Никишин Н.А. (сост.) Музей и новые технологии. На пути к музею XXI века

Подождите немного. Документ загружается.

Министерство культуры Российской Федерации

Российская Академия наук

Российский институт культурологии

МУЗЕЙ

И НОВЫЕ ТЕХНОЛОГИИ

Серия

На пути к музею XXI века

Прогресс - Традиция

Москва 1999

ББК 70.1

М 11

Музей и новые технологии // На пути к музею XXI века / Сост. и науч. ред.

Н.А.Никишин. М.: Прогресс-Традиция, 1999. 216 с.

Издание, подготовленное Лабораторией музейного проектирования РИК, посвящено

проблемам освоения новых технологий музейной деятельности. Технологии,

рассматриваемые авторами, охватывают использование в музеях новейших

технических средств, но не ограничиваются этим. Сборник содержит материалы,

раскрывающие перспективные способы и приемы организационного и ресурсного

обеспечения музейной работы в новых социальных и экономических условиях.

Сборник адресован руководителям и работникам музеев, музеологам, преподавателям

и студентам профильных учебных заведений.

Составитель и научный редактор - Н.А.Никишин

Российский институт культурологии, 1999

ISBN 5-89826-037-4

Введение

Необходимость технологической модернизации обусловлена существенным

усложнением условий функционирования и развития музеев. Диверсификация

социальной среды, появление новых категорий взаимодействующих с музеями органов

управления, социальных групп, организаций и учреждений, формирование с некоторыми

из них достаточно сложных партнерских, а иногда и конкурентных отношений,

межпрофессиональные и межмузейные коммуникационные проблемы, информационный

голод, отток из музейной сферы части высококвалифицированных специалистов,

обострившийся, как никогда ранее, дефицит финансовых ресурсов, - все это поставило

перед музеями новые задачи, без решения которых их будущее представляется

проблематичным.

Эти задачи в значительной мере обусловлены необходимостью пересмотра и

модернизации многих сформировавшихся за предыдущие десятилетия методов, приемов

и способов музейной работы, ее организации и обеспечения необходимыми ресурсами.

Некоторые направления технологической модернизации касаются освоения

новых технических средств (электронные средства коммуникации, вычислительная

техника), что позволяет значительно облегчить, ускорить или удешевить традиционные

виды музейной работы. Другие направления связаны не столько с техническими

новшествами, сколько с новыми методами управления, способами организации

взаимодействия между подразделениями музейного коллектива, а также между музеем и

его партнерами, в том числе - с музейной аудиторией. Здесь - огромное поле для

собственных творческих поисков работников и руководителей музеев. Есть в данной

области и уже готовые наработки, обобщающие практический опыт, накопленный

действующими в аналогичных условиях зарубежными музеями, имеются и еще не

завершенные, но уже представляющие широкий интерес, исследования российских

специалистов.

Соответствующие материалы, естественно, не претендуя на исчерпывающую

полноту охвата всей подобной проблематики, составляют содержание представленного

сборника. Читатель найдет в издании материалы о новых информационных технологиях

(статьи К.А.Наседкина, Е.Л.Кощеевой, Ю.М.Лошака, М.Я.Тумина, А.В.Лебедева,

Н.А.Никишина, Н.Л.Селиванова). Эти материалы сгруппированы во втором разделе

сборника, где в основном обсуждаются вопросы, связанные с использованием в музеях

новейших технических средств. Первый раздел, посвященный новым социальным

технологиям, объединяет статьи, затрагивающие более фундаментальные основы

обновления музейной деятельности. Здесь рассматриваются способы организации

социальной поддержки и внешнего ресурсного обеспечения музеев (статьи О.Э.Даршт и

Н.Н.Павловой); обсуждаются новые управленческие технологии, способные

оптимизировать использование музеями уже имеющихся у них материально-

технических и интеллектуальных ресурсов (С.Э.Зуев, М.Б.Гнедовский, А.В.Лебедев).

Легко заметить, что содержание данного сборника, адресованного широкому

кругу специалистов музейного дела, в основном касается проблем не содержания, а

организационного и ресурсного обеспечения музейной работы. Это объясняет, почему

при выборе ключевого для сборника понятия выбран термин "технология", а не более

привычное для музееведческих изданий слово "методы". Несомненно, что собственные

методические и теоретические основания музейной деятельности также заслуживают

переосмысления и модернизации. Однако это вопросы специальных исследований,

которым будут посвящены другие выпуски данного издания.

