Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII

Подождите немного. Документ загружается.

544

В.М. Живое

правителя устрашающася, рече ему: не бойся, кесарево бла-

гополучие везеши» (там же, с. 147-148)

Римская имперская символика повторяется и при многих

других торжествах, например, на триумфальных воротах

1704 г. на самом верху была изображена «персона» Петра,

«от Славы же, персоны крилатыя, трубящия, финиковый ве-

нец на главу его царскаго пресветлаго величества возлагаю-

щая, в римской одежде» (там же, с. 175-176). Такие приме-

ры можно умножить (ср. хотя бы: Барсов 1883, с. 115). Они

имеют отнюдь не только декоративную значимость. Соеди-

няя Россию с императорским Римом, адепты новой государ-

ственности утверждают новый тип легитимности: монарх

получает свои права и свою харизму не как защитник веры

(«единый во всей подсолнечной православный царь» в рам-

ках концепции Москвы — Третьего Рима), а как глава на-

родов, отец отечества, власть которого есть неустранимый

элемент мирового устройства и от веры непосредственно не

зависит (см. об этом подробнее: Лотман и Успенский, 1982).

В самом деле, те сведения, которые были доступны русскому

читателю из летописей и хронографов, выделяли Римскую

Более того, Петр, подобно римским императорам, выступает

как эпифаяия Юпитера: «На левой стране, первая от прихода кар-

тина изъображает взятие града Канец, который проименован Шлот-

бург, в нынешнем 1703 году, маиа во 2 день. Над нимже написахом

Иовиша, началника всем властей небесным и земным (у еллин), ме-

тающаго в город огненныя стрелы, знаменающе всем российским

кавалером началника, его царское пресветлое величество, иже сам

присутствием и промыслом своим понуди вышеописанный град по-

коритися. (Приписахом же: quid atabit a facis ejus, сирень: "что по-

стоит от лица его")» (Гребенюк, 1979, с. 139). Знаменательно, что

здесь типичным для западного барокко, но невиданным для России

образом христианский культ смешивается с культом языческим —

над Петром в образе Юпитера пишется библейское изречение (см.

Пс. LXXV, 8). В этом контексте понятным оказывается появление

единого синкретического христианско-языческого божества, гремя-

щего Бога (ср. о европейской, традиции: Эберт, I, с. 144 ел.), кото-

рый синтезирует Юпитера-громовержца, многократно упоминаемого

в описании (ср.: Гребенюк, 1979, с. 143, 145), и «Бога славы, иже

возгреме на водах многих, яко его царскому пресветлому величеству

морскую сию над свейскими караблями победу и путь на Фионское

море показа» (там же, с. 145 — цитата из Пс. XXVIII, 3; о смеше-

нии христианской и языческой терминологии см.: Живов и Успен-

ский, 1984).

Культурные реформы в системе преобразований Петра I 545

империю как часть мирового исторического процесса (наряду

с Вавилонским и Персидским царствами и царством Птоло-

меев), предваряющего «христианское царство», начинающе-

еся с правления Константина Великого (ср. в «Летописце

вскоре» патриарха Никифора — Бенешевич, II, с. 219—224);

преемственность в этом ряду делает российскую монархию

как бы разделом мирового бытия, независимым от рели-

гиозной санкции.

Существенным моментом в указании на эту преемствен-

ность могут быть ссылки на «Августа-кесаря», неоднократно

встречающиеся в проповедях петровского времени, появляю-

щиеся в контексте гражданских торжеств и отражающиеся

даже в чине венчания на царство (Барсов, 1883, с. 111): ста-

рая династическая легенда становится при этом элементом

новой политической концепции

. Однако ключевой фигурой

и здесь оставался не Август, а Константин Великий (ср. про-

тивоположную точку зрения: Лотман и Успенский, 1982,

Династическая легенда о происхождении Рюрика от Пруса, бра-

та императора Августа, восходит к посланию Спиридона-Саввы и

Сказанию о князьях владимирских (Дмитриева, 1955). Она появля-

ется в контексте борьбы светской власти за единоначалие, за огра-

ничение автономии власти церковной (там же, с. 85-86). Это идео-

логическое задание и позднее служит одним из стимулов распрост-

ранения и утверждения данной легенды. Понятен стоящий за этим

ход мыслей: происходя от «Августа, царя римскаго всея вселенныя»

