Микешина Л.А. Эпистемология ценностей

Подождите немного. Документ загружается.

большей мере, чем это имело место для его посылок»

218

Ценности в познании как форма проявления социокультурной

обусловленности научного познания

Несомненным шагом вперед в научном решении проблемы точности знания стало

осознание зависимости точности от самой познавательной задачи и определяемых ею

границ абстракции и формализации. В этом смысле даже самая точная теория имплицитно

не точна, поскольку уточнение и формализация произведены в ней лишь в определенных

границах, для решения конкретных задач, в принятом «интервале абстракций». По сути

дела, принятый «интервал абстракций» — это заданный уровень обоснования, который в

этой теории рассматривается как непроблематичный и чаще всего имеет имплицитную

форму, до поры до времени не подвергаясь рефлексии исследователя. В целом очевидно,

что речь не может идти об абсолютной, исчерпывающей точности и полноте знания, но

лишь о взаимодействии точного и неточного, определенного и неопределенного,

абсолютного и относительного в научном знании. В той мере, в какой точность знания

зависит от его эксплицитное™, это относится и к соотношению явного и неявного в

научном познании, возможности (невозможности) полной рефлектируемости знания.

Как показал В.А.Лекторский, всякая рефлексия осуществляется на основе

некоторого знания, которое принимается как непроблематичное, нерефлектируемое в

данном контексте и функционирующее в качестве средства рефлексии. Однако это

нерефлектируемое знание само может стать объектом рефлексии в другом контексте, но

при этом в качестве исходного средства рефлексии вновь выступит некоторое,

принимаемое как непроблематичное знание в функции предпосылок, оснований,

исходных принципов. Если задача рефлексии — выявить основания и предпосылки

знания, то это предполагает, с одной стороны, явное формулирование различного рода

допущений, идеализации и абстракций, а с другой, - выявление неявных предпосылок и

затем пересмотр и отказ от ряда из них, как сомнительных, неверных или

проблематичных.

Таким образом, «результат рефлексии — это такая теоретическая система, которая

является относительно истинным отражением некоторых реальных зависимостей в

определенном контексте и которая вместе с тем предполагает целый ряд допущений,

определенное неявное предпосылочное знание... В итоге рефлексии происходит выход за

пределы существующей системы знания и порождение нового знания — как явного, так и

неявного»

Среди процедур, реализующих и операционально конкретизирующих рефлексию

неявных, в том числе ценностных, компонентов знания, важную роль играет экспликация,

применяемая для явной фиксации, четкого определения смысла того или иного

высказывания или термина. В научном познании существуют такие когнитивные

ситуации, при которых экспликация неявных элементов знания становится необходимым

условием его дальнейшего развития. Наиболее зна-

219

Глава 3

чимые из них связаны, во-первых, с аксиоматизацией (вообще с формализацией);

во-вторых, с п ересмотром оснований и предпосылок при смене теорий, методов, стиля

мышления, картины мира и других форм знания в ходе локальных и глобальных научных

революций.

Во всех этих случаях «работа» осуществляется в слое самого знания, без выхода за

его проделы (т.е. без непосредственного обращения к объекту, к фактам

действительности), в результате чего повышается степень точности знания, строгость

рассуждения, выявляется информация, не принимавшаяся во внимание как имплицитная.

Уместно отметить, что в результате оперирования со знанием возможно получить вообще

новую информацию, принципиально пересмотреть предпосылки и основания теории.

В общем случае, если знание представлено в имплицитной форме, то его

экспликация предполагает, как минимум, две последовательные операции: вербализацию,

т.е. явное формулирование в понятиях и предложениях, с помощью языка логических,

математических и иных символов; собственно экспликацию, т.е. объяснение, толкование

данного понятия или предложения с целью уточнения его предметного содержания или

регулятивных функций. Возможна и другая часто встречающаяся процедура: замена

интуитивного понятия (естественно-научного, философского и др.) логическим или

математическим экспликатом. Так, Р.Карнап, например, ввел в свое время понятие

«логическая истинность» (Z-истинность) и «фактическая истинность» (/"-истинность) как

экспликаты традиционных в философии индуктивных понятий аналитической и

синтетической истинности.

