Микешина Л.А. (Сост.) Философия науки. Хрестоматия
Подождите немного. Документ загружается.
144)
НИЛЬС БОР. (1885 - 1962)
Выдающийся датский ученый Н. Бор (Bohr) олицетворяет одну из фундаментальных научных парадигм XX
века — квантовую. Бор был награжден в 1922 году Нобелевской премией по физике «За заслуги в
исследовании строения атомов и испускаемого ими излучения». С 1921 года до самой смерти он руководил
Институтом теоретической физики в Копенгагене. Внес решающий вклад в то, что позднее было названо
копенгагенской интерпретацией квантовой механики. Отталкиваясь от принципа неопределенности В.
Гейзенберга, копенгагенская интерпретация исходит из того, что жесткие законы причинности (привычные
в макроскопическом мире) неприложимы к явлениям микромира, которые пронизаны вероятностными
смыслами. Бор сформулировал два фундаментальных принципа, касающихся развития квантовой механики:
принцип соответствия и принцип дополнительности. Первый из них утверждает, что квантово-механическое
описание макроскопического мира, возможное в рамках соответствующего предельного перехода, должно
соответствовать его описанию в рамках классической науки. Второй принцип состоит в том, что волновой и
корпускулярный характер вещества и излучения представляют собой взаимоисключающие свойства, хотя и
являются необходимыми компонентами понимания природы. Корпускулярно-волновой дуализм, единство
импульсно-энергетического и пространственно-временного описания микрочастиц, сама дополнительность
классического и квантового подходов являются различными аспектами принципа дополнительности.
Любопытна краткая характеристика А.Эйнштейна, который как-то сказал: «Что удивительно привлекает в
Боре как ученом-мыслителе, так это редкий сплав смелости и осторожности; мало кто обладал такой
способностью интуитивно схватывать суть скрытых вещей, сочетая это с обостренным критицизмом. Он,
без сомнения, является одним из величайших научных умов нашего века».
E.H. Князев
Ниже приведены выдержки из работы: Бор Н. Атомная физика и человеческое познание.
М., 1961.
616
Дискуссии с Эйнштейном о проблемах теории познания в атомной
физике
Когда я получил от издателя серии «Современные философы» («Living Philosophers») предложение написать
статью для настоящего тома, в котором современные исследователи чествуют Альберта Эйнштейна за его
колоссальный вклад в область естественных наук и в котором они выражают благодарность всего нашего
поколения за проложенный его гением путь, я много размышлял о том, как бы мне лучше выразить,
насколько я ему обязан за его вдохновляющие идеи. При этом я живо вспомнил встретившиеся мне на
протяжении ряда лет многочисленные случаи, когда я имел удовольствие обсуждать с Эйнштейном
гносеологические проблемы, поставленные новейшим развитием атомной физики; и я подумал, что едва ли
я мог бы дать что-нибудь лучшее, чем рассказ об этих спорах, которые — хотя они и не привели к полному
согласию — были для меня чрезвычайно ценными и стимулирующими. В то же время я надеюсь, что такой
рассказ может дать более широким кругам представление о том, насколько полезен был открытый обмен
мыслями для прогресса в области, где новые результаты время от времени требовали от нас пересмотра
наших воззрений.
Главным предметом нашего спора с самого начала был вопрос о том, какую позицию следует занять по
отношению к тем отклонениям от привычных принципов описания природы, которые характерны для
новейшего развития физики. Я имею в виду тот путь, на который вступила физика в первом году нашего
века в результате открытия Планком универсального кванта действия. Это открытие выявило в законах
природы черту атомистичности, которая выходит далеко за пределы старого учения об ограниченной
делимости материи; действительно, это открытие показало нам, что классические теории физики являются
идеализациями, которые допускают однозначное применение только в тех предельных случаях, когда все
величины размерности действия велики по сравнению с квантом действия. На обсуждении стоял вопрос,
следует ли рассматривать отказ от причинного описания атомных процессов, фактически содержащийся в
попытках овладеть новым положением вещей, как временное пренебрежение идеалами, которые в конечном
счете снова вернут свои права, или же дело идет о необратимом шаге на пути к настоящей гармонии между
анализом и синтезом физических явлений. Для того чтобы дать как можно более ясное представление о том
фоне, на котором протекали наши споры, и об аргументах, выдвигавшихся в пользу той или другой из
противоположных точек зрения, я считаю необходимым напомнить с достаточной подробностью главные
черты того развития теории, в которое сам Эйнштейн внес такой решающий вклад. (С. 51-52.)
Когда в 1920 г. при моем посещении Берлина я в первый раз встретился с Эйнштейном — что было для меня
великим событием, — эти фундаментальные вопросы и были темой наших разговоров. Обсуждения, к
которым я потом часто мысленно возвращался, добавили к моему восхищению Эйнштейном еще и глубокое
впечатление от его непредвзятой научной позиции. Его пристрастие к таким красочным выражениям, как
«призрачные
617
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
321 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
321
поля, управляющие фотонами» («Gespensterfelder, die Photonen leiten»), не означало, конечно, что он склонен
к мистицизму, но свидетельствовало о глубоком юморе, скрытом в его проницательных замечаниях. И все-
таки между нами оставалось некоторое расхождение в отношении нашей точки зрения и наших видов на
будущее. При его мастерстве согласовывать, казалось бы, противоречащие друг другу факты, не
отказываясь от непрерывности и причинности, Эйнштейн, быть может, меньше, чем кто-либо другой, был
склонен отбросить эти идеалы, — меньше, чем кто-либо, кому такой отказ представлялся единственной
возможностью согласовывать многообразный материал из области атомных явлений, накапливавшийся день
ото дня при исследовании этой новой отрасли знаний. (С. 56)
На международном конгрессе физиков в Комо, посвященном памяти Вольты и созванном в сентябре 1927 г.,
новейшие успехи атомной физики были предметом обстоятельных дискуссий. В своем докладе я развил
тогда точку зрения, которую кратко можно охарактеризовать словом «дополнительность»; эта точка зрения
позволяет, с одной стороны, охватить характерную для квантовых процессов черту неделимости и, с другой
стороны, разъяснить существующие в этой области особенности постановки задачи о наблюдении. Для
этого решающим является признание следующего основного положения: как бы далеко ни выходили явления
за рамки классического физического объяснения, все опытные данные (evidence) должны описываться при
помощи классических понятий.