(там же, с. 161 et passim), русский монарх как бы наследует его пре-

рогативы — делить эту вселенную по своему усмотрению, отдавая

или не отдавая церкви часть своей власти и могущества. Русская

династическая легенда может быть в этом плане сопоставлена с ди-

настической легендой Тюдоров, род которых возводился к Бруту,

троянцу, находившемуся в родстве с основателем Рима Энеем; этот

Брут основал Новую Трою, которая потом превратилась в Лондон

(Ейтс, 1977, с. 50). Эта легенда распространяется при Генрихе VIII

и Елизавете в сходном идеологическом контексте, оказываясь час-

тью имперской мифологии, обосновывающей притязания монарха на

власть в духовной сфере, и не исключено, что в царствование Ивана

Грозного этот английский образец имеет определенное значение для

русской политической мысли. Во всяком случае, развитие импер-

ской идеологии (и, в частности, имперского аспекта концепции

Москвы — Третьего Рима) вряд ли стоит обособлять от тех идей

всемирной империи и их национальных трансформаций, которые

актуализируются в Европе после правления императора Карла V

(см.: Ейтс, 1977, с. 2 ел.).

18-7/5

546 В.М. Живое

с. 237). Обращение к этому императору и прославление Петра

как «нового Константина» создают в Петровскую и по-

слепетровскую эпоху устойчивую традицию, конденсирую-

щуюся в обширной книге И.И. Голикова, выразительно

рзаглавленной «Сравнение свойств и дел Константина Вели-

кого, первого из римских христианского императора, с свой-

ствами и делами Петра Великого, первого всероссийского

императора и происшествий в царствование обоих сих мо-

нархов случившихся» (Голиков, 1810). Фигура Константина

Великого как предшественника и прообраза Петра появля-

ется и в панегирических сочинениях, и в триумфальных

действах, и даже в богослужении, и по частоте и значимости

упоминаний не идет в сравнение ни с какими другими им-

перскими реминисценциями.

Важно, однако, не только само упоминание Константи-

на, но и то, в какой функции он здесь предстает. Читателю

допетровского времени Константин был известен прежде

всего как первый властитель «христианского царства», при

котором состоялся Первый Вселенский Собор: «Константинъ,

сынъ святыа Елены, л*тъ 31; въ второенадесять л*то царст-

ва его пръвый съборъ бысть въ Никеи святыхъ отець 300 и

18 на Apia попа Александрьска, разделяющего божество»

(ПСРЛ, IX, с. XIX). К этому добавлялись те сведения, кото-

рые восходили к повествованию о вене Константиновом и

связывали образование христианской империи с чудесным

исцелением, совершенным папой Сильвестром. В петровской

пропаганде Константин выступал в совершенно иной ипо-

стаси. Главным событием становится здесь победа Констан-

тина над Максентием, известная, конечно, в России и в бо-

лее раннее время, но при Петре попадающая в особый кон-

текст идеологической полемики

Г.В. Вилинбахов отмечает, что «культ креста Константина был

очень силен» при дворе Алексея Михайловича (Вилинбахов, 1984,

с. 51). Алексей Михайлович стремился, в частности, получить с

Афона самый этот крест, и это его желание исполнилось (там же,

ср.: Письма рус. государей, V, с. 33). Эти факты надо поставить в

контекст разнообразных действий Алексея Михайловича для усвое-

ния себе символических атрибутов византийского василевса: выпи-

ски из Константинополя яблока и диадемы, сделанных «против

образца благочестивого Греческого царя Константина» (Барсов,

1883, с. 138), изменений в чине венчания, придания старшему сыну

Культурные реформы в системе преобразований Петра I 547

Так, при триумфальном входе в Москву в 1696 г. после

второго азовского похода были поставлены ворота. «На

фронтоне находилась надпись: Бог с нами, никто же на ны.

