Мейер, К. Шостакович. Жизнь. Творчество. Время

Подождите немного. Документ загружается.

448 ГЛАВА 26 (1967 — 1971)

В романсах }ia слова Микеланджело тоже есть одна очень

красноречивая автоцитата. Последнюю часть, «Бессмертие»,

фортепиано начинает наивной темой, сочиненной некогда

девятилетним Митей. Обращаясь к своим ранним композитор-

ским опытам. Шостакович как бы стягивает скрепами весь

свой творческий путь.

Подобно Романсам на слова Цветаевой, композитор оркес-

тровал и Сюиту на слова Микеланджело, очевидно ощущая

потребность в большем разнообразии красок, в более полном

звучании. Первое исполнение он доверил Евгению Нестерен-

ко — выдающемуся басу, который восемь лет назад выступил

в Ленинграде с премьерой цикла Романсов на слова из журнала

«Крокодил» и «Предисловия к полному собранию моих сочи-

нений». В 70-е годы Нестеренко был уже артистом, имевщим

на своем счету победу в Конкурсе имени Чайковского, опыт-

ным певцом и педагогом Московской консерватории. Исполне-

ние Сюиты прощло на высочайшем уровне, произведение было

принято с не меньшим энтузиазмом, чем Пятнадцатый квартет.

Наступил 1975 год. Здоровье композитора день ото дня

ухудшалось. Он уже совсем не мог писать. Дмитрий Цыганов

вспоминал:

«Когда я по просьбе Дмитрия Дмитриевича принес ему

партию первой скрипки Пятнадцатого квартета для того, что-

бы он перенес в отсылаемую в издательство партитуру все ме-

лочи, о которых мы уславливались в процессе репетиций, то

услышал: "Я решил написать шестнадцатый квартет и хочу

посвятить его вашему, теперь уже обновленному, Квартету

имени Бетховена..." Затем композитор сделал небольшую пау-

зу и грустно добавил: "Знаешь, Митя, а ведь обещанных вам

двадцати четырех квартетов мне не написать..." Как бесконеч-

но жаль, что слова эти оказались справедливыми.

13 февраля Шостакович выехал в Репино. Покой, тишина и

соприкосновение с природой вновь пробудили его творческую

активность. Оставаясь под впечатлением исполнительского

искусства Нестеренко. композитор инструментовал для него

бетховенскую «Песню о блохе» («Жил-был король когда-

то.Он оставался в Репине до 15 марта, а следующие четы-

ре дня провел в Ленинграде, где как раз проходила премьера

оперы Моисея Вайнберга «Мадонна и солдат». Музыку Вайн-

берга он всегда ценил и любил; однажды он посвятил этому

ПОСЛЕДНИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ: ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ КАПИТАНА ЛЕБЯДКИНА

449

композитору свое произведение — Десятый струнный квартет.

Для театральной программы к спектаклю Шостакович написал

заметки об этой опере, через месяц дополненные и опублико-

ванные на страницах «Правды».

20 марта композитор вернулся в Москву, а 1 апреля выехал

в санаторий «Барвиха» под Москвой. Там он сочинил еще

один вокальный цикл в расчете на Нестеренко — Четыре сти-

хотворения капитана Лебядкина на слова из «Бесов» Достоев-

ского, также в сопровождении фортепиано. В последний раз он

воплотил в музыке свою любовь к пародии, гротеску и сатире.

Карикатурный образ шута, капитана Игната Лебядкина, нари-

сован несколькими штрихами, а простота этого произведения

сочетается с удивительной цельностью и эмоциональной вы-

разительностью. Смешное стало у Шостаковича зловещим.

На репетиции композитор смеялся, слушая свое сочинение, но

потом посерьезнел и сказал: «Здесь, кажется, мне удалось ухва-

тить "достоевщину". Лебядкин, конечно, шут гороховый, но

иногда от него становится страшно...»'®

Премьера Четырех стихотворений, состоявшаяся 10 мая в

Москве, стала последним концертом, на котором мастеру дано

было присутствовать. Произведение не завоевало большого

успеха, да и в прессе появилось немного рецензий; было видно,

что ему не придали особого значения.

В мае Ленинградская филармония обратилась к композито-

ру с вопросом, какое из произведений он порекохмендовал бы

для своего авторского вечера, по традиции открывавшего кон-

цертный сезон. Шостакович выбрал три инструментальные

сонаты: Виолончельную, Скрипичную и еще не написанную

Сонату для альта и фортепиано. Сочинять ее он намеревался

в Репине, куда поехал на следующий день после премьеры

«Лебядкина».

