Микешина Л.А. Философия науки
Подождите немного. Документ загружается.
Глава 4. Проблема надежности знания
151
соотнесены предложения объектного и метаязыка (по А. Тарскому).
Прагматический подход, в свою очередь, если его не упрощать и не
вульгаризировать, фиксирует социальную значимость, признание
обществом, коммуникативность истины. Соответственно, каждый из
подходов предлагает свои критерии истинности, которые при всей их
неравноценности должны, по-видимому, рассматриваться в единстве
и взаимодействии, т. е. в сочетании эмпирических, предметно-
практических и внеэмпирических (логических, методологических,
социокультурных и др.) критериев. Современное понимание
истины предполагает диалог различных философских
концепций и синтез наиболее плодотворных идей в контексте
современных представлений науки и культуры.
Классическое понятие истины сформулировал Аристотель:
считая истинность не свойством вещей, а свойством
представлений и суждений, он определяет ее как соответствие
мнений, утверждений с действительностью. В истории
философии это положение признавалось всеми материалистами,
а наиболее развитым учением, принимающим аристотелевские
идеи как исходные, является марксистская, диалектико-
материалистическая концепция истины, созданная на основе
понимания познания как отражения. Основные ее идеи состоят в
следующем. Истина понимается здесь как знание,
соответствующее действительности, причем характер и степень
этого соответствия изменяются в определенных пределах,
уточняются в связи с прогрессом науки и практики. Признание
объективности истины — одно из принципиальных положений
материалистической теории познания. Оно означает признание в
развивающемся знании такого содержания, которое, будучи
верным отражением объективной действительности в сознании
субъекта, от самого субъекта не зависит, не зависит ни от человека,
ни от человечества.
Однако соответствие знания действительности не
устанавливается сразу, одномоментно, оно есть процесс, который
можно описать с помощью диалектических понятий
относительной и абсолютной истины. Они отражают разные
степени — полную и неполную — соответствия знаний
действительности. Относительность истины — это неполнота,
незавершенность человеческого знания, его неточный, лишь
приблизительно верный, исторически ограниченный характер.
При всей незавершенности и относительности это истинное
знание отличается и от лжи, как преднамеренного принятия
неправильных представлений за истину, и от заблужде-
152 Часть I. Философия познания
ния — непреднамеренного принятия ошибочных представлений за
истинные. Абсолютность истины понимается как исчерпывающее,
полное, предельно точное знание, совпадающее с объектом во
всем его объеме. Абсолютная истина, по выражению Ф. Энгельса,
складывается из суммы относительных; в целом объективная
истина в реальном процессе познания существует как абсолютно-
относительное знание о действительности. Важнейшим
методологическим принципом этого учения является также
положение о том, что абстрактной истины нет, истина всегда
конкретна. Этот принцип требует полноты анализа, учета
существенных связей и отношений объекта с окружающим миром,
включение его в исторические рамки и социально-культурную
практику.
Открытием в марксистской концепции истины стало
обоснование практики как главного, определяющего критерия
истины. Именно практика, обладающая такими чертами, как
материальность (предметность), объективность, социально-
историческая обусловленность, позволяет проверить идеальные
знания и представления, воплотив их в материальную
деятельность и объекты, подчиняющиеся объективным законам
природы и общества. Относительность такого критерия истины
проявляется в том, что практика ограничена уровнем развития
производственно-технических и экспериментальных средств и не
всегда возможным завершением процесса проверки. Это означает,
что как критерий истины материальная практика должна
рассматриваться в процессе движения и развития.
Марксистская концепция истины требует сегодня
конструктивного переосмысления, поскольку, основываясь на
идеалах и нормах классической науки XIX века, она во многом не
соответствует современным научным представлениям. Прежде
всего стало очевидным, что практика в ее материально-предметной
форме не является универсальным критерием истины, поскольку
в такой сфере, как логико-математическое знание, а также в
различных областях гуманитарного знания, где объектом
исследования являются тексты, применяются другие способы
оценки — логические, семиотические, семантические, системные
или культурно-исторические. Выяснилось также, что положение
«абсолютная истина есть сумма относительных истин»
ошибочно, поскольку наука не развивается просто путем
накопления, суммирования истинных знаний. Наряду с
накоплением идет непрерывный процесс переоценки,
переосмысления этих знаний, особенно с появлением
принципиально новых концепций и открытий, как это было, на-
Глава 4. Проблема надежности знания
153
пример, после создания А. Эйнштейном теории относительности или
в результате разработки концепций квантовой механики.