Никогда же бывав мое... В середине ворот висел зеленый ве-

нок. От него спускались златотканные шпалеры; на одной

находились слова: возврат с победы царя Константина; на

другой: победа царя Константина над нечестивым царем

Максентием Римским» (Устрялов, II, с. 300). На триумфаль-

ных воротах 1704 г. изображается «знамение, на немже имя

Христа Спасителя таковым образом, якоже на знамении

царя Константина зрешеся, написано» (Гребенюк, 1979,

с. 164), т.е. лабарум, а в самом объяснении Туробойского

правомерность «гражданской похвалы» обосновывалась

ссылкой на Константина, победившего Максентия (см. выше).

В Службе о победе под Полтавою (песнь 3 канона) провоз-

глашалось: «Св-ЬтосТАненъ ш йв-Ь^дъ крта овра^ъ на НЕСИ

БНД-ЬЕЪ равноаптолный црь кшнстанттъ на нечестнваго ллазент'('а

оукр-Ьписл, сил\ъ же ^намешелдъ и кртоносный црь нашъ вторый

кшнстанттъ св-Ъйскагш ллазентТа нн^ложивъ сил!/, cFtf пов-Ьдителю

ЕлгренТе во^сылаетъ» (Феофилакт Лопатинский, 1709, л. 22—

22 об.). Этот же мотив неоднократно появляется в панегири-

ческих проповедях. Не менее показательно, что «практиче-

ски все образцы русских знамен петровского времени несли

на своих полотнищах изображение креста Константина»

(Вилинбахов, 1984, с. 52). И в этом случае ясно просматри-

вается полемика с предшествующей традицией: создание

«христианского царства» оказывается не результатом чудес,

совершенных папой, а результатом мудрого решения и по-

бедных действий императора; при этом император непосред-

ственно связан с Богом, который дает ему знамение и ука-

зывает «сим победиши». Таким образом, устанавливает

религию император, а духовные власти к этому как бы не-

причастны, так что именно императору принадлежит гла-

венство и ему больше не приходится принимать на себя чин

папского конюшего.

статуса «Великого Государя» и т.д. (см.: Живов и Успенский, 1987,

с. 63; Живов, 1988, с. 104). Во всех этих случаях Алексей Михай-

лович стремится уподобить свою империю византийской, так что мы

имеем здесь дело с иной политико-идеологической ситуацией, неже-

ли в эпоху Петра.

18*

548

В.М. Живое

И здесь, следовательно, внушается концепция царского

единоначалия, его власти, охватывающей как светскую, так

и духовную область. Оказывается, что именно монарх (им-

ператор) является подлинным вождем христианских наро-

дов, тогда как папа (или патриарх) лишь узурпирует его

власть. Поэтому, в частности, Феофан Прокопович в «Розы-

ске о понтифексе» доказывает, что императору по праву

принадлежит наименование «епископа», и это обосновывает-

ся ссылками на того же Константина Великого, ср. здесь:

«Константшъ внйшная Ешскопства своего дЪла, не граж-

данское управлеше но церковное нареклъ. ВнЪшная же на-

реклъ дЬла, превосходное свое надъ духовными делами над-

смотреше, уставы, повелЪтя, соборовъ созывашя, суды, и

наказания на протгвляющыхся истшному богочесию, какъ

М1'рск1хъ такъ и духовныхъ, и самххъ Ешскоповъ...»; поэто-

му «Царь есть, якоже и Константшъ былъ ОБЩ1И ВСЪХЪ

ЕШСКОПЪ» (Феофан Прокопович, 1721, с. 27-28; ср. еще

ссылки на Августа: там же, с. 12; ср.: Верховской, II, с. 9,

15 2-й пагинации). Петровская империя выступает, таким

образом, как правильная (подлинная) реализация модели

христианского государства, заданной и осуществленной рав-

ноапостольным царем Константином, но затем искаженной

как на Западе благодаря проискам пап, так и на Востоке

«нижае Иустиниановых времен»