Н.А.Никишин

Раздел I

Новые социальные технологии

С.Э.Зуев

НОВЫЕ СОЦИАЛЬНЫЕ ТЕХНОЛОГИИ

В СФЕРЕ КУЛЬТУРЫ

(Культурологические основания

профессиограммы современного менеджера)

Наиболее существенным результатом развития технологий гуманитарного знания

в ХХ веке стало взаимопроникновение социального и культурного. “Революция

менеджеров”, на рубеже ХVIII-ХIX веков трансформировавшая систему естественно-

научного знания в последовательные волны индустриальных преобразований,

продолжилась в ХХ веке на материале знания гуманитарного. Результаты социально-

гуманитарных (культурологических - следуя классическому различению неокантианцев

на знания о природе и знания о культуре) исследований легли в основу так называемых

социальных технологий, которые придали новый импульс развития моделям

общественного и государственного управления, организации производства, эволюции

стандартов жизни и т.п.

На этом фоне очевидный “ренессанс” культурологических исследований, равно

как и общее повышение социальной активности в сфере гуманитарных наук,

приобретает особый смысл. История мировой культуры свидетельствует, что рост

интереса к гуманитарному знанию предшествует обычно глобальным изменениям как на

уровне отдельных стран, так и через них на весь геополитический контекст (Франция

второй половины ХVIII века, Германия ХIХ века, Россия начала ХХ и т.п.). Интерес к

ключевым проблемам культурно-исторической традиции, к национальным и

региональным типам мышления и ментальности, к вопросам языка и искусства,

образования и права важен не столько как традиционное направление академической

любознательности, сколько как ресурс формирования политики принципиально нового

типа.

В этом смысле представления о культуре постепенно теряют свою “музейную

неприкасаемость” и становятся социально ангажированными - точно так же, как в свое

время представления о “чистом” эксперименте и исследовании в естественных науках

были ангажированы инженерно-конструкторской мыслью. Основной нерв культурной

революции ХХ столетия как раз состоит в постепенном осмыслении культуры не как

системы самоочевидных и самодостаточных образцов, а в направлении ее

инструментальности, т.е. способности оказывать направленное и прогнозируемое

влияние на все ареалы человеческой практики и жизнедеятельности.

Признаки этой эволюции мы можем отследить на примере самых традиционных

культурных институций. Так, скажем, не вызывает сомнений быстрая трансформация

музея - по давно устоявшейся традиции места элитарного коллекционирования и

исследования - в центр формирования досуга и работы со свободным временем самых

разных социальных групп. Не менее показателен феномен “современного” искусства,

для большинства форм которого социальные последствия любой культурной акции

оказываются более важными, чем ее непосредственное наполнение - такая своего рода

“эстетика социальности”. Было бы, наверное, просто банальным еще раз подробно

останавливаться на примерах аудио-визуальной волны и т.д. и т.п.

Но едва ли не более важными оказываются последствия гуманитарного взрыва за

пределами отраслевых представлений о культуре и культурном. Недостаточность и

неэффективность политического и экономического инструментария становится в ряде

случаев прямым вызовом гуманитарным практикам - во всем диапазоне от личных

психо- и культуртехник до глобальных масштабов работы с образом жизни и

традициями обширных культурных регионов. Первоначально необходимость

“культурно-технического” вмешательства возникает в эпоху индустриальных

модернизаций, когда оказывается, что слой культурных традиций и сложившегося

образа жизни впрямую влияет на перспективы технологического прогресса, а именно,

обладает очевидной сопротивляемостью всем и всяческим инновациям. Причем, это

оказывается справедливым как по отношению к микроуровню отдельного человека

(стрессы и девальвация человеческой целостности), так и к макросоциологическим

масштабам (утеря культурной идентичности, негативные аспекты урбанизации, etc.). Но

возникшее в глазах “социальных инженеров” как препятствие на пути модернизации, это

культурное измерение социальных процессов оказывается способным заменять, а в ряде

случаев и вытеснять более привычные для нового времени экономические и

политические методы регулирования, ибо, по выражению Мераба Мамардашвили,

“культура это то, что остается, когда я все забыл”.

Таким образом, смысл процессов, происходящих в культурной области, значим не

только для культуры в традиционном ее понимании. Культурные программы можно

рассматривать как своеобразную зону эксперимента, в которой отрабатываются и

репетируются способы организации и взаимодействия, применимые в иных областях

человеческой практики (экономической, политической, образовательной).

Этот же тезис с полным основанием может быть отнесен и к новым формам

взаимодействия и кооперации в европейском культурном пространстве.

В настоящее время существуют, пожалуй, три глобальные темы, в рамках

которых европейская культурная кооперация (и вытекающая из нее европейская

культурная политика) находит свое наиболее полное выражение.

1. Права человека

Тема прав человека, которая стимулирует изыскания в области культурной и

философской антропологии, педагогики, психологии, включая проблему освоения

локальных культурных практик с их вниманием к тем артефактам, которые прежде

выпадали из фокуса внимания традиционных “Историй искусства и культуры”.

