Миронов В.В. Философия
Подождите немного. Документ загружается.
до дискотек и киносеансов; военная техника — от боевых колесниц до
бомбардировщиков «Стелле» и т. д.
Однако, несмотря на подобные контрасты, каждое из обществ имеет один и
тот же «скелет» и сходную «физиологию». В них воспроизводится структура
человеческих занятий, во многом схожая система опосредствовании между
необходимыми формами деятельности, функционально близкие институты
общественной организации, сходные стимулы социального поведения,
идентичные импульсы саморазвития и т. д. Выделяя эти структурные,
функциональные и динамические инварианты, ученые сводят их в
логическую модель «общества вообще», которая полезна обществознанию в
той же мере, в которой медицине полезны представления об анатомии и
физиологии «человека вообще», позволяющие успешно лечить и французов,
и японцев, и эскимосов.
Однако весьма опасным является стремление ограничить социальную теорию
родовыми определениями общества, вечными и неизменными законами
общественной организации, игнорируя реальное многообразие ее форм.
Такой подход приводит к худшим формам спекулятивного априоризма,
стремящегося подогнать все многообразие исторических реалий под
произвольно созданные и потому сомнительные по своей ценности
макроабстракции.
688
Анализ общества как целостной системы не ограничивается предельно
абстрактным уровнем рассмотрения универсальных свойств «общества
вообще». Наряду и в связи с ним предметом системного рассмотрения
общества являются куда более конкретные объекты. Прежде всего речь идет
о тех конкретных социальных организмах — странах и народах, которые
представляют собой реальное воплощение общества в человеческой истории,
соединяют родовые признаки социальности с механизмами ее постоянного
воспроизводства во времени и пространстве.
Социальная наука не может ограничиваться родовыми определениями
собственности и власти, социальной стратификации и политического
устройства, общей природы права и морали и т. д. Знание всеобщих законов
социальной организации — при всей его необходимости — не дает нам
понимания исторических судеб отдельных человеческих обществ.
Руководствуясь им, и только им, мы никогда не поймем, к примеру, причин
Октябрьской революции 1917 г. в России или, напротив, те особенности
американской жизни, которые ослабили чувствительность США к
революционным идеям, не позволили марксизму завоевать здесь прочные
позиции.
Для науки равно необходимым является как системный взгляд на «общество
вообще», дающий правильную методологическую ориентацию ученым, так и
системный анализ конкретных социальных организмов, позволяющий понять
специфику их функционирования и развития.
Важно понимать, однако, что эти два уровня анализа не исчерпывают собой
задач полнообъемного изучения общества в реальной исторической
динамике его существования. В действительности между уровнем
предельных социально-философских абстракций и анализом конкретных
социальных организмов с необходимостью выстраиваются теории среднего
ранга обобщения, которые призваны изучать не «общество вообще» и не
конкретные страны и народы, а особые типы общественной организации,
обнаружимые в реальной человеческой истории. Речь идет о логических
моделях, в которых фиксируются не всеобщие и не единичные, а особенные
свойства общественного устройства, присущие группам родственных в
социокультурном отношении обществ.
689
Выделение таких групп ученые проводят по разным основаниям — в
зависимости от того, какие явления общественной жизни признаются
важнейшими, определяющими существенные сходства в образе жизни
различных народов. Но сама процедура исторической типологизации
обществ является необходимым условием их полноценного научного
познания.
Именно на этом уровне познания наука ставит вопрос о существовании в
истории особого рабовладельческого строя общественной жизни, обсуждает
системообразующие начала и «наднациональные» особенности этого строя,
сменившего во многих странах мира архаичную родоплеменную
организацию общества. На этом уровне познания обсуждается важнейшая
проблема феодального типа общественной организации, особенности его
строения, функционирования и развития, конкретные формы исторического
существования, стадиальные и региональные особенности (будь то
вассалитет в странах Западной Европы или крепостничество в России).
Наконец, именно историко-типологический уровень анализа должен ответить
на столь интересующие нас ныне вопросы о природе «капитализма», о том,
лежит ли в его основе особый «дух», рационализирующий производство,
«ожидание прибыли посредством использования возможностей обмена, т. е.