Или в математике, например, для корректного решения задачи вместо

интуитивного понятия алгоритма вводят его математический экспликат — уточненное и

формализованное понятие алгоритма, в котором фиксируется некоторый конкретный вид

правил непосредственной переработки, правил окончания и правил извлечения

окончательного результата

Аксиоматизация и формализация являются фундаментальными способами

экспликации неявного знани я, но осуществляются эти процедуры по-разному в

зависимости от форм самой аксиоматизации - содержательных, формальных и

формализованных аксиоматик. История развития и применения аксиоматического метода,

в частности в геометрии, демонстрирует трудности обнаружения неявных элементов, а

также нахождения способов их экспликации и явного введения в теорию.

Как решается проблема имплицитной составляющей при аксиоматизации знания?

Очевидно, что существуют отличия в решении этой проблемы в разных формах

аксиоматизации, которые можно рассматривать как разные стадии развития

аксиоматического метода. В пер-

220

Ценности в познании как форма проявления социокультурной

обусловленности научного познания

вой форме - содержательных аксиоматиках, наиболее полная и развитая из которых

— геометрия Евклида, неявное знание содержится, во-первых, в самих аксиомах, под

которыми понимаются интуитивно истинные содержательные высказывания, взятые как

самоочевидные «начала», не нуждающиеся в доказательствах (или недоказуемые); во-

вторых, яв но не формулируются логические правила построения таких аксиоматик, они,

как в геометрии Евклида, лишь подразумеваются. И хотя «Начала» Евклида надолго

становятся идеалом строгости и образцом построения научного знания, тем не менее (как

это уже было показано по отношению к пятому постулату) при дедукции из принятых

аксиом других высказываний постоянно сохраняется возможность вводить неявно

интуитивно очевидные допущения, как содержательные, так и регулятивные. Таким

образом, неявное знание и присутствовало в уже построенной системе Евклидовой

геометрии и постоянно вводилось в ходе развертывания новых геометрических

построений, осуществляемых на ее основе.

Это положение, в частности, зафиксировал Н.И.Лобачевский, который полагал, что

«никакая математическая наука не должна бы начинаться с таких темных понятий, с

каких, повторяя Евклида, начинаем мы Геометрию, и... нигде в Математике нельзя терпеть

такого недостатка строгости, какой принуждены были допустить в теории параллельных

линий»

Во второй форме аксиоматизации — формальных (абстрактных) аксиоматиках

(принципиальное оформление которой завершается при построении неевклидовых

геометрий и работами Д.Гильберта по основаниям геометрии) — положение существенно

меняется. Во-первых, изменяется само понимание природы аксиом и их роли при

построении теории. Аксиомами становятся теперь те предложения, которые в данной

дедуктивной теории принимают за исходные. Это не зависит от степени их интуитивной

ясности и очевидности, а вопрос об их истинности может быть поставлен лишь после

построения самой теории. Ссылка на очевидность и интуитивную ясность считается здесь

недопустимой. Так, характеризуя позицию Д.Гильберта, известный историк математики

Д.Я.Стройк пишет, что великий немецкий математик, не отрицая происхождение аксиом

из опыта, тем не менее полагал: «...раз они сформулированы как основа теории, никакая

интуиция, никакие наглядные представления принципиально не должны привлекаться при

выводе следствий из аксиом, то есть при доказательстве теорем, если эти доказательства

действительно строги»

Во-вторых, при второй форме аксиоматизации как обязательное выдвигается

требование экспликации логических средств и логического выведения положений теории

из принятых аксиом. Это требование логической дедукции с помощью конечного числа

заключений есть не что иное, как требование строгости проведения доказательств.

221

Глава 3

Таким образом, принимались меры для исключения неявных элементов как

предметного, так и регулятивного знания, независимо от того, присутствовали ли они в

качестве интуитивно ясных, очевидных или просто не осознавались.

Однако по-прежнему сохранялась возможность отступать от требований и

опираться на интуитивно понимаемую логику, без экспликации логических средств

выведения теории. По-прежнему «правила, по которым из аксиом выводится следствие

(теорема), подразумевались — это была «общепринятая логика». Формализация правил

вывода и их представление в виде не допускающего каких-либо неоднозначностей

алгоритма стали задачей исследований по логике, а явное указание этих правил вывода —

составной частью аксиоматического метода»

. Итак, возникла необходимость

формализовать сам процесс логического рассуждения. Эта третья форма -

формализованных аксиоматик, начало которым положено в работах Г.Фреге и

Д.Гильберта, — отражает современную стадию построения аксиоматизированных теорий,

т.о. их формализацию. Теперь, по-видимому, исчезает возможность н еосознанного

включения неявного знания в такую формализованную теорию. Сама аксиома теперь

понимается не как содержательное предложение, но как формула, из которой строго по

правилам этого исчисления выводятся теоремы.

