Микешина Л.А. (Сост.) Философия науки. Хрестоматия
Подождите немного. Документ загружается.
Положительная эвристика выручает ученого от замешательства перед океаном аномалий. Положительной
эвристикой определяется программа, в которую входит система более сложных моделей реальности;
внимание ученого сосредоточено на конструировании моделей, соответствующих тем инструкциям, какие
изложены в позитивной части его программы. На известные «контрпримеры» и наличные данные он просто
не обращает внимания.
Ньютон вначале разработал свою программу для планетарной системы с фиксированным точечным центром
— Солнцем и единственной точечной планетой. Именно в этой модели был выведен закон обратного
квадрата для эллипса Кеплера. Но такая модель запрещалась третьим законом динамики, а потому должна
была уступить место другой модели, в которой и Солнце, и планеты вращались вокруг общего центра
притяжения. Такое изменение мотивировалось вовсе не наблюдениями (не было «данных»,
свидетельствующих об аномалии), а теоретическим затруднением в развитии программы. Затем им была
разработана программа для большего числа планет так, как если бы существовали только
гелиоцентрические и не было бы никаких межпланетных сил притяжения. Затем он разработал модель, в
которой Солнце и планеты были уже не точечными массами, а массивными сферами. И для этого изменения
ему не были нужны наблюдения каких-то аномалий; ведь бесконечные значения плотности запрещались,
хотя и в неявной форме, исходными принципами теории, поэтому планеты и Солнце должны были обрести
объем. Это повлекло за собой серьезные математические трудности, задержавшие публикацию «Начал»
более чем на десять лет. Решив эту «головоломку», он приступил к работе над моделью с «вращающимися
сферами» и их колебаниями. Затем в модель были введены межпланетные силы и начата работа над
решением задач с возмущениями орбит.
С этого момента взгляд Ньютона на факты стал более тревожным. Многие факты прекрасно объяснялись ero
моделями (качественным образом), но другие не укладывались в схему объяснения. Именно тогда он начал
работать с моделями деформированных, а не строго шарообразных планет и т.д. Ньютон презирал тех, кто
подобно Р.Гуку застревал на первой наивной модели и не обладали ни достаточными способностями, ни
упорством, чтобы развить ее в исследовательскую программу, полагая, что уже первый вариант и образует
«научное открытие». Сам он воздерживался от публикаций до тех пор, пока его программа не пришла к
состоянию замечательного прогрессивного сдвига.
Большинство (если не все) «головоломок» Ньютона, решение которых давало каждый раз новую модель,
приходившую на место предыдущей, мож-
398
»о было предвидеть еще в рамках первой наивной модели; нет сомнения, что сам Ньютон и его коллеги
предвидели их. Очевидная ложность первой модели не могла быть тайной для Ньютона. Именно этот факт
лучше всего говорит о существовании положительной эвристики исследовательской программы, о
«моделях», с помощью которых происходит ее развитие. «Модель» — это множество граничных условий
(возможно, вместе с некоторыми «наблюдательными» теориями), о которых известно, что они должны быть
заменены в ходе дальнейшего развития программы. Более или менее известно даже каким способом. Это
еще раз говорит о том, какую незначительную роль в исследовательской программе играют «опровержения»
какой-либо конкретной модели, они полностью предвидимы, и положительная эвристика является
стратегией этого предвидения и дальнейшего «переваривания». Если положительная эвристика ясно
определена, то трудности программы имеют скорее математический, чем эмпирический характер.
«Положительная эвристика» исследовательской программы также может быть сформулирована как
«метафизический принцип». Например, ньютоновскую программу можно изложить в такой формуле:
«Планеты — это вращающиеся волчки приблизительно сферической формы, притягивающиеся друг к
другу». Этому принципу никто и никогда в точности не следовал: планеты обладают не одними только
гравитационными свойствами, у них есть, например, электромагнитные характеристики, влияющие на
движение. Поэтому положительная эвристика является, вообще говоря, более гибкой, чем отрицательная.
Более того, время от времени случается, что, когда исследовательская программа вступает в регрессивную
фазу, то маленькая революция или творческий толчок в ее положительной эвристике может снова
подвинуть ее в сторону прогрессивного сдвига. Поэтому лучше отделить «твердое ядро» от более гибких
метафизических принципов, выражающих положительную эвристику.
Наши рассуждения показывают, что положительная эвристика играет первую скрипку в развитии
исследовательской программы при почти полном игнорировании «опровержений»; может даже возникнуть
впечатление, что как раз «верификации», а не опровержения создают точки соприкосновения с реальностью.
Хотя надо заметить, что любая «верификация» и+1-го варианта программы является опровержением п-го
варианта, но ведь нельзя отрицать, что некоторые неудачи последующих вариантов всегда можно
предвидеть. Именно «верификации» поддерживают продолжение работы программы, несмотря на
непокорные примеры.
Мы можем оценивать исследовательские программы даже после их «элиминации» по их эвристической
силе: сколько новых фактов они дают, насколько велика их способность «объяснить опровержения в
процессе роста»?
(Мы можем также оценить их по тем стимулам, какие они дают математике. Действительные трудности
ученых-теоретиков проистекают скорее из математических трудностей программы, чем из аномалий.
Величие ньютоновской программы в значительной мере определяется тем, что ньютонианцы развили
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
211 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
211
классическое исчисление бесконечно малых величин, что было решающей предпосылкой ее успеха.)
399
Таким образом, методология научных исследовательских программ объясняет относительную автономию
теоретической пауки: исторический факт, рациональное объяснение которому не смог дать ранний
фальсификационизм. То, какие проблемы подлежат рациональному выбору ученых, работающих в рамках
мощных исследовательских программ, зависит в большей степени от положительной эвристики программы,
чем от психологически неприятных, по технически неизбежных аномалий. Аномалии регистрируются, но
затем о них стараются забыть, в надежде, что придет время и они обратятся в подкрепления программы.
