Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII

Подождите немного. Документ загружается.

494 A.M. Панченко

священством, реформируют обряд в аскетическом духе, уст-

раивают тайные лесные Фиваиды, т.е. решительно противо-

поставляют себя церкви. Их безрадостную проповедь и прак-

тику самоуморения ни социальными, ни конфессиональны-

ми причинами не объяснить. Надлежит также иметь в виду

те самосожжения, которые не вызывались прямым насили-

ем, а были следствием эсхатологического отчаяния (пришли

«последние времена», последнее православное царство вы-

куплено дьяволом). Напомню, наконец, о зародившихся

практически одновременно с расколом мистических движе-

ниях, прежде всего о «христовщине», или — в уничижитель-

ной огласовке— «хлыстовщине». Если у нее и были запад-

ные, идущие от протестантского мистицизма импульсы, все

же «христовщина» органична для русского церковного кри-

зиса. Ее «корабли» возглавляются «лжехристомужами»:

кто-то из них называл себя Христом, кто-то Саваофом (жен-

щины — «богородицами»). Они — посредники между богом и

простецами, заступившие место православного клира и ду-

ховников.

Всех этих религиозных вольнодумцев можно защищать

или бранить, это зависит от убеждений наблюдателя. Но и

«капитонам», и самосожженцам, и хлыстам, сочтем ли мы

их подвижниками либо недалекими упрямцами, нельзя

отказать в искренности. Это оппозиция не ханжей, а веру-

ющих, и ставка в ней — свобода и жизнь. Общее у них —

тотальное, прямо-таки манихейское отвращение к тварному

миру, стремление так или иначе распрощаться с ним,

вплоть до самоубийственного прощания с собственной

плотью.

Таков один психологический полюс. Другой представлен

новым для России типом, типом религиозного индефферен-

тиста. Почти год просидел на московском престоле человек,

конфессиональная физиономия которого до сей поры остает-

ся загадкой. Православный монах-расстрига Лжедмитрий

тайно принял католицизм, что установлено с полной досто-

верностью. Но, по всей вероятности, он переходил также в

арианство, в радикальный евангелизм польских антитрини-

тариев. Он учился в арианской школе в Гоще, в Москве его

секретарем был арианин. Фактотум самозванца, князь И.А.

Хворостинин, осужденный за неправославное поведение на

заточение в монастырь при Филарете, тоже, судя по царской

и патриаршей грамоте, исповедовал арианство. В заключении

Церковная реформа и культура петровской эпохи 495

он составил компилятивный стихотворный трактат «Изло-

жение на еретики-злохульники», в котором горячо ратовал

за чистоту православия. Вряд ли кто-нибудь серьезно отнес-

ся к сочинению ренегата.

Смена вероисповедания, прежде на Руси почти неслыхан-

ная, в канун петровских реформ превращается в некое по-

ветрие. Нам известны переходы в католицизм, в магометан-

тство, в протестантизм. Самозванец Тимофей Акундинов,

личность яркая и неприятная, проделал все эти метаморфо-

зы. Но схожим образом поступают и люди вполне пристой-

ные. Симеон Полоцкий, Стефан Яворский, Феофан Прокопо-

вич и другие выпускники Киевской коллегии на время уче-

бы в иезуитских школах становятся униатами, а дома

возвращаются в православие. Этот обычай красноречив: вера

оказывается подчиненной знанию. Все эти индифференти-

сты — прямые предшественники русских деистов эпохи Про-

свещения.

Церковь теряла контроль над паствой. Ее реформа была

не прихотью, не выдумкой одного или нескольких людей.

Другое дело, что предлагались разные пути: изоляционизм

(путь Аввакума, присяжного обличителя «внешней мудро-

сти», т.е. секуляризованного знания), несколько подновлен-

ный «третий Рим»; экспансионистское движение к всепра-

вославной теократической империи, «Новый Иерусалим»

Никона с его грекофильской ориентацией; путь «латинст-

вующих», которые, как и грекофилы, стремились сделать

русскую церковь интеллигентной, стремились к прираще-

нию знания, но на латинской основе. У тех и других явст-

венно проглядывает комплекс национальной и конфессио-

нальной неполноценности. Он усиливается от десятилетия к

десятилетию и достигает высшей точки к первому путеше-

ствию Петра за границу. По возвращении царь устраивает

экстралегальный переворот, вплоть до перемены календаря.