Таким образом, тысячелетняя история развития аксиоматического метода

демонстрирует, каких усилий стоило обнаружить в знании неявные (очевидные или

неочевидные) элементы и либо элиминировать их, либо найти способы их учета,

уточнения и введения в теорию. В целом же аксиоматизация теории (как и формализация

вообще) имеет несомненную познавательную ценность не только потому, что создает

возможность систематизировать и унифицировать знание, но в значительной мере потому,

что позволяет выявить и оптимизировать неявно содержащиеся предпосылки и

существенно уточнить логические зависимости теории. Преимущества аксиоматизации

осознаются многими философами, а в логическом позитивизме, как известно,

аксиоматический способ построения теории рассматривался одно время как единственно

научный.

Разрабатываются принципы и даже программы аксиоматизации теорий, в

частности физических, однако для нашей цели интерес будут представлять только работы,

анализирующие философские и логико-гносеологические аспекты аксиоматизации

физических теорий и в той мере, в какой они затрагивают проблемы экспликации

неявного знания. Так, М.Бунге в работе «Философия физики», посвященной в

значительной мере обоснованию, защите и пропаганде принципов аксиоматизации

физики, сравнивает три подхода к физической теории. Все три правомерны, находятся в

отношении дополни тельности, но исторический и эвристический подходы

«безмолвствуют по

222

Ценности в познании как форма проявления социокультурной

обусловленности научного познания

поводу большинства предположений этой теории, не могут выявить всех ее

основных предпосылок, оставляя в значительной мере неясной логическую структуру...».

В то же время аксиоматика «ясно (точнее, явно. — Л.М.) передает все реально

используемые предположения и тем самым делает возможным сохранить контроль над

ними», служит «лучшим способом очищения от эвристических строительных лесов и

достижения понимания реальных предпосылок теории (как явных, так и скрытых)...»

Одна из важнейших задач аксиоматизации теории, по мнению Бунге, — избавиться от

двусмысленностей и неоднозначностей, поэтому любая физическая система аксиом

должна включать в явном виде утверждения, касающиеся «забытых ингредиентов» -

формальных и семантических предпосылок.

Не ставя перед собой задачу оценить подходы М.Бунге к аксиоматизации

физической теории, отметим вместо с тем, что приведенные выше суждения о

преимуществах аксиоматизации совпадают, в частности, с мнением отечественных

логиков. В их работах «по аксиоматическому методу была отмечена и ограниченность

чисто содержательных методов познания, а именно то обстоятельство, что при

содержательном подходе часть важной информации остается не выявленной (курсив

мой. — Л.М.)»

На особую «экспликативную функцию» аксиоматического построения теории

указывают и другие исследователи, выясняющие положительные моменты

предварительного логического анализа физических теорий, когда открываются неявные

допущения внутри теоретической структуры в дополнение к явным и очевидным для всех

элементам

. Рассмотренные способы экспликации неявного знания самым тесным

образом связаны с процедурой формализации и являются, п о сути, операциями

необходимо предшествующими или сопутствующими этой процедуре, а поэтому

встречающимися в логико-математических науках и в определенной степени в

математизированном естествознании.

Экспликация является наиболее часто используемой общенаучной логической

процедурой выявления имплицитных форм, однако это не означает, что с ее помощью

решаются все проблемы, порожденные невербализованными компонентами знания.

Очевидно, что требуется специальный логико-методологический аппарат, отражающий

диалектику имплицитного и эксплицитного как в содержательных, так и в формальных

аспектах.