. Именно эту идею замены

Ту же мысль о власти царя в духовной сфере со ссылкой на

Константина Великого находим у Феофана Прокоповича в надгроб-

ном слове Петру: «Ge же твой ш н цркве РШСС'ШСКДА! н Двдъ и

Кшнстантшъ. егш д-Ьло: правителство Сунодалное. eru» noneveme пише-

маА н глаголеллаА наставлешА. СО коликад произносило ерце сУе во^ды](-

)(ажА ш HGB-fe^ecTR-t п^тн спасбнмагш! KOAHKI'A ревншстн пл c^eB-fefTA н

лестннусскТА притворы, н расколъ гн-ЬгдАцГшсА в' насъ Еб^мнын, враж-

АбБный н паг^Епый! коликое жэ въ нел\ъ н жслдиТе БЫЛО н нскднТе ВАФ-

шагш в-ь YHH* Пастырсколм, искусства, прАМ-Ьншагш. въ народ-fc ЕГО-

л\!/др°1А, н н^рАДН-Ьншагш во всел\ъ нсправлешА» (Феофан Прокопович,

1725, л. 3). О падении императорского единовластия после Констан-

тина говорится в Духовном Регламенте: «И не вымыслы то, наши

дал бы Бог, чтоб о сем домышлятися толко могли мы: Но самою

вещию не единожды во многих государствах сие показалося. Вник-

ним во историю Константинополскую нижае Иустиниановых вре-

мен, и много того насмотримся. Да и папа не инным способом то-

лико превозмог, не точию государство Римское полма пресече, и

себе великую честь похити, но и инныя государства едва не до край-

Культурные реформы в системе преобразований Петра I 549

ложной модели на правильную символически отображает со-

отношение герба Санкт-Петербурга с гербом Ватикана (см.:

Лотман и Успенский, 1982, с. 239—240): подлинным Римом

оказывается Петербург, и это равно отрицает как западные

прецеденты, так и отечественную (допетровскую) традицию.

С утверждением и пропагандой этой правильной модели

связано и изменение титула: выступая как «вторый Конс-

тантин», Петр делается императором и отцом отечества. Это

символическое переименование пропагандируется задолго до

официального изменения титулатуры в 1720-х годах. Так, в

объяснении триумфальных украшений 1703 г. читаем: «На

гземзе написахом: pio fel. sereniss, potent, inuictissimo que

monar Petro Alexiewicz rosso imp. monocrat, patri patriae,

triumph, suec, rest, plus quam qo annis inique detentae hae-

red, fulmini liuon... Сиречь: «Благочестивейшему, благопо-

лучнейшему пресветлейшему великодержавнейшему и непо-

бедимейшему монарху, великому государю царю и великому

князю Петру Алексеевичу всея Великия, и Малыя, и Белыя

России повелителю и самодержцу, отцу отечества торжество-

няго разорения, не единожды потрясе. Да не вое помянем подобных

и у нас бывших замахов» (Верховской, II, с. 32 1-й пагинации/Ду-

ховный Регламент, 1904, с. 17).

