Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII

Подождите немного. Документ загружается.

202 Глава четвертая

Аще же не такс, То знатно есть всяко,

Яко притворствуем И лицемерствуем

Пред миром.

Только в условиях состязательной культуры мог возник-

нуть такой жанр, как эпиграмма. Когда в октябре 1681 г.

на книжном рынке появился сборник проповедей Симеона

Полоцкого «Обед душевный», кто-то откликнулся на него

такой эпиграммой:

Новосоставленная книга сия Обед Подвлагает

снедь полну душетлительных бед.

(Шляпкин, 1891, с. 139)

Ни для кого эпиграмма не имела никаких последствий,

как не имели последствий стихотворные жалобы Симеона на

«Зоила», т.е. Евфимия Чудовского, или прозаические пасквили

последнего на Симеона. Правда, после переворота 1689 г.

патриарху Иоакиму и тому же Евфимию удалось совершить

и культурный, сугубо реакционный переворот. Сильвестр Мед-

ведев был казнен. Его сочинения, как и сочинения его учи-

теля, подверглись официальному запрещению. Но это была

запоздалая и обреченная на неудачу попытка, потому что

состязательность вошла в плоть культуры «бунташного века».

Состязаются и авторы, и культурные аксиомы. Искусство

становится проблемой, которая затрагивает прежде всего та-

кие важнейшие понятия, как произведение и автор, как

книга и писатель.

Книга

В Древней Руси была своя классификация и своя иерархия

книг. На первом месте находились «душеполезные» книги —

Писание, затем Предание (произведения отцов и учителей

церкви, постановления семи вселенских соборов), сочинения

русских авторов, причисленных к лику святых, и т.д. Даже

если не брать в расчет гибель книг от войн, пожаров и т.п.,

все-таки книжное наследие Древней Руси поражает своей

огромностью. Это действительно колоссальное наследие.

Размышляя о нем, мы наталкиваемся на следующий

парадокс: книг много, а больших личных библиотек мало.

Состоящая из сотен и тысяч томов библиотека — это явление

русского барокко. Такие собрания, равные по количеству ве-

Книга

203

ковым книгохранилищам крупнейших русских монастырей,

были у Симеона Полоцкого, Сильвестра Медведева, Стефана

Яворского и других «новых учителей». Библиофильство —

непременная их черта. По европоцентристскому разумению

разгадка парадокса напрашивается сама собою: покуда старо-

заветная Русь «шествовала во тме», там было мало грамот-

ных, мало читателей. Кто и для какой надобности собирал

бы большие библиотеки? Они закономерно появились вместе с

барочными полигисторами, «новыми учителями» новой Рос-

сии. Но это банальное объяснение не выдерживает критики.

У нас есть достоверные и достаточные статистические

данные о грамотности мужского населения Москвы в середине

XVII в. (Соболевский, 1894, с. 5-12; Очерки истории СССР,

XVII век, 1955, с. 555 и ел.). Когда составлялись переписные

книги, хозяин каждого двора в них расписывался, за негра-

мотного «прилагал руку» сосед. Оказывается, белое духовен-

ство было почти поголовно грамотным, черное духовенство —

на три четверти. Среди купечества насчитывалось от 75 до

96 грамотных на сто душ мужеского пола. В дворянском со-

словии картина примерно та же, что и в монашеском. Что

касается посадских мужиков, то здесь грамотных было от 23

до 52 процентов. То, что мы знаем о просветительской дея-

тельности московского Печатного двора, поясняет и подтвер-

ждает эту картину. Так, во второй половине XVII в. эта

единственная на Руси типография издала 300 тысяч буква-

рей и 150 тысяч учительных Псалтырей и Часословов, при-

чем буквари продавались по копейке за штуку. В Петровскую

эпоху, когда европеизация достигла апогея, грамотность

массы русского населения, напротив, понизилась: силы на-

ции были отвлечены на флот, регулярную армию, постройку

новой столицы и т.д. Таким образом, эволюционистское тол-

кование неприемлемо. Отгадку нужно искать в сфере оби-

ходной культуры. Обратимся к Аввакуму, самому яркому

защитнику и выразителю идеалов старины.