«Тот май многие музыканты проводили в Репине... <...>

[Шостакович] уже нигде не появлялся. Трижды в день Ирина

Антоновна приходила за едой в столовую, ожидала, пока офи-

циантки наполняли судки, и уходила, иногда перекидываясь с

кем-либо двумя-тремя словами. Изредка показывалась вдали

бордовая "Волга" — на дорожке к Приморскому шоссе. <...>

17 мая было особенно знойно, совсем по-летнему. Шостако-

вич вышел на лужайку из двадцатого коттеджа и медленно

прогуливался возле автомашины. Он был аккуратно одет в

свежевыглаженные серые брюки и белую рубашку с короткими

450 ГЛАВА 27 (1971 — 1975)

рукавами, из-за чего бросалась в глаза очень худая правая рука

с неестественно вывернутой ладонью. В волосах появилась за-

метная седина. Он носил очки с очень выпуклыми стеклами: у

него стремительно ухудшалось зрение. Не заговаривая о болез-

ни, он посетовал на жару. С молодости не терпел жары, пред-

почитая дождь и прохладу. ...Словно оправдываясь, стал гово-

рить, что такая весна иссушает землю. Потом сокрушенно

заметил, нервно подергиваясь: "Вот видите, сколько писем.

Горы писем. Наверное, меня считают невежливым человеком.

А я не могу ответить. Учусь писать левой рукой. Как Шебалин.

Знаете, он «Укрошение строптивой» и два квартета писал ле-

вой рукой. А у меня не получается. Нужно диктовать. У меня

диктовать не получается. Привык писать сам. Не получается

диктовать..."

— Чем же вас лечат? Массажами?

— Да, и массажами. И еще...

Умолк — о лечении не рассуждал. Вскочил судорожно, зато-

ропился, — не пошел, а именно побежал, не сгибая коленей,

вспомнив, что должен кому-то звонить. Вышла Ирина Анто-

новна:

— Митя, зачем так быстро?

Вернувшись, он начал рассказывать о киевской постановке

"Катерины Измайловой". Говорил охотно, уже не глотая слов

и не повторяя отдельных фраз:

— В Киеве превосходно поставили "Катерину Измайлову".

Это лучшая постановка. Катерине двадцать шесть лет, велико-

лепная певица. "Соврала" ноту, на одну восьмую позже вступи-

ла — просит прошения у дирижера. Дирижер — Симеонов —

отвечает: "Прощения нужно просить у Шостаковича". А в дру-

гих театрах таких фальшивых нот полным-полно и никто не

просит прощения.

Потом он снова вспомнил Шебалина, по-видимому ища

опоры в примерах:

— Нужно лечиться. Врачи обследуют, ломают головы, а я

не могу играть.

И опять показал правую руку, поддерживая ее левой, лучше

действующей. Оживился, только вспомнив сына Максима»".

28 мая Шостаковичи покинули Репино. Большую часть

июня композитор снова посвятил интенсивному лечению. По-

следние пять дней месяца он провел на своей подмосковной

даче, где, пользуясь тишиной, упорно работал. 25 июня он

Л<>1

ПОСЛЕДНИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ: СОНАТА ДЛЯ АЛЬТА И ФОРТЕПИАНО

ПОЗВОНИЛ альтисту Квартета имени Бетховена Федору Дружи-

нину, сообщил о том, что сочиняет Сонату для альта и форте-

пиано, и попросил помочь решить некоторые технические

проблемы.

Новой сонате теперь отдавались все силы, и Шостакович

снова сочинял с поразительной быстротой. Две первые части —

Новелла и Скерцо, как он сам их назвал, — были созданы за

десять дней. В Скерцо он использовал фрагменты вступления и

песни Гаврюшки из неоконченной оперы «Игроки». 4 июля он

опять почувствовал себя очень плохо и предупредил по телефо-

ну Дружинина, что, возможно, ему вновь придется прервать

сочинение и вернуться в больницу. Однако героическими

усилиями воли он заставил себя продержаться дома до конца

работы и в течение двух дней создал последнюю часть — ши-

рокое, наполненное лиризмом и печалью Adagio, двадцать

одну страницу рукописи. Это Adagio, опирающееся на темы

первой части Лунной сонаты Бетховена, захватывает простотой

и глубиной и, имеет много общего с музыкой последнего квар-

тета. 5 июля композитор поставил в партитуре последнюю

ноту.

В ночь с 6-го на 7 июля его мучил сильный многочасовой

приступ удушья. На следующий день он вышел из спальни в

пижаме и с трудом сошел по лестнице в гостиную, оправдыва-

ясь: «Так нехорошо себя чувствую».