Переворот затрагивает и церковь. После смерти Адриана,

совпавшей с этим переворотом, патриаршество как бы «при-

останавливается», а местоблюстителем архипастырского пре-

стола назначается митрополит Стефан Яворский, некогда

менявший веру для вящей пользы науки.

Петр преследует двоякую цель — это европеизация и

секуляризация, притом оба слагаемых одинаково весомы.

Поэтому он сохраняет и приумножает цивилизационные эле-

менты в доставшемся ему наследстве (элоквенцию, поэзию,

496 A.M. Панченко

мажоро-минорную музыку, театр, регулярную школу). В

тогдашней ситуации цивилизационная струя отождествля-

лась с церковностью, ибо профессиональная интеллигенция в

абсолютном большинстве состояла из духовенства, черного

или белого. Но это — церковная оппозиция, ученые «черка-

сы», присмиревшие после репрессий рубежа 1680—1690-х го-

дов Петр превращает оппозиционный слой в правящий,

усилив его за счет испомещения в Москве новых «черкас»

(среди них были такие крупные фигуры, как св. Димитрий

Ростовский). Царь полагает, что таким образом повысится

интеллектуальный потенциал русской церкви, и в известном

смысле царь прав (Карташев, 1959, с. 315—320).

Приостанавливая патриаршество, Петр «приостанавлива-

ет» и русскую святость. Совершаются последние акты кано-

низации — юродивого Максима Московского (1698 г.), Ионы

и Вассиана Иертоминских, которым, как полагали, царь

обязан был спасением во время бури на Белом море. Акты

конца столетия — веха, после которой русской церкви при-

дется прозябать без новых святых. За весь петербургский пе-

риод (до восшествия на престол Николая II) национальный

месяцеслов пополнится лишь пятью именами.

Разумеется, в данном случае за образец Петр брал люте-

ран и кальвинистов, которые признают Писание, но отвер-

гают Предание, не почитают икон, мощей и т.п. Однако ве-

ликороссы, гордившиеся своими подвижниками, в том числе

и самым их множеством, с петровской реформацией прими-

риться не могли — точнее, не могли расстаться с традицией.

Следствие неприятия — отношение к Петру как антихристу,

перенесенное потом и на его преемников на троне. Другое

следствие гораздо важнее. Оно касается нового для русской

культуры феномена, который можно назвать «светской свя-

тостью».

Это, конечно, сакрализация монарха (Живов и Успен-

ский, 1987, с. 47-153). Это культ Петра — Первого, Велико-

го, Отца Отечества, в меньшей степени Екатерины II (тоже

Великой, хотя официально поднесенный ей титул императ-

рица не приняла), затем Александра I Благословенного,

Александра II Освободителя, Александра III Миротворца...

Всплеск «светской святости» приходится на царствование

Николая I, когда восторжествовали изоляционизм, государ-

ственное, конфессиональное и национальное самодовольство,

Церковная реформа и культура петровской эпохи 497

что выразилось в приснопамятной формуле «самодержавие,

православие, народность».