Его Житие завершается несколькими самостоятельными

в сюжетном плане рассказами, которые по функции подоб-

ны традиционным агиографическим «чудесам». В первом из

этих рассказов Аввакум вспоминает, что некогда Стефан Во-

нифатьев, царский духовник, один из самых почтенных «бо-

голюбцев», благословил Аввакума иконой и книгой. Это был

сборник поучений Ефрема Сирина, выдержавший в середине

XVII в. четыре издания. Поучения полны эсхатологических

204 Глава четвертая

ожиданий, отчего они и пришлись по сердцу русским тради-

ционалистам. Главная тема сборника — необходимость для

каждого христианина быть готовым к Страшному суду, не-

обходимость молитвы, поста и покаяния.

Эту душеполезную книгу Аввакум променял на лошадь,

и Бог наказал его семью. «Лошедь ту по ночам и в день ста-

ли беси мучить, — всегда мокра, заезжена, и еле жива ста-

ла» (Житие протопопа Аввакума, 1960, с. 110). Бесы терза-

ли и Евфимия, брата Аввакума, который «лошедь сию поил

и кормил и гораздо об ней прилежал, презирая правило мно-

гажды» (т.е. пренебрегая обязанностями христианина). Евфи-

мий рассказал брату о своем «видении»: бесы его «водили и

били, а сами говорят: "Нам де ты отдан за то, что брат твой

Аввакум на лошедь променял книгу"». Пришлось Аввакуму

взять книгу обратно, а за лошадь уплатить деньгами.

Если, так сказать, стереть с этого эпизода религиозную

патину, то станет ясно, что древнерусский человек состоял с

книгой в особых отношениях. Книга — не вещь, это своего

рода неотчуждаемое имущество (конечно, в идеале, потому

что в житейской практике книги продавались и покупались).

Не столько человек владеет книгой, сколько книга владеет

человеком, «врачует» его (Аввакум ведь прямо написал, что

Стефан Вонифатьев наделил его книгой, дабы «себя пользо-

вать, прочитал, и люди»). Книга подобна иконе; это духов-

ный авторитет и духовный руководитель.

В связи с этим любопытно разобрать одну из инвектив

Димитрия Ростовского. Обличая старообрядцев, он пишет,

что они «в веществе зримом и осязаемом божества ищут, и

в веществах зримых и осязаемых веру свою полагают. Ста-

рая икона — то их вера. Осмоконечный крест — то их вера.

Седмь простор в литургисании — то их вера. Сложение пер-

стов по их нраву — то их вера. О пребезумнии, слепни, за-

блуждшии, черняе сажи умом вашим потемненнии!.. Еда ли

ветхость книжная есть Бог?» (Димитрий Ростовский, 1877,

л. 5—5 об.). Эта инвектива могла возникнуть только в том

случае, если автор ее сам относился к книге как к вещи и

считал, что «обожение» ее — идолопоклонство. Димитрий

Ростовский, барочный полонофил, не мог понять традицио-

налистов.

Для них чтение книги — не акт, но процесс. Лекарство

надлежит употреблять многократно, иначе не выздороветь

телесно. Так и книгу нужно читать постоянно раз за разом,

Книга

205

чтобы сохранить духовное здоровье (недаром слово «чту»

означает и «читаю», и «почитаю»). Так рекомендовали

«боголюбцы». Иван Неронов писал Стефану Вонифатьеву

из Вологды 13 июля 1654 г.: «Преподобнаго о

ца Феодора

Исповедника, игумена Студийского, житие к тебе послах,

моля, да часто почитавши его (здесь и ниже курсив мой, —

АЯ.) пред благочестивым царем, чтоб ему, государю, вестно

было» (Каптерев, 1909, с. 16). Так поступали и духовные

чада «боголюбцев».

