Мешкова Н.Н., Федорович Е.Ю. (сост.) Хрестоматия по зоопсихологии и сравнительной психологии

Подождите немного. Документ загружается.

Л. С. Выготский

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ КНИГИ

В. КЕЛЕРА «ИССЛЕДОВАНИЕ ИНТЕЛЛЕКТА

ЧЕЛОВЕКОПОДОБНЫХ ОБЕЗЬЯН»

Развитие научных идей и взглядов совершается диалектически. Противополож-

ные точки зрения на один и тот же предмет сменяют друг друга в процессе разви-

тия научного знания, и новая теория часто является не прямым продолжением

предшествующей, а ее диалектическим отрицанием. Она включает в себя все

положительные достижения своей предшественницы, выдержавшие историче-

скую проверку, но сама в построениях и выводах стремится выйти за ее пределы

и захватить новые и более глубокие слои явлений.

Так же диалектически совершалось развитие научных взглядов на интеллект

животных. Мы можем отчетливо отметить и проследить три этапа, которые про-

шло в своем развитии это учение в последнее время.

Первый этап — те антропоморфические теории, которые, обманываясь вне-

шним сходством поведения животных и человека в известных случаях, приписы-

вали животному взгляды, мысли и намерения человека, переносили на животное

человеческий образ действий и полагали, что в сходных ситуациях животное до-

стигает таких же результатов, что и человек, при помощи тех же самых психоло-

гических процессов и операций. В эту пору животному приписывалось человечес-

кое мышление в его самых сложных формах.

Реакцией против такой точки зрения стало объективное научное исследование

поведения животных, которому путем тщательных наблюдений и экспериментов

удалось установить, что значительная доля тех операций, которые прежняя тео-

рия склонна была рассматривать как разумные действия, принадлежит просто к

числу инстинктивных, врожденных способов деятельности, а другая часть —

видимо разумных способов поведения — обязана своим появлением способу слу-

чайных проб и ошибок.

Э. Торндайку — этому отцу объективной психологии — в исследовании интеллек-

та животных удалось экспериментально показать, что животные, действуя по спосо-

бу случайных проб и ошибок, вырабатывали сложные формы поведения, которые

Выготский Л.С. Предисловие к русскому изданию книги В. Келера «Исследование ин-

теллекта человекоподобных обезьян» // Собрание сочинений: В 2 т. М.: Педагогика, 1982.

Т.1. С. 210—237 (с сокр.).

Статья написана как предисловие к книге В. Келера «Исследование интеллекта человекопо-

добных обезьян», изданной на русском языке в 1930 г. В книге видного представителя гешталь-

тпсихологии В. Келера развивается, исходя из эволюционных позиций, положение о своеобра-

зии интеллектуального поведения высших животных. В борьбе против механицизма Торндайка

и других бихевиористов Выготский видел преимущества этого подхода. Вместе с тем Выготс-

кий подчеркивал глубокое качественное отличие деятельности человека, носящей сознатель-

ный характер, опирающейся на применение орудий и ознаменовавшейся переходом к соци-

ально-историческим формам жизни.

252

Л.С.Выготский

по виду оказывались сходными с такими же формами у человека, но по существу

были глубоко отличны от них. Животные в опытах Торндайка открывали относитель-

но сложные запоры и задвижки, справлялись с различной сложности механизмами,

но все это происходило без малейшего понимания самой ситуации или механизма,

исключительно путем самодрессировки. Его опыты открыли новую эпоху в психоло-

гии животных. Торндайк сам прекрасно выразил это новое направление в изучении

интеллекта животных и его противоположность старой точке зрения.

Прежде, по словам Торндайка, все очень охотно говорили об уме животных и

никто не говорил об их глупости. Основной целью нового направления сделалась

задача показать, что животные, будучи поставлены в ситуацию, сходную с той, в

которой человек обычно размышляет, обнаруживают именно глупость, неразум-

ное поведение, по существу не имеющее ничего общего с поведением размышля-

ющего человека, и, следовательно, для объяснения этого поведения нет никакой

надобности приписывать животным разум.

Таков важнейший итог исследований, создавших, как уже сказано, целую эпоху

в нашей науке.

В. Келер справедливо говорит по тому же поводу, что до самого последнего

времени учение об интеллекте было охвачено негативистическими тенденциями,

руководствуясь которыми исследователи старались доказать неразумность, «нече-

ловекоподобность», механистичность поведения животных.

Исследования Келера, как ряд других исследований в этой области, знамену-

ют новый, третий этап в развитии проблемы. Келер задается тем же самым вопро-

сом, что и Торндайк, и хочет исследовать, существует ли у высших животных, у

человекоподобных обезьян, интеллект в собственном смысле слова, т.е. тот тип

поведения, который издавна считается специфическим отличием человека. Но

этот вопрос Келер пытается решить по-иному, он пользуется другими средства-

ми и ставит перед собой другие теоретические цели, чем Торндайк.