Ссылка на Константина Великого в контексте утверждения

имперского единовластия, подчинения монарху духовной сферы и

соответствующей церковной реформы естественна и имеет свои ти-

пологические аналоги. Так, с Константином Великим может сопо-

ставляться Елизавета I Английская. Такое сопоставление находим,

например, в предисловии Фокса к первому английскому изданию

его «Книги мучеников», где говорится, в частности, и об узурпиро-

ванной власти римского папы. Книге предпослано изображение Ели-

заветы, заключенное в инициал «С», символизирующим императора

Константина. Как отмечает Фр. Ейтс, «the picture of Queen Eliza-

beth trampling on the Pope in the initial С is... the climax of the who-

le book. She represents the return to the Constantinian, imperial Chri-

stianity, free from papal shackles, the kind of religion which Foxe

regards as alone pure» [изображение королевы Елизаветы, попираю-

щей папу в инициале С представляет основную идею всей книги.

Она символизирует возвращение к константиновскому, имперскому

христианству, свободному от папских пут, к религии того единст-

венного типа, который Фокс рассматривает как чистый] (Ейтс, 1977,

с. 44). Трудно думать, что этот прецедент был известен Петру или

его сподвижникам, но очевидно, что сходство задач порождало и

тождество используемых историографических схем.

550 В.М. Живое

носцу, от Свей удержанного неправедне более девятидесяти

лет достояния возвратителю, перунами поражающему Ливо-

нию...» (Гребенюк, 1979, с. 148—149). Правда, императором

Петр назван здесь только в латинской надписи, однако

«отец отечества» переходит уже и в часть славянскую.

Смена титула символизировала смену концепции власти,

и именно так она воспринималась носителями традиционной

культуры (ср., например, о реакции старообрядцев: Кельсиев,

IV, с. 253). Для них усвоение императорского титула озна-

чало, что Петр не является православным царем и, следова-

тельно, пользуется властью, данной от дьявола. Тем самым

смена политической концепции переносилась на метафизи-

ческий уровень. Этот момент осознавался, несомненно, и са-

мим Петром и, видимо, входил в его планы (ср.: Успенский,

1976). «Отец отечества» был духовным главою народа, а

«император» — властелином вселенной (ср. в русских памят-

никах упоминания Августа-кесаря, «обладающего всею все-

ленною» — см. хотя бы: Барсов 1883, с. 111). Тем самым эти

наименования помещали статус русского монарха в эсхато-

логическую перспективу, речь шла не только о полномочиях

царя в церковном управлении, но о его месте в домострои-

тельстве истории. Претендуя на роль апокалиптического

вождя народов (ответом традиционного сознания на эти пре-

тензии и было восприятие Петра как антихриста), Петр вме-

сте с тем приписывал себе власть демиурга — творца нового

порядка (например, по модели тысячелетнего царства). Не

случайно в речи в церкви при поднесении Петру в 1721 г.

титула «отца отечествия» говорилось: «Вашего Царскаго Ве-

личества славные и мужественные воинсше и политичесше

дЪла, чрезъ которые токмо единые, Вашими неусыпными

трудами и руковождешемъ, изъ тмы невЪдетя на театръ

славы всего свита и, тако рещи, изъ небьтя въ бьте про-

изведены, и во общество политичныхъ народовъ присово-

куплены, яко то не токмо намъ, но и всему свЪту известно»

(ОДДС, I, прилож., с. CCCCLVIII-CCCCLIX). Формула «из

небытия в бытие», постоянно повторяемая затем в панеги-

рической литературе XVIII в., отсылает к важнейшей мо-

литве литургии (Praefatio, "Ayios 6 Yev?) «Боже святый... Иже

от небытия во еже быти приведый всяческая...» Новый по-

рядок, создаваемый Петром, оказывается не только новой

политической конструкцией, но и новой религиозной реаль-

ностью, в которую вступает человечество. Именно поэтому

Культурные реформы в системе преобразований Петра I 551

благодаря петровским преобразованиям, по словам А. Канте-

мира, «стали мы вдруг народ уже новый» (Кантемир, 1956,

с. 75). Новая реальность полностью развязывала руки и сни-

мала всякую ответственность за разрыв с вековыми нравст-

венными традициями и ценностями. Россия становилась

tabula rasa, на которой Петр мог свободно изобразить очер-

тания того государства, которое ему хотелось построить.