Из «богов», населяющих петербургский Олимп, в нацио-

нальном сознании укоренился и уцелел только Петр. Попытки

его свержения «общество» предпринимало неоднократно. Они

начались уже в поколении княгини Е.Р. Дашковой — в

том поколении, которое воздвигло Медный Всадник и с

пиитическим восторгом превозносило Петра в одах. Затем

дискредитация и апологетика в приблизительно равных до-

лях становятся органической частью русской культуры. Пет-

ровскую тему можно было бы счесть модой, если бы не ее

«всегдашность», моде противопоказанная. Петр — оселок

русской мысли, ее вечная проблема, касающаяся не только

историософии, но и религии, не только национального пути,

но также национального бытия. Соответственно оценка Петра

и его детища, Петербурга, иррациональна. Аналитический

аспект подчинен в ней мифологическому (См.: Мамонов,

1989, с. 115—120). Легко заметить, что интерес к Петру резко

возрастает в кризисные эпохи. Это характерно для ше-

стидесятников, затем для начала XX в., это характерно и

для нашего времени, когда о Петре стали писать резко

негативно — и «правые», и * левые». Психологически такой

интерес понятен: суд над победителями (в их череде Петр

бесспорно первенствует, он поистине Первый) всегда сопут-

ствует интеллектуальному бунту, но это суд восставшего ра-

ба: он хоть и восстал, а все раб.

Идеи «светской святости», вполне естественные для секу-

ляризованных верхов, постепенно проникают и в «прилежа-

щие вере» низы. Те и другие определяют и подвергают ос-

видетельствованию претендентов на место на русском Олим-

пе, иногда соглашаясь друг с другом, иногда не соглашаясь.

Таких претендентов было немало. Исключая пореволюцион-

ных «выдвиженцев», исключая «благословенных», «освобо-

дителей», «миротворцев», т.е. монархов, — это сплошь Поэ-

ты — Гоголь, Некрасов, Достоевский, Толстой... О том, что

Поэты — один успешнее, другие хуже — выдержали испыта-

ние, свидетельствует самое время. На них не распространя-

ется срок давности, они признаны и остаются, несмотря на

спорадические попытки ниспровержения, духовными на-

ставниками нации. Их книги, подобно творениям святых

отцов, не подвержены старению и сохраняют качество учи-

тельности спустя многие десятки лет. Это чисто русская

498 А. М. Панченко

ситуация. В Pax Romana ничего подобного нет. Ни католи-

ки, ни протестанты за ответом на житейские проблемы не

обращаются к Гете, Бальзаку или Диккенсу, при всем поч-

тении к ним. На Западе нет «светской святости», в России

же ее основания заложил Петр (скорее всего, не предполагая

таких последствий церковной своей реформы).

Глава Поэтов и глава «светских отцов» — Пушкин, отно-

сительно которого нация высказалась с поразительным еди-

нодушием. Симптоматично, что отрицание Пушкина тоже

совпадает с кризисами, с недовольством государственным и

общественным статусом. Крайний нигилист Д.И. Писарев,

автор богопротивно-блестящих антипушкинских статей (слава

Богу, что Пушкин был на том свете: Писарев с гораздо

большим наслаждением попирал бы здравствующего), —

символическая фигура. «Это был человек до болезненности

впечатлительный. В юности он перешел через самый суро-

вый аскетический искус, чрез подлинный аскетический над-

рыв. Самым острым и подавляющим в эти годы было для

него впечатление от гоголевской "Переписки". И вставал

уже этот типичный вопрос: как же мне жить свято? <...>

Решали его в духе самого крайнего максимализма, нужно

всецело и нераздельно отдаваться и предаваться одному <...>

Напрасные слова и бесполезные разговоры отдаются сразу

же безвыходными угрызениями совести... На такой психоло-

гической почве собирается юное "общество мыслящих лю-

дей", этот характерный кружок Трескина, который сыграл

такую решающую роль во всем душевном развитии Писаре-

ва... Собирался этот кружок "для благочестивых разговоров

и взаимной нравственной поддержки", — это скорее напоми-

нает александровских мистиков и масонов, чем московские

кружки любомудров. Очень любопытно, что в числе основ-

ных задач было поставлено угашение половой страсти и вле-

чения во всем человечестве. Пусть лучше человечество вы-

мрет и жизнь остановится, чем жить в грехе. Впрочем,

оставалась надежда, надежда на чудо. Вдруг люди станут

бессмертными, "в награду за такое подвижничество челове-

чества", — "или будут рождаться каким-нибудь чудесным

образом, помимо плотского греха" <...> Весь "нигилизм" -

Писарева был подготовлен именно таким мечтательно-мора-

листическим перенапряжением и надрывом» (Флоровский,

1983, с. 292-293).