Заботясь в тюрьме о своих осиротевших дочерях (князь

Петр Урусов задумал жениться от живой жены), Евдокия

Урусова назвала им четыре «душеполезных» книги: «Да

еще молю у вас, светы мои, чтите вы слово Божие почасту

<...> Чтите Кирилу Еросалимского, и Ефрема, и Поколипсис,

и а Вере Книгу;, тут познаете сами все» (Высоцкий, 1916,

с. 29). Все это — мрачные и настольные для традиционали-

стов книги: Апокалипсис, тот же Ефрем Сирин, «Кириллова

книга» (1644) и «Книга о вере» (1648). В письмах Е. Уру-

совой чтение приравнивается к богоугодным делам, напри-

мер — к раздаче милостыни. Читать «почасту» не равно-

значно зубрежке. Это не интеллектуальный акт. Это нравст-

венная обязанность и одновременно нравственная заслуга.

Книга — духовный руководитель и вместилище вечных

идей. Само собой разумеется, что вечные идеи не могут за-

полнять сотни и тысячи томов, ибо вечных идей немного.

Следовательно, нужно не вообще читать книги и читать не

всякие книги, а «пользовать себя» строго определенным кру-

гом избранных текстов.

Эта мысль считалась одной из фундаментальных в сред-

невековой обиходной культуре, и недаром с нее начинался

«Измарагд» — сборник, который с XIV в. считался своего рода

«книгой жизни». «Составитель его поместил в начале книги

группу "слов" о "чтении Вожественнем", о том, как следует

"не ленитися книг чести", "како подобает слушати книг",

как «оставль дело, итти к церкви на послушание Божествен-

ных словес "<...> Подписанные иногда именами Иоанна Зла-

тоуста, Григория папы Римского, Василия Великого, святого

Ефрема, иногда анонимные, эти поучения развивают под-

робнее мысли "некоего калугера" (имеется в виду «слово»,

предпосланное Изборнику 1076 г.,—А.П.), утверждая также,

что следует "не токмо написанная чести, но и творити я"»

(Адрианова-Перетц, 1974, с. 7). Там сказано: «Воды бо часто

капля каплющия и камень удолит, тако и книги, что мы

206 Глава четвертая

часто, наведут на истинный путь» (Измарагд, 1912, л. 2 об.

второй цагинации)

Среди этих поучений есть «слово» под названием «О чту-

щих многий книги», надписанное именем константинополь-

ского патриарха Геннадия. «О человече, что требуеши, мно-

гих ища книг?.. И си едины доволны ти на спасение, аще

почитая твориши, еже в них глаголет <...> Но овогда сия те-

ши книги <...> иногда же инех желаеши, толико мудрости

научаешися <...> но не твориши добрых дел. Пред человеки

мудревши, а пред Богом в ненависти еси <...> Кая таковому

польза, аще и много имат разума и многи чтет книги?» (Из-

марагд, 1912, л. 11—11 об., второй пагинации).

Читающий книги, согласно наставлениям Измарагда,

«обновляется, и просвещается, и спасается», становится при-

частным вечной истине. Его обязанность — делиться с дру-

гими, потому что человек не вправе претендовать на владе-

ние истиной. Истина — не частная собственность. Об этом

идет речь в «Слове святаго Ивана Златаустаго о не дающих

книг чести и преписати». Если ты богат и мудр, если у тебя

есть книги, не хорони их от братьев, не собирай у себя в клети

«на изъядание червем и плесни». «Аще ли ся еси дочел в

которых книгах, еже хранити от братии своея, то поистин-не

достойни суть плесни, и червем, и огню на сожжение»

(Измарагд, 1912, л. 4 об., второй пагинации).

Эти аксиомы делают понятными некоторые факты из ли-

тературного быта XVII в. — такой, например, как приобре-

тение крестьянами книг вскладчину. А.И. Копанев показал,

что книги покупались «коллективно на волостные деньги и

были, следовательно, коллективной собственностью волостных

крестьян» (Копанев, 1976, с. 395). Они хранились в приход-

ской церкви, которая «была не только религиозным центром

волости, но и центром политическим: здесь в трапезе при

церкви собирались волостные сходы, хранился архив волости,

находилась касса, здесь совершались многообразные акты и

т.д. В трапезной заседали выборные должностные лица: зем-

ские дьячки, земские судьи, сотские. Словом, светская при-

стройка к церкви, иногда в 2—3 раза превосходившая по

размерам церковное помещение, была оживленнейшим мес-

*В начальной части это издание совпадает с каноническими Из-

марагдами.