Повышенная чувствительность к аномалиям свойственна только тем ученым, кто занимается упражнениями
в духе теории проб и ошибок или работает в регрессивной фазе исследовательской программы, когда
положительная эвристика исчерпала свои ресурсы. (Все это, конечно, должно звучать дико для наивного
фальсификациониста, полагающего, что раз теория «опровергнута» экспериментом (т.е. высшей для него
инстанцией), то было бы нерационально, да к тому же и бессовестно, развивать ее в дальнейшем, а надо
заменить старую пока еще не опровергнутой, новой теорией). (С. 322-329)
СЭМЮЭЛ ТОМАС КУН. (1922 - 1996)
Т. Кун (Kuhn) — американский историк науки, один из представителей исторической школы в методологии
и философии науки. Получив теоретико-физическое образование, он приобрел наибольшую известность
блат годаря своей монографии «Структура научных революций» (Чикаго, 1962), в которой раскрыл
концепцию исторической динамики научного знания. В основе последней лежит представление о сути и
взаимосвязи таких понятийных образований, как «нормальная наука», «парадигма», «кризис парадигмы
нормальной науки», «научная революция» и другие. Некоторая неоднозначность понятия парадигмы
вытекает из того, что, по Куну, это и теория, признанная научным сообществом, и правила (стандарты,
образцы, примеры) научной деятельности, и «дисциплинарная матрица». Однако именно смена парадигм и
представляет собой научную революцию. Подобный подход, несмотря па существующие критические
возражения, получил в целом международное признание в рамках постпозитивистского этапа методологии и
философии науки.
Основные работы: Copernican Revolution. Cambridge, 1957; Sources History of Quantum Physics. Philadelphia,
1967; Структура научных революций. M., 1975, 1977, 2001; The Essential Tension. Selected Studies in Scientific
Tradition and Change. Chicago;L., 1977.
B.H. Князев
На пути к нормальной науке
В данном очерке термин «нормальная наука» означает исследование, прочно опирающееся на одно или
несколько прошлых научных достижений — достижений, которые в течение некоторого времени
признаются определенным научным сообществом как основа для его дальнейшей практической
деятельности. В наши дни такие достижения излагаются, хотя и редко в их первоначальной форме,
учебниками — элементарными или повышенного типа. Эти учебники разъясняют сущность принятой
теории, иллюстрируют многие или все ее удачные применения и сравнивают эти применения с типичными
наблюдениями и экспериментами. До того как
Фрагменты даны по кн.: Кун Т. Структура научных революций. М., 2001.
401
подобные учебники стали общераспространенными, что произошло в начале XIX столетия (а для вновь
формирующихся наук даже позднее), аналогичную функцию выполняли знаменитые классические труды
ученых: «Физика» Аристотеля, «Альмагест» Птолемея, «Начала» и «Оптика» Ньютона, «Электричество»
Франклина, «Химия» Лавуазье, «Геология» Лайеля и многие другие. Долгое время они неявно определяли
правомерность проблем и методов исследования каждой области науки для последующих поколений
ученых. Это было возможно благодаря двум существенным особенностям этих трудов. Их создание было в
достаточной мере беспрецедентным, чтобы привлечь на длительное время группу сторонников из
конкурирующих направлений научных исследований. В то же время они были достаточно открытыми,
чтобы новые поколения ученых могли в их рамках найти для себя нерешенные проблемы любого вида.
Достижения, обладающие двумя этими характеристиками, я буду называть далее «парадигмами», термином,
тесно связанным с понятием «нормальной науки». Вводя этот термин, я имел в виду, что некоторые
общепринятые примеры фактической практики научных исследований — примеры, которые включают
закон, теорию, их практическое применение и необходимое оборудование, — все в совокупности дают нам
модели, из которых возникают конкретные традиции научного исследования. Таковы традиции, которые
историки науки описывают под рубриками «астрономия Птолемея (или Коперника)», «аристотелевская (или
ньютонианская) динамика», «корпускулярная (или волновая) оптика» и так далее. Изучение парадигм, в том
числе парадигм гораздо более специализированных, чем названные мною здесь в целях иллюстрации,
является тем, что главным образом и подготавливает студента к членству в том или ином научном
сообществе. Поскольку он присоединяется таким образом к людям, которые изучали основы их научной
области на тех же самых конкретных моделях, его последующая практика в научном исследовании не часто
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
212 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
212
будет обнаруживать резкое расхождение с фундаментальными принципами. Ученые, научная деятельность
которых строится на основе одинаковых парадигм, опираются на одни и те же правила и стандарты научной
практики. Эта общность установок и видимая согласованность, которую они обеспечивают, представляют
собой предпосылки для нормальной науки, то есть для генезиса и преемственности в традиции того или
иного направления исследования.
Поскольку в данном очерке понятие парадигмы будет часто заменять собой целый ряд знакомых терминов,
необходимо особо остановиться на причинах введения этого понятия. Почему то или иное конкретное
научное достижение как объект профессиональной приверженности первично по отношению к различным
понятиям, законам, теориям и точкам зрения, которые могут быть абстрагированы из него? В каком смысле
общепризнанная парадигма является основной единицей измерения для всех изучающих процесс развития
науки? Причем эта единица как некоторое целое не может быть полностью сведена к логически атомарным
компонентам, которые могли бы функционировать вместо данной парадигмы. Когда мы столкнемся с
такими проблемами в V разделе, ответы на эти и подобные им вопро-
402
сы окажутся основными для понимания как нормальной науки, так и связанного с ней понятия парадигмы.
Однако это более абстрактное обсуждение будет зависеть от предварительного рассмотрения примеров
нормальной деятельности в науке или функционирования парадигм. В частности, оба эти связанные друг с
другом понятия могут быть прояснены с учетом того, что возможен вид научного исследования без
парадигм или по крайней мере без столь определенных и обязательных парадигм, как те, которые были
названы выше. Формирование парадигмы и появление на ее основе более эзотерического типа исследования
является признаком зрелости развития любой научной дисциплины. (С. 34-36)
Природа нормальной науки
Какова же тогда природа более профессионального и эзотерического исследования, которое становится
возможным после принятия группой ученых единой парадигмы? Если парадигма представляет собой
работу, которая сделана однажды и для всех, то, спрашивается, какие проблемы она оставляет для
последующего решения данной группе? Эти вопросы будут представляться тем более безотлагательными,
если мы укажем, в каком отношении использованные нами до сих пор термины могут привести к
недоразумению. В своем установившемся употреблении понятие парадигмы означает принятую модель или
образец; именно этот аспект значения слова «парадигма» за неимением лучшего позволяет мне использовать
его здесь. Но, как вскоре будет выяснено, смысл слов «модель» и «образец», подразумевающих
соответствие объекту, не полностью покрывает определение парадигмы. В грамматике, например, «amo,
amas, amat» (люблю, любишь, любит (лат.). — Ред.) есть парадигма, поскольку эту модель можно
использовать как образец, по которому спрягается большое число латинских глаголов: например, таким же
образом можно образовать формы «laudo, laudas, laudat» (хвалю, хвалишь, хвалит (лат.). — Ред.) и т.д. В
этом стандартном применении парадигма функционирует в качестве разрешения на копирование примеров,
каждый из которых может в принципе ее заменить. В науке, с другой стороны, парадигма редко является
объектом копирования. Вместо этого, подобно принятому судом решению в рамках общего закона, она
представляет собой объект для дальнейшей разработки и конкретизации в новых или более трудных
условиях.