3.3.3. Имплицитные предпосылки в гуманитарном знании

Реальная трудность для любого исследователя гуманитарного текста — понять,

какие идентифицируемые знания присутствуют в контексте и подтексте, выявить эти

знания из каждой эксплицитной формы и

223

Глава 3

структуры мысли. Эти процедуры составляют логико-гносеологическую основу

комментариев к текстам, предлагаемым специалистами. Классическим при мером не

только собственно содержательной, но и логически четко структурированной

интерпретации имплицитных форм и структур мыслей являются комментарии А.Ф.Лосева

к диалогу Платона «Федон». Анализируя известные четыре доказательства бессмертия

души по Сократу, А.Ф.Лосев отмечает, что они получают свою силу только благодаря

нескольким энтимемам, которые не формулируются в диалоге явно. В комментарии эти

энтимемы выявлены и рассмотрены в качестве необходимых пресуппозиций. Кроме не

доказанных энтимем, по мнению комментатора, Платон вводит еще три не доказанные

мифологемы, не имеющие логического характера, покоящиеся на вере. Это позн ание

нашей душой общих сущностей еще до нашего рождения, т.е. в потустороннем мире;

познание идей после смерти тела; из познания вечных идей душою Платон выводит

вечность самой души. А.Ф.Лосев считает, что необходимо сделать еще по крайней мере

три логически вытекающих из платоновского учения вывода, которые сам Платон в этом

диалоге не делает. Комментатор предлагает эти выводы, «извлекая» их и з эксплицитных

форм и структур «Федона»

Очевидно, что А.Ф.Лосев как комментатор исходит из важнейших логико-

методологических принципов выявления неявных элементов знания текста, из того, что

реальную картину развертывания мысли может дать только единство эксплицитных и

имплицитных форм и структур; что имплицитные формы могут быть выявлены либо с

помощью логического вывода, либо путем идентификации контекста как совокупности

всех пресуппозиций — общих исходных знаний участников коммуникации. Выявление

скрытого содержания этих общих исходных знаний не имеет характера логического

следования, опирается на догадки и гипотезы, требует прямых и косвенных доказательств

правомерности формулируемых пресуппозиций. Представляется, что интересный опыт

(мало пока используемый методологами) дают сегодня гуманитарные исследования,

стремящиеся, по выражению А.Я.Гуревича, к «реконструкции духовного универсума

людей иных эпох и культур», особенно те работы, где стремятся выявить неявные

(неосознаваемые и невербализованные) мыслительные структуры, в целом ментальность

эпохи. Известное исследование этого автора по категориям средневековой культуры,

методологические идеи которого горячо восприняты философами, прямо направлено «на

изучение не сформулированных явно, не высказанных э ксплицитно, не вполне

осознанных в культуре умственных установок, общих ориентации и привычек...»

Как А.Я.Гуревич, так и другие историки и культурологи широко применяют

сегодня объективный метод косвенных свидетельств о тех

224

Ценности в познании как форма проявления социокультурной

обусловленности научного познания

или иных ментальностях. В существующих текстах, посвященных каким-либо

хозяйственным, производственным или торговым проблемам, они стремятся вскрыть

различные аспекты миропонимания, стиля мышления, самосознания

. Так, изучать

восприятие гуманистической культуры в Италии XVI в. можно, обратившись к трактату,

посвященному ремеслам, связанным с огнем, — «De 1 a pirotechnia» Ва-ноччо

Бирингуччо. Исследователь обнаруживает у автора трактата, не гуманиста в прямом

смысле слова, ту же «диалогичность» мышления гуманистов, «спор, в процессе которого

выясняется, что ни одна из сторон не владеет всей истиной, но только ее частью».

Автором «воспринят был именно стиль мышления, стиль культуры, причем не впрямую,

не в результате пристального чтения гуманистических сочинений, а через культурную

атмосферу общества»

. Отсюда можно предположить, что гуманистический стиль

мышления был присущ широким слоям горожан, культуре Возрождения в целом,

независимо от того, что он не был четко продуманной и глубоко осознанной позицией —

таков вывод исследователя.

Вместе с тем в приведенных примерах содержится еще одна особенность

выявления имплицитного содержания культурно-исторического текста. Она состоит в

том, что исследователь, принадлежащий к другой культуре, может выявить новые

имплицитные смыслы, объективно существовавшие, но недоступные людям, в ыросшим в

данной культуре. Этот феномен может быть объяснен, в частности, тем, что, как отметил

М.М.Бахтин, «мы ставим чужой культуре новые вопросы, каких она сама себе не ставила,

а чужая культура отвечает нам, открывая перед нами новые свои стороны, новые

смысловые глубины»

. В этом случае мы встречаемся с особенностями объективного

существования неявног о знания в художественных творениях прошлого, и М.М.Бахтин,

отмечая возникновение «великого Шекспира» в наше время, видит причину этого в

существовании того, что «действительно было и есть в его произведениях, но что ни он