Препятствием была только приверженность людей к старым

представлениям и порядкам, и борьба с нею оказывается по-

стоянным занятием, охватывающим практически все время

правления Петра.

4. Традиционные представления и порядки дискредити-

ровались всеми средствами пропаганды, включая те церков-

ные и гражданские ритуалы, которые были рассмотрены вы-

ше. Однако специальным средством такой дискредитации

были ритуалы пародийно-кощунственного характера. Вы-

полняя эту важнейшую для культурной политики Петра

функцию, данные ритуалы характеризовались теми свойст-

вами, которые присущи государственным институциям —

постоянством, регулярностью, обязательностью и публич-

ностью. Трактовка этой деятельности как своего рода «раз-

влечений» монарха, нередкая в исторических сочинениях

прошлого века, вступает в очевидное противоречие с данны-

ми характеристиками и указывает лишь на несостоятель-

ность общей концепции петровских преобразований, не учи-

тывающей этот важнейший для них аспект

Действительно, в той картине развития русского общества

XVIII в., которую рисуют историки прошлого века (она в сущест-

венной части переходит и в нынешнее столетие), явлениям разбира-

емого типа никакого места не находится. Так, например, С.М. Со-

ловьев, говоря о Всешутейшем соборе, полагает, что в нем нельзя

видеть «насмешку над патриаршеством, желание унизить сан, кото-

рый хотелось уничтожить». По его мнению, это была просто «игра

в короли, папы и патриархи, — игра, понятная при тогдашнем со-

стоянии юного общества» (Соловьев, VIII, с. 523). Аналогичные яв-

ления из жизни других «юных обществ», естественно, не указыва-

ются. В.О. Ключевский, анализируя возникновение Всешутейшего

собора, задается вопросом, «что было причиной этого, потребность

ли в грязном рассеянии после черной работы или непривычка обду-

мывать свои поступки» (Ключевский, IV, с. 39). Насколько глубо-

ким могло быть недоумение историков перед рассматриваемым

феноменом, показывает заметка Ивана Носовича «Всепьянейший со-

552 В.М. Живое

Так, во Всешутейший и всепьянейший собор Петр начи-

нает играть по крайней мере с 1692 г. (сообщение Гордона —

Гордон, II, с. 360; ср.: Богословский, I, с. 131, 136-137;

Витрам, I, с. 106 ел.), и это занятие продолжается до самой

его смерти. Таким образом, всешутейший собор существует

более 30 лет, превосходя по своей долговечности и устойчи-

вости все другие, «серьезные», учреждения Петра. Шутов-

ские свадьбы справляются вновь и вновь со все возрастаю-

щим размахом — так что по своей однообразности вряд ли

могут служить для кого-нибудь развлечением

. Ежегодно

совершаются маскарады, также содержащие элементы ко-

щунства и сознательной культурно-государственной пропа-

ганды. В этот же ряд можно поставить похороны карликов,

публичные розыгрыши на первое апреля, святочные и мас-

леничные игры и т.п. Явления этого рода институализиру-

ются и составляют устойчивую часть организации общества.

Петр непосредственно занимался разработкой такого рода

церемоний и сам принимал в них участие. В частности,

упорство и серьезность, характеризовавшие занятия Петра

Всешутейшим собором, ясно видны из обширного дела,

содержащего написанные Петром (собственноручно) чины

избрания и поставления князя-папы для церемоний, кото-

бор, учрежденный Петром Великим», где автор предполагает, что

пьяные сборища были установлены для прикрытия тайных военных

совещаний (Носович, 1874). Не менее характерна трактовка М.И.

Семевского, поместившего материалы по истории Всешутейшего со-

бора в разделе под названием «Петр Великий как юморист» (Семев-

ский, 1885, с. 281-338).

Первая известная нам шутовская свадьба относится к 1695 г.