Церковная реформа и культура петровской эпохи 499

Писаревский нигилизм — та же религиозная крайность,

что и его юношеский мистицизм, только с обратным знаком.

Очевиден религиозный подтекст и в «развенчании» Пушки-

на. Это — попытка лишить его ореола «светской святости»,

принести в жертву идолам вульгарного материализма. Край-

ности сходятся, в данном случае — в необузданном максима-

лизме и конфессиональной нетерпимости. Кстати, в пуш-

кинской поэме культ Петра отчетливо религиозен. Он —

«строитель чудотворный», бронзовый кумир; он Первый и в

том смысле, что его предшественникам на троне монументов

не воздвигали. В народно-православном сознании Медный

Всадник — «образ», соотносимый с образами, с изображени-

ями ликов Христа, небесных сил, угодников. Подобно чудо-

творной иконе, истукан «строителя чудотворного» может

покидать свое место, скакать, угрожать и т.п. «Ужо тебе!»

Евгения — богоборчество, угроза идолу. Для Пушкина культ

Петра — это национальная драма, в которой есть и светлые,

и темные стороны.

Действительно, отношения Петра с православной цер-

ковью драматичны. Он, конечно, был православным чело-

веком: подобно отцу, знал на память богослужение, певал

басом на клиросе, строил храмы (иногда по собственным

чертежам), вытачивал церковную утварь. Даже «разрешить»

себя от постов он самовольно не посмел, испросив на этот

случай разрешение у патриарха иерусалимского. Однако

православие царя — бытовое, лишенное не то что экзальта-

ции, но обыкновенной религиозной теплоты.

Основной принцип, на котором базируются реформы

Петра, — принцип полезности. Применительно к церкви он

означал полное подчинение ее государству, отчуждение ее

доходов и земельных владений. Прагматический интерес

порождал не только дурное, он способствовал веротерпимо-

сти. Истина, согласно точке зрения Петра, не принадлежит

исключительно православию; она в равных или разных до-

лях «распределена» и в других конфессиях, по крайней мере

христианских.

В этой связи можно вспомнить хотя бы о сочувствии

Петра гугенотам. Здесь, бесспорно, сказалось влияние Фран-

ца Лефорта, кальвиниста и отпрыска семьи женевских пат-

рициев. По Петр оставался на стороне побежденных, изгнан-

ных гугенотов и в зрелые свои годы. Посетив в 1717 г. в Па-

риже фаворитку и тайную супругу Людовика XIV госпожу

500 A.M. Панченко

де Ментенон, к тому времени третий год вдовевшую, Петр

высказал о ней мнение: она «имеет великие заслуги у ко-

роля и государства, коему сделала весьма много доброго, а

напротив того никакова зла не причинила никому, кроме

гугенотов, и то по простоте и суеверию» (Голиков, 1788, ч. 5,

с. 319).

Впрочем, петровская толеранция имела специфический

оттенок. Будучи вполне терпимым к инославным, т.е. к

евангелистам и даже к католикам (эту терпимость в своих

универсалах к русскому и украинскому населению Карл XII

трактовал и обличал как вероотступничество, в чем Петру

пришлось даже оправдываться), царь решительно воспретил

переход из православия под страхом смертной казни. Старо-

обрядничество терпелось, но принадлежность к нему была

сопряжена с разорением (двойной подушный оклад) и уни-

жением: старообрядцам было предписано носить особое

«платье отверженных» (с клеенными желтыми воротниками).

Петр не ценил человека созерцательного и ценил челове-

ка деятельного, поэтому камнем преткновения были для ца-

ря монастыри и монашество. Показателен указ от 31 января

1724 г., в котором изложено весьма своеобразное «историче-

ское исследование» этого явления. Согласно указу, Россия

будто бы вообще непригодна для монашества. Древние иноки

пребывали в Палестине, Египте «и прочих зело теплых

местах, и овощи для пропитания натуральные кроме тру-

дов человеческих довольно имуще, и тако кроме книг ниже

одеяние им было потребно, ниже храмины <...> однако ж и

трудилися своими руками...» (Голиков, 1788, ч. 9, с. 19).