Чтобы увидеть, как это оказывается возможным, нам следует представить, насколько ограниченной и по
охвату и по точности может быть иногда парадигма в момент своего появления. Парадигмы приобретают
свой статус потому, что их использование приводит к успеху скорее, чем применение конкурирующих с
ними способов решения некоторых проблем, которые исследовательская группа признает в качестве
наиболее остро стоящих. Однако успех измеряется не полной удачей в решении одной проблемы и не
значительной продуктивностью в решении большого числа проблем. Успех парадигмы, будь то
аристотелевский анализ движения, расчеты положения планет у Птолемея, применение весов Лавуазье или
математическое описание электромагнитного поля Максвеллом, вначале представляет собой в основном
открывающуюся перспективу успеха в ре-
403
шении ряда проблем особого рода. Заранее неизвестно исчерпывающе, каковы будут эти проблемы.
Нормальная наука состоит в реализации этой перспективы по мере расширения частично намеченного в
рамках парадигмы знания о фактах. Реализация указанной перспективы достигается также благодаря все
более широкому сопоставлению этих фактов с предсказаниями на основе парадигмы и благодаря
дальнейшей разработке самой парадигмы.
Немногие из тех, кто фактически не принадлежит к числу исследователей в русле зрелой науки, осознают,
как много будничной работы такого рода осуществляется в рамках парадигмы или какой привлекательной
может оказаться такая работа. А это следовало бы понимать. Именно наведением порядка занято
большинство ученых в ходе их научной деятельности. Вот это и составляет то, что я называю здесь
нормальной наукой. При ближайшем рассмотрении этой деятельности (в историческом контексте или в
современной лаборатории) создается впечатление, будто бы природу пытаются «втиснуть» в парадигму, как
в заранее сколоченную и довольно тесную коробку. Цель нормальной науки ни в коей мере не требует
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
213 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
213
предсказания новых видов явлений: явления, которые не вмещаются в эту коробку, часто, в сущности,
вообще упускаются из виду. Ученые в русле нормальной науки не ставят себе цели создания новых теорий,
обычно к тому же они нетерпимы и к созданию таких теорий другими. Напротив, исследование в
нормальной науке направлено на разработку тех явлений и теорий, существование которых парадигма
заведомо предполагает. (С. 49-51)
Нормальная наука как решение головоломок
Термины «задача-головоломка» и «специалист по решению задач-головоломок» имеют первостепенное
значение для многих вопросов, которые будут в центре нашего внимания на следующих страницах. Задачи-
головоломки — в самом обычном смысле, подразумеваемом в данном случае, — представляют собой
особую категорию проблем, решение которых может служить пробным камнем для проверки таланта и
мастерства исследователя. Словарными иллюстрациями к слову могут служить «составная фигура-
головоломка» и «головоломка-кроссворд». У этих головоломок есть характерные черты, общие с
нормальной наукой, черты, которые мы должны теперь выделить. Одна из них только что упоминалась. Но
она не является критерием доброкачественной головоломки, показателем того, что ее решение может быть
само по себе интересным или важным. Напротив, действительно неотложные проблемы, например поиски
средства против рака или создание прочного мира на земле, часто вообще не являются головоломками
главным образом потому, что их решение может полностью отсутствовать. Рассмотрим «составную фигуру-
головоломку», элементы которой взяты наугад из двух разных коробок с головоломками. Поскольку эта
проблема, вероятно, должна таить в себе непреодолимые трудности (хотя их может и не быть) даже для
самых изобретательных людей, она не может служить проверкой мастерства в решении головоломок. В
любом обычном смысле ее вообще нельзя назвать головоломкой. Хотя собственная цен-
404
ность не является критерием головоломки, существование решения является таким критерием. (С. 65)
Приоритет парадигм
До сих пор эта точка зрения излагалась чисто теоретически: парадигмы могут определять характер
нормальной науки без вмешательства открываемых правил. Позвольте мне теперь попытаться лучше
разъяснить эту позицию и подчеркнуть ее актуальность путем указания на некоторые причины,
позволяющие думать, что парадигма действительно функционирует подобным образом. Первая причина,
которая уже обсуждалась достаточно подробно, состоит в чрезвычайной трудности обнаружения правил,
которыми руководствуются ученые в рамках отдельных традиций нормального исследования. Эти
трудности напоминают сложную ситуацию, с которой сталкивается философ, пытаясь выяснить, что общего
имеют между собой все игры. Вторая причина, в отношении которой первая в действительности является
следствием, коренится в природе научного образования. Ученые (это должно быть уже ясно) никогда нe
заучивают понятия, законы и теории абстрактно и не считают это самоцелью. Вместо этого все эти
интеллектуальные средства познания с самого начала сливаются в некотором ранее сложившемся
исторически и в процессе обучения единстве, которое позволяет обнаружить их в процессе их применения.
Новую теорию всегда объявляют вместе с ее применениями к некоторому конкретному разряду природных
явлений. В противном случае она не могла бы даже претендовать на признание. После того как это
признание завоевано, данные или другие приложения теории сопровождают ее в учебниках, по которым
новое поколение исследователей будет осваивать свою профессию. Приложения не являются просто
украшением теории и не выполняют только документальную роль. Напротив, процесс ознакомления с
теорией зависит от изучения приложений, включая практику решения проблем как с карандашом и бумагой,
так и с приборами в лаборатории. Например, если студент, изучающий динамику Ньютона, когда-либо
откроет для себя значение терминов «сила», «масса», «пространство» и «время», то ему помогут в этом не
столько неполные, хотя в общем-то полезные, определения в учебниках, сколько наблюдение и применение
этих понятий при решении проблем.