сам, ни его современники не могли осознанно воспринять и оценить в контексте культуры

своей эпохи»

Эти особенности текстов объективны, они не порождаются произвольно

читателями-интерпретаторами, но осознанно или неосознанно накладываются самими

авторами и затем по-разному отзываются в той или иной культуре. Это следует из общих

особенностей любого текста, а также работы автора с ним, на что также обратил внимание

М.М.Бахтин. Прежде всего это существование текста на рубеже «двух сознаний», а по

сути, всегда встреча двух текстов - готового и создаваемого реагирующего текста; второе

сознание невозможно элиминировать или нейтрализовать, хотя оно, разумеется,

изменяется с каждым конкретным участником диалога. Другая особенность -диалектика

данного и созданного в тексте. В творческом тексте в ко-

225

Глава 3

нечном счете создается и предмет, и процесс и сам автор, его мировоззрение и

средства выражения. Но всегда остается возможность изучать в созданном данное, т.е.

уже существующее, через чужое представление можно прийти к познаваемому объекту. В

то же время все, что создается в тексте заново, всегда имеет отношение к ценностям, тем

самым особым образом проявляется менталитет культуры, в которой творит свой текст

автор.

Особо следует отметить такой аспект текста, который М.М .Бахтин характеризует

как предположение высшего «нададресата», т.е. абсолютно справедливого объективного

понимания текста «в метафизической дали, либо в далеком историческом времени». «В

разные эпохи и при разном миропонимании этот нададресат и его идеально верное

ответное понимание принимают разные конкретные идеологические выражения (бог,

абсолютная истина, суд беспристрастной человеческой совести, народ, суд истории, наука

и т.п.)»

. Итак, автор текста не отдает себя только на волю наличным или близким

адресатам - понимание этой особенности текстов является важнейшим условием

воспроизведения его имплицитных компонентов. «Нададресат», «незримый третий» - это

персонификация соци окультурного контекста (явная или неявная), обращенность к иным

историческим временам и культурам, выход за пределы существующего знания и

понимания, интуитивное предположение автора о возможности увидеть в тексте то, что не

осознается современниками, людьми одной культуры.

Таким образом, текст обладает объективными свойствами, обеспечивающими ему

реальное существование и трансляцию в культуре, причем не только в своей прямой

функции - носителя информации, но и как феномена культуры, ее гуманистических и

ценностных параметров, существующих, как правило, в имплицитных формах и

выступающих предпосылками разнообразных реконструкций и интерпретаций.

Все предшествующее рассмотрение проблемы выявления имплицитных форм и

структур знания по эксплицитным текстам исходило, п о существу, из неявной

предпосылки: в процессе научной коммуникации предпосылки автора текста правильно

идентифицировались исследователем. Проблема существенно усложняется, если такого

совпадения нет. Во-первых, это п риводит к нарушению коммуникации, а соответственно к

утрате возможности адекватной интерпретации эксплицитных форм и структур. Так,

может возникнуть своего рода разрыв в контексте (подтексте) — так называемые

межкультурные (или межъязыковые) лакуны. Они могут отражать несовпадения

национальных особенностей, способов деятельности, например, в сфере решения

мыслительных задач, в поведенческой сфере, либо различий этнографического характера.

Лакуны возможны и в рамках одной культуры в ходе ее развития, в связи с изменения-

226

Ценности в познании как форма проявления социокультурной обусловленности

научного познания

ми психологического, экономического и политического характера. В

художественных текстах лакуны могут быть введены намеренно, как особенности

авторской поэтики, как нарушения логики здравого смысла, введение архаизмов, т.е. как

намеренное рассогласование социокультурного фона коммуникации, используемое в

качестве художественного приема

Наличие таких лакун, их различные формы обычно учитываются специалистом,

они могут стать также главным предметом исследования. Так, многие годы исследуется

проблема восприятия и понимания культуры Востока представителями западной

культуры. Особый интерес исследователи проявляют к специфике японского мышления и

мировоззрения, подчеркивая богатство многозначного контекста, образной и смысловой

насыщенности, чему способствует и сам язык, в котором иероглифы выполняют по сути

роль сложных моделей-образцов (паттернов), предполагающих целостное схватывание

смыслов. Следует отметить, что японские логики, лингвисты, культурологи серьезно

изучают эти проблемы, стремясь не только понять различия традиционных восточных и