Книга 207

том волости» (там же, с. 398—399). Это был прообраз публич-

ных библиотек. Хотя книги запрещалось выносить из при-

ходского храма, но они выносились, зачитывались и т.д.

Становится понятным и такой факт, как скромные коли-

чественно личные библиотеки. Когда низверженный патриарх

Никон ехал в ссылку в Ферапонтов монастырь, ему было по-

зволено брать с собою все, что угодно. И он повез в северную

обитель множество всяких вещей и припасов: шесть пова-

ренных котлов, противни и сковороды, ендовы, братаны и

солонки, плотницкий и кузнечный набор, пищаль, бердыш

и пару пистолей, шубы и кафтаны собольи, песцовые и таф-

тяные, бочки с пивом ячным и белым, с вином церковным,

с медом малиновым, с ренским и романеею, неводы и вер-

ши, лодки и паруса, лошадей, коров и коз, — и даже под-

зорную («смотрительную») трубу (Дело о патриархе Никоне,

1897, с. 386—404 — расписка от 9 июня 1676 г. в приеме в

казну Кириллова монастыря имущества «монаха Никона»;

о книгах — на с. 387-388). Что до книг, то их всего около

четырех десятков (считая по названиям), и это в подавляю-

щем большинстве книги, входящие в церковный круг, без

которых нельзя служить в церкви.

Становится понятным и особое предпочтение, которое об-

разованнейшие из «боголюбцев» отдавали одной книге. Иван

Неронов всегда имел при себе «Маргарит» Иоанна Златоуста;

выбранные места из «Маргарита» он читал народу в хра-

мах, на площадях и на улицах. Один из поэтов «приказной

школы» так прославлял Михаила Рогова, известного справ-

щика Печатного двора и протопопа собора Черниговских чу-

дотворцев, врага Никона в эпоху церковной реформы:

Еще же твое честное любомудрие похваляю к сим, любиши бо

от души книгу, юже списа премудрый грек Максим. (Панченко,

1973, с. 46)

Итак, по средневековым понятиям, человек и книга со-

ставляли некое двуединство. При этом книга стояла выше,

нежели человек.

Какую же культурную ценность противопоставили этой

древнерусской аксиоматике «новые учители»? Слова, кото-

рые отмыкают двери барочного полигисторства, — это слова

«наука» и «премудрость». Манифест этого литературного

товарищества — вирши Сильвестра Медведева «Вручение

<...> царевне <...> Софии Алексиевне Привилия на Академию».

208 Глава четвертая

Этому произведению в качестве эпиграфов предпослан десяток

цитат из Книги премудростей Соломона (Русская силла-

бическая поэзия, 1970, с. 191). Среди них фраза «Взыщите

премудрости, да живи будете» (Книга премудростей Соломо-

на, гл. IX, ст. 6). Показательно, что Аввакум посвятил этой

фразе особую статью в своей «Книге толкований»: «Кую пре-

мудрость, глаголет, взыщите? Ту ли, ея же любит Павел

митрополит (Павел, с 22 августа 1664 г. митрополит Сар-

ский и Подонский, знаток латыни и польского, —АЛ.) и

прочий ево товарищи, зодийщики? Со мною он, Павел бе-

зумной, стязаяся, глаголющи: велено де <...> научатися пре-

мудрости алманашной и звездочетию, писано де: взыщите

премудрость, да поживете. Не знает Писания, дурак, ни

малехонко!.. Писание глаголет: взыщите премудрость, да

поживете, и исправите в ведении разум, еже есть Божия

премудрость, — любы, милость, мир, долготерпение, благость,

милосердие, вера, кротость, воздержание, вся сия исправля-

ти в ведении и разуме духовнем, и не примешивати блудень

и похотей внешних к духовному жительству» (РИБ, Л., 1927,

т. 39, стб. 492).