В этот день его забрали в больницу и сделали рентгеновские

снимки, которые рассмотрел консилиум. 12 июля просвечи-

вание было повторено — врачи констатировали рассеянные

злокачественные метастазы. Шостакович не знал, что уже год

у него распадалось правое легкое, а теперь процесс перекинул-

ся и на левое. Печень была уплотнена и увеличена. Композитор

становился все слабее и постоянно испытывал мучения. Когда

в конце июля Арнштам навестил его в больнице, то, взволно-

ванный видом друга, не мог сосредоточиться на разговоре.

А Шостакович пошутил: «Вот и Лелька постарел, не только я».

1 августа его выписали из больницы. В эти дни он занимал-

ся корректурой Альтовой сонаты, подготовленной к печати, и

закончил работу 4 августа. Уже никакая сила воли не была в

состоянии побороть слабость.

В тот же день домработница Мария Дмитриевна Кожунова

вошла в кабинет и застала задыхающегося Шостаковича с по-

синевшим лицом, уцепившегося за край рояля. Она схватила

452 ГЛАВА 27 (1971 — 1975)

чайник, дала больному воды, открыла окна и принесла лекар-

ства. Через некоторое время возвратилась из города Ирина

Антоновна, пришли врачи и подключили больного к кислороду.

Это было началом конца. Композитора снова отвезли в

больницу и сделали ему электрокардиограмму. Обследование

ничего не показало. В больнице Шостакович сумел еще напи-

сать письмо-обращение «Приветствие к Международному дню

музыки». В следующие дни нарастали проявления раковой

интоксикации и снова дало о себе знать сердце. Шостакович

угасал.

День 9 августа он начал с Чехова. Сам уже читать не мог,

только слушал, как читала ему жена. Позже его навестил

пианист Яков Флиер, лечившийся в той же больнице. Желая

развеселить больного, Флиер рассказал анекдот о музыкантах

и смог поднять ему настроение.

После полудня жена уехала в город, а с больным осталась

сиделка. Около половины шестого Шостакович внезапно по-

чувствовал, что ему стало нечем дышать. Последние слова,

которые ему удалось произнести: «Мне душно...» — пред-

шествовали потере сознания. Агония длилась четырнадцать

минут, и в половине седьмого настал конец. Это случилось

ровно через тридцать три года после первого исполнения Седь-

мой симфонии в осажденном Ленинграде и в двенадцатый день

рождения его внука Дмитрия, сына Максима.

Через отношение к Шостаковичу власти в очередной раз

показали свое истинное лицо. Смерть композитора наступила

в субботу вечером, в воскресенье эту весть распространили

агентства печати, радио и телевидение всего мира, зато газета

«Правда» опубликовала сообщение только во вторник, причем

некролог был напечатан на третьей странице (на первой раз-

местилась информация о жатве, о достижениях шахтеров, о бе-

седе Алексея Косыгина с Петром Ярошевичем и о передаче

комбайна заслуженному механизатору). Люди потихоньку

рассказывали друг другу, будто Брежнев не нашел раньше

времени на подписание некролога, в котором можно было

прочитать такие слова: «Верный сын Коммунистической

партии... Д. Д. Шостакович всю свою жизнь посвятил... борьбе

за мир и дружбу народов».

СМЕРТЬ

Установленная дата погребения -- среда 13 августа — была

изменена на четверг, потому что отпускной период затруднял

быструю организацию похорон. Кроме того, из Австралии

должен был успеть приехать Максим, который там гастроли-

ровал.

Траурная церемония носила характер события государствен-

ного значения. Возле гроба, установленного в Большом зале

консерватории, стоял почетный караул и все время звучала

музыка. Геннадий Рождественский и Виктория Постникова

играли в четыре руки, Галина Писаренко и Ирина Архипова

пели, Леонид Коган играл на скрипке, Татьяна Николаева

исполнила несколько прелюдий и фуг. Позднее произносились

нескончаемые, полные лозунгов речи, и наконец уже закрытый

гроб привезли на Новодевичье кладбище. Под звуки фальши-

во сыгранного Гимна СССР и Похоронного марша Шопена

в переложении для духового оркестра гроб был опущен в зем-

лю. Могилу покрыли бесчисленные венки цветов — от вдовы,

детей и внуков, от Министерства культуры, семьи Ойстрахов,

Центрального комитета партии, от Мравинского, Кондрашина

и Цыганова, а также от КГБ (при этом была украдена золотая

медаль Министерства внутренних дел, которую, среди многих

других, несли на подушке за гробом). С левой стороны, на две

могилы дальше, на мраморной плите можно было прочитать:

«Нина Васильевна Шостакович. 29 мая 1909 — 4 декабря

1954».