западных мировосприятий, но и подготовить новое поколение к более эффективному

диалогу мировоззрений. Этот вывод обосновывает, в частности, М.С.Федоришин,

анализирующий сделанный им п еревод эссе Ки-муры Сёдзабуро «Люди зрени я и люди

голоса», помещенного в хрестоматии по японскому языку для средней школы. В отличие

от европейца — «человека голоса» для японца глаза говорят в такой же мере, как и язык;

реакция чувств происходит по «взаимным взглядам»; чувственное соощущение образует

коллектив японского типа. Отсюда особая роль молчания; «невыразимость в слове», с

которой сталкивается «вербальный» человек западной культуры, существенно

компенсируется у «людей зрения» реакцией чувств «по взаимным взглядам»

Итак, возможное рассогласование в понимании контекста и подтекста ставит

исследователей перед проблемой: как выявить и эксплицировать действительные

пресуппозиции и предпосылки автора текста и не при писать ему свои, современные,

принадлежащие данной культуре, социуму либо просто иному научному сообществу

представления и регулятивные принципы.

Даже столь краткая сводка различных подходов к проблеме неявного в знании и

сознании подтверждает фундаментальность данной проблематики, ее «многоликость»,

несводимость только к логическим и гносеологическим проблемам, укорененность во всех

формах познавательной деятельности человека. В отечественной философской

литературе, как нам представляется, рассмотрение неявных, имплицитных компонентов

осуществляется преимущественно на уровне логико-методологического анализа

структуры объективиро-

227

Глава 3

ванного знания, а также при дальнейшем углублении понимания природы субъекта

познания и способов его представленности в познании.

3.4. Личностное неявное знание как способ существования ценностей в знании

3.4.1. Понятие личностного неявного знания и его экспликация

Анализ структуры знания и познавательной деятельности с точки зрения

диалектики эксплицитног о и имплицитного позволяет подойти еще к одной проблеме: как

найти корректные и эффективные логико-методологические средства включения

субъекта, форм его присутствия в анализ структуры и содержания знания, и как при этом

углубить и по-новому осмыслить само содержание категории «субъект познания». Когда

Г.А.Брутян, характеризуя принципы трансформационной логики, говорит о том, что

имплицитная форма (структура) мысли не выражена яв но, но лишь выводится из данной

языковой единицы посредством интерпретации, осуществляемой субъектом, то

становится очевидным: имплицитные компоненты и ответ на интер-претативный вопрос

«что имеется в виду?» - это способ представленности субъекта в структуре знания, а также

способ учета личностного неявного (необъективированного и неосознаваемого) знания в

самом тексте

При таком подходе научное знание и все процедуры его получения, проверки и

обоснования обретают новое измерение, глубину, «объемность», поскольку вводится

специальный параметр, фиксирующий п рисутствие самого субъекта (индивидуального

или коллективного) в знании и познавательной деятельности, - система его неявных

ценностных ориентации. Выясняется, что сама возможность возникновения и

существования неявных компонентов в научном знании есть объективный и необходимый

фактор познания. Он тесно связан с социальной природой сознания субъекта, а также с его

социальным бытием: включенностью в экономические и классовые отношения,

профессиональные и иные коммуникации, культурно-исторические условия в целом.

В современных гносеологических и логико-методологических исследованиях

субъект достиг слишком высокой степени абстракции, превратился в некий

«сверхмощный интеллект», в «наблюдающее сознание вообще», в феномен, часто лишь

подразумеваемый или вообще элиминируемый. Ограниченность и издержки столь

сильной абстракции сегодня очевидны, и даже в логике слышны призывы вернуть субъект

в лоно объективированн ого знания, разработать соответствующий «инструментарий» и

понятийный аппарат. Принцип

228

Ценности в познании как форма проявления социокультурной

обусловленности научного познания

социально-исторической обусловленности, часто просто декларируемый, должен

обрести реальное методологическое содержание, что возможно лишь при изменении

«интервала абстракции» субъекта. Прежде всего имеется в виду введение в абстракцию

«субъект познания» таких параметров, как его социокультурная и ценностная

обусловленность, включенность в предметно-практическую деятельность.