Данный процесс обучения путем теоретических или практических работ сопровождает весь ход приобщения
к профессии ученого. По мере того как студент проходит путь от первого курса до докторской диссертации
и дальше, проблемы, предлагаемые ему, становятся все более сложными и неповторимыми. Но они по-
прежнему в значительной степени моделируются предыдущими достижениями, так же как и проблемы,
обычно занимающие его в течение последующей самостоятельной научной деятельности. Никому не
возбраняется думать, что на этом пути ученый иногда пользуется интуитивно выработанными им самим
правилами игры, но оснований для того, чтобы верить в это, слишком мало. Хотя многие ученые говорят
уверенно и легко о собственных индивидуальных гипотезах, которые лежат в основе того или иного
конкретного участка научного ис-
405
следования, они характеризуют утвердившийся базис их области исследования, ее правомерные проблемы и
методы лишь немногим лучше любого дилетанта. О том, что они вообще усвоили этот базис,
свидетельствует главным образом их умение добиваться успеха в исследовании. Однако эту способность
можно понять и не обращаясь к предполагаемым правилам игры. (С. 77-78)
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
214 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
214
Природа и необходимость научных революций
Эти замечания позволяют нам наконец рассмотреть проблемы, к которым нас обязывает само название этого
очерка. Что такое научные революции и какова их функция в развитии науки? Большая часть ответов на эти
вопросы была предвосхищена в предыдущих разделах. В частности, предшествующее обсуждение показало,
что научные революции рассматриваются здесь как такие некумулятивные эпизоды развития науки, во
время которых старая парадигма замещается целиком или частично новой парадигмой, несовместимой со
старой. Однако этим сказано не все, и существенный момент того, что еще следует сказать, содержится в
следующем вопросе. Почему изменение парадигмы должно быть названо революцией? Если учитывать
широкое, существенное различие между политическим и научным развитием, какой параллелизм может
оправдать метафору, которая находит революцию и в том и в другом?
Один аспект аналогии должен быть уже очевиден. Политические революции начинаются с роста сознания
(часто ограничиваемого некоторой частью политического сообщества), что существующие институты
перестали адекватно реагировать на проблемы, поставленные средой, которую они же отчасти создали.
Научные революции во многом точно так же начинаются с возрастания сознания, опять-таки часто
ограниченного узким подразделением научного сообщества, что существующая парадигма перестала
адекватно функционировать при исследовании того аспекта природы, к которому сама эта парадигма
раньше проложила путь. И в политическом и в научном развитии осознание нарушения функции, которое
может привести к кризису, составляет предпосылку революции. Кроме того, хотя это, видимо, уже будет
злоупотреблением метафорой, аналогия существует не только для крупных изменений парадигмы,
подобных изменениям, осуществленным Лавуазье и Коперником, но также для намного менее значительных
изменений, связанных с усвоением нового вида явления, будь то кислород или рентгеновские лучи. Научные
революции, как мы отмечали в конце V раздела, должны рассматриваться как действительно
революционные преобразования только по отношению к той отрасли, чью парадигму они затрагивают. Для
людей непосвященных они могут, подобно революциям на Балканах в начале XX века, казаться обычными
атрибутами процесса развития. Например, астрономы могли принять открытие рентгеновских лучей как
простое приращение знаний, поскольку их парадигмы не затрагивались существованием нового излучения.
Но для ученых типа Кельвина, Крукса и Рентгена, чьи исследования имели дело с теорией излучения или с
катодными трубками, открытие рентгеновских лучей неизбежно нарушало одну парадигму и порождало
другую. Вот почему эти лу-
406
чи могли быть открыты впервые только благодаря тому, что нормальное исследование каким-то образом
зашло в тупик. (С. 129-130)
<...> Нормальное исследование, являющееся кумулятивным, обязано своим успехом умению ученых
постоянно отбирать проблемы, которые могут быть разрешены благодаря концептуальной и технической
связи с уже существующими проблемами. (Вот почему чрезмерная заинтересованность в прикладных
проблемах безотносительно к их связи с существующим знанием и техникой может так легко задержать
научное развитие.) Если человек стремится решать проблемы, поставленные существующим уровнем
развития науки и техники, то это значит, что он не просто озирается по сторонам. Он знает, чего хочет
достичь, соответственно этому он создает инструменты и направляет свое мышление. Непредсказуемые
новшества, новые открытия могут возникать только в той мере, в какой его предсказания, касающиеся как
возможностей его инструментов, так и природы, оказываются ошибочными. Часто важность сделанного
открытия будет пропорциональна степени и силе аномалии, которая предвещала открытие. Таким образом,
должен, очевидно, возникнуть конфликт между парадигмой, которая обнаруживает аномалию, и
парадигмой, которая позднее делает аномалию закономерностью. Примеры открытий, связанные с
разрушением парадигмы и рассмотренные в IV разделе, не представляют собой простых исторических
случайностей. Наоборот, никакого другого эффективного пути к научному открытию нет.
Та же самая аргументация используется даже более очевидно в вопросе создания новых теорий. В принципе
есть только три типа явлений, которые может охватывать вновь созданная теория. Первый состоит из
явлений, хорошо объяснимых уже с точки зрения существующих парадигм; эти явления редко представляют
собой причину или отправную точку для создания теории. Когда они все же порождают теорию — как было
с тремя известными предвидениями, рассмотренными в конце VII раздела, — то результат редко
оказывается приемлемым, потому что природа не дает никакого основания для того, чтобы предпочитать
новую теорию старой. Второй вид явлений представлен теми, природа которых указана существующими
парадигмами, но их детали могут быть поняты только при дальнейшей разработке теории. Это явления,
исследованию которых ученый отдает много времени, но его исследования в этом случае нацелены на
разработку существующей парадигмы, а не на создание новой. Только когда эти попытки в разработке
парадигмы потерпят неудачу, ученые переходят к изучению третьего типа явлений, к осознанным
аномалиям, характерной чертой которых является упорное сопротивление объяснению их существующими
парадигмами. Только этот тип явлений и дает основание для возникновения новой теории. Парадигмы
определяют для всех явлений, исключая аномалии, соответствующее место в теоретических построениях
исследовательской области ученого. (С. 134-135)
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
215 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
215
Разрешение революций
Дальше возникает вопрос, как ученые убеждаются в необходимости осуществить такую переориентацию.