1 октября Федор Дружинин и Михаил Мунтян в первый раз

исполнили в Ленинграде Альтовую сонату. Шостаковича уже

не было при этом. Не было и многих других, которые предан-

но шли рядом с ним по его трудной дороге и которые вместе

с ним создавали эпоху, сегодня уже принадлежащую истории.

Со смертью Дмитрия Шостаковича закрылась великая стра-

ница в истории музыки, закончилась и важная глава европей-

ского симфонизма. Ушел один из величайших художников на-

шего столетия.

Глава 28

Послесловие

Воспоминания о человеке

Историю жизни и творчества Дмитрия

Шостаковича я решил дополнить несколькими личными воспо-

минаниями о нем, намеренно избегая традиционного подведе-

ния итогов, общих выводов или рассуждений о значении его

музыки в контексте искусства нашего столетия. На рассмотре-

ние этих вопросов израсходовано уже море чернил, но я совсем

не уверен, что оные бесчисленные исследования до конца рас-

крыли этот в какой-то степени загадочный образ. Загадочный

не только с точки зрения его не вполне однозначного отноше-

ния к тоталитарной власти, но также с учетом определенных

черт его личности. По указанным причинам подходить к это-

му человеку с обычными мерками столь же нецелесообразно,

сколь и, по всей видимости, вообше невозможно.

Шостакович был человеком, полным противоречий. Из се-

мейных воспоминаний, приведенных в уже неоднократно ци-

тированной монографии Серова, перед нами предстает образ

необычайно способного молодого человека, невероятно тру-

долюбивого, заботящегося о своих близких и в то же время

несносного в повседневном общении. Эти врожденные черты

характера становились все отчетливее, по мере того как с го-

дами его жизнь подвергалась все более тяжким испытаниям,

когда речь шла уже не столько об обеспечении себе и своей

семье условий мало-мальски терпимого существования, сколь-

ВОСПОМИНАНИЯ о ЧЕЛОВЕКЕ 455

ко о возможности выжить и избежать репрессий. Таким обра-

зом, его трудный характер претерпевал изменения, в конце

концов приведшие его к такому состоянию, в котором уже

трудно было бы говорить о Шостаковиче как о человеке, нор-

мально реагирующем, рационально мыслящем и последова-

тельно действующем.

Его поведение не поддавалось однозначной оценке. Одни

видели в нем оппортуниста, другие ценили его за действия, сви-

детельствующие о несогласии с властью коммунистов, третьи

усматривали в нем черты типичного российского юродивого —

человека, который притворяется не совсем нормальным и,

прикрываясь маской недоразвитого, объявляет миру правду и

передает свои мысли корявыми, бесцветными и нарочито неук-

люжими словами. Вероятно, он был всем этим понемногу, и

черты эти неразрывно соединялись в нем. Точно так же необы-

чайная скромность и неверие в собственные силы сочетались в

нем с болезненным стремлением всегда быть первым и самым

лучшим.

Образ действий Шостаковича отнюдь не помогал ему при-

обретать друзей, хотя многие и считали себя таковыми. На

протяжении всей жизни у него было очень мало настоящих

друзей, их можно пересчитать по пальцам одной руки. Наряду

с Соллертинским это, несомненно, Исаак Гликман и Лео Арн-

штам. Дружба с Мравинским бесповоротно оборвалась в нача-

ле 60-х годов, ослабли также контакты с Шебалиным и даже с

молодым Денисовым, которого Шостакович какое-то время

очень поддерживал. Правда, существовала еще группа предан-

ных ему музыкантов, которых тоже можно причислить к дру-

зьям, — Квартет имени Бетховена, Давид Ойстрах, Мстислав

Ростропович, Моисей Вайнберг, но это были прежде всего то-

варищи по искусству. Дело не только в том, что в труднейшие

для композитора годы люди ради собственной безопасности

предпочитали отойти от него, но также и в том, что он сам

привык держать дистанцию в отношениях. Достаточно вспом-

нить, что он был на «ты» с очень узким кругом лиц и даже к

ближайшим друзьям предпочитал обращаться по имени-отче-

ству: так, Соллертинского он звал Иваном Ивановичем, Глик-

мана — Исааком Давыдовичем, хотя и не всегда последова-

тельно. Даже к Мравинскому он всю жизнь обращался на

«вы», а Ойстраха называл по имени только в последние годы

жизни. Огромную роль в этой своеобразной изоляции играло

456 ГЛАВА 28 (ПОСЛЕСЛОВИЕ)

врожденное неумение Шостаковича вступать в контакты с

людьми — он сам писал об этом, вспоминая свою первую

встречу с Соллертинским. А в годы, когда разбушевавшийся

террор породил всеобщий страх, Шостакович становился ино-

гда совершенно недоступным. Об этом свидетельствуют в

своих воспоминаниях Николай Набоков, Артур Миллер и

Ханс Майер. Не имея большого количества друзей, Шостако-

вич привык вместо этого окружать себя людьми, играющими

весьма двойственную роль в культурной жизни Советского

Союза.