Обоснование этого состоит просто в констатации точного значения слова «эксперимент». Словом
«эксперимент» мы указываем на такую ситуацию, когда мы можем сообщить другим, что именно мы
сделали и что именно мы узнали. Поэтому экспериментальная установка и результаты наблюдений должны
описываться однозначным образом на языке классической физики.
Из этого основного положения, обсуждение которого стало главной темой излагаемой здесь дискуссии,
можно сделать следующий вывод. Поведение атомных объектов невозможно резко отграничить от их
взаимодействия с измерительными приборами, фиксирующими условия, при которых происходят явления.
В самом деле, неделимость типичных квантовых эффектов проявляется в том, что всякая попытка
подразделить явления требует изменения экспериментальной установки и тем самым влечет за собой новые
возможности принципиально неконтролируемого взаимодействия между объектами и измерительными
приборами. Вследствие этого данные, полученные при разных условиях опыта, не могут быть охвачены
одной-единственной картиной; эти данные должны скорее рассматриваться как дополнительные в том
смысле, что только совокупность разных явлений может дать более полное представление о свойствах
объекта. (С. 60-61)
Наши разговоры о той позиции, которую следует занять перед лицом новой ситуации в области анализа и
синтеза опытов, естественно, коснулись многих вопросов философского порядка; но при всем различии в
нашем подходе и в наших мнениях споры воодушевлялись духом юмора. Со своей стороны Эйнштейн
насмешливо спрашивал нас, неужели мы действительно верим, что божественные силы прибегают к игре в
кости
618
(«...ob der liebe Gott würfelt»), а я на это отвечал, что уже мыслители древности указывали на необходимость
величайшей осторожности в присвоении провидению атрибутов, выраженных в понятиях повседневной
жизни. Я вспоминаю также, как в самый разгар спора Эренфест, со свойственной ему милой манерой
поддразнивать своих друзей, шутливо указал на очевидную аналогию между позицией Эйнштейна и той
позицией, которую занимают противники теории относительности. Но тотчас же Эренфест добавил, что он
не обретет душевного покоя до тех пор, пока не будет достигнуто согласие с Эйнштейном. (С. 69-70)
Следующий Сольвейский конгресс (1933 г.) был посвящен проблемам строения и свойств атомных ядер. В
этой области как раз в то время были достигнуты большие успехи как благодаря экспериментальным
открытиям, так и благодаря новым плодотворным применениям квантовой механики. (С. 83)
Сам Эйнштейн не присутствовал на этом конгрессе, который происходил в эпоху, омраченную трагическим
развитием событий в политическом мире; этим событиям суждено было так сильно повлиять и на личную
судьбу Эйнштейна и сделать ношу, взятую им на себя на службе человечеству, еще тяжелее. За несколько
месяцев перед тем я все же встретил Эйнштейна; это было при моем посещении Принстона, где он тогда
был гостем в только что основанном Институте усовершенствования (Institute for Advanced Study),
постоянным членом которого он вскоре стал. При этом посещении я имел случай еще раз поговорить с ним
о вопросах атомной физики, примыкающих к теории познания, но различия в нашем подходе и в нашем
способе выражения мыслей все еще препятствовали взаимному пониманию. До сих пор в описанных здесь
дискуссиях принимали участие сравнительно немногие; но вскоре критическая позиция Эйнштейна (к
которой присоединился ряд других физиков), занятая им по отношению к воззрениям, принятым в
квантовой механике, стала известна более широким кругам благодаря статье, опубликованной в 1935 г.
Эйнштейном, Подольским и Розеном под заглавием «Можно ли считать, что квантово-механическое
описание физической реальности является полным?».
Аргументация этой работы зиждется на критерии, который авторы формулируют следующим образом:
«Если мы можем, без какого бы то ни было возмущения системы, предсказать с достоверностью (т.е. с
вероятностью, равной единице) значение некоторой физической величины, то существует элемент
физической реальности, соответствующий этой физической величине». Авторы применяют даваемое
аппаратом квантовой механики представление состояния системы к тому случаю, когда система состоит из
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
322 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
322
двух частей, взаимодействовавших в течение короткого промежутка времени. Путем изящного анализа
следствий, вытекающих из такого предположения, авторы показывают следующее. Существуют такие
величины, что их значения не могут быть одновременно фиксированы в представлении одной из подсистем,
но тем не менее могут быть предсказаны после измерения над другой подсистемой. На основании своего
критерия авторы приходят тогда к заключению, что «квантовая механика не дает полного описания
физической реальности», и выражают свое убеждение в том, что
619
должно быть возможным более соответствующее действительности описание явлений. Благодаря своей
ясности и, казалось бы, безупречной аргументации работа Эйнштейна, Подольского и Розена вызвала
волнение среди физиков и сыграла большую роль в дискуссии об общефилософских вопросах физики.
Несомненно, спор идет об очень тонких вопросах, и он очень подходит для того, чтобы обратить внимание,
насколько в квантовой механике мы стоим далеко за пределами применимости наглядных картин. Однако
можно убедиться, что мы имеем здесь дело с проблемами точно такого же рода, какие выдвигал Эйнштейн
на прежних дискуссиях. В статье, опубликованной несколько месяцев спустя, я попытался показать, что с
точки зрения дополнительности кажущиеся противоречия совершенно устраняются. Ход рассуждений был в
основном тот же, как и на предыдущих страницах; но стремление напомнить тогдашние споры пусть
послужит извинением тому, что я приведу здесь некоторые отрывки из моей статьи.