Частично ответ состоит в том, что очень
407
часто они вовсе не убеждаются в этом. Коперниканское учение приобрело лишь немногих сторонников в
течение почти целого столетия после смерти Коперника. Работа Ньютона не получила всеобщего признания,
в особенности в странах континентальной Европы, в продолжение более чем 50 лет после появления
«Начал». Пристли никогда не принимал кислородной теории горения, так же как лорд Кельвин не принял
электромагнитной теории и т.д. Трудности новообращения часто отмечались самими учеными. Дарвин
особенно прочувствованно писал в конце книги «Происхождение видов»: «Хотя я вполне убежден в истине
тех воззрений, которые изложены в этой книге в форме краткого обзора, я никоим образом не надеюсь
убедить опытных натуралистов, умы которых переполнены массой фактов, рассматриваемых ими в течение
долгих лет с точки зрения, прямо противоположной моей... Но я смотрю с доверием на будущее, на молодое
возникающее поколение натуралистов, которое будет в состоянии беспристрастно взвесить обе стороны
вопроса». А Макс Планк, описывая свою собственную карьеру в «Научной автобиографии», с грустью
замечал, что «новая научная истина прокладывает дорогу к триумфу не посредством убеждения оппонентов
и принуждения их видеть мир в новом свете, но скорее потому, что ее оппоненты рано или поздно умирают
и вырастает новое поколение, которое привыкло к ней». (С. 196-197)
Парадигмы как общепризнанные образцы
Парадигма как общепризнанный образец составляет центральный элемент того, что я теперь считаю самым
новым и в наименьшей степени понятым аспектом данной книги. Поэтому именно образцы требуют здесь
большего внимания, чем другие компоненты дисциплинарной матрицы. Философы науки обычно не
обсуждали проблемы, с которыми сталкивается студент в лабораториях или при усвоении учебного
материала, все это считалось лишь практической работой в процессе применения того, что студент уже
знает. Он не может, говорили философы науки, решить никакой проблемы вообще, не изучив перед этим
теорию и некоторые правила ее приложения. Научное знание воплощается в теории и правилах; проблемы
ставятся таким образом, чтобы обеспечить легкость в применении этих правил. Я попытался доказать тем не
менее, что такое ограничение познавательного содержания науки ошибочно. После того как студент уже
решил множество задач, в дальнейшем он может лишь усовершенствоваться в своем навыке. Но с самого
начала и еще некоторое время спустя решение задач представляет собой способ изучения закономерности
явлений природы. В отсутствие таких образцов законы и теории, которые он предварительно выучил, имели
бы бедное эмпирическое содержание.
Чтобы показать, что я имею в виду, я позволю себе кратко вернуться к символическим обобщениям. Одним
из широкопризнанных примеров является второй закон Ньютона, обычно выражаемый формулой F=ma.
Социолог или, скажем, лингвист, которые обнаружат, что соответствующее выражение сформулировано в
аподиктической форме и принято всеми членами данного научного сообщества, не поймут без многих
дополнительных исследований большую часть того, что означают выражения или термины
408
в этой формуле, и то, как ученые сообщества соотносят это выражение с природой. В самом деле, тот факт,
что они принимают его без возражений и используют его как средство, посредством которого вводятся
логические и математические операции, еще отнюдь не означает сам по себе, что они соглашаются по таким
вопросам, как значение и применение этих понятий. Конечно, они согласны по большей части этих
вопросов; если бы это было не так, это сразу бы сказалось на процессе научного общения. <...> (С. 241-242)
КАРЛ-ОТТО АПЕЛЬ. (Род. 1922)
К.-О. Апель (Ареl) — немецкий философ, развивает герменевтическую традицию Гадамера и Хайдеггера, но
ориентируется на исследование проблем «герменевтики бытия». Проблема понимания текстов имеет для
него подчиненное значение, на первый план выходит интерсубъективность сознания, тесно связанная с
языком. Идея нового основоположения трансцендентальной философии является определяющей для его
поздних работ. Предлагаемый им проект трансцендентальной прагматики является результатом синтеза ряда
основных идей, представленных в различных направлениях современной философии, а также результатом
обновления кантовского трансцендентализма.
Основные труды: Transformation der Philosophie. (Suhrkamp, Frankfurt a. M., 1988), Der Denkweg von Charles
Sanders Peirce. (Suhrkamp, Frankfurt a. M., 1975), Diskurs und Verantwortung. Das Problem der bergangs zur
postkonventionellen Moral (Suhrkamp, Frankfurt a. M., 1990).
E. Головкина
От Канта к Пирсу: семиотическая трансформация трансцендентальной
логики
1. Введение: трансцендентальное измерение современной «логики науки»
(«logic of science»).
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
216 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
216
Если сравнить Кантову Критику чистого разума как теорию науки с логикой науки наших дней, то в
качестве глубочайшей точки расхождения между ними можно будет назвать методологическое отличие
анализа сознания от анализа языка.
У Канта речь идет о том, чтобы сделать понятным объективную значимость науки для любого сознания
вообще; и хотя для осуществления этой цели он заменяет эмпирическую психологию познания Локка и Юма
на «трансцендентальную» логику познания, его исследовательский метод все еще остается связанным с тем,
что он сам называет «высшим пунктом» [имеется в виду «синтетическое единство апперцепции». — Е.Г.],
— с точкой единства сознания в трансцендентальном синтезе апперцепции»; и это-
Фрагменты приводятся по кн.: Апель К.-О. Трансформация философии. М., 2001.
410
му предвосхищению соответствуют учреждающие некое объективное единство правила априори, которые
Кант ставит на место Юмовых психологических ассоциативных законов, — правила действия таких
психических способностей, как «созерцание», «сила воображения», «рассудок», «разум».
