И наконец, в противоположность нашему сегодняшнему интересу к бесконечно
большому времени — эрам, множеству других галактик — противостоит интерес и к
бесконечно малому — к отдельному индивидууму, отдельному гену. Как раз тогда,
когда Харлоу Шапли сказал, что размеры человека в четвертый раз сокращены в
галактических масштабах, Джордж Бидл своим сравнением сложности строения гена
со сложностью вселенной поднял достоинство человека. Не так давно ученые с
презрением говорили о “так называемой роли личности в истории”, и возникла целая
школа литературной биографии, построенная на развенчании мифа о великом
человеке. Сегодня изменившиеся установки вызвали новый интерес к вкладу
отдельного человека в историю.
Когда в мире жило около полумиллиарда людей, а лица, принимавшие решения в
национальных государствах, исчислялись сотнями, с большой охотой говорили о
необходимости исторических процессов, о необходимости повторения изобретений и
открытий (даже самой эволюционной теории). Например, существовала школа мысли,
полагавшая, что с Гитлером или без него возрождение национализма в Германии все
равно пошло бы тем же самым путем. И в апреле 1941 года, когда Теодор Абель
представил доклад на тему о том, что войны делаются отдельными людьми,
принимающими свои собственные решения, его идеи были отвергнуты с порога. В
противоположность этому сейчас существует гипертрофированный интерес к
отдельным индивидуумам, к членам туземных элит, к психологическим процессам у
лидеров, пророков, к культам, основывающимся на мистическом, переживании
отдельного индивидуума, и т.п. Пятая конференция Мэйси
27
по проблемам сознания
завершилась призывом изучать личность. Гарднер Мерфи предложил удачное
выражение “наука об уникальном”, и работа Эдит Кобб с ее концепцией
индивидуальности как “спецификации” наконец-то появилась в печати. Более
восприимчивый климат общественного мнения делает сейчас возможным серьезный
анализ ограниченности интроспекции, о чем в свое время говорилось еще в статье
Брикнера о телеэнцефализации и в его кинолентах о двухголовой черепахе. А в 1959
году заявление министерства обороны о том, что после тщательных медицинских
проверок оно ограничило число возможных кандидатов для первого полета в космос
семью, не было должным образом оценено. За ним стояло повышение значимости
индивидуальной человеческой жизни в условиях, когда взаимосвязи человека и
природы становятся более обширными, более сложными, более тесными и более
опасными по своим возможным последствиям.
Кроме того, развитие машин нового типа, расширяющих высшие способности
человека (ранее машины по большей части расширяли его менее развитые и в
меньшей степени специфически человеческие способности), также внесло свой вклад
в изменение духовной атмосферы. Первые орудия человека, грубообтесанные камни,
едва ли сильно отличались от тех предметов, которыми стадо обезьян отбивается от
вторгшегося врага. Ранние формы жилища уступали по сложности гнездам,
сооружаемым некоторыми видами птиц. Первым великим шагом было создание
орудий труда, орудий, не просто расширяющих физические возможности человека,
когда он толкал или тянул, поднимал или бросал, отражал удар или наносил его, но
орудий, расширяющих его возможности создавать нечто. По мере того как
увеличивалась способность человека создавать орудия для изготовления орудий и
увеличивался его контроль над окружающим миром, возник вопрос, куда, если
говорить упрощенно, относить эти орудия — к миру одушевленного или
неодушевленного? Если же этот вопрос поставить в более утонченной форме, то он
бы звучал так: не связаны ли некоторым образом эти орудия с процессом жизни? Эта
проблема периодически вновь и вновь завладевала умами ученых. Многие
примитивные народы наделяют орудия труда и оружие своей собственной жизнью
(маной, говоря на профессиональном языке, от меланезийского термина). И это
отношение к орудиям труда вечно; его мы находим вновь и вновь у тех людей,
восприятие которых не было дисциплинировано разумом,— у детей, примитивных
народов, необразованных людей, поэтов и художников,— когда они обращаются к
судну, поезду, автомобилю, аэроплану как к чему-то живому.
Важно понять, что эта проблема в определенном смысле но меняется. Вера в
“одушевленность” вещей — объектов — формировала мышление людей в самых