После изложения выводов, к которым пришли Эйнштейн, Подольский и Розен на основании своего
критерия, я писал:
«Однако такого рода аргументация едва ли годится для того, чтобы подорвать надежность квантово-
механического описания, основанного на стройной математической теории, которая автоматически
охватывает все случаи измерения, подобные указанному. Кажущееся противоречие на самом деле вскрывает
только существенную непригодность обычной точки зрения натуральной философии для описания
физических явлений того типа, с которым мы имеем дело в квантовой механике. В самом деле, конечность
взаимодействия между объектом и измерительным прибором, обусловленная самим существованием кванта
действия, влечет за собой — вследствие невозможности контролировать обратное действие объекта на
измерительный прибор (а эта невозможность будет непременно иметь место, если только прибор
удовлетворяет своему назначению) — необходимость окончательного отказа от классического идеала
причинности и радикальный пересмотр наших взглядов на проблему физической реальности. Как мы
увидим ниже, всякий критерий реальности, подобный предложенному упомянутыми авторами, будет —
какой бы осторожной ни казалась его формулировка — содержать существенную неоднозначность, если мы
станем его применять к действительным проблемам, которые нас здесь интересуют». (С.83-85)
Тогдашние воззрения самого Эйнштейна изложены им в статье «Физика и реальность», появившейся в 1936
г. в журнале Франклиновского института. Эйнштейн начинает с чрезвычайно ясного изложения
постепенного развития фундаментальных принципов в теориях классической физики и их отношения к
проблеме физической реальности. Эйнштейн стоит здесь на той точке зрения, что аппарат квантовой
механики должен рассматриваться лишь как средство для описания среднего поведения большого числа
атомных систем. Свое отношение к убеждению, согласно которому этот аппарат дает возможность
исчерпывающего описания элементарных (индивидуальных) явлений, Эйнштейн выражает в следующих
словах: «Такое убеждение, без сомнения, логически возможно и не приводит к противоре-
620
чиям; однако оно так противно моему научному чутью, что я не могу отказаться от поисков более
совершенной системы понятий».
Но, даже если не считать такую точку зрения экстравагантной, нужно все же помнить, что она означает
отрицание всей изложенной выше аргументации, целью которой было показать, что в квантовой механике
мы имеем дело не с произвольным отказом от детального анализа атомных явлений, но с признанием того,
что такой анализ принципиально исключается. Свойственная квантовым эффектам неделимость ставит нас в
отношении понимания результатов опыта, проведенного в точно определенных условиях, перед новой
ситуацией, не предусмотренной классической физикой и не совместимой с обычными представлениями,
приспособленными для того, чтобы разбираться в опытах обычного типа. Именно в этом отношении
пришлось пересмотреть в результате развития квантовой теории основания для применения простейших
понятий, и этот пересмотр составил дальнейший шаг в том развитии теории, которое началось с создания
теории относительности и которое так характерно для современной науки.
В последующие годы теми сторонами ситуации в атомной физике, которые примыкают к философским
вопросам, начали интересоваться все более широкие круги; философские вопросы дискутировались, в
частности, на Втором международном конгрессе единства науки в июле 1936 г. в Копенгагене. В докладе,
сделанном мною по этому поводу, я пытался прежде всего подчеркнуть аналогию в теоретико-
познавательном отношении между ограничениями, налагаемыми на причинный способ описания в атомной
физике, и тем положением, с которым мы встречаемся в других областях. Одной из главных целей таких
сравнений было привлечь внимание к тому, что во многих областях знания, представляющих общий
интерес, возникают те же по существу проблемы, как и в квантовой механике; тем самым я стремился
связать с более привычными понятиями тот на первый взгляд странный способ выражения, какой физики
вынуждены были разработать, чтобы справиться со своими трудностями.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
323 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
323
Наряду с психологией, где ярко проявляются свойства дополнительности, о чем я уже говорил, примеры
таких соотношений можно найти и в биологии, в частности при сравнении между механистическим и
виталистическим воззрениями. Последний вопрос и его связь с проблемой наблюдения были несколько лет
тому назад предметом речи, произнесенной мною на Втором международном конгрессе по светотерапии в
1932 г. в Копенгагене. В этой речи, между прочим, было указано, что даже психофизический параллелизм в
форме, данной Лейбницем и Спинозой, раздвинул свои рамки благодаря развитию атомной физики, которая
вынуждает нас в проблеме явлений занять позицию, напоминающую мудрый завет древних: в поисках
гармонии в жизни никогда не забывать, что в драме бытия мы являемся одновременно и актерами и
зрителями.
Высказывания такого рода могли, конечно, вызвать у многих впечатление некоего мистицизма, чуждого
духу науки; поэтому я попытался в 1936 г. на упомянутом выше съезде устранить такого рода
недоразумения и разъяснить, что речь идет единственно о том, чтобы попытаться выяснить для каждой
области знаний условия для анализа и синтеза данных, получаемых
621
из опыта. И все-таки я боюсь, что в этом отношении мне не слишком посчастливилось и едва ли удалось
убедить моих слушателей: ведь для них тот факт, что расхождение во мнениях наблюдается даже среди
физиков, уже сам по себе естественно заставляет сомневаться в необходимости столь далеко идущего отказа
от привычных требований, предъявляемых к объяснению явлений природы. И, в частности, во время
дискуссии с Эйнштейном, возобновившейся в Принстоне в 1937 г. (которая, впрочем, свелась к
полушутливому спору о том, чью сторону принял бы Спиноза, если бы он переживал вместе с нами
современное развитие физики), я особенно почувствовал необходимость крайней осторожности во всех
вопросах терминологии и диалектики. (С. 88-90)
Тем временем дискуссия о проблемах теории познания в атомной физике привлекала к себе внимание
больше, чем когда-либо, и при комментировании взглядов Эйнштейна относительно неполноты квантово-
механического способа описания мне пришлось более подробно и непосредственно затронуть вопросы
терминологии. При этом я особенно предостерегал против часто встречающихся в физической литературе
оборотов вроде: «возмущение явлений наблюдением» или «придание атомным объектам физических
атрибутов при помощи измерений». Такие выражения, правда, могли бы служить напоминанием о
кажущихся парадоксах квантовой теории, но в то же время они способны создать путаницу, потому что
слова «явления» и «наблюдения» так же, как слова «атрибуты» и «измерения», употребляются здесь в таком
смысле, который едва ли совместим с разговорным языком и с практическим их определением.
В качестве более целесообразного способа выражения я советовал употреблять слово «явление»
исключительно в связи с наблюдениями, произведенными в точно определенных условиях, включающих
указания о всем опыте в целом. При такой терминологии проблема наблюдения освобождается от всякой
неоднозначности, потому что ведь в действительных экспериментах все наблюдения выражаются в виде
совершенно однозначных утверждений того же типа, как, например, регистрация точки попадания
электрона на фотографическую пластинку. Кроме того, такой способ выражения особенно хорошо
подчеркивает то обстоятельство, что правильное физическое толкование символического аппарата
квантовой механики может дать только предсказания однозначного или статистического характера,
относящиеся к неделимым явлениям, возникающим в классически определяемых физических условиях.
