Три спичрайтера Президента РФ:
Константин Никифоров, Владимир Кадацкий и Александр Ильин – уволены с
формулировкой “по собственному желанию”»... К. Никифоров и В. Кадацкий
проработали в Кремле 6 лет, А. Ильин – 8 лет. Все они участвовали в написании
программных выступлений Президента РФ Бориса Ельцина по вопросам
внутренней и внешней политики. Кроме того, они принимали активное участие
в избирательной кампании Президента в 1996 году «Голосуй или проиграешь».
Наготове тривиальный вывод типа «Sic transit gloria mundi». И,
действительно, именно так проходит земная слава. Но чья?
Увольнение «по собственному желанию» сразу трех президентских
спичрайтеров означает, конечно, что имидж Бориса Ельцина как «отца нации»,
«гаранта Конституции», «крутого реформатора» и «непредсказуемого
политика» отработал свое... Но для российской журналистики это вообще знак
финала всего пост-советского развития, и пора разбираться: кем, когда и как
становились те, на кого свобода слова упала, то ли как манна небесная, то ли
как неподъемная ноша? А также посмотреть, как же это отразилось на
коммуникативной открытости и информационной безопасности общества.
Психологическая служба редакции газеты «Российские вести», в состав
которой входили ученые, аспиранты и студенты факультета журналистики
МГУ, с 1992 года вела контент-анализ публикаций ведущих журналистов
страны, сопоставляя его с параллельно проводимым тест-анкетированием
репрезентативно подбираемых сегментов аудитории и работой фокусных групп.
Цель мониторинга состояла в том, чтобы оперативно зафиксировать, какие
особенности творчества в тот или иной период делали журналиста самым
влиятельным в обществе, вызывая наибольшее восхищение и подражание
43
коллег. Учитывалось то, что не зависело от пола, возраста, образования,
должности, дохода, партийной принадлежности, что было одинаковым в газете
«Завтра» и в газете «Московский комсомолец», в телепрограмме «Время» и
передаче «Времечко» – комплекс категорий сознания профессионала, во
взаимодействии которых фокусируются те особенности его творчества и
поведения, которые связаны с участием прессы в социально-политических
пертурбациях:
1. Целевая направленность.
2. Декларируемая социальная роль.
3. Адрес апеллирования.
4. Опорный коммуникативный прием.
5. Отношение к лицам власть придержащим.
Накапливавшийся массив данных мониторинга проходил качественно-
количественную проработку, включая факторный и дискриминантный анализ
на РС по программе SAS.
Устойчивое значение любой из вышеперечисленных категорий,
проявлявшееся в публикациях, фиксировалось как своего рода симптом особой
направленности творчества.
Конкретная комбинация устойчивых значений пяти категорий в их
системном взаимодействии рассматривалась как синдром, то есть закономерное
сочетание признаков акцентуированного стиля профессионального мышления,
поведения и творчества.
Практически идентичные комбинации устойчивых значений всего
комплекта категорий объединялись в кластер как типосиндром. Сам термин
«типосиндром» подчеркивает неодномерность понятия. Как синдром – это
сукцессивно разворачивающаяся структура, напоминающая персональную
служебную характеристику. А по социальной функции – это симультанный
символ, эталонная метафора для понимания и оценки массовидных проявлений
профессионального мышления, поведения и творчесства. Типосиндром в этом
смысле похож на известные в истории символические обозначения
журналистских ролей: «разгребатели грязи», «подручные партии» и т. п. Их
невозможно опровергнуть, так как общеизвестно: за каждым стоит вполне
реальный стиль деятельности. И потому эти яркие метафоры на самом деле
вполне адекватно фиксируют уровень коммуникативной открытости и
информационной безопасности общества своего времени. В связи с этим
обозначения для каждого типосиндрома, а также для каждого значения каждой
категории разрабатывались коллективно на специальных сеансах фокусных
групп.
Особенно внимательно отслеживалась эволюция типосиндрома ведущего
публициста, то есть самого влиятельного политического аналитика-комментатора-
обозревателя. Существовала гипотеза, что этот типосиндром – не персональная
служебная характеристика, а обобщенное выражение психологической структуры
главного редакционного амплуа, определяющего отношение общества к
журналистике и журналистам. Оказалось, что это действительно так.