мирного приобретательства», — как обосновывал это положение М. Вебер в
работе «Протестантская этика и дух капитализма» (1905), или же лежат
отношения эксплуатации, связанные с присвоением продуктов труда
наемных рабочих собственниками средств производства, — как полагал К.
Маркс и его последователи. Является ли этот строй «нормой» организации
современных обществ или же имеет свои исторические пределы
существования? Реален ли социализм как альгернагивная форма
общественного устройства и можно ли считать социалистическими общества
«советского типа», распавшиеся на наших глазах?
Итак, мы видим, что изучение общества как целостной системы не сводится к
изучению законов строения, функционирования и развития общества
«вообще», но предполагает анализ специфических особенностей системной
организации: как исторически конкретных типов социальной организации,
так и реальных человеческих обществ — конкретных социальных ор-
690
ганизмов. Констатация этого обстоятельства серьезно осложняет вопрос о
предмете социальной философии, ставя перед нами проблему ее
соотношения с другими науками, способными к системному изучению
общества. Мы имеем в виду социологию и историческую науку, о связи
которых с социальной философией следует сказать особо.
О предмете теоретической социологии
П. А. Сорокин считал, что все многообразие взглядов на предмет социологии
можно поделить на три главные группы: «1) взгляд, считающий социологию
лишь corpus'ом социальных наук (социология представляет простой термин,
обозначающий совокупность всех общественных наук, изучающих мир
социальных явлений); 2) взгляд, отводящий социологии в качестве ее объекта
определенный вид социального бытия, неизучаемый другими науками, и 3)
взгляд, признающий социологию самостоятельной наукой, которая изучает
наиболее общие родовые свойства явлений человеческого взаимодействия»
[1].
1 Сорокин П. А. Система социологии. Пг., 1920. Т. 1. С. 22.
Первая из названных Сорокиным точек зрения не пользуется популярностью
в современном обществознании. Все меньше ученых считают, что
социология не имеет самостоятельного предмета исследования и как наука
она столь же искусственна, как и ее название, у которого одна половина
латинская, а другая греческая.
Единственным отголоском такого подхода можно считать взгляды ученых,
которые, признавая важность и полезность социологии, отказывают ей в
статусе теоретического знания. Если несколько утрировать ситуацию,
социологию стремятся свести к совокупности приемов, позволяющих
составлять анкеты и опрашивать людей без риска нарваться на грубость или
явную ложь, а также интерпретировать результаты опроса так, чтобы
избежать упреков в тенденциозности.
Напротив, вторая и третья точки зрения на социологию сохраняют свое
значение и поныне, активно полемизируя друг с другом.
691
Так, сторонники второго подхода убеждены в том, что статус социологии
ничем не отличается от статуса так называемых частных или специальных
общественных наук. Такой же специальной наукой, во всем подобной,
например, политологии или искусствоведению, считают и социологию,
отводя ей, по словам Сорокина, «свой клочок — не вспахиваемый и не
разрабатываемый другими дисциплинами». Чаще всего сторонники второго
подхода понимают социологию как науку о социальных явлениях, используя
термин «социальное» не как синоним понятия «общественное», но как
название для особых процессов общественной жизни, существующих наряду
с ее экономическими, политическими, духовными и другими процессами.
Третья из названных Сорокиным точек зрения считает глубоко ошибочным
превращение социологии в специальную теорию социальных групп и
организаций. Подобное превращение, как считал сам Сорокин, «в лучшем
случае создало бы добавочную частную науку», в то время как есть все
основания возвысить социологию до статуса «генерализирующей»
дисциплины, изучающей не отдельные участки общества, а целостность
общественной жизни в системном единстве всех ее компонентов, во
взаимосвязи «деятельностной» и «субъектной» логик ее осуществления и т.
д.
При таком понимании социологии она обретает существенные сходства с
социальной философией, изучающей социальное не только со стороны его
сущности, но и в плане всеобщих условий и механизмов ее реального
существования.