Субъект проявляет свою общественную природу уже на уровне чувственного

отражения, поскольку влияние социокультурных факторов и предшествующего опыта,

практической деятельности с необходимостью осуществляется в таких формах, как

перцептивная установка и категоризация, или отнесение к перцептивным эталонам

(объект-гипотезам). Перцептивная установка, предрасположенность к определенной

деятельности и параметрам внешнего мира — своего рода модель ожидаемых сенсорных

событий — является концентриров анным выражением инвариантов предшествующего

опыта субъекта. Категоризация, или отнесение объекта к тому или иному классу вещей,

событий, выдвижение своего рода объект-гипотез, осуществляется на основе сенсорных

данных в процессе практической деятельности, обучения и общения, т.е. под

воздействием социокультурных факторов. Это одна из форм социальной обусловленности

чувственного познания субъекта. Так, Дж.Брунер показал, что существуют своего рода

эксперименты, подтверждающие эти выводы. Исследование особенностей восприятия

представителей племен, например индейских, не привыкших делать выводы о

трехмерности объекта на основании его двухмерного изображения, и ряд других

подобных исследований позволили сделать вывод о том, что перцептивные навыки могут

коренным образом изменяться от культуры к культуре. При этом носители разных культур

различаются не сенсорными данными, но выводами, которые они неосознанно делают на

основе этих данных, и принципы отбора перцептивных сигналов изменяются от культуры

к культуре

Эти формы социальной обусловленности чувственного отражения прямо

указывают на высокую степень активности субъекта уже на этом уровне. Однако

установка и категоризация обычно ускользают от внимания специалиста-гносеолога и не

только потому, что от этих «параметров» субъекта необоснованно стремятся отвлечься

как от сугубо психологических, но и потому, что они существуют в перцепции

неосознанно, а сама деятельность по построению предметного образа редуцирована и

сокращена. Однако именно эти, неосознаваемые, н е-вербализованные компоненты

являются фундаментальными в общей структуре личностного неявного знания,

существенно дополняющего представление о субъекте познания. По-видимому, при

анализе имплицитных компонентов чувственного отражения также сущест-

229

Глава 3

вует необходимость различать бессознательное и неосознанное, поскольку

«безмолвие индивидуального опыта» как бессознательное сменяется неосознанным

процессом отнесения перцептивных сигналов к категориям, к некоторому классу вещей и

явлений, в результате чего эти сигналы приобретают свое значение и в конечном счете

вербализуются. Психологи подчеркивают, что имплицитное «играет роль промежуточной

инстанции, через которую бессознательное оказывает значительную, если не бблыиую,

часть своего влияния на поведение индивида, а эксплицитная информация модифицирует

бессознательное»

В феноменологических и герменевтических работах тема имплицитного - это

размышление о внешнем и внутреннем «горизонтах»; о «неявном горизонте»,

обусловливающем возможность эксплицитного понимания; о фундаментальных уровнях

видения реальности и самоочевидных истинах, которые неявно входят в познание и

понимание. Так, М.Мерло-Понти, в разное время обращаясь к проблеме самосознания,

«контакта человеческого сознания с самим собой», отмечал существование

«невыразимого», поскольку «логика мира» хорошо известна нашему телу, но остается

неизвестной нашему сознанию; тело знает больше о мире, чем Я, как субъект,

обладающий сознанием

. Он различает молчаливое и вербальное cogito, когда человек

выражает себя в словах, причем говорение предстает как актуализация «латентной

интенциональности» поведения.

Однако даже в самой совершенной речи существуют элементы умолчания,

«невысказанное™», т.е. присутствует молчаливое cogito как глубинный уровень нашей

жизни, невыразимый в словах. Французский философ, придавая этому феномену важное

значение, полагал также, что умолчание есть позитивный результат осознания не только

ограниченных возможностей языка, но и неизбежной приблизительности самого

выражения бытия субъекта. Как отмечал М.Полани, эти идеи М.Мерло-Понти оказали

существенное влияние на его концепцию неявного знания и в то же время вызвали

неудовлетворение, поскольку не проясняли ни логику, ни «онтологическую

стратификацию» молчаливого (неявного) знания

В концепциях структуралистов имплицитные компоненты выявлены и

рассматриваются преимущественно в статусе бессознательного, которое понимается

далеко не однозначно и соответственно исследуется различными средствами. Так, К.Леви-

Строс, придавая особое значение бессознательным элементам культуры, предлагал взять

их за основу изучения социальной жизни, поскольку как неосознанные они не могут быть

представлены в ложной самоинтерпретации, что и обусловливает объективность подхода.