Совершенно иначе устроена современная «logic of sciences» — «логика науки»: здесь речи нет не только о
психических способностях; проблема сознания как субъекта (в противоположность объектам) научного
познания, можно сказать, устранена. И на месте этих психологических реквизитов «трансцендентальной
логики» Канта располагается не «единственная» математически обновленная формальная логика (как
хотелось бы верить многим современным умам), а, если формулировать точно, — логический синтаксис и
семантика языков науки. Эти языки науки как «semantical frameworks) («семантические каркасы»)
представляют собой новый субстрат априорных правил, в которых заранее выносится решение о возможном
описании и объяснении «вещей в той мере, в какой они образуют некую закономерную взаимосвязь»; а
кантовская проблема объективной значимости научного познания для «сознания вообще» должна быть
решена в современной «логике науки» посредством логико-синтактического и логико-семантического
«подтверждения» научных предложений (гипотез) или же теорий, т.е. с помощью доказательства их
логической согласованности и эмпирической верифицируемости (или осторожнее: подтверждаемости).
(Историко-философская) соль этой синтактико-семантической реконструкции теории науки станет зримой,
если мы зададим вопрос о том, что перешло в современную логику науки из кантовского «сознания
вообще», т.е. из трансцендентального субъекта науки. Официально ответ должен был бы звучать так: в
этом предположении больше нет необходимости. Поскольку под субъектом при этом подразумевается
человек, то субъект науки можно свести к объекту науки; поскольку же речь идет о логическом условии
возможности и значимости науки, трансцендентальная функция субъекта заменяется на логику языка науки:
следовательно, языковая логика вместе с эмпирической проверяемостью предложений или же систем
предложений занимают место Кантовой трансцендентальной логики объективного опыта.
Между тем эта официальная неоспоримость современной логики науки уже давно не соответствует
реальной проблемной ситуации; здесь имплицирован идеологический момент, в котором скрыт провал
изначальной программы современной логики науки, «логического эмпиризма»: дело в том, что замена
трансцендентальной функции субъекта познания на «единственную» логику научного языка могла
производиться всерьез с тех самых пор, как возникла надежда, что интерсубъективность возможной
значимости всякой эмпирической науки можно будет гарантировать с помощью синтаксиса или семантики
некоего «вещного» языка или же языка «фактов» (1). Как раз это и стало основной причиной, в силу коей
молодой Витгенштейн в Трактате посчитал себя вправе назвать «логику языка» «трансцендентальной» с
намеком на Канта, а субъект науки — как нечто такое, чего в мире «не существует», — наделить функцией
установления границ мира, присущей логике языка. Между тем было все-таки выявлено, что посредством
синтаксиса и семантики некоего вещного языка или же языка
411
фактов невозможно гарантировать ни логическую согласованность, ни (даже) интерсубъективную
эмпирическую проверяемость науки. В двух местах оказалось необходимым под именем практических
конвенций ввести так называемое прагматическое измерение интерпретации знаков человеком как условие
возможности и значимости научных предложений.
1. Один раз это произошло с так называемой проблемой верификации, когда логически реконструированный
язык науки необходимо было сопрячь с фактами. Здесь выяснилось, что как раз аналитически-языковая
форма современной теории науки имеет своим последствием то, что теории науки, которые подлежат
проверке, можно сличать не с голыми фактами а лишь с так называемыми базисными предложениями. Но
чтобы последние возымели силу, потребовалась договоренность научных экспертов как прагматических
интерпретаторов науки — а ведь это означает, — как субъектов науки, поскольку они принципиально не
могут быть редуцированы до уровня объектов эмпирической науки. Получается, что язык этой
договоренности относительно базисных предложений — в смысле логической семантики — не может быть
идентичным реконструируемому языку науки; скорее он должен практически совпадать с еще не
формализованным языком, на котором сами создатели языка и ученые-эмпирики должны прийти к
соглашению о прагматической интерпретации языка науки.
2. Тем самым уже указан и другой, еще более важный пункт, где замена трансцендентальной функции
субъекта синтактико-семантическими правилами некоего вещного языка или языка фактов с
необходимостью потерпела крах. В отличие от того, что постулировал ранний Витгенштейн,
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
217 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
217
формализованный язык науки не может пользоваться не подвергаемой дальнейшей рефлексии логической
формой «единственного» языка и «единственного» мира; скорее он должен внедряться и узакониваться как
конвенциональный «semantical framework» — «семантический каркас» — учеными, прагматически
интерпретирующими его на некоем метаязыке. (С. 171-174)
Проблема, к которой привела современная дискуссия, как будто стоит в том, что кантовский вопрос об
условиях возможности и значимости научного познания был обновлен, став вопросом о возможности
интерсубъективного взаимопонимания относительно смысла и истинности предложений или же систем
предложений. А это может означать, что Кантова критика познания как анализ сознания оказалась
преобразованной в критику смысла как анализ знаков; «высшим пунктом» же последней является не
достижимое уже теперь объективное единство представлений в полагаемом как интерсубъективное
«сознании вообще», а единство взаимопонимания в неограниченном интерсубъективном консенсусе, со
временем достижимое путем последовательной интерпретации знаков. (С. 177)
Коммуникативное сообщество
как трансцендентальная предпосылка социальных наук <...> мне хотелось бы с самого начала
обозначить два тезиса: 1. В противоположность господствующей сегодня логике науки (logic of science), я
придерживаюсь мнения о том, что каждая философская теория
412
науки должна ответить на поставленный Кантом вопрос о трансцендентальных условиях возможности и
значимости науки.
2. В противоположность представителям ортодоксального кантианства, я, однако, придерживаюсь еще и
того мнения, что ответ на поставленный Кантом вопрос сегодня не ведет назад к кантовской философии
трансцендентального «сознания вообще». Более того, ответ на вопрос о трансцендентальном субъекте
науки, как я полагаю, должен быть опосредован реальными достижениями философии нашего столетия, а
именно — пониманием трансцендентального достоинства языка, а тем самым — и языкового сообщества.
Я не считаю, что вопрос о трансцендентальных условиях возможности и значимости науки идентичен
вопросу о возможной дедукции теорем в рамках аксиоматической системы, которая сама подлежит
обоснованию, и что поэтому он должен привести назад к логическому кругу, к regressus ad infinitum
[движение назад до бесконечности (лат.). — Ред.] или же к догматическому постулированию последних
принципов.