Несомненная историческая заслуга Торндайка заключается в том, что ему уда-

лось покончить раз и навсегда с антропоморфическими тенденциями в науке о

поведении животных и обосновать объективные естественнонаучные методы в

зоопсихологии. Механистическое естествознание отпраздновало свой высший три-

умф в этих исследованиях.

Однако вслед за решением этой задачи, вскрывшим механизм образования навы-

ка, перед исследователями самим ходом развития науки была поставлена новая зада-

ча, которая выдвигалась по существу дела уже исследованиями Торндайка. Благодаря

этим исследованиям создался очень резкий разрыв между поведением животных и

человека. В поведении, животного, как показали исследования Торндайка, нельзя

было установить ни малейшего следа интеллекта, и оставалось — именно с есте-

ственнонаучной точки зрения — непонятно, как возник разум человека и какими

генетическими нитями он связан с поведением животных. Разумное поведение чело-

века и неразумное поведение животного оказались разделенными целой бездной, и

самый разрыв не только указывал на бессилие механистической точки зрения в

объяснении происхождения высших форм поведения человека, но и на существен-

ный принципиальный конфликт в генетической психологии.

В самом деле, перед психологией в этом пункте открылись две дороги: или отойти

в указанном вопросе от эволюционной теории и отказаться вообще от попытки гене-

тического рассмотрения мышления, т.е. стать на метафизическую точку зрения в

теории интеллекта, или обойти проблему мышления, вместо того чтобы разрешить

ее, устранить самый вопрос, пытаясь показать, что и поведение человека — в том

числе и его мышление — может быть сведено без остатка к процессам механической

Предисловие к русскому изданию книги В. Келера.

253

выработки навыков, по существу не отличающимся ничем от таких же процессов у

кур, кошек и собак. Первый путь приводит к идеалистической концепции мышления

(вюрцбургская школа), второй — к наивному бихевиоризму.

В. Келер справедливо отмечает, что Торндайк даже в первых исследованиях исхо-

дит из молчаливого признания поведения разумного типа, как бы мы ближе ни

определяли его особенности и какие бы критерии ни выдвигали для его отличия от

других форм поведения.

Ассоциативная психология, как и психология Торндайка, как раз и исходит

из того положения, что процессы, которые наивному наблюдателю кажутся ра-

зумными, могут быть сведены к действию простого ассоциативного механизма.

У радикального представителя этого направления, Торндайка, говорит Келер,

мы находим в качестве основного результата его исследований на собаках и кошках

следующее положение: ничто в поведении этих животных не является сколько-

нибудь разумным. Кто формулирует свои выводы таким образом, продолжает Ке-

лер, тот должен признать другое поведение разумным, тот уже знает из непос-

редственного наблюдения, скажем, над человеком, эту противоположность, хотя

бы он в теории и пытался ее отрицать.

Само собой разумеется, что для вопроса, о котором идет сейчас речь, один

вид животных имеет совершенно исключительное значение. Человекоподобные

обезьяны, наши ближайшие родственники по эволюционной лестнице, занима-

ют совершенно исключительное место в ряду других животных. Исследования в

этом пункте должны пролить свет на происхождение человеческого разума. Имен-

но близость к человеку — основной мотив, который возбуждает, как указывает

Келер, наш наивный интерес к исследованиям интеллекта человекоподобных

обезьян. Прежние исследования показали, что по химизму тела, поскольку он

отражается в свойствах крови, и по строению большого мозга человекоподобная

обезьяна ближе стоит к человеку, чем к другим, низшим видам обезьян. Есте-

ственно рождается вопрос: не удастся ли специальным исследованием установить

родство человека и обезьяны также и в области поведения?

Главное и важнейшее значение работы Келера, основной вывод, который ему

удалось сделать, состоит в научном оправдании наивного ожидания, что человеко-

подобная обезьяна не только в отношении некоторых морфологических и физиоло-

гических признаков стоит к человеку ближе, чем к низшим видам обезьян, но также

и в психологическом отношении является ближайшим родственником человека. Та-

ким образом, исследования Келера приводят впервые к фактическому обоснованию

дарвинизма в психологии в самом критическом, важном и трудном пункте. К дан-

ным сравнительной анатомии и физиологии они прибавляют данные сравнительной

психологии и восполняют этим прежде недостававшее звено эволюционной цепи.

Можно сказать без всякого преувеличения, что этими исследованиями впер-

вые дано точное фактическое обоснование и подтверждение эволюционной тео-

рии в области развития высшего поведения человека. Эти исследования преодоле-

ли и тот разрыв между поведением человека и поведением животного, который