Типосиндром ведущего публициста не так часто во всем объеме
охватывает личность индивида. Иногда это вообще не свойство личности, а
технология, которая навязывается человеку корпаративной средой, претит, но
затягивает щедрой оплатой, иллюзией влиятельности, да мало ли чем еще... Но
44
так или иначе актуальный вариант типосиндрома ведущего публициста
«примеривается на себя» чуть ли не каждым журналистом, принимается
основной массой профессионалов и именно он выражает степень
коммуникативной открытости и информационной безопасности своего периода.
45
Итоговая таблица результатов мониторинга
Типосиндром
Категории сознания
«Рыцарь
гласности»
«Плюй-бой»
«Пикейный
жилет»
«Киллер»
«Сам-себе-
интервьюер»
«Зомби»
Целевая
направленность
Духовное
наставничество
Самоутверж-
дение
Интеллектуаль
ное
доминирование
Расправа
Удержание
власти
Духовное
закабаление
Декларируемая
социальная роль
Просветитель Обличитель Эксперт Мститель
Духовный
лидер
Жрец морали
Адрес апеллирования
Общественное
мнение
Протестный
электорат
Элита
общества
Особо важные
персоны
«Народ»
Колеблющийся
электорат
Опорный
коммуникативный
прием
Публицистизм
Площадная
риторика
Имитация
общественного
мнения
Утечка
информации
Самореклама
Информационн
ое насилие
Отношение к лицам,
власть предержащим
Конструктивное
противоборство
Шантаж Сговор
Вассальная
преданность
Клановые
связи
Слепое
повиновение
Итоговая таблица результатов мониторинга демонстрирует пять
последовательно сменявших друг друга вариантов типосиндрома ведущего
публициста. Разумеется, переход от варианта к варианту не был и не мог быть
одномоментным актом на манер смены часовых у полкового знамени. Более
того, среди ведущих публицистов всегда обнаруживались отдельные
представители практически всех обозначенных типосиндромов более или менее
ярко выраженные. Но каждый типосиндром в свой период расцвета задавал
общий тон массовой коммуникации в целом. На первом этапе перестройки: с
1985 по 1991oгг. властителем дум был «Странствующий рыцарь гласности».
«Плюйбой» не имел конкурентов в период 1992–1993 гг. В 1994–1995 гг. всего
заметнее был «Пикейный жилет». В 1996–1997 гг. разительных успехов
добивался «Киллер». В 1998 г. всех оттеснил «Сам-себе-интервьюер». А в 1999
г. на сеансах фокус-группы испытуемые пришли к утверждению, что «в ходе
методичного зомбирования аудитории у самих ведущих публицистов
появляются признаки необратимой зомбированности». Жутковато, конечно, но
испытуемых можно понять. Должны же они чем-то объяснять себе факты,
когда, к примеру, претендующий на авторитетность телеаналитик раз за разом с
напором и апломбом повторяет выгодные для босса мнения и оценки, хотя не
раз уже публично и документально было доказано, что это облыжные
обвинения, и даже суд определил ему штраф за оскорбление чести и
достоинства политического противника. С точки зрения порядочного человека,
так пренебрегать истиной, общественной пользой и своим честным именем
может только тот, кто отключен от собственного ума и находится под
наваждением, магическим или гипнотическим воздействием извне.
Тенденция зловещая. Информационная прозрачность и психологическая
безопасность массовой коммуникации ни для кого не важна так, как для самих
журналистов. 13 лет перестройки и демократических реформ пресса стремилась
стать властной структурой государства. Журналисты боролись не за
метафорическую «четвертую власть», а за реальные прерогативы и фактические
полномочия. Впечатление такое, как будто в реальной стране, в реальном
масштабе времени над реальными людьми и с реальными последствиями
прошел фантасмагорический эксперимент, чтобы определить, как оно выйдет с
коммуникативной открытостью и информационной безопасностью, если
свобода слова будет использоваться как корпоративная привилегия пишущего
сословия.
Так что можно теперь сформулировать практически однозначные выводы,
похожие на отрицательные аксиомы коммуникативной открытости:
1. Нет никаких нравственных, логических или эстетических пределов,
которые не переступил бы политизированный журналист, чтобы подавить
чужие информационные каналы.
2. Нет никаких гарантий, что политизированный журналист удержится от
соблазна утрировать (в сущности, цензурировать) информацию в соответствии с
партийными интересами.