По сути, мы имеем дело с двойным эффектом влияния темы “прав человека” на

сферу культурной деятельности. Во-первых, постепенно меняется концепция культурной

работы: ориентация, связанная с представлением о необходимости “социального

продвижения” культурных образцов в “массы”, создания условий для приобщения и

доступа к культурным ценностям, заменяется в ряде случаев (случай этот может носить

как чисто географическое, так и политическое обличье) все более явным осознанием

“культурных прав” как права на собственную, пусть и локальную, культурную

специфику, обусловленную особенностями исторической эволюции. В

культурологическом смысле, мы имеем дело с окончанием периода, который можно

было бы охарактеризовать как преобладающую политическую гегемонию национальных

государств. В том смысле, что национализм в государственном обличье, по Эрнесту

Геллнеру, есть ни что иное, как унификация этнических и микросоциальных

особенностей в угоду и для поддержания единства в пределах политических

государственных единиц. Иными словами, национальная специфика на государственном

уровне есть принципиальное усреднение многих локальных культур, оказавшихся в

определенных границах в процессе складывания национальных государств (на манер

средней температуры по больнице). Во многом, кстати говоря, пресловутая массовая

культура является своеобразной наследницей национально-государственного

строительства с присущей ему особой мифологией и стереотипами.

В то же время, внимание к идее культурных регионов с их особостью в рамках

государственного устройства есть попытка преодолеть представление о государстве как

единственном (или преобладающем) субъекте национально-культурного процесса.

В этом смысле культурная деятельность делает “прозрачными” политические и

административные границы как внутри страны, так и между странами. Не случайно

Совет Европы в период после Маастрихтского Договора делает серьезные вклады в

развитие международных культурных маршрутов, объединяющих разные регионы

(территории) из различных стран континента (программы: Путь викингов; Шелковый

путь и т.п.). Идея культурных регионов, впервые получившая звучание в Маастрихтском

Договоре, призвана уравновесить жесткость политических границ в будущей Общей

Европе, делая эти границы более мобильными и проницаемыми. А основными

субъектами культурного права становятся малые группы и отдельные индивиды, эти

группы представляющие.

Во-вторых, косвенным следствием переноса концепции прав человека (и малых

групп) в сферу культуры стало лавинообразное увеличение объема “культурного

материала”, подлежащего освоению в процессе межрегионального культурного обмена.

Право на собственную культуру означает одновременно равную ценность любого

культурного материала и культурных форм поведения и, соответственно, накладывает

определенные требования на принципы и типы коммуникации. Это означает, что

последняя уже не может строиться в соответствии с устоявшейся культурной иерархией,

столь свойственной традиционной для предыдущего этапа “европоцентрической

модели” взаимоотношений. В переломные, с культурной точки зрения, периоды

представления о культуре в классическом ее понимании (идеальная

“европоцентрическая” модель) строятся на соотнесении с идеалом (недостижимым и

совершенным), помещенным либо в пространство классического прошлого (платонизм

Ренессанса), либо вообще во вневременную реальность мышления и разума

(рационализм Просвещения). Как в том, так и в другом случае приходится иметь дело с

сугубо иерархической системой, в рамках которой любой артефакт оценивается по

степени его приближения к некоему универсальному образцу-идеалу. Что, в свою

очередь, изначально ограничивало тот круг явлений, который может быть “отнесен по

ведомству” культуры и строило коммуникацию в культуре по нормативному принципу.

Ненормативный принцип отбора культурного материала и ненормативный тип

коммуникации предъявляет особые и иные требования к организации деятельности в

культурной сфере, что находит свое выражение в повсеместной критике ныне

существующих культурных институций и принципов управления и менеджмента.

2. Поддержка локальных территорий и суб-государственных

образований

Системообразующим фактором является внимание европейских политических

институтов к различным локальным социальным сообществам (в отличие от макро

социологических подходов, имеющих своим базовым предметом “универсальные”

образования типа: класс, государство, нация и т.д.). В логике “миниатюризации”

предмета на первый план выходят иные формы человеческого общежития - культурные

регионы, местные сообщества, диаспоры, etc. Это, в свою очередь, стимулирует острый

интерес к местным традициям, местному самоуправлению, локальным диалектам, а

также к способам взаимодействия, происходящего вне и поверх административных и

политических границ.

По исторической аналогии, можно было бы сказать, что так же, как в период

складывания монархий центральная власть опиралась на городское самоуправление для

борьбы с феодальной вольницей, так и сейчас сторонники единой Европы опираются на

местные сообщества для ограничения эгоизма отдельных государств.

Культурная автономия как одно из первых достижений микро-регионального

подхода является, по сути дела, лишь начальным условием получения реальных

социальных и экономических преимуществ. Практика стран Западной Европы последних

пятнадцати-двадцати лет показала, что культурная автономия и культура в целом

являются важнейшими факторами изменения образа и качества жизни на конкретных

территориях, что связано с появлением и развитием таких социально ориентированных

технологий, как формирование региональной и городской среды с расширенными

культурно-образовательными возможностями, обеспечение досуговой активности на

основе информационной инфраструктуры, развитие культурного туризма вместе с

индустрией развлечений, экологические программы на территориях, реконструкция

традиционных промыслов и ремесел, создающая условия для развития малого и

среднего бизнеса и т.д.

Практика регионального и территориального культурного развития является в

настоящее время одним из базовых условий европейской культурной кооперации и,

таким образом, способствует решению многих социальных проблем, которые долгое

время не удавалось решить в рамках “однородной” государственной политики.

а) Сегодня существуют объективные свидетельства эффективности культурных

технологий как фактора реструктуризации профессиональной карты территорий,

перераспределения рабочих мест и перетекания рабочего потенциала в сферу сервиса и

услуг. Пятнадцатилетний опыт таких стран, как Франция, Испания, Турция показывает

актуальные возможности такого направления социальной политики. При этом речь идет

не только побережьях этих стран, привлекательных с точки зрения “пассивного

туризма”, но и о “внутренних” областях, где основным объектом работы являются

собственно культурные формы активности.

В России, если говорить об аналогиях, существует целый ряд территорий с

высокой долей устаревших производств, подлежащих конверсии, либо структурной

перестройке, и, одновременно, обладающих богатым культурным потенциалом

(Ярославль и вся область Золотого Кольца, Архангельск, Нижний Новгород и т.п.). В

Архангельской области, например, доля производств ВПК составляет около 80%, а

остальные промышленные производства даже близко не обладают той емкостью,

которая необходима для обеспечения полной занятости. Адекватное использование

наработанных моделей социально-культурной политики в сфере переподготовки и

изменения структуры занятости населения на локальных территориях может

заинтересовать местные и региональные уровни власти. Здесь просматривается

возможность кооперации сферы культуры с управленческими системами смежных видов

деятельности социально-экономического цикла.

Вопрос же состоит в том, насколько образовательная подготовка современных

менеджеров культуры соответствует решению профессиональных задач, лежащих за

пределами чисто отраслевого подхода и относящихся к проблематике развития среды в

целом, а не отдельных ее компонентов.

б) Тема культурной специфики территории (области, региона - как частных

случаев культурной единицы) как базового фактора развития и включения в контекст

европейской кооперации требует особых форм работы, которые по своему характеру

невозможны без партнерский отношений общественных движений, предпринимателей и

власти. С одной стороны, это является осложняющим обстоятельством, но с другой,

создает почву для появления моделей социального партнерства между “первым, вторым

и третьим” секторами и, следовательно, способствует развитию местного

самоуправления. Местные органы власти при учете этого культурного фактора просто-

таки вынуждены действовать в режиме “общественного управления”.

В ряде стран эффективны так называемые Советы по культуре, в состав которых

входят в равных пропорциях представители деловых общественных, деловых и властных

структур. Именно этот Совет принимает решения по данной сфере и, что немаловажно,

координирует инвестиционные потоки в направлении технологий культурной

деятельности. Интересен в этом отношении опыт Национального Фонда Шотландии

(National Trust of Scotland), членами которого являются 250.000 человек (более 5%

населения). Ни одно решение органов управления Шотландии, в том числе в политико-

экономической сфере, не может быть принято без учета мнения этой организации.

С точки зрения жизнеспособности сферы культуры, ориентация на социальное

партнерство дает шанс прорвать замкнутый круг отраслевого изоляционизма и выйти на

партнерские отношения с наиболее мобильными предпринимательскими и

общественными движениями.

в) В российской ситуации интерес к местной специфике, характерный для

культурных проектов нового поколения, объективно способствует тенденции на

“реконструкцию локальной истории” места (в противовес принципу унификации

административных методов), что резонирует с разработкой дифференцированных форм

местного самоуправления (а по исторической аналогии, является одной из современных

форм продолжения “земской” традиции с ее краеведческой установкой).

3. Управленческий опыт предпринимательства в сфере культурной

практики

Этот “раздел” европейской культурной политики объединяет своеобразным

образом тему культурного наследия и наиболее современных (в организационном и

техническом смысле) способов управленческой работы, аналоги которых зарождались в

опыте частного предпринимательства. Перенос соответствующих форм работы наиболее