Несмотря на все различия между физическими проблемами, породившими теорию относительности и
теорию квантов, если сравнивать релятивистский и дополнительный способы описания в их чисто
логическом аспекте, то бросается в глаза замечательное сходство в отношении отказа от придания
абсолютного смысла обычным физическим атрибутам объектов. Также и пренебрежение атомной
структурой самих измерительных приборов при описании реальных опытов одинаково характерно для
теории относительности и для теории квантов. Малость кванта действия по сравнению с действиями, с
которыми мы имеем дело в обычных опытах, включая установку и обслуживание физических приборов,
столь же важна в атом-
622
ной физике, как чудовищное число атомов, составляющих Вселенную, важно для общей теории
относительности, требующей, как известно, чтобы размеры угломерных приборов были малы по сравнению
с радиусом кривизны пространства.
В моем варшавском докладе я следующим образом комментировал употребление в теории относительности
и теорию квантов математического аппарата, лишенного непосредственной наглядности:
«Даже математические аппараты обеих теорий, дающие, каждый в соответствующих рамках, надлежащие
средства для охвата всего мыслимого опыта, обнаруживают глубокое сходство. Поразительная простота
обобщения классических физических теорий, получаемого в одном случае при помощи многомерной
геометрии и в другом случае при помощи некоммутативной алгебры, по существу основана в обоих случаях
на введении условного символа . Абстрактный характер рассматриваемых формальных аппаратов
одинаково типичен для теории относительности и для квантовой механики: в этом отношении это вопрос
традиции, считать ли первую теорию завершением классической физики или же первым решительным
шагом в глубоко идущем пересмотре системы наших понятий как средства для сопоставления наблюдений
— шагом, к которому нас вынуждает современное развитие физики».
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
324 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
324
Конечно, верно то, что в атомной физике мы стоим перед рядом нерешенных фундаментальных проблем, в
частности перед вопросом о зависимости между элементарной единицей электрического заряда и
универсальным квантом действия. Однако эти проблемы связаны с рассмотренными здесь вопросами теории
познания не теснее, чем законность релятивистского способа описания связана с еще не решенными
задачами космологии. Как в теории относительности, так и в теории квантов мы имеем дело с новыми
аспектами научного анализа и синтеза; в связи с этим стоит отметить, что даже во времена великой эпохи
критической философии прошлого столетия дело шло только о том, в какой мере возможно априорное
обоснование для координации нашего опыта в пространстве и во времени и для его причинной взаимосвязи,
но никогда не возникал вопрос о рациональных обобщениях таких категорий человеческого мышления или
о присущих им ограничениях.
Хотя за последние годы я несколько раз имел случай встретиться с Эйнштейном, но дальнейшие разговоры
(которые всегда давали мне новую зарядку) до сих пор еще не привели нас к общей точке зрения на
проблемы теории познания в атомной физике. Наши противоположные взгляды, может быть, наиболее
четко выражены в одном из последних выпусков журнала «Диалектика», содержащем общую дискуссию по
этим проблемам. Но так как я отдаю себе отчет во многих препятствиях, стоящих на пути взаимопонимания
по вопросу, в котором позиция каждого сильно зависит от подхода и от других условий, то я приветствовал
настоящий повод для подробного обзора того развития, которое, как мне кажется, привело к преодолению
серьезного кризиса в физической науке. Урок, который мы из этого извлекли, решительно продвинул нас по
пути никогда не кончающейся борьбы за гармонию между содержанием и формой; урок этот показал
623
нам еще раз, что никакое содержание нельзя уловить без привлечения соответствующей формы и что всякая
форма, как бы пи была она полезна в прошлом, может оказаться слишком узкой для того, чтобы охватить
новые результаты.
В таком положении как описанное, когда оказалось, что взаимопонимания трудно достигнуть не только
между философами и физиками, по даже и между физиками различных школ, корень затруднений,
несомненно, может иногда лежать в предпочтении определенной терминологии, соответствующей тому или
иному подходу. В Копенгагенском институте, куда в те годы съезжался для дискуссий целый ряд молодых
физиков из разных стран, мы имели обыкновение в трудных случаях утешаться шутками, среди которых
особенно любимой была старая пословица о двух родах истины. К одному роду истин относятся такие
простые и ясные утверждения, что противоположные им, очевидно, неверны. Другой род, так называемые
«глубокие истины», представляют, наоборот, такие утверждения, что противоположные им тоже содержат
глубокую истину. Развитие в новой области обычно идет этапами, причем хаос постепенно превращается в
порядок: но, пожалуй, как раз на промежуточном этапе, где преобладают «глубокие истины», работа
особенно полна напряженного интереса и побуждает фантазию к поискам твердой опоры. В этом
стремлении к равновесию между серьезным и веселым мы имеем в личности Эйнштейна блестящий
образец; и, выражая свое убеждение в том, что благодаря особенно плодотворному сотрудничеству целого
поколения физиков мы приближаемся к той цели, где логический порядок позволит нам в большей мере
избегать «глубоких истин», я надеюсь, что это убеждение будет воспринято в эйнштейновском духе и в то
же время послужит извинением за отдельные высказанные на предыдущих страницах критические
суждения.
Споры с Эйнштейном, составляющие предмет этой статьи, растянулись на много лет, в течение которых
были достигнуты большие успехи в области атомной физики. Все наши личные встречи, долгие или
короткие, неизменно производили на меня глубокое и длительное впечатление; и пока я писал этот очерк, я
как бы спорил с Эйнштейном все время, даже и тогда, когда я разбирал вопросы, казалось бы, далекие от тех
именно проблем, которые обсуждались при наших встречах. Что касается передачи разговоров, то здесь я,
конечно, полагаюсь только на свою память; я должен также считаться с возможностью того, что многие
черты развития теории квантов, в котором Эйнштейн сыграл такую большую роль, ему самому
представляются в другом свете. Но я твердо надеюсь, что мне удалось дать ясное представление о том, как
много для меня значила возможность личного контакта с Эйнштейном, вдохновляющее влияние которого
чувствовалось всеми, кто с ним встречался. (С. 90-94)
ГЕРМАН ВЕЙЛЬ. (1885-1955)
Г. Вейль (Weyl) — немецкий математик, член Национальной академии США. После окончания
Гёттингенского университета работал в политехническом институте Цюриха (1913-1930), затем в
университете Гёттингена (1930-1933). После эмиграции в США (1933) работал в Принстонском институте
перспективных исследований. Его научные интересы находились в области тригонометрических рядов и
рядов по ортогональным функциям, теории функций комплексного переменного, дифференциальным и
интегральным уравнениям. Лауреат Международной премии имени Н.И. Лобачевского. Значительное
влияние на формирование мировоззрения Вейля оказали Кант, Фихте, Кассирер, Гуссерль и Эрхарт. В
философии математики Вейль — сторонник интуиционизма.