Совершенно так же я не считаю, что трансцендентальную постановку вопроса — как у самого Канта —
следует ограничить «оправданием» классического построения теории в физике или же в Евклидовой
геометрии — хотя такая постановка вопроса остается релевантной и при таком ограничении, при
одновременной познавательно-антропологической релятивизации идеи априорного. Ввиду фактически
свершившейся трансформации теоретико-познавательной проблематики в проблематику аналитической
философии языка гораздо более естественной мне представляется картезианская радикализация
трансцендентальной постановки вопроса, которая, правда, в отличие даже от Э.Гуссерля, не позволяет
возводить вопрос о значимости смысла к картезианскому вопросу об очевидности сознания, которая всегда
моя [jemeinigen Bewußtseins-Evidenz].
<...> С одной стороны, весьма правдоподобно, что аксиомы Евклидовой геометрии и «предложения о
цвете» [Гуссерля. — Ред.] («что зеленое, то не красное» или же «что цветное, то и протяженное»)
представляют собой синтетические предложения априори потому, что хотя мы и в состоянии
непротиворечиво иначе мыслить соответствующие положения дел, но мы не можем их иначе себе
представлять. Эта феноменологическая и познавательно-антропологическая констатация основана на
обыденной наглядной очевидности индивидуальных феноменов; между тем, как раз поэтому она
недостаточна для обоснования априорной интерсубъективной значимости Евклидовой геометрии и
«предложений о цвете». Более того, для такого обоснования требуется, чтобы обыденная наглядная
очевидность была посредством прагматико-семантических правил сопряжена с некоей «языковой игрой»,
т.е. возведена на уровень парадигмы языковой игры в духе позднего Витгенштейна. Только тогда
очевидность сознания, которая всегда моя, благодаря взаимопониманию посредством языка преобразуется
в априорную значимость высказываний для нас и потому может считаться априори обязательным познанием
в консенсусной теории истины. (С. 193-195)
И вот, как Витгенштейнову концепцию «языковой игры», так и Пир-сову концепцию «сообщества»
(«community»), можно, на мой взгляд ин-
413
терпретировать так, что, с одной стороны, сохраняется функциональная соль кантовского
трансцендентального идеализма... с другой же стороны, имплицируется опосредованность кантовского
трансцендентального идеализма своего рода реализмом и даже историческим материализмом фактически
всегда уже предполагаемого общества (как «субъекта-объекта» науки). Возможность и даже необходимость
такой интерпретации обусловлена тем, трансцендентальная философия критики смысла, в
противоположность Канту, исходит не из предпосылки различения вещи-самой-по-себе и мира явлений,
<...> а из того, что идеальные нормы, без принятия которых в качестве предпосылки всякий аргумент
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
218 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
218
утратил бы смысл... могут и принципиально должны реализовываться в конкретном обществе.
Следовательно, анализируемая трансцендентальная предпосылка науки не будет ни идеалистической в духе
традиционной философии сознания, ни материалистической в духе онтологического «диамата» либо
сциентистского объективизма позитивистского происхождения, умалчивающего о своих онтологических
импликациях. Скорее речь здесь должна идти о поистине диалектической концепции, располагающейся по
ту стороны идеализма и материализма, — диалектической потому, что в ней с самого начала
«опосредована» противоположность между трансцендентальным идеализмом и апеллирующим к обществу
«историческим материализмом». (С. 197)
<...> Из антагонизма между нормативно-идеальным и материально-фактическим моментами в нашей
трансцендентальной предпосылке коммуникативного сообщества вытекает, на мой взгляд, основная
диалектическая черта философской теории науки, обнаруживающаяся как только коммуникативное
сообщество, которое формирует трансцендентальный субъект науки, в то же время становится объектом
науки: на уровне наук о духе в широчайшем смысле. А именно, теперь обнаруживается, что, с одной
стороны, субъектом возможного консенсуса об истине в науке является не внешнее по отношению к миру
«сознание вообще», а исторически реальное общество, — с другой же стороны, то, что исторически
реальное общество лишь тогда может быть понято адекватно, когда оно будет рассматриваться как
возможный субъект науки, включая социологию, а его историческая реальность — эмпирически и в то же
время нормативно-критически будет реконструирована с учетом реализуемого в обществе идеала
неограниченного коммуникативного сообщества.
И вот в этой точке становится очевидным и конфликт, с самого начала наличествующий между
рассматриваемым мною трансцендентально-философским подходом к основоположению и господствующей
сегодня аналитической «logic of science» («логикой науки»). А именно: последняя, на мой взгляд,
глубочайшим образом обусловлена той предпосылкой (которую она, правда, вряд ли рефлектирует), что
чистое отделение в науке субъекта от объекта следует сохранять в сфере не только естествознания, но и в
сфере наук о духе. <...> Мне представляется, что в действительности Рубикон в современной дискуссии об
основаниях теории науки характеризуется следующим вопросом: обусловлена ли принципиальная разница
между науками об обществе и естествознанием тем обстоятельством, что чело-
414
век в первых сразу является и субъектом, и объектом науки. В дальнейшем я хотел бы попытаться осознанно
перейти этот Рубикон. (С. 198)
<...> Речь при этом идет о том, чтобы проплыть между Сциллой релятивистической герменевтики, которая
условия собственной возможности приносит в жертву плюрализму монад языковых игр, — и Харибдой
догматико-объективистской критики других, которые уже не допускаются ни к какому действительному
диалогу. <...> эта цель философии и критических социальных наук может быть достигнута in the long run —
в конечном счете — лишь одновременно с практической реализацией безграничного коммуникативного
сообщества в языковых играх систем социального самоутверждения. (С. 235-236)
Примечания
1. Уже в редукции «вещного» языка или языка «событии» к языку «фактов», как он задан в Трактате
Л.Витгенштейна и продолжен в конструктивной семантике — например, у Гемпеля в реконструкции
«объяснения событий» посредством логического выведения соответствующих «описываемых фактов» —
проявляется неолейбницианская редукция трансцендентальной логики опыта к формальной логике
языкового описания: здесь вопрос о значимости познания, в качестве вопроса о логическом и эмпирическом
обосновании доступных описанию фактов, вновь отделяется от кантовского вопроса о субъективных
условиях возможности познания вещей или же событий — как если бы этот последний вопрос можно было
бы свести к психологическому вопросу о возникновении познания (отделение «context of discovery» —
«контекста открытия» — от «context of justification» — «контекста обоснования»). Похоже, что такая
редукция трансцендентальной логики до (синтактико-семантической) «логики науки» нуждается в
коррекции со стороны языковой логики, дополненной трансцендентальной прагматикой; это настоятельно
требуется уже в силу того обстоятельства, что синтактика-семантическая реконструкция причинного
объяснения событий через дедуктивно-номологическую модель выведения фактов по сей день не сумела
выработать критерий для различения случайно взятых универсальных предложений и обобщенных
симптомов от высказываний, в которых формулируются релевантные для объяснения законы. На мой
взгляд, здесь мы имеем дело с местью неотрефлектированного абстрагирования от прагматического
измерения причинного дискурса экспериментальной науки, которая формулирует релевантные гипотезы
своих законов посредством выведения (Пирс), с помощью эвристической путеводной нити категории
причинности.