Трудно выразиться яснее. Для традиционалиста Авваку-

ма «премудрость» — это нравственное совершенство, а для

его оппонентов — некий интеллектуальный феномен, «наука»,

знание как таковое. Интеллект ненасытен, он требует все но-

вой и новой пищи. Для Аввакума книга — духовный настав-

ник, а для новаторов ученый собеседник. Чем меньше чело-

век прочитал книг, тем меньше он знает и тем ниже ценится

в среде интеллектуалов. Его кругозор прямым образом зави-

сит от его библиотеки. Чем она больше, тем он почтеннее.

Стефан Яворский, замечательный библиофил, в ожида-

нии смертного часа написал по-латыни блистательную эле-

гию к своей библиотеке, попрощался со своими любимыми

книгами. Вот как звучит это прощание в силлабическом пе-

реводе XVIII в.:

Книги, мною многажды носимы, грядите,

свет очию моею, от мене идите!

Идите благочастно, иных насыщайте,

сот ваш уже прочиим ныне искапайте!

Увы мне, око мое от вас устранено,

ниже вами может быть к тому насыщено.

Паче меда и сота вы мне сладши бесте,

с вами жить сладко бяше, горе, яко несте.

_________________________ Книга _________________________ 209

Вы богатство, вы слава бесте мне велика,

вы рай, любви радость и сладость колика.

Вы мене прославили, вы мене просветили,

вы мне у лиц высоких милость приобрели.

Но более жить с вами (ах, тяжкое горе!)

запрещает час смертный и горких слез море.

(Маслов, 1914, с. LXVI)

Ни один из древнерусских книжников не мог бы заяв-

лять о скорбных своих чувствах по такому поводу: смерть

освобождает от тягот и соблазнов бренной жизни и причис-

ляет к вечности, к той вечности, отголоском которой и счи-

тается душеполезная книга. Что касается Стефана Яворско-

го, то для этого монаха и первенствующего иерарха русской

церкви разделение веры и культуры уже совершилось, при-

чем окончательно и бесповоротно. Его элегия — первое про-

явление писательского «прощания с книгами». Так посту-

пил И.М. Опочинин (см.: Трефолев, 1883, с. 224-226), так

поступил и Пушкин: «Потухающим взором обвел умираю-

щий поэт шкапы своей библиотеки, чуть внятно прошептал:

"Прощайте, прощайте", — и тихо уснул навсегда» (Пушкин

в воспоминаниях современников, 1974, с. ЗЗЗ)

В связи с тем, что в XVII в. столкнулись различные «ак-

сиомы книги», можно, как кажется, понять, почему раскол

церкви и культуры начался из-за правки книг на Печатном

дворе. Аналогичная правка осуществлялась на Руси и преж-

де, но такие предприятия не имели серьезных последствий.

Теперь же традиционалисты твердят, что надо «опасаться

стязаний», что они «не смеют <...> на отеческая писания со-

стязанием надходити», «не дерзают коварствовати» (Помор-

ские ответы, 1911, л. 182 об.-183). В чем тут дело? Обра-

тимся снова к философии культуры тех соловецких иноков,

которые предпочли смерть правленым книгам.

Ересь завелась в Московском государстве, писали они.

Наши книги правят с новых греческих книг, которые «печа-

тают у <...> латын, в Риме и в Виницеи, или хто хочет где»

(Барсков, 1912, с. 26). Как видим, соловчане были прекрасно

осведомлены — «образцовые» книги действительно выпуска-

лись большею частью в Венеции. Но что тогда означает фра-

Так вспоминал К.К. Данзас в 1863 г.; В.А. Жуковский, кото-

рый писал о прощании с книгами тотчас после кончины Пушкина,

отнес эти слова к дню дуэли (там же, с. 345).

210 Глава четвертая

за «или хто хочет где»? Переведя эту фразу в нашу систему

значений, мы получим формулу «свободного творчества» в

постренессансном, просветительском смысле. Речь идет о

книгах, которые сочинял кто хотел, писал в них что хотел,

печатал их где хотел. Что же, соловчане протестуют против

«свободного творчества»? Да, так как с их точки зрения

«свободное творчество» не ценность, и книга, акт свободного

творчества, не может быть духовным наставником.