Его основная методологическая позиция состоит в стремлении связать опыт прошлого, как в математике,
так и в философии, с идеями современности, т.е. найти в сфере человеческого знания соразмерное,
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
325 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
325
гармоничное и абсолютное. Математику он сравнивал с мифотворчеством, с музыкой и языком, считая ее
глубоко человечной наукой. Математика для Вейля является, прежде всего, конструированием — активной
творческой деятельностью человека, в процессе которой он строит определенные абстрактные объекты:
символические, знаковые конструкции. Возможность осуществления процесса построения — главная идея
Вейля в математике. Однако конструирование в математике он не считает самоцелью. Результаты этой
деятельности человека должны быть обязательно сопоставлены с реальной действительностью, ибо истина,
хотя бы и
1
относительная, имеет силу лишь тогда, когда она объективна, т.е. содержит только то, что в
принципе может быть проверено экспериментально.' Выступал против сведения математики к логике,
считая, что природа математики имеет своим началом процесс итерации и совершенную индукцию. Он
выступал за приоритет интуиции над логикой в математике и науке в целом, полагая, что без интуиции
невозможно не только проникновение в суть вещей, но и оперирование с простейшими знаками. Большое
внимание уделяет Вейль и таким философским проблемам, как осмысление и интерпретация, понимание и
объяснение. С его точки зрения, в обеих сферах научного знания (гуманитарного и естественно-научного)
используются символически знаковое конструирование, процедуры репрезентации и интерпретации, в обеих
— необходимы понимание
625
и рефлексия не только над тем, что изучается, но и над тем, как человек получает те или иные знания.
Основные работы Вейля по философии науки: «О философии математики» (М.;Л., 1934), «Симметрия» (М.,
1968), «Избранные труды» (М., 1984), «Математическое мышление» (М., 1989).
Б.Л. Яшин
Математический способ мышления
Под математическим способом мышления я понимаю, во-первых, особую форму рассуждений, посредством
которых математика проникает в науки о внешнем мире — в физику, химию, биологию, экономику и т.д. и
даже в наши размышления о повседневных делах и заботах, и, во-вторых, ту форму рассуждений, к которой
прибегает в своей собственной области математик, будучи предоставленным самому себе. В процессе
мышления мы пытаемся постичь разумом истину; наш разум стремится просветить себя, исходя из своего
опыта. Поэтому, подобно самой истине и опыту, мышление по своему характеру есть нечто довольно
однородное и универсальное. Влекомое глубочайшим внутренним светом, оно не сводится к набору
механически применяемых правил и не может быть разделено водонепроницаемыми переборками на такие
отсеки, как мышление историческое, философское, математическое и другое. Мы, математики, не ку-клукс-
клан с неким тайным ритуалом мышления. Правда, существуют — скорее внешне — некоторые
специфические особенности и различия; так, например, процедуры установления фактов в зале суда и в
физической лаборатории заметно различаются. Тем не менее, вряд ли можно ожидать от меня, что
математический способ мышления я опишу более ясно, чем, скажем, можно описать демократический образ
жизни (С. 6).
<...> современное математическое исследование часто представляет собой искусно составленную смесь
конструктивной и аксиоматической процедур. Взаимопроникновение этих процедур, возможно, и должно
вызывать чувство удовлетворения. Однако велико искушение принять один из двух подходов в качестве
подлинно, исконно математического образа мышления, а другому отвести вспомогательную роль; и если
такой выбор — в пользу конструкции или в пользу аксиомы — произведен, то принятую точку зрения
действительно удается развить последовательно и до конца.
Рассмотрим сначала первую альтернативу. Приняв ее, мы должны считать, что математика есть прежде
всего конструкция. Используемые в математике системы аксиом лишь устанавливают границы области
значений тех переменных, которые участвуют в конструкции <...> (С. 21-22).
<...> Если принять противоположную точку зрения, то конструкция оказывается подчиненной аксиомам и
дедукции, математика же предстает в виде системы аксиом, выбор которых зависит от соглашения, и
выводимых из
Фрагменты приводятся по изданию:
Вейль Г. Математическое мышление. М.: Наука, 1989.
626
них заключений. В полностью аксиоматизированной математике конструкции отводится второстепенная
роль: к ней прибегают при построении примеров, образующих мост между чистой теорией и ее
приложениями. Иногда существует лишь один пример, потому что аксиомы определяют некий объект
однозначно или по крайней мере с точностью до изоморфизмов; в этом случае необходимость перехода от
аксиоматической структуры к некоторой явной конструкции становится особенно настоятельной. Еще более
существенно отметить, что хотя аксиоматическая система и не предполагает построения математических
объектов, она, комбинируя и неоднократно используя логические правила, строит математические
суждения. Действительно, извлечение следствий из заданных посылок происходит по определенным
логическим правилам, которые со времен Аристотеля неоднократно пытались свести в единый полный
перечень. Таким образом, на уровне суждений аксиоматический метод есть чистейшей воды
конструктивизм. В наши дни Давид Гильберт довел аксиоматический метод до горького конца, когда
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
326 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
326
суждения математики, включая аксиомы, превратились в формулы и игра в дедукцию свелась к выводу из
аксиом тех или иных формул по правилам, не учитывающим смысла формул <...> (С. 22-23).