ПОЛ КАРЛ ФЕЙЕРАБЕНД. (1924-1994)
П.К. Фейерабенд (Feyerabend) — американский философ и методолог науки, представитель философии
постпозитивизма, выдвинувший концепцию «эпистемологического анархизма». Ее исходным пунктом стал
тезис о «теоретической нагруженности» фактов, из которого он делает вывод, что кажущееся превосходство
одной теории может быть вызвано лишь привычным для нас языком, а отнюдь не ее объективными
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
219 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
219
достоинствами. Теории «несоизмеримы» между собой, и эмпирический метод не может дать независимого
основания для выбора. Рациональный выбор между теориями — сказка, придуманная учеными. На самом
деле все зависит от таких факторов, как социальное положение ученого, его мировоззрение, пристрастия,
интересы. Абсолютизируя как момент зависимости фактов от теории, так и значение социокультурных
факторов для развития науки, Фейерабенд утверждает, что нет и не может быть универсального метода
познания, а господство одной, чаще всего старой, теории — догматизм, вредный для науки и общества в
целом. Единственным принципом, обеспечивающим развитие науки, является «пролиферация», т.е.
умножение взаимно несовместимых теорий, или, по-другому, принцип «все допустимо».
Другое следствие «несоизмеримости» теорий, по мнению Фейерабенда, — невозможность оценки
качественных сдвигов в науке. Отстаивая антикумулятивистскую концепцию научного знания, он
доказывает, что научного прогресса нет, а познание не представляет собой движения к истине, оно лишь
«океан взаимно несовместимых альтернатив». Следующим закономерным шагом, который сделал
Фейерабенд, стало стирание грани между мифом, религией, наукой, искусством. Раз любая гипотеза на что-
то годна, то наука не представляет собой универсального познавательного инструмента и не может
претендовать на исключительное место в культуре. В конечном счете Наука, Истина, Разум, Справедливость
для Фейерабенда оказываются синонимами инструментов господства, а плюрализм и анархизм в познании
отождествляются с интеллектуальной свободой.
М.В. Сахарова
Приводимый отрывок взят из главного теоретического труда Фейерабенда «Против методологического
принуждения». Текст цитируется по кн.: Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986.
416
Против методологического принуждения
Контриндукция
Например, мы можем использовать гипотезы, противоречащие хорошо подтвержденным теориям или
обоснованным экспериментальным результатам. Можно развивать науку, действуя контриндуктивно
Подробный анализ этого принципа означает рассмотрение следствий из тех «контрправил», которые
противостоят некоторым известным правилам научной деятельности. Для примера рассмотрим правило,
гласящее, что именно «опыт», «факты» или «экспериментальные результаты» служат мерилом успеха
наших теорий, что согласование между теорией и «данными» благоприятствует теории (или оставляет
ситуацию неизменной), а расхождение между ними подвергает теорию опасности и даже может заставить
нас отбросить ее. Это правило является важным элементом всех теорий подтверждения (confirmation) и
подкрепления (corroboration) и выражает суть эмпиризма. Соответствующее «контрправило» рекомендует
нам вводить и разрабатывать гипотезы, которые несовместимы с хорошо обоснованными теориями или
фактами. Оно рекомендует нам действовать контриндуктивно.
Контриндуктивная процедура порождает следующие вопросы: является ли контриндукция более разумной,
чем индукция? Существуют ли обстоятельства, благоприятствующие ее использованию? Каковы аргументы
в ее пользу? Каковы аргументы против нее? Всегда ли можно предпочитать индукцию контриндукции? и
т.д.
Ответ на эти вопросы будет дан в два этапа. Сначала я проанализирую «контрправило», побуждающее нас
развивать гипотезу, несовместимые с признанными и в высокой степени подтвержденными теориями, а
затем я рассмотрю контрправило, побуждающее нас развивать гипотезы, несовместимые с хорошо
обоснованными фактами. Результаты этих рассмотрений предварительно можно суммировать следующим
образом.
В первом случае оказывается, что свидетельство, способное опровергнуть некоторую теорию, часто может
быть получено только с помощью альтернативы, несовместимой с данной теорией: рекомендация
(восходящая к Ньютону и все еще весьма популярная в наши дни) использовать альтернативы только после
того, как опровержения уже дискредитировали ортодоксальную теорию, ставит, так сказать, телегу впереди
лошади. Некоторые наиболее важные формальные свойства теории также обнаруживаются благодаря
контрасту, а не анализу. Поэтому ученый, желающий максимально увеличить эмпирическое содержание
своих концепций и как можно более глубоко уяснить их, должен вводить другие концепции, т.е. применять
плюралистическую методологию. Он должен сравнивать идеи с другими идеями, а не с «опытом» и
пытаться улучшить тс концепции, которые потерпели поражение в соревновании, а не отбрасывать их.
Действуя таким образом, он сохранит концепции человека и космоса, содержащиеся в книге Бытия или
«Поимандре», и будет их использовать для оценки успехов теории эволюции и других «новейших»
концепций. При этом он может обнаружить, что теория эволюции вовсе не так хороша, как принято считать,
и что ее следует дополнить
417
или полностью заменить улучшенным вариантом книги Бытия. Познание, понимаемое таким образом, не
есть ряд непротиворечивых теорий, приближающихся к некоторой идеальной концепции. Оно не является
постепенным приближением к истине, а скорее представляет собой увеличивающийся океан взаимно
несовместимых (быть может, даже несоизмеримых) альтернатив, в котором каждая отдельная теория,
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
220 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
220