Желябужский сообщает: «Генваря в... день женился шут Яков Фе-

доров сын Тургенев на дьячьей жене, а за ним в поезду были бояре

и окольничие, и думные, и всех чинов полатные люди, а ехали они

на быках, на козлах, на свиньях, на собаках; а в платьях были

смешных, в кулях мочальных, в шляпах лычных, в крашенинных

кафтанах, опушены кошечьими лапами, в серых разноцветных каф-

танех, опушены бельими хвостами, в соломенных сапогах, в мышь-

их рукавицах, в лубошных шапках. А Тургенев сам ехал с женою

в Государской лучшей бархатной корете, а за ним шли: Трубецкие,

Шереметьевы, Голицыны, Гагины, в бархатных кафтанех. А женился

он Яков в шатрах на поле против Преображенского и Семеновского,

и тут был банкет великой три дни» (Желябужский, 1840, с. 39-

40).

Культурные реформы в системе преобразований Петра I 553

рые должны были иметь место после смерти Никиты Зотова

в 1717 г. Над этим произведением Петр тщательно работал,

несколько писарских копий покрыто правкой царя (ЦГАДА,

ф. 9, отд. I, № 67 — неполная и весьма неточная публикация

этих текстов сделана М.И. Семевским — Семевский, 1885)

Для их участников игры и увеселения во многих случаях

носили обязательный характер. От пира или маскарада так

же нельзя было отказаться, как нельзя было отказаться от

назначения на ту или иную службу. Участие в этих действах

были необходимыми знаками лояльности, готовности пере-

воспитываться и создавать себя по уставленному Петром об-

разцу. Среди допросных пунктов царевичу Алексею 12 мая

1718 г. имелся и следующий: «Как его зывали кушать и для

спуску [нового корабля; за ним следовало обязательное пир-

шество], тогда говаривал: "Лучше-де был на каторге, или б

лихорадкою лежал, нежели б там был"«. Царевич отвечал на

это: «может быть, что говаривал» (Устрялов, VI, с. 504, 245).

Принуждение носило массовый характер. Так, например, 24

октября 1721 г. был маскарад и пиршество по случаю празд-

нования мира со Швецией. Тех, кто не явился на это празд-

нество, собрали в здании Сената через неделю и напоили

допьяна, причем среди подвергнутых этому наказанию было

около тридцати придворных дам

. Чтобы освободиться от

О характере правки можно судить по следующему отрывку из

чина избрания князь-папы (в ломаных скобках дается зачеркнутое,

курсивом выделены собственноручные исправления Петра); *Пото

князь цеса

повелЪваетъ принести <яицы> м8&6 для вы рания и

сл&кители раздаютъ по два каждо

^, на каждое имя едино натурал-

ное и другое о шитое, о

це

же еЬдящи

вь ena^a*. и <яицы> мХ&Ь

та

но де

жащимъ; пото

князь цеса

осматривав

чаш8 покрытию и

заключав

оную своею печа

ю, и повелЪвае гласити пе

вова имя, и

носити на его имя, по

нося чаий х ка

дому <о

ц8> о

це

же подобав

кла°ти <яица> м89й аще кого сои

воляетъ то нат8ра

ное аще же

кого не <хоче

>, то опшитое да кладе

...» (ЦГАДА, ф. 9, отд. I, №

67, л. 32-32 об.).

1 Q

Берхгольц сообщает: «Приказание императора было так стро-

го, что ни одна дама не осмелилась остаться дома. Некоторые хоте-

ли отговориться болезнию, и в самом деле были больны как сегодня,

так и в прошедшее воскресенье; но это ничего не помогло: они дол-

жны были явиться. Хуже всего притом было то, что им наперед объ-

явили, что их собирают единственно только для того, чтоб напоить

за неявку в прошедшее воскресенье. Они очень хорошо знали, что

Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII - начало XVIII века)

Подождите немного. Документ загружается.