<...> расхождение между явной конструкцией и неявным аксиоматическим определением затрагивает самые
основы математики. Конструктивный опыт перестает подкреплять принципы аристотелевской логики, когда
эти принципы применяются к экзистенциальным или общим суждениям, относящимся к бесконечным
областям, таким, как последовательность целых чисел или континуум точек. Если же мы примем во
внимание логику бесконечного, то нам вряд ли удастся адекватно аксиоматизировать даже самые
примитивные процессы, например, переход п —> п', т.е. от целого числа п к следующему числу п'. Как
показал К.Гедель, всегда найдутся конструктивно очевидные арифметические суждения, не выводимые из
аксиом, как бы вы их ни формулировали, и в то же время аксиомы, безраздельно правящие всеми
тонкостями конструктивной бесконечности, выходят далеко за пределы того, что может быть подтверждено
опытом. Нас не удивляет, что фрагмент природы, взятый в своем феноменальном изолированном бытии,
бросает вызов нашему анализу с его незавершенностью и неполнотой; именно ради полноты, как мы видели,
физика проецирует то, что дано, на то, что могло бы быть. Но удивительно другое: конструкция,
порожденная разумом, — последовательность целых чисел, эта простейшая и самая прозрачная для
конструктивного ума вещь, — обретает аналогичную неясность и ущербность, если подходить к ней с
позиций аксиоматики. Но тем не менее это факт, отбрасывающий зыбкий отблеск на взаимосвязь опыта и
математики. Несмотря на проницательность критической мысли — а может быть, благодаря ей, — мы
теперь гораздо меньше, чем наши предшественники, уверены в тех глубинных устоях, на которых покоится
математика (С. 23)
О символизме в математике
Числа и математические символы составляют не только строительный материал, из которого подлинная
теоретическая наука о природе стремит-
627
ся воздвигнуть свое здание; наряду с этим на протяжении всей истории человеческого духа существовала
магия чисел, которая делает число символом земной и божественной действительности в совершенно ином
смысле. Простое выражение и причудливое смешение обеих форм мы находим уже у Пифагора, этой
таинственной личности в духовной истории Греции. Нечетные и четные числа, по Пифагору, представляют
мужской и женский принципы. Число 4 — квадрат — становится символом справедливости (не является ли
следом подобных представлений английское выражение «square deal»? [«честная сделка, честный
поступок». — Ред.]). Для каждого числа от 2 до 7 у народов всех эпох и регионов можно указать множество
магических значений; 3 и 7 играют особо выдающуюся роль, но во многих местах излюбленным является
также и 9, «число ангелов». В своей «Vita Nuova» (XXX, 26-27) Данте говорит о Беатриче, что число 9 было
числом ее подлинной сущности. Но и при самой рафинированной разработке теоретико-числовые свойства,
которые приписываются числам в качестве источников их магической силы, всегда остаются простыми
(математик сказал бы — слишком простыми). «Совершенные числа» Пифагора <...> — это самое сложное,
что мы здесь находим. Платон перенял большую часть пифагорейской числовой мудрости, но число
жителей идеального города, которое он положил равным 5040 = 7!, а также очень нежно описанное число,
выражающее возраст зрелости в «Государстве», является, как кажется, его собственным нумерологическим
изобретением. Августин и Филон много содействовали «теоретико-числовой экзегезе» [Экзегеза
(экзегетика) — от греч. — объяснение. — Ред.] Священного писания. Средние века страстно предавались
числовой магии. В народных суевериях до сих пор кое-что из этого сохранилось вживе, например, ужас
перед числом тринадцать. Я причисляю сюда и астрологию — даже в том случае, когда ею прельщался
такой просвещенный и глубоко проникший в истину ум, как Кеплер. Может быть, стоит проследить все это
в исторической взаимосвязи, но от меня не надо ждать здесь более подробного обсуждения этой стороны
математического символизма. Я хотел бы только указать на одну черту, которая кажется характерной для
этого способа мышления: то, что имеет значение в магии чисел, — это их теоретико-числовые свойства; то,
что имеет значение в естествознании, — их свойства в качестве величин. С точки зрения величины нет
особой разницы, будет ли число жителей города 5040 или 5039; с точки зрения теории чисел между ними
расстояние, как от земли до неба <...> Если в идеальном платоновском городе ночью умрет один житель и
число жителей уменьшится до 5039, то весь город сразу придет в полный упадок. Пожалуй, одно из
наиболее фундаментальных обстоятельств, которому Лейбниц пытался найти выражение в своем принципе
непрерывности, состоит в том, что числа входят в объяснение природы благодаря тому, что они имеют
характер величин, а не благодаря своим теоретико-числовым свойствам. Современный алгебраист сказал
бы, что ситуация определяется не конечными, а бесконечными точками рациональных числовых полей.
Было бы, может быть, очень забавно, если бы дела обстояли иначе, но они именно таковы. (С. 67-68)
628
Единство знания
<...> В основе всего знания лежит следующее: (1) интуиция, обычный для разума акт «видения» того, что
ему дано; ограниченная в науке рамками Aufweisbare, интуиция в действительности простирается далеко за
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
327 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
327
эти пределы. Как далеко надлежало бы входить здесь в Wesenschau [усмотрение сущности (нем.). — Ред.]
феноменологии Гуссерля, я предпочитаю оставить во тьме. (2) Понимание и выражение. Даже в
формализованной математике Гильберта мне необходимо понимать указания, которые даются мне в ходе
общения с помощью слов относительно того, как обращаться с символами и формулами. Выражение есть
активный аналог пассивного понимания. (3) Мышление о возможном. В науке весьма ограниченная форма
такого мышления используется в тех случаях, когда, обдумывая возможности математической игры,
пытаются удостовериться в том, что эта игра никогда не приводит к противоречию; гораздо более
свободной формой является воображение, с помощью которого придумываются теории. Разумеется, именно
здесь лежит источник субъективности относительно того направления, в котором развивается наука. Как
некогда признал Эйнштейн, не существует логического пути, ведущего от опыта к теории, и тем не менее
решения о том, до какой степени приемлемы теории, в конце концов оказываются однозначными.