Потом «произошли, было, монахи ленивые», попросту говоря

бездельники. Византийские монахи, создававшие обители в

городах, заклеймены указом за ханжество. Ханжами объ-

явлены и русские иноки. «А что говорят — молятся, то и все

молятся <...> Что же прибыли обществу от сего? Воистину

токмо старая пословица: ни Богу, ни людям» (Голиков,

1788, ч. 9, с. 30-31).

Правда, Петр совсем упразднить монастыри не решился.

«Нужда в монашестве есть <...> для архиерейства», —ска-

зано в указе, хотя и оговорено с сожалением, что в первые

три века христианства архиереи поставлялись не из мона-

хов. Но возглавляющих церковь архипастырей требуется

немного, соответственно и постригов может быть всего не-

сколько десятков. Однако что делать с иноками обоего пола,

Церковная реформа и культура петровской эпохи 501

подвизающимися в почитаемых и богатых старинных обите-

лях, издавна ставших местами паломничества? Петр хотел

превратить их в богадельни для увечных и престарелых сол-

дат или в работные дома («а женского пола обучать грамоте,

тако ж следующих мастерств: пряжи, шитья, плетенья кру-

жев, для чего надлежит выписать из Брабандии сирот, ко-

торые выучены в монастырях»).

Упоминание о Брабанте весьма важно. Здесь отразились

впечатления Петра от посещения тамошних иезуитских мо-

настырей в 1717 г. Он останавливался в них, осматривал

библиотеки и церкви, «великолепием и украшением оных

пленялся». Иезуитов Петр не любил, как их вообще не лю-

била Россия на протяжении всей своей истории. Но царь от-

давал им должное — и как педагогам, и как устроителям

«полезных» обителей. Коль скоро от иезуитов могла воспос-

ледовать очевидная польза, Петр, не задумываясь, собирался

перенять их опыт (это — проявление той же терпимости к

Западу и меньшей терпимости к России).

Есть еще одна причина, по которой Петр реформировал

церковь, — ее нецивилизованность (с европоцентристской

точки зрения). Реформа связана с устройством епархиаль-

ных и других школ. Именно церковь в глазах Петра была

виновата в том, что за семь веков, протекших со времен св.

Владимира, на Руси отсутствовало правильное образование.

Духовное сословие Петр хотел превратить в ученое сословие.

Что из этого получилось? Нечто неестественное. Семинар-

ское и академическое «латинство» никогда не стало в уро-

вень с западным богословием, католическим либо протестан-

тским. Духовные писатели петербургского периода оставили

нам множество диссертаций, но мало трудов и мало мысли-

телей. Разрыв между наукой светской и наукой церковной

всегда ощущался как разрыв иерархический.

Духовное сословие, которое было поставлено под жесткий

контроль государства, которому в интересах этого государст-

ва было предписано нарушение тайны исповеди, замкнулось

в себе. Оно не доверяло «обществу», и недоверие было вза-

имным. Если дворянство в XVIII — начале XIX в. испытывало

тягу к духовному «деланию», оно шло в масонство, а не в

православную церковь. Были, конечно, исключения (напри-

мер, преподобный Игнатий Брянчанинов), но они лишь под-

тверждают правило. Церковь была пощажена для надзора за

502 A.M. Панченко

духовным здоровьем низших сословий — отсюда в ней инер-

ция страха, конформизма, пассивности.

Но была и другая инерция — сосредоточение националь-

ных сил на секуляризованной культуре, породившее рус-

скую классику. Та «всемирная отзывчивость», которую про-

славил в Пушкине Достоевский, корнями своими уходит

именно в петровскую эпоху, именно в реформу церкви. От-

делив (или отдалив) церковь от «общества», Петр сблизил

его с инославными и вообще иноверными культурами.

Литература

Алексеев, 1932. МЛ. Алексеев. Сибирь в известиях западноевропей-

ских путешественников и писателей: Введение, тексты и коммен-

тарии. Иркутск, 1932. Т. 1; XIII - XVII вв.