Получается, что коммуникативная открытость и информационная
безопасность это взаимогарантирующие понятия. В том смысле, что
практически единственной гарантией информационной безопасности общества
45
является его коммуникативная открытость. И наоборот, в закрытом обществе
информационная безопасность – понятие бессмысленное. Точно также только
информационная безопасность может гарантировать коммуникативную
открытость общества. Поэтому забота о коммуникативной открытости должна
начинаться с попытки обезопасить массовые коммуникации.
В свете сформулированных выше «отрицательных аксиом» лучше всего
было бы начисто эмансипировать средства массовой информации от борьбы за
власть. С точки зрения классической теории журналистики это невозможно. Но
практика демонстрирует неожиданные ситуации. На совещании
хозяйственников в Саранске премьер-министр России Е.М. Примаков обронил
симптоматичную фразу: «Не надо ничего делать с прессой. Какая она есть,
такая пусть и будет. Не газеты надо читать, а дело делать» (НТВ, 27.10.98).
Здравая в основе мысль. Но вряд ли люди, облеченные представительной
властью, откажутся от массового средства управления электоратом. Однако
отказаться может как раз сам электорат. В конце 1998 года выборы в городское
законодательное собрание Санкт-Петербурга стали своего рода полигоном, где
испытывались «новейшие избирательные технологии» перед кампанией
«Госдума-99». А в результате наибольшей успех – у сторонников Ю.
Болдырева, которые практически не имели поддержки в большой прессе и не
пользовались услугами профессиональных имиджмейкеров. Характерно также,
что не удалось пройти в собрание большинству как раз тех политиков, которых
поддерживало центральное телевидение.
Не исключено, что эмансипация прессы от борьбы за власть пойдет снизу.
На это могла бы поработать и академическая наука. Ловушки и уловки
пропаганды рассчитаны на простаков. Как сказал признанный мастер
контрпропаганды Жак Элюль, «самый хитроумный манипулятивный прием
перестает действовать, как только публично раскрыт его секрет». Нужны
коллективные средства защиты от информационного гипноза:
контрпропагандистские статьи и книги, профессиональная критика
публицистики, полемика между учеными и журналистами, интерактивные
справочные системы. Пока с этим швах: комплименты пополам с анекдотами да
самореклама. Но проблема осознана. Работа ученых над сводом правил техники
информационной безопасности началась. Впрочем, может быть, следовало бы
начать с расширения коммуникативной открытости...
Цит. По: Abstracts International conferense on media, communication and the
open sosiety. – M., 12–15.11.98.
46
ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ СЛУЖБА РЕДАКЦИИ
ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ СЛУЖБА «РВ». МЕСТЬ И ЛЕСТЬ
«Я боюсь ехать домой. Я не хочу узнать, что кто-то из моих
одноклассников, из моих друзей убит или в плену, в заложниках…
Поверьте, я знаю, что такое Кавказ. Для меня, живущей на границе
России (теперь неясно – с Грузией или Абхазией), “кавказцы”, проживающие
большей частью нелегально, а потому в нашем Адлере возросшие числом до 70
процентов населения, – так вот, для меня они всегда олицетворяли такое
понятие, как «месть». Я видела и слышала, как они убивают за любое неверно
пророненное слово.
Со времен Хасбулатова газеты острят: “Злой чечен ползет на берег,
точит свой кинжал”. Но почему же они не цитируют лермонтовскую
“Казачью колыбельную” до конца: “Но отец твой – старый воин – закален в
бою. Спи, малютка, будь спокоен, баюшки-баю”? На всякий яд есть
противоядие. Так где же наши богатыри – отцы и старшие братья, способные
нас защитить? Может быть, погибли в Афгане? А может, не воспитали
таких? По чьей вине?»
М.П.,
студентка
Даже если бы такое письмо было одно-единственное, его надо было бы
очень внимательно осмыслить, обнародовать и особо зачитать в Думе. Потому
что в нем психология посткоммунистических национальных отношений
схвачена более жестко, прямо и безыскусно, чем в суждениях Егора Гайдара,
Рамазана Абдулатипова и Геннадия Зюганова вместе взятых. Поневоле
подумаешь, что наши партийные мужи и рядовые граждане живут если не в
разных странах, то наверняка в разных политических измерениях. Но ведь
именно простого человека сепаратистский синдром российской политики
ставит в житейски непереносимую ситуацию.