Мысленное представление возможного имеет такое же значение и для историка, пытающегося оживить
прошлое. (4) Основа, которой является интуиция, понимание и мышление о возможном позволяет науке
совершать некоторые практические действия, а именно конструировать символы и формулы — в
математической области, строить измерительные устройства — в эмпирической области. Аналога этому в
истории не существует. Ее место занимает герменевтическое истолкование, которое в конце концов берет
начало из внутреннего осознания и познания самого себя. Следовательно, работа великого историка зависит
от богатства и глубины его собственного внутреннего опыта. <...> (С. 77-78)
Бытие и Знание — где следует нам искать их единство? Я пытался ясно показать, что щит Бытия
невозвратимо разрушен. Нам не следует проливать по этому поводу слишком много слез. Даже мир нашей
повседневной жизни далеко не тот, каким его склонны считать люди; показать некоторые из тех
искажений, с какими его обычно видят, было бы нетрудно. К единству можно прийти только со стороны
Знания. В самом деле, разум во всей полноте своего опыта обладает единством. Тот, кто говорит «Я», уже
указывает на это. Но именно потому, что перед нами единство, я не могу описать ero иначе, чем с помощью
таких характерных, опирающихся одно на другое действий разума, как те, которые я только что кончил
перечислять. Здесь, как мне кажется, я нахожусь ближе к единству светоносного центра, нежели там, где
Кассирер надеялся схватить его, — в сложных символических конструкциях, воздвигнутых этим светом в
памяти человеческого рода. Ибо они, и, в частности, миф, религия, И — увы! — философия, это весьма
мутные фильтры для света истины вследствие того человеческого дара (или, лучше сказать, слабости),
благодаря которому он способен неограниченно предаваться самообману. (С. 78)
ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ ЭНГЕЛЬГАРДТ. (1894-1984)
В.А. Энгельгардт — выдающийся биолог и общественный деятель, академик-секретарь по биологическим
наукам АН СССР, возглавлял созданный в 1959 году Институт молекулярной биологии АН СССР. Он был
членом бюро Международного совета научных союзов, принимал деятельное участие в Пагуошском
движении. Научно-исследовательская деятельность Энгельгардта имела принципиальное значение для
развития динамической и функциональной биохимии, для формирования молекулярной биологии. Его
труды способствовали радикальному изменению канонов биологического мышления, преобразованию
способов экспериментального исследования, освоению биологией физических и химических подходов.
Особое внимание уделял мировоззренческим и методологическим проблемам биологии. Определяя место
этой науки в современном естествознании, он обратился к анализу сущностных основ жизни. Ее атрибутами
Энгельгардт считал: иерархию, интеграцию, «узнавание»; биологические объекты он рассматривал как
открытые системы, обменивающиеся веществом, энергией и информацией с окружающей средой. Особое
значение он придавал философскому осмыслению содержания молекулярной биологии, определению ее
статуса, мировоззренческого значения и роли в познании жизни. Под таким углом зрения Энгельгардт
анализировал систему способов биологического познания. Признавая значение редукционистской
методологии, он вместе с тем подчеркивал важность интегратизма как методологического подхода,
предполагающего восхождение познания от молекулярного уровня биологических систем к более сложным
уровням, и одновременно как целенаправленного изучения факторов, определяющих усложнение биосистем
в реальных условиях.
О.С. Суворова
Проблема жизни в современном естествознании
Веками и тысячелетиями загадка жизни оставалась прибежищем метафизики, областью верования, а не
знания. Понятие жизни неразрывно связывалось с понятием души, с представлениями об особой
нематериальной
Приводятся фрагменты из книги: Энгельгардт В.А. Познание явлений жизни. М., 1984.
630
«жизненной силе», с энтелехией Дриша, «жизненным порывом» Бергсона и т.д. Суть всех этих учений
состоит в утверждении, что живые существа и жизненные процессы не могут быть объяснены в понятиях
специальных научных дисциплин (физики, химии и др.), в согласии с научными представлениями
каузальных зависимостей. (С. 184)
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
328 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
328
<...> вырисовываются ли уже контуры ответа на самый коренной вопрос: что такое жизнь?
Приходится признать, что дать на поставленный вопрос ответ, который полностью отвечал бы
предъявляемым к нему требованиям, еще не представляется возможным. Более того, в настоящее время
наука не располагает точным, неоспоримым ответом на, казалось бы, значительно более простой вопрос: по
какому признаку определить, является ли данный объект живым или неживым? (С. 184)
Итак, на всех уровнях биологической организации — от уровня нуклеопротеида, каковым может являться
вирус, и до уровня человеческого организма — мы неизменно сталкиваемся с невозможностью однозначно
провести границу между живым и неживым. Мы сталкиваемся с цепью градаций, неуловимо
приближающейся к некоторому пределу, подлинная граница которого не поддается фиксированию. Отсюда
понятно, что громадные трудности возникают при попытке дать безупречный ответ на вопрос: что такое
жизнь? (С. 186)
Жизнь качественно превосходит нижележащие формы существования материи в различных аспектах.
Прежде всего в отношении состава и строения живых объектов, многообразия живых компонентов и
сложности специфичных для них химических соединений. То же справедливо и в отношении динамики, т.е.
многообразия и быстроты превращения материи. Те уровни, которые характеризуют живые системы, на
многие порядки превышают наблюдаемые в неживом мире.
Однако, как ни важны приведенные признаки, гораздо большее значение имеет начало упорядоченности как
наиважнейшее качество всего живого. <...> Именно в способности живого создавать порядок из
хаотического теплового движения молекул состоит наиболее глубокое, коренное отличие живого от
неживого. Тенденция к упорядочению, к созданию порядка из хаоса есть не что иное, как противодействие
возрастанию энтропии.
Отсюда следует вывод первостепенной важности: живые объекты должны представлять собой открытые
системы, т.е. быть способными взаимодействовать с окружающей средой, обмениваясь с ней энергией.
Именно в силу этого функционирование живых организмов не нарушает термодинамического принципа
возрастания энтропии: локальное уменьшение энтропии, возникающее в изолированно взятом объекте,
сопровождается ее возрастанием в системе живой объект-среда, и, следовательно, никакого нарушения
второго начала термодинамики не происходит.
То новое, что внесено в познание сущности жизни современной наукой, состоит в огромном углублении и
расширении сведений об элементарных основах тех первичных механизмов, которые обеспечивают
осуществление важнейших проявлений жизнедеятельности. Речь идет о тех свойствах живого, которые
издавна стояли в числе главнейших атрибутов жизни (раз-
631
множение, явление наследственности, обмен веществ, движение, трансформация энергии и т.д.). (С. 186-
187)
Еще более определенно этот качественный сдвиг проявился в обнаружении новых, неизвестных ранее
феноменов, которые, бесспорно, представляют собой важнейшие атрибуты жизни. Они лежат в самой
основе ряда важнейших биологических функций и свойственны только живым системам. К ним относятся
некоторые черты химического состава, новые принципы процесса биосинтеза макромолекул, молекулярные
механизмы регуляции в живых системах, основы биологической информации.
Необходимо подчеркнуть, что познание новых типических черт живого стало возможным благодаря
решающему вторжению точных наук — физики, химии, кристаллографии и других — в сферу
биологических проблем. Этому сопутствовало то обстоятельство, что в обиход экспериментально-
биологического исследования были введены объекты предельно простого характера, стоящие на самом
рубеже живого и неживого мира, такие, как вирусы или системы, достигающие подлинно молекулярного
уровня.