Когда с европоцентристских позиций оценивают древне-

русское книгопечатание, то его помещают где-то посредине

между Европой и Турцией (не географически, а культуроло-

гически). Ведь в начальный период существования печатно-

го станка в Западной Европе типографское дело было вполне

частным делом, в Турции оно было вообще запрещено, а на

Руси существовала лишь одна, притом официальная, типо-

графия — московский Печатный двор. Между тем нелепо ви-

деть в этом отсталость; это всего лишь иная культурная си-

стема. Коль скоро книга — духовный и всеобщий авторитет,

она не должна отражать чье-либо личное мнение. Книга —

«соборный» акт: «Аще ли кия и сумнительныя речи от пре-

писующих в прописех внесошася, и таковая церковными

соборы и премудрыми и святоподражательными преводники,

каковы быта Киприан митрополит и преподобный Максим

Святогорец, исправляхуся» (Поморские ответы, 1911,

л. 206 об.—207). Никон же правил книги «суемудрием и

самосмышлением ».

Один из документов 1670 г., допрос соловецкого бельца

Григория Черного, зафиксировал следующую антиниконов-

скую легенду: «И в нынешнем де <...> году Соловецкого мо-

настыря старец Евлампей сказывал ему, Гришке, в Сумском

остроге в тюрьме и иным тюремным сидельцом всем вслух:

как де монах Никон был в Москве в патриархех, и он де из

языка своего кровь точил и пускал в чернила, и те де чер-

нила отсылал он на Печатной двор для печатанья книг, и

хто де те книги учнет честь, и тот де на истинный путь обра-

титца не сможет» (Барсков, 1912, с. 31). Легенда объясняет,

отчего традиционалисты восстали — в прямом и переносном

смысле — против правки богослужебных книг. Они тракто-

вали ее как «свободное творчество», личное поползновение

одного человека, презревшего «соборное свидетельствова-

ние». В их сознание не укладывалось, что книга потребна не

для одной нравственной жизни, а и для познания мира, что

познание безгранично и бесконечно.

Писатель 211

Писатель

В XVII в. новая терминология писательского труда еще

не установилась. В среде барочных полигисторов имели хож-

дение разные самоназвания, но чаще всего, пожалуй, упот-

реблялось слово «учитель» (наряду с сочетанием «трудник

слова»). Для противников полигисторы, как мы видели, то-

же были «новыми учителями», а также «философами», «ри-

торами», «альманашниками», людьми «внешней мудрости».

Когда умер Симеон Полоцкий, его царственный питомец

Федор Алексеевич заказал Сильвестру Медведеву эпитафию

их общему наставнику. Несколько первоначальных вариан-

тов царь похерил, так что окончательный, насчитывающий

12 четверостиший, можно считать суммой представлений и

оценок, касающихся роли поэта. Приведу 5 четверостиший:

1-е, 2-е, 7-е, 8-е, 9-е.

Зряй, человече, сей гроб, сердцем умилися,

о смерти учителя славна прослезися.

Учитель бо зде токмо един таков бывый,

богослов правый, церкве догмата хранивый.

Муж благоверный, церкви и царству потребный,

проповедию слова народу полезный,

Семен Петровский от всех верных любимый,

за смиренномудрие преудивляемый.

Иже труды си многи книги написал есть,

и под разсуждение церковное дал есть.

С церковью бо хоте согласен он быти

и ничто же противно церкве мудрствовати.

Ибо тоя поборник и сын верный бяше,

учением правым то миру показаше.

В защищение церкве книгу Жезл создал есть, в ея

же пользу Венец и Обед издал есть,

Вечерю, Псалтырь, стихи со Рифмословием,

Вертоград многоцветный с Бесед ос ловием.

Вся оны книги мудрый он муж сотворивый,

в научение роду российску явивый.

(Русская силлабическая поэзия, 1970, с. 188-189)

«Сие надгробное надписание государь указал на дву ка-

менных таблицах вырезав позлатить и устроить над гробом

Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII - начало XVIII века)

Подождите немного. Документ загружается.