Голиков, 1788. И.Голиков. Деяния Петра Великого. М., 1788.

Ч. 5, 9.

Живов н Успенский, 1987. ВМ. Живое, Б А. Успенский. Царь и Бог:

Семиотические аспекты сакрализции монарха в России // Языки

культуры и проблемы переводимости. М., 1987.

Карташев, 1959. АЛ.Карташев. Очерки по истории русской церкви.

Париж, 1959. Т. 2.

Мамонов, 1989. В А. Мамонов. О значении архитектуры в восприятии

Петербурга русскими писателями XIX в. // Анциферовские чте-

ния. Л., 1989.

Мейендорф, 1989. Иоанн Мейендорф, протоиерей. Введение в свято-

отеческое богословие. Изд. 2-е, испр. Нью-Йорк, 1989.

Памятники литературы, 1984. Памятники литературы Древней Руси:

Конец XV - первая половина XVI века. М., 1984.

Памятники литературы, 1986. Памятники литературы Древней Руси:

Вторая половина XVI века. М., 1986.

Памятники литературы, 1987. Памятники литературы Древней Руси:

Конец XVI - начало XVII века. М., 1987.

Панченко, 1984. AM. Панченко. Русская культура в канун Петров-

ских реформ. Л., 1984.

Панченко и Успенский, 1983. AM. Панченко, Б А.Успенский. Иван

Грозный и Петр Великий: Концепция первого монарха //

ТОДРЛ. Л., 1983. Т. 37.

Переписка Ивана Грозного, 1979. Переписка Ивана Грозного с Анд-

реем Курбским. Л., 1979.

Скрынников, 1978. РТ.Скрынников. Борис Годунов. М., 1978.

Флоровсквй, 1983. Г.Флоровский. Пути русского богословия. Изд.

3-е. Париж, 1983.

А. М. Панченко

НАЧАЛО ПЕТРОВСКОЙ РЕФОРМЫ:

ИДЕЙНАЯ ПОДОПЛЕКА

Резкая поляризация оценок петровских реформ произош-

ла при жизни преобразователя, сохраняется до сей поры и,

вне всякого сомнения, будет иметь место и впредь

. Если

искать некую равнодействующую, которая могла бы объеди-

нить и апологетов, и отрицателей, то ее позволительно ус-

мотреть в признании за деятельностью Петра I качества ре-

волюционности, толкуемой как прогресс и скачок либо как

насилие над ходом вещей, неорганичность, зародыш куль-

турного «двойничества» и, соответственно, непримиримого

социального противоборства верхов и низов.

Показателен в этом смысле разговор А.С. Пушкина с

великим князем Михаилом Павловичем, занесенный в днев-

ник поэта 22 декабря 1834 г.: «Vous etes bien de votre famille,

сказал я ему: tous les Romanof sont revolutionnaires et nive-

leurs» (Пушкин, 1949, с. 335 — «Вы подлинный член вашей

семьи <...> все Романовы революционеры и уравнители»).

Пушкин метил прежде всего в Петра — и конкретно в Та-

бель о рангах: «Если в дворянство можно будет поступать из

других сословий, как из чина в чин, не по исключительной

воле государя, а по порядку службы, то вскоре дворянство не

будет существовать или (что все равно) все будет дворянст-

вом». Табель о рангах тоже можно оценивать двояко: по-

пушкински (уничтожая замкнутость дворянского сословия,

она уничтожает, так сказать, его совещательную функцию,

узаконивает деспотизм)

и по-петровски (она пролагает путь

Суммарную характеристику отечественных и зарубежных тру-

дов середины XIX - 70-х годов XX в. см. в кн.: Баггер, 1985. Идеи

оппозиции и логику ее размышлений можно представить по кн.: Го-

ликова, 1957; Чистов, 1967, с. 100 и ел. См. также статью: Успен-

ский, 1976, с. 186-292 и наст. изд.

Ср. там же: «Говоря о старом дворянстве, я сказал: Nous, qui

Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII - начало XVIII века)

Подождите немного. Документ загружается.