В какой же степени чувства, о которых поведала в своем письме студентка,
желании мести и ощущении страха, свойственны жителям России?
Психологическая служба газеты «Российские вести», анализируя
сложившуюся в стране социально-психологическую ситуацию, провела зондаж
представлений, связанных в сознании людей с ключевым стереотипом
межнациональных конфликтов – понятием «месть».
Вот как выглядят результаты тестирования наиболее спокойной группы
респондентов: мужчины и женщины от 25 до 50 лет с высшим гуманитарным,
техническим и военным образованием. Почти все они понятие «месть»
соотносят с обычаями Кавказа, или «востока». Подавляющее большинство
опрошенных (85%) представления о мести почерпнули из публицистики и
искусства. Но кое-кто (1,6%) – из уголовной хроники, и лишь незначительная
часть (0,8%) узнала о реальных фактах мести из бытовых разговоров.
Анализ смыслового и эмоционального поля понятия «месть» в ходе
свободного ассоциативного эксперимента выявил двойственность реакций
аудитории. Для одних (69%) месть связана с идеей тотального уничтожения,
47
геноцида, смертельных разборок и вызывает предельно негативные эмоции:
страх, ужас, боль, горе… У других (31%) – порождает романтические, нередко
экзотические образы: любовь, честь, ревность, кинжал, горячая кровь и т. п.
Мстителю, считают одни (38%), свойственны низменные чувства и качества
характера: зависть, ограниченность, дикость, коварство… Зато другие (11%)
приписывают мстителю супервысокие побуждения: возмездие, защита и т. п.
Характерно, что романтизация понятия «месть» проявляется
исключительно у тех, кто в своих представлениях основывается на
политической публицистике и искусстве. А вот у тех, кто судит о явлении по
уголовной хронике и реальным фактам, – у таких ни одной непроизвольной
ассоциации романтического типа выявлено не было. Однако у всех участников
эксперимента, даже при наличии «романтического сдвига», наибольшую
частоту имели гнетущие ассоциации: частотность ассоциативных связей «месть
– страх», «месть – наказание» составила 100%.
Сегодня всякое напоминание о мести актуализирует в людях
полубессознательные, наименее управляемые эмоции страха и боли. Не
удивительно! Месть вообще принадлежит к наиболее древним механизмам
контроля поведения людей на уровне перехода от животного мира к
социальному, от стадных инстинктов к мистическим запретам и табу. Месть
сама по себе – мистическое чувство родовой вины и фатальной кары. Это
доправовая и даже донравственная, в сущности, форма самоорганизации
общины, которая аккумулирует в себе атавистические страхи и безотчетную
агрессивность и держит наготове до подходящего случая. Поэтому реальные
акты мести способны привести любое общество к психологической регрессии,
то есть к спусканию массового поведения на, так сказать, элементарно-
биологический уровень реагирования, импульсивный и неадекватный
правовому сознанию.
Но откуда и как приходит к человеку информация, оживляющая древний
стереотип? Напомним для примера телерепортаж Елены Масюк (НТВ,
12.02.95). На экране держит речь мало кому известный тогда Шамиль Басаев.
Да, да. Это тот самый террорист мировой величины Басаев, который четыре
месяца спустя после телепремьеры захватил в заложники городок Буденновск и
держал в напряжении всю страну. А тогда он говорил о воспитании мстителей в
войсках Дудаева: «Идеологическая работа ведется. Если пришел просто
воевать, я его не беру…» Но красноречивее слов портрет во весь экран:
суровый прищур черных глаз, волнистая черная борода, черная вязаная
шапочка и огромный «дедовский» кинжал, на треть обнаженный…
Дизайнерский образ «злого чечена» на уровне лучших агитплакатов… Но это
не все. В стык монтируются кадры: детки катаются на санках. Женский голос за
кадром: «Эти пятилетние дети пока только кричат: «Аллах Акбар»» Затем на
экране подросток с пулеметом, диалог лаконичен: «Ты уже стрелял? – Да. – А в
кого?», – долгая пауза. Наконец мальчик, не выдержав настоятельного
молчания журналиста, выпаливает: «В русских! И всегда буду в них
стрелять…».
Контент-анализ российских средств массовой информации вызывает
ощущение пропагандистской кампании тотального запугивания и обывателей, и
48