Невозможно также принять традиционное понимание
объективности истины как воспроизведения объекта таким, каким он
существует сам по себе, вне и независимо от человека и его
сознания. Условием объективности истины в этой концепции
является исключение субъекта, его деятельности из результатов
познания, что не соответствует реальному познавательному процессу.
Познавательный процесс, не сводимый к отражательным процедурам
получения чувственного образа как «слепка» вещи, предстает сегодня
в системе интерпретирующей деятельности субъекта,
опосредованной различными по природе — знаковыми и
предметными — репрезентациями, конвенциями, интерпретациями,
содержащими не только объективно сущностные, но и релятивные
моменты социального и культурно-исторического опыта. Все это
говорит о ведущей роли субъектного, деятельностного начала в
познании, но одновременно ставит вопрос о природе истины, не
сводящейся к совпадению образа и объекта. Если объект в познании
предстает не как образ-«слепок», но как объект-гипотеза или даже
объект-концепция, то иначе видится и сущность истины, являющейся
характеристикой не только знания об объекте, но и в значительной
мере знания о субъекте.
Традиционная концепция истины, основанная на
аристотелевском представлении о том, что истина есть соответствие
знаний действительности, отрицает возможность сопоставления вещи
со знанием — представлением, понятием, что должно с
необходимостью входить в целостное понимание истины.
Соответствие предмета знанию о нем имеет различные
смыслы. Для Платона это совпадение вещи с предшествующей
идеей; в христианско-теологической интерпретации оно
предстает как соответствие сотворенных вещей заранее
мыслимой божественной идее; в кантовской философии оно
существует как трансцендентальная идея: «предметы считаются с
нашим познанием»; наконец, в гегелевской философии эта мысль
обретает новую грань: истина рассматривается как «согласие
предмета с самим собой, т. е. со своим понятием».
Материалистическая интерпретация положения «истина есть
соответствие предмета своему понятию» обычно содержит
указание на необходимость «возвышения» практики до теории,
действительных отношений и предметов до идеального бытия их
сущности — понятия, в котором эта сущность выражена в
завершенном, полном виде.
154
Часть I. Философия познания
Истина: две формы соответствия
Наиболее полным и корректным представляется рассмотрение
истины в единстве двух форм соответствия. Таковы, в частности,
размышления М. Хайдеггера, для которого «истинное бытие» и
истина означают согласованность двояким образом: как
совпадение вещи с пред-мнением о ней и как согласование
«мыслимого в суждениях с вещью». Имеется в виду, что пред-
мнение, пред-положение о предмете не сводятся к произволу
субъекта, а базируются на объективных условиях бытия
социального субъекта, формируются в его социокультурном
«фоне», в практической деятельности, существуют в виде
стереотипов, способа видения, а также ценностно-
мировоззренческих предпосылок и парадигм. Вместе с тем следует
учитывать, что положение о соответствии знания предмету таит
опасность сведения проблемы истины к созерцательно-
сенсуалистическому смыслу, тогда как положение о
соответствии предмета его понятию может привести к
догматизму, «подгонке» действительного явления, которое богаче
абстракции, под его понятие. Особенно опасно это для «живых
деяний истории», социальных процессов, когда реальное
многообразие жизни «втискивают» в рамки теоретических схем и
понятий вместо выработки новых представлений.
Рассматривая «основы осуществления правильности»,
Хайдеггер несколько неожиданно утверждает, что «сущность
истины есть свобода». Однако не означает ли это «оставить истину
на произвол человеку»? Не принижается ли в таком случае истина
«до субъективности человеческого субъекта»? С точки зрения
здравого смысла сущностная связь между истиной и свободой
отсутствует. Но свобода — это не только произвол отвергать при
выборе тот или иной вариант, она есть «основа внутренней
возможности правильности», «допуск в раскрытие сущего как
такового». В таком случае истина есть раскрытие сущего,
благодаря которому существует открытость. Таким образом,
присущее субъекту пред-мнение, пред-знание в конечном счете —
понятие, которому должен соответствовать действительный,
истинный предмет, — это глубинный горизонт субъекта —
личности, обладающей свободой как атрибутом, в свою очередь,
предопределяющим «условия возможности» истины в ее
сущностных параметрах. Основанием истины знания, выявления
истинного (действительного) предмета предстает сам субъект
как целостность, предполагающая свободу и не сводимая к
гносеологическому и рационалистическому субъекту.