В результате мощного взаимного усиления тесно переплетающихся линий исследования в огромной степени
возрос фронт аналитического изучения коренных явлений жизни, рука об руку с которым шло развитие
синтетических, интегративных концепций. В короткий срок, на протяжении полутора-двух десятилетий,
возникла новая наука — молекулярная биология, которая и произвела подлинную революцию во многих
важнейших областях биологии. (С. 188)
Мы можем сказать, что жизнь представляет собой совокупность некоторого числа начал, из которых
каждое, взятое в отдельности, недостаточно для того, чтобы обеспечить функционирование живой системы,
но при отсутствии хотя бы одного из них эта система разрушается. Одним из таких начал является
структурная организация. Мы не можем представить себе, чтобы жизнь имела место в бесструктурной
среде, не содержащей элементов определенной, в какой-то мере фиксированной, материальной
упорядоченности. Далее, в основе жизни лежит сочетание трех потоков: потока вещества, потока энергии и
потока информации. Они качественно глубоко различны, но сливаются в некое единство высшего порядка,
которое можно было бы охарактеризовать как «биотическое триединство», составляющее динамическую
основу жизни. (С. 189)
Открытие принципа матричного синтеза — один из крупнейших успехов современного естествознания, ибо
он дал конкретное истолкование одного из коренных атрибутов жизни на уровне молекулярной структуры.
<...>(С. 191)
В матричном синтезе сливаются между собой поток материи и поток информации, первый — в форме
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
329 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
329
синтеза важнейших составных частей субстанции живых систем, белков и нуклеиновых кислот, а второй —
в форме фиксирования определенных указаний в химической структуре макромолекул нуклеиновых кислот.
В принципе матричного синтеза фундаментальное свойство живого — воспроизведение себе подобного —
получает интерпретацию в терминах химических понятий на подлинно молекулярном уровне. Природой
здесь ре-
632
шена задача, имеющая ключевое значение для всей проблемы жизни: создание гигантских молекул, без
которых невозможна жизнь, содержащих тысячи и до сотен тысяч отдельных звеньев при сохранении с
предельной точностью порядка взаимного расположения и чередования этих звеньев. (С. 191-192)
Одной из характерных черт энергетики живого является многообразие трансформаций энергии при
осуществлении различных биологических функций, сочетающихся с элементами унификации некоторых
основных звеньев энергетического потока. <...> (С. 192)
Упорядоченность и саморегуляция, без которых не может существовать ни одна живая система,
осуществляются в силу определенной системы связей, в результате которой сложная множественность
приобретает свойства некоего единства. Поток информации как атрибут живого и является механизмом,
обеспечивающим формирование такой системы связей, которая соединяет между собой отдельные
компоненты живого организма. Первостепенное значение при этом принадлежит тем взаимоотношениям,
которые имеют характер «обратных связей», поскольку именно они составляют основу всех механизмов
саморегулирования. (С. 194)
<...> Регуляция и управление всеми звеньями материальной динамики живой системы целиком покоятся на
информационных механизмах — сигнализирующих каналах связи, воспринимающих и перерабатывающих
информацию. <...> (С. 196)
<...> Не давая увлекать себя слишком поспешными декларациями, несущими нездоровый элемент сенсации,
свидетелями которых мы были в самое последнее время, можно все же с полной определенностью
утверждать, что цель, так недавно казавшаяся недосягаемой, — искусственное создание простейших форм
живого — вполне достижима.
В начале статьи мы отметили парадоксальное положение, сложившееся в связи с поисками ответа на вопрос,
что такое жизнь. Оказалось, что не найдено даже исчерпывающего ответа на вопрос о различии живого и
неживого. Теперь мы сталкиваемся с парадоксом иного порядка. Быть может, мы получим нечто живое, не
зная до конца, что же такое жизнь. Но это не должно нас ни в коей мере обезоруживать в поисках. Нет
сомнения, что именно на этом пути будет сделан решающий шаг в движении к конечной цели — познанию
сущности жизни. Можно ли сомневаться в том, что это будет величайшим триумфом естествознания нашего
века! (С. 200-201)
Интегратизм — путь от простого к сложному в познании явлений жизни
Революция в биологии, свидетелями и соучастниками которой мы все являемся, не только подняла изучение
коренных проблем биологии на качественно новый уровень, но в то же время именно в силу своего
стремительного развития в возрастающей мере выдвинула перед исследователями вопросы философского,
гносеологического порядка. Наступление нового периода в развитии науки о живом мире получило
конкретное выражение в возникновении новой ветви науки — молекулярной биологии. <...>(С. 201)
633
Число биологических проблем, ждущих своего теоретического осмысления и философского освещения,
весьма значительно. Не подлежит сомнению, что среди них важнейшее значение имеет проблема
правомочности сведения сложных явлений, с какими мы имеем дело в биологии, к элементарным уровням
физики и химии. <...> (С. 202)
В биологических кругах теперь лишь обсуждается вопрос о правильном соотношении двух течений научной
мысли в изучении живого мира, получивших наименования редукционизма и органицизма. <...>
Редукционизм обозначает принцип исследования, основанный на убеждении, что путь к познанию сложного
лежит через расчленение этого сложного на все более и более простые составные части и изучение их
природы и свойств. Предполагается, что путем сведения сложного к совокупности или к сумме его частей и
изучения последних мы получим знания и о свойствах исходного целого.
Во избежание неясности в толковании необходимо подчеркнуть, что здесь термин «редукционизм»
используется нами для строго очерченного, специфического круга явлений. В соответствии с
установившейся в естественно-научной литературе традицией этот термин применяется к изучению живых
объектов, к трактовке жизненных функций. Он охватывает одновременно как метод исследования, по
существу являющийся систематически развиваемым и углубляемым аналитическим подходом, так и цель,
сводящуюся к ожиданию получения исчерпывающего знания о свойствах исходной целостности. Если
первый аспект принимается полностью и безоговорочно, то в отношении второго требуются определенные
ограничения, возникающие из условности и неполноты достигаемой степени познания. <...> (С. 220-203)
В противоположность редукционизму органицизм постулирует невозможность сведения сложного к
простому и объектом исследования согласен принимать лишь ту или иную степень целостности, тот уровень
организации, который адекватен характеру изучаемых функций и свойств.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
330 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
330