Такое понимание выявляет новый ракурс в изучении гуманитарных наук, в частности

таких, как история и этнология. Изучая социальную жизнь и стремясь луч-

230

Ценности в познании как форма проявления социокультурной

обусловленности научного познания

ше понять человека, эти науки дополняют друг друга: история обобщает данные,

относящиеся к сознательным проявлениям общественной жизни, а этнология — к ее

подсознательным основам. Этнолог стремится обнаружить за осознаваемыми образами

бессознательные элементы, при этом такой переход сопровождается восхождением от

частного к общему; историк же, внимательный к конкретным фактам и событиям, идет от

явного к неявному

Структурализм выявил также многоаспектность такой фундаментальной проблемы,

как «бессознательное — язык», поскольку именно язык вводит субъекта в область

универсального, сферу общезначимых смыслов с противостоящим им скрытым,

невербализованным, неосознанным глубинным слоем, объективизация и понимание

которого возможны лишь на основе языка, его структурных принципов. Так, для

Ж.Лакана, осуществившего структуралистское прочтение З.Фрейда, в терминах языка и

культуры, «бессознательное... структурировано как язык»

. Для М.Фуко в его концепции

«археологического знания» проникновение в структуру бессознательного возможно через

скрытые структуры сознания - эпистемы, кардинально различающиеся в истории науки по

способу существования и соотнесения слов и вещей. Такой поворот проблематики

бессознательного тесно связал его с формами социокультурного бытия, с проблемой

социального человека, что представляет несомненный интерес для выяснения природы и

роли скрытых элементов научного познания как феномена культуры. Вместе с тем

представляется очевидным, что для решения проблемы структуралистам мешают не

только исходные философско-методологические предпосылки, но также смешение

психологического и философского подходов к сознанию и бессознательному,

неразличение бессознательного и неосознанного.

В связи с этим встает вопрос о роли личностного неявного знания,

индивидуального интеллектуального и эмоционального «фона», существующего как бы

на периферии познавательного процесса, н о выявляющего в полной мере свою значимость

для рефлексии и интерпретации. Иными словами, обнаруживается зависимость как самого

познания, так и истолкования имплицитных компонентов объективированного знания от

личностного неявного знания субъекта, что требует поиска адекватных логико-

методологических средств фиксации этой стороны познания.

В современной философской литературе достаточно широкое распространение

получила концепция неявного знания М.Полани. Неявное знание он понимает как

неотчуждаемый параметр личности, модификацию ее существования, «личностный

коэффициент». Для него «молчаливые» компоненты — это, во-первых, практическое

знание, индивидуальные навыки, умения, т.е. знание, не принимающее

231

Глава 3

вербализованные, тем более концептуальные формы. Во-вторых, это неявные

«смыслозадающие» и «смыслосчитывающие» операции, определяющие семантику слов и

высказываний. Имплицитность этих компонентов объясняется также их функцией:

находясь не в фокусе сознания, они являются вспомогательным знанием, существенно

дополняющим и обогащающим логически оформленное, дискурсивное знание. Неявное —

это невербализованное знание, существующее в субъективной реальности в виде

«непосредственно данного», неотъемлемого от субъекта; это, в частности, знание о нашем

теле, его пространственной и временной ориентации, двигательных возможностях,

служащей своего рода «парадигмой неявного знания», поскольку «во всех наших делах с

миром вокруг нас мы используем наше тело как инструмент»

По существу, речь идет о самосознании как неявном знании субъекта о себе самом,

состоянии своего сознания. Отметим, что на эту форму неявного знания, оставшуюся в

тени у Полани, указывает В.Л.Лекторский, напоминая, что, по данным современной

психологии, «объективная амодальная схема мира, лежащая в основе всех типов и видов

восприятия, предполагает также включенную в нее схему тела субъекта». Именно это

знание, а также «знание различия между объективными изменениями в реальном мире и

сменой субъективных состояний сознания, знание связи той или иной перспективы опыта

с объективным положением тела субъекта — все эти разнообразные виды знания

включены в «спрессованном» виде в элементарный акт самосознания, тот акт, который,

действительно, предполагается любым познавательным процессом. Без самосознания

субъект не в состоянии определить объективного положения дел в мире»

Сложность понимания природы неявного знания объясняется в значительной мере

тем, что, существуя неявно, оно вместе с тем существует в сфере сознания, не за его

пределами. Однако будучи вспомогательным, оно не находится, по Полани, в фокусе