Глава 4. Проблема надежности знания
155
Понимание этого возвращает нас к утраченной было традиции —
к тезису Протагора «человек есть мера всем вещам», сегодня
обретающему новое социальное и гуманистическое звучание,
вызывающему к жизни новые или забытые смыслы категории
субъекта познания. До недавнего времени однозначно
квалифицировавшийся в нашей литературе как субъективистский,
этот тезис в действительности содержит не понятые в полной мере
реальные смыслы, имеющие непосредственное отношение к природе
истины.
Хайдеггер, еще в 30-х годах размышляя над тезисом Протагора,
непосредственно соотносил его с сущностью человеческого познания.
Осмысливая Протагорово изречение, мы должны «думать по-гречески»
и не вкладывать в него более позднее понимание человека как субъекта.
Для греческого философа «человек есть мера», поскольку он пребывает
в круге доступного, несокрытого, непотаенного (алетейи).
Непотаенность сущего ограничена «разным (для каждого человека)
кругом внутримирового опыта». И именно «человек каждый раз
оказывается мерой присутствия и непотаенности сущего благодаря
своей соразмерности тому, что ему ближайшим образом открыто». Если
у Протагора Хайдеггер подчеркнул момент ограничения непотаенности
сущего, разного для каждого человека, «кругом внутримирового опыта»,
то у Декарта он отмечает не сведение человека, который «мера», к
«обособленному эгоистическому Я», но признание причастности его
как субъекта, наряду с другими субъектами, к неограниченному
раскрытию сущего. Именно здесь таится возможность предотвратить
абсолютизацию «эгоистического Я», реализующего «право воли к
власти назначать, чему быть истиной и чему быть ложью», когда
субъективность сама распоряжается любым видом полагания и снятия
ограничений. Подобная ситуация хорошо известна в тоталитарном
обществе. Итак, сам субъект предстает правомерным и необходимым
основанием для истины как соответствия знания предмету и
соответствия предмета понятию. Субъект становится основанием,
поскольку он представляет в познании истины социальный и
культурно-исторический опыт, предметно-практическую
деятельность, через которые и очерчивается «круг непотаенности»,
доступности сущего и удостоверяется истина. Человек не обладатель
истины и не ее распорядитель, но «условие возможности» ее
понимания и выявления либо в предмете, либо в знании. Предметно-
практическая деятельность, оставаясь главным удостоверением
156 Часть I. Философия познания
истины, не сводится при этом к некоторой системе прикладных
процедур, но предстает в социальном и культурно-историческом
опыте субъекта как укорененная не только в предметном мире, но
и в бытийности самого субъекта.
Хайдеггер предложил также новое прочтение учения об истине
Платона, а его интерпретация притчи о пещере представила эту
проблематику как фундаментальную и вечную в теории познания,
как «перемену в определении существа истины». Образно
представленное движение познания — от теней на стене и
предметов в свете костра к реальным вещам в солнечном свете за
пределами пещеры и, наконец, возврат к тем, кто тени по-
прежнему принимает за сущее, стремление вывести их из пещеры
к солнцу — позволяет выявить ряд проблем, относящихся к
субъекту и постигаемой им истине. Прежде всего очевидно, что
человек познающий с необходимостью должен проходить этапы
своего освобождения от «почитаемого им со всей привычностью за
действительность», от круга повседневности, который только и
служит «упорядочивающим законодательством для всех вещей и
отношений». Это смена местопребывания и того, что в нем
присутствует как открытое, «непотаенное»; переучивание и
приручение к новой области — то, что Платон называет
«пайдейя», а Хайдеггер переводит как «образование» в его
первоначальном смысле, т. е. «руководство к изменению всего
человека в его существе». Между истиной и «образованием»
обнаруживается сущностная связь, которая состоит в том, что
«существо истины и род ее перемены только и делают впервые
возможным «образование» в его основных очертаниях». Из этого
можно сделать вывод о том, что человек, которому можно доверять
получение истины, должен быть особым образом подготовлен к
этому и прежде всего должен получить свободу доступа к
непотаенному, или алетейе, истине.