Желание вступить в контакт с Шостаковичем появилось у

меня в конце 50-х годов. Причиной тому была, конечно, его

музыка, а не личность, ибо то, что я знал в те годы из офици-

альных источников, не располагало к знакомству с ним.

В Польше, как и во всех социалистических странах, Шоста-

кович был известен прежде всего по произведениям вроде

«Песни о лесах», а в лучшем случае по симфониям — Ленин-

градской или Пятой, о которой тоже говорили не иначе как

называя ее «ответом советского композитора на справедливую

критику». Кроме того, публиковали его различные до невыно-

симости пропагандистски-идеологические высказывания,

ревностно отражающие позицию коммунистической партии,

что для подавляющего большинства польской интеллигенции

было убийственной антирекламой его личности. Однако суще-

ствовала еще его музыка, хотя и известная в ту пору в очень

ограниченной степени. О таких шедеврах, как «Нос» и «Леди

Макбет», а также о ранних симфониях (за исключением

Первой) знали очень мало, а советская пропаганда неизменно

твердила, что они — результат художественного вырождения.

Поэтому для меня Шостакович существовал только как автор

Первой, Пятой, Девятой и Десятой симфоний, Фортепианного

квинтета и Сонаты для виолончели, так как в те годы ничего

другого почти не исполнялось.

Впрочем, Первой и Десятой симфоний оказалось достаточ-

но, чтобы передо мной, учащимся музыкального училища, рас-

пахнулся новый, захватывающий мир звуков. Необычность

этой музыки пробудила во мне желание узнать как можно

больше произведений ее автора, хотя возможности для этого

были весьма ограниченными. Благодаря нескольким людям.

ВОСПОМИНАНИЯ о ЧЕЛОВЕКЕ 457

которым удалось лично познакомиться с Шостаковичем, его

образ стал мне ближе; в их описаниях вместо официального

борца за мир и поборника принципов социалистического реа-

лизма передо мной предстала трагическая жертва коммунисти-

ческого режима, человек запуганный и лишенный свободы тво-

рить и действовать. К сожалению, занятия не позволили мне

приехать на «Варшавскую осень» 1959 года (в то время я жил

в Кракове), и я упустил возможность встретиться с Шостакови-

чем лично. Однако его музыка захватывала меня все больше

(я как раз узнал его новую. Одиннадцатую симфонию), и по-

этому я решил написать Мастеру письмо и поделиться с ним

своими переживаниями, вызванными его искусством. Итак, я

написал ему длинное послание и даже вложил в него некото-

рые собственные сочинения, не очень-то, впрочем, рассчитывая

на какую-либо реакцию с его стороны. Какова же была моя

радость, когда, вопреки тому, что говорили о его недоступно-

сти, через пару недель я получил от него ответ и фотографию

с дарственной надписью. Это как раз совпало с моим компози-

торским дебютом, и я, переполненный впечатлениями, написал

обо всем в следующем письме, одновременно благодаря за

быстрый ответ. И снова пришло очередное послание. На этот

раз на куске плохонького картона, очевидно служившего ка-

кой-то упаковкой, было написано несколько слов: «Дорогой

Кшиштоф! Поздравляю Вас с первым концертом. Желаю боль-

ших творческих успехов. Крепко жму руку. Д. Шостакович».

Так началась переписка — правда, не слишком интенсивная —

между композитором с мировой славой и юным учащимся, а

позднее студентом. Письма Шостаковича всегда были очень

деловые, краткие и вместе с тем теплые, что побудило меня

решиться приехать в Москву и лично с ним познакомиться.

В те времена выезд из Польши за границу, даже в так назы-

ваемые страны народной демократии и Советский Союз, был

предприятием чрезвычайно трудным. Индивидуальные поездки

были вообще исключены, а место в групповой экскурсии мож-

но было получить, только приложив массу стараний. После

нескольких месяцев всевозможных хлопот мне удалось наконец

завершить все формальности, и я написал Шостаковичу, что

собираюсь в Москву и очень прошу его о встрече. Накануне

моего выезда пришло письмо, в котором я прочел: «...к сожа-

лению, не смогу увидеться с Вами, так как в это время меня не