И в самом деле, в трудах многих ученых, именовавших себя социологами, —
М. Вебера, Э. Дюркгейма, Г. Зиммеля, П. А. Сорокина и др., мы
обнаруживаем весь спектр проблем, относимых нами к предмету социальной
философии, включая сюда спецификацию социального как «рода бытия» в
окружающем нас мире. И наоборот, в «Философии истории» Гегеля, в
«Курсе позитивной философии» О. Конта, в «Экономическо-философских
рукописях» К. Маркса, в «Критике диалектического разума» Ж. П. Сартра, во
«Введении в философию истории» Р. Арона, в трудах К. Поппера, Э.
Фромма, Ю. Хабермаса, в работах многих других мыслителей,
именовавшихся философами, мы обнаруживаем проблемы, традиционно
относимые к области общей теоретической социологии.
Возникает вопрос: как относиться к подобному совмещению двух
разноименных наук об обществе? Свидетельствует ли оно о серьезных
ошибках в определении их предметов или же о нормальном для науки
проблемном пересечении дисциплин, не отделенных друг от друга
непроходимой китайской стеной?
692
Разные ученые по-разному отвечают на этот вопрос. Часть из них настаивает
на абсолютном отличии социальной философии от теоретической
социологии. Ту же позицию разделяют воинствующие сторонники
«валюативной» философии, считающие близость к науке оскорбительной для
себя и охотно отдающие социологии весь комплекс проблем рефлективного,
научного изучения общества и истории, выходящий за рамки ценностных
рефлексий по их поводу.
С другой стороны, многие мыслители не видели в проблемной близости
философии и социологии ничего дурного. Такова была, в частности, позиция
Сорокина в поздний период его творчества, когда он считал, что всякая
серьезная социология философична, а всякая неспекулятивная философия
общества неизбежно включает в себя социологический материал и
социологические подходы (ассимилируя их не по принципу «кирпичной
кладки», а так, как живой организм ассимилирует, вбирает в себя вещество из
внешней природы, превращая его в «собственное тело»).
Аналогичную позицию занимает французский социолог Р. Арон. Объясняя
свой выбор семерых основоположников социологии, с которыми он
связывает основные направления ее развития, — Ш. Л. Монтескье, О. Конта,
К. Маркса, А. де Токвиля, Э. Дюркгейма, В. Парето, М. Вебера, — Арон
пишет: «Эти портреты — портреты социологов или философов? Не будем об
этом спорить. Скажем, что речь идет о социальной философии относительно
нового типа, о способе социологического мышления, отличающемся
научностью и определенным видением социального, о способе мышления,
получившем распространение в последнюю треть XX века» [1].
1 Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., 1993. С. 26.
Разделяя эту точку зрения, мы исходим из идеи предметного пересечения
философии и общей социологии, рождающей феномен «бинарного»
философско-социологического познания общества. Это означает, что
философия и социология едины в своем стремлении понять общество в его
системности, как интегральное целое, не сводящееся к сумме образующих
его частей. Подобный подход отличает философско-социологическое
познание общества от частных социальных наук, изучающих отдельные
части целого в их относительной самостоятельности, внутренней логике
функционирования и развития.
693
Однако единый подход к обществу как системе отнюдь не означает
фактического тождества социальной философии и социологии, при котором
было бы бессмысленным различие их названий, было бы ненужным
существование двух разных наименований одной науки. Наиболее наглядно
отличие философского и социологического подходов к обществу проявляется
в их уровневых различиях.
Выше мы видели, что системный анализ общества осуществляется наукой не
только в трех взаимосвязанных аспектах (структурном, функциональном и
динамическом), но и на трех взаимосвязанных уровнях обобщения — уровне
изучения всеобщих свойств социальной организации, уровне изучения ее
исторически конкретных типов и, наконец, на уровне изучения отдельных
обществ — реальных стран и народов. Было бы неверно считать, что эти
уровни имеют равное отношение к социальной философии. В
действительности ее предмет ограничен анализом универсальных свойств,
связей и состояний общества, уровнем рассмотрения «общества вообще»,
необходимого для понимания сущности социального.
Изучая «общество вообще», социальная философия не может не обращаться
к исторически конкретным типам его организации, а также к конкретным
социальным организмам — странам и народам, поскольку такое обращение
позволяет установить и уточнить универсальные, исторически инвариантные
законы строения, функционирования и развития социальной системы (или же
отвергнуть их существование, как это делают некоторые теоретики). Вмести
с тем проблемное содержание социальной философии не ограничивается
подобным многоуровневым рассмотрением человеческого общества,
осуществляемым в кооперации с социологической наукой. Наряду и в связи с
анализом общества, взятого в его различных уровневых проекциях, она
обращается к изучению истории, представляющей собой относительно
самостоятельный, не совпадающий с обществом объект исследования.
Обращаясь к нему, социальная философия плавно изменяет свою
проблематику, превращаясь из философии общества в философию истории.
694
Что же такое история? Как связано это понятие с уже рассмотренными нами
ключевыми категориями социальной философии, такими, как социум и
общество? Что может и должно интересовать в истории философов, как
соотносится предмет их интереса с предметом историков-профессионалов?
Кратко ответим на эти вопросы.
3. История и философия истории
Понятие истории
Термин «история» имеет свой общенаучный смысл, который означает
последовательную смену состояний любого объекта, способного развиваться
во времени. В этом значении слова, не содержащем ничего специфически
общественного, мы можем говорить не только об истории человечества, но и
о геологической истории Земли, имея в виду чередование фаз в
формировании ее ландшафта, или об истории болезни человека, состоящей в
возникновении и нарастании патологических изменений в организме.
Разные значения имеет термин «история» в науках об обществе. Наиболее
часто историю понимают как минувшую социальную действительность,
события и свершения прошлой общественной жизни людей, будь то
строительство египетских пирамид, Первая мировая война или Карибский
кризис.
Историей именуют также не только прошлую жизнь людей во времени, но и
знание об этой жизни, ту область человеческого познания, которая
устанавливает, классифицирует и интерпретирует свидетельства о том, что
случилось некогда с людьми на долгом и трудном пути развития
человечества, стран и народов.
Существуют, наконец, философские интерпретации термина «история»,
значительно более широкие, чем привычные многим историкам ассоциации
истории с «делами давно минувших дней» и «преданиями старины
глубокой». В трудах Гердера, Гегеля, Вебера, Ясперса, Арона и других
мыслителей понятие «история» используется в связи с ключевыми
категориями социальной философии, раскрывающими сущность и
специфику общественной жизни, реальные формы ее протекания.
Так, достаточно часто понятие «история» используется как синоним понятия
«социум», социальной реальности вообще. Так бывает, когда философ
противопоставляет миру природных реалий «мир человеческой истории»,
рассуждает, к примеру, о «предыстории человечества», имея в виду фазы
процесса «гоминизации», предшествовавшие появлению человека и вместе с
ним общества. Философы нередко говорят о «законах истории», имея в виду
не законосообразность исторических событий, вызывающую острейшие
споры среди историков, а законы социума в их субстанциональном отличии
от законов природы и т. д.
695
Иначе обстоит дело, когда под псевдонимом «история» выступает не социум,
а общество как организационная форма его существования; когда понятие
«история» становится синонимом понятий «развитие общества»,
«общественный процесс», характеризует самодвижение общества и
образующих его сфер на социально-философском и социологических
уровнях его рассмотрения. Речь идет об «истории», из которой исчезают
«имена людей и целых народов», истории, в которой действуют не живые
человеческие индивиды — рыцари Алой и Белой Розы, опричники Ивана
Грозного, инсургенты Гарибальди, а безличные социальные статусы типа
«феодал», «пролетарий», «буржуа» и т. п. Речь идет об «истории», в которой
безраздельно господствуют жесткие детерминационные связи, «историческая
необходимость», не зависящая от воли людей, а напротив, предписывающая
им необходимые чувства, мысли и поступки.
Такое употребление термина «история» уже не столь безобидно, поскольку
способно создать у читателей извращенное, «социологизаторское»
представление о реальной истории человечества, которое превращает ее в
поле действия неких безличных социальных сил, всецело господствующих
над человеческими судьбами.
В чисто научном плане такая интерпретация «истории» чревата смешением
различных уровней социального познания, способным нанести серьезный
ущерб теории. Остановимся кратко на этой проблеме, требующей четкого
соотнесения категорий «общество» и «история».
Выше, говоря об обществе, мы определили его как динамическую систему,
способную менять формы своей экономической, социальной, политической,
духовной организации. Мы говорили, что задачей социальной философии и
социологии является анализ причин, источников, механизмов и форм
социокультурных изменений, присущих и обществу вообще, и определенным
типам социальной организации, и конкретным социальным организмам.
696
Так, обращаясь к проблемам социальной динамики, философская теория
общества может и должна, к примеру, рассмотреть наиболее общие законы
смены форм социальной организации, на существовании которых
настаивают многие теоретики (будь то П. А. Сорокин, убежденный в
существовании «закона ограниченных возможностей социокультурного
изменения», или К. Маркс, отстаивающий «закон соответствия
производственных отношений характеру и уровню развития
производительных сил»). Социальная философия может и должна
сопоставлять механизмы эволюционного и революционного способов
социальной трансформации, изучать их сравнительную «креативность» и т.
д.
Возникает, однако, вопрос: можно ли считать, что, занимаясь этой и
подобной проблематикой, социальная философия тем самым изучает некий
отличный от «общества» феномен человеческой «истории»? Очевидно, ответ
будет отрицательным. Мы интуитивно понимаем, что предметом
философского рассмотрения в данном случае является не история, а
абстрактная «надысторическая» способность к саморазвитию, присущая
обществу вообще, т. е. любому обществу независимо от его конкретно-
исторических территориальных, временных, этнических и других
характеристик. То есть, именуя «историей» развитие общественных систем в
их социально-философском и социологическом понимании, мы используем
этот термин в качестве «дублера» вполне самостоятельной и
работоспособной категории «общество».
В то же время остается терминологически «оголенной» иная форма
социальности, которая действительно отлична от «общества» и нуждается в
самостоятельной номинации. Чтобы убедиться в этом, достаточно задать
себе вопрос: сводится ли общественная жизнь людей к саморазвитию
глубинных социальных структур, которое связано с жесткой
необходимостью, объективными законами, интересующими социальную
философию и социологию? Или в своем реальном содержании (которое, как
и всякое содержание, не редуцируется к сущности) общественная жизнь
выступает как событийный процесс, обладающий совершенно иными
степенями свободы, в котором случайность и вероятность играют
неизмеримо большую роль?
Это не значит, конечно, что в реальном историческом движении нет
объективных законов. Это значит, что оно не может быть редуцировано к
законам, образующим, по словам Гегеля, лишь «уток» великого ковра
человеческой истории, в которой, несмотря на наличие универсальных норм
строения, функционирования и развития обществ, может случиться все, что
угодно, за исключением физически невозможного, в которой ни один
полководец не обречен на победы, ни одному реформатору не гарантирован
успех, ни один общественный строй не обречен на процветание.
697
Именно так мы понимаем историю. Она предстает перед нами как реальная
жизнь людей, их совместная деятельность, которая проявляется во
множестве конкретных взаимосвязанных событий, происшедших в
определенное время и в определенном месте. Ключевым в этом определении
является слово «конкретность», позволяющее нам отличить собственно
историю от «общественного процесса», творимого типологически взятыми
субъектами.
Переходя к анализу истории как таковой, мы уже не можем ограничиться
рассуждениями об обществе вообще, в котором живут и действуют «люди
вообще», лишенные национальности, профессии, семейных и бытовых
привязанностей. Мы не можем ограничиться также абстрактно взятыми
типами социальной организации — «феодализмом вообще» или
«капитализмом вообще», в котором отвлеченные феодалы и крестьяне,
капиталисты и пролетарии сотрудничают или враждуют друг с другом,
сражаясь в неназванных «классовых битвах».
Итак, в отличие от общества и общественного процесса, составляющих
предмет социальной философии и социологии, история — это то, что
происходит с конкретными людьми, каждый из которых имеет свое имя, дату
и место рождения, живет и действует именно во Франции конца XVIII в. или
в современных США. Иными словами, история — это деятельность
«биографически конкретных» людей, которые представляют столь же
конкретные группы и организации (партии, предприятия, творческие союзы
и т. п.), образующие в совокупности конкретные общества и международные
объединения.
Такое понимание истории позволяет трактовать ее как событийную
конкретизацию общественной жизни людей в реальном времени и
пространстве, как ту живую плоть социального, из которой абстрагируются
типологические модели социума, «общества вообще» или обществ