Истина, или область непотаенного, доступа к сущности,
становится зависимой от «степеней свободы» и
местопребывания познающего; каждой ступени освобождения,
«образования» соответствует своя область непотаенного, свой род
истины. Необходимость борьбы за истину оказывается, таким
образом, сущностным признаком ее получения. Эту мысль
Хайдеггер излагал также в «Основных понятиях метафизики»,
напоминая, что греки понимают истину как добычу, которая
должна быть вырвана у потаенности; истина — это глубочайшее
противоборство человеческого существа с самим сущим, а не
просто доказательство тех или иных положений за письменным
столом, и в качестве открытия она
Глава 4. Проблема надежности знания 157
требует вовлечения всего человека. Таким образом, вне человека и
независимо от него не может быть получена истина, причастная к
сущему. Позже Платон вводит понятие идеи, и непотаенность, алетейя
«попадает в упряжку идее». Существо истины перекладывается на
существо идеи, от которой зависит правильно увидеть «вид»
существующего, согласовать познание с самой вещью. Но тем самым
изменяется существо истины, она превращается в адекватность,
правильность восприятия и высказывания, т. е. становится
характеристикой человеческого отношения к существующему.
Понимание сущности истины как правильности представления
становится господствующей для всей западной мысли, истина — это
уже не основная черта самого бытия, но вследствие ее подчинения
идее — отныне и впредь характеристика познания. Однако Хайдеггер
не согласен с тем, что непотаенность, как у Платона, должна
приниматься только в «упряжке идеи», она есть изначальное, самое
глубинное существо истины, о котором еще «достаточным образом
даже не спрошено». Отмеченное Хайдеггером «раздвоение»
понимания истины в истоках европейской философии и установление
господства трактовки истины как правильности представления,
высказывания, «соответствия положению дел» создало возможность
полного отвлечения от познающего человека-субъекта, сама
элиминация которого в классической науке стала рассматриваться как
условие получения объективной истины. Отвлечение от познающего
человека стало также возможным после того, как в науке явным или
неявным образом были приняты допущения об идеальном
исследователе — никогда не ошибающемся и не заблуждающемся; в
совершенстве владеющем всеми методами, имеющем идеальные
приборы и условия исследования, не испытывающем влияния
эмоций, воздействия природных, социальных и культурных
факторов.
Такой идеальный субъект превращался в могущественное
наблюдающее «сознание вообще», которое можно было, имея в виду
как предпосылку, вывести за пределы познавательной деятельности и
рассуждения о ней, что и было сделано. Все было сведено к
представленному в знаковой форме знанию об объекте, методам его
получения и проверки на адекватность, соответствие
действительности. Истина перестала иметь какое-либо отношение к
субъекту, сущему, бытию, но стала «правильностью», адекватностью,
т. е. лишь характеристикой предметного и методологического знания.
Это допущение, «объективируя» познание, в свою очередь,
158 Часть!. Философия познания
создало возможность применения математики, что было
серьезным прогрессом в научном познании, но при этом исчезли
«непосредственное усмотрение», человеческое «добывание
истины», была утрачена связь с жизнью человека, ее смыслом и
ценностями.
Процесс объективации, «изгнания человека» из научного
знания стал предметом внимания Э. Гуссерля в последний период
его жизни. Он придавал этому процессу фундаментальное
значение, поскольку видел в нем причину кризиса наук как
выражения «радикального жизненного кризиса европейского
человечества». Однако кризис — это лишь «кажущееся
крушение рационализма», трудности рациональной культуры
заключаются не в самом рационализме, но в его «извращении
натурализмом и объективизмом», в отчуждении «рационального
жизненного смысла». Гуссерль проследил процесс исключения
субъективности, объективации и математизации в европейской
науке, показав, что значительная заслуга в осуществлении этого
процесса принадлежит Галилею, который осуществил замещение
единственно реального, данного в опыте мира — мира нашей
повседневной жизни миром идеальных сущностей, что и стало
основанием математизации. Галилей был убежден, что при таком
подходе мы можем преодолеть субъективизм и открыть
безотносительную истину. Теперь научная, объективная истина
состояла «исключительно в констатации фактичности мира, как
физического, так и духовного», отринув, по существу,
«человеческие по своему характеру истины». Высоко оценивая
заслуги Галилея, Гуссерль вместе с тем спрашивает: «Но может ли
мир и человеческое существование обладать истинным смыслом
в этом мире фактичности?..». Естествознание как наука ничего не
может сказать нам о наших жизненных нуждах, о смысле или
бессмысленности всего человеческого существования. Наука
утрачивает свою жизненную значимость, поскольку забыт
смысловой фундамент естествознания, человеческого знания
вообще — «жизненный мир» как мир первоначальных
очевидностей, мир «субъективно-соотносительного», в котором
присутствуют наши цели и устремления, обыденный опыт,
культурно-исторические реалии, не тождественные объектам
научного анализа. Таким образом, по Гуссерлю, научное знание
должно быть «вписано» в общий контекст «жизненного мира», в
котором оно нуждается как в источнике смыслополагания и
общечеловеческого опыта. Необходимо также восстановление
собственно человеческих смыслов, лежащих в основании науки и
явно или неявно включающих проблему разума во всех его
специфических смыслах, — в целом про-
Глава 4. Проблема надежности знания 159
блему предельных оснований, что предполагает возврат «науки
фактов» к философии.
Истина в гуманитарном знании
Для понимания особенностей истины в гуманитарном познании
обратимся к плодотворным идеям отечественного мыслителя М.М.
Бахтина. Еще в 20-х годах XX века в рукописи о «философии
поступка» он представил традиционную гносеологию как
«теоретизированный мир», «самозаконный» мир познания, где
субъект, истина и другие категории живут своей автономной жизнью.
Здесь действует чисто теоретический, «исторически
недействительный субъект» — сознание вообще; содержательно-
смысловая сторона познания оторвана от исторического акта его
осуществления. В теоретизированном мире истина автономна,
независима от «живой единственной историчности» — познающего
человека, ее значимость вневременна, ее методическая чистота и
самоопределяемость сохраняются. Именно в этом мире истина
оценивается как объективная по содержанию, не зависит «ни от
человека, ни от человечества» (по выражению В.И. Ленина), эта
независимость рассматривается как условие преодоления
релятивизма и произвола в познании.
Необходимо считаться с тем, что современный европейский человек
более уверенно чувствует себя именно в теоретизированном мире, где он
имеет дело не с собой, а с имманентным законом, одержим
необходимостью смысла, совершает путь от посылки к выводу, т. е.
поступает не от себя, но следуя этому закону. Разумеется,
теоретизированный мир культуры в известном смысле действителен,
имеет значимость, однако Бахтин не признает эту традицию как
единственно правомерную. Очевидно, что этот мир не есть тот
единственный «исторический» мир, в котором живет познающий
человек, «участное сознание», ответственно совершающее свои
поступки. Философия познания в целом, как и учение об истине в
частности, должны строиться не в отвлечении от человека, как это
принято в теоретизированном мире рационалистической и
сенсуалистской гносеологии, но на основе доверия человеку как
целостному субъекту познания. Этот подход особенно значим для
гуманитарного познания, где представлена не столько логико-
методологическая, сколько экзистенциально-антропологическая
традиция в трактовке истины, познания в целом, собственное видение
которых и предлагает Бахтин. «Истина» в соответствующем
контексте заменяется «прав-
160
Часть I.
Философия познания
дой», поскольку «в своей ответственности поступок задает себе свою
правду». Разумеется, речь идет не о замене гносеологической истины
на экзистенциальную правду, но скорее об их дополнительности и
самостоятельных сферах их применения как понятий. Бахтин,
безусловно, осознает, что такой подход таит в себе опасность
релятивизма, поскольку если «лик события» определяется с
«единственного места участного мышления», то сколько разных
единственных мест, столько и разных «ликов события». Как же быть
с истиной, «единой и единственной правдой»? В поиске ответа на
этот вопрос Бахтин настаивает на том, что правда события не есть
тождественно себе равная истина, а есть единичная позиция каждого
участника, правда его конкретного действительного
долженствования. Для безучастного, незаинтересованного сознания
осталась бы недоступной сама событийность события.
Бахтин считает печальным недоразумением, наследием классического
рационализма представление о том, что правда может быть только
истиной общих моментов, генерализируемых положений,
индивидуальная же правда «художественно-безответственна».
Индивидуальная правда во многом определяется, пронизана
эмоционально-волевым тоном, проникающим во все содержательные
моменты мысли. Эмоционально-волевой тон — это должная установка
сознания, нравственно значимая и ответственно активная,
выражающая мысль-поступок, оценку содержания в его соотнесении с
познающим, в единственном событии бытия. В эмоционально-волевом
тоне содержится стремление выразить правду данного момента в
переживании познающего. В целом следует отметить, что намеченная
Бахтиным в «философии поступка» концепция познания содержит
новые плодотворные идеи для развития антропологической традиции
в понимании природы познания, его основных когнитивных
элементов, в частности истины.
Очевидно, что рассмотренные выше способы проблематизации
истины, которые носят философско-антропологический характер,
глубоко укоренены в европейской и отечественной истории
философии и представлены яркими и плодотворными идеями
крупнейших философов начала XX века. Необходимость развития
этой традиции, как и смены фундаментальных идей теории познания,
осознавалась ими в полной мере. Новые образы и измерения истины,
субъекта, познания — это, по существу, хорошо забытые,
недостаточно разрабатываемые, а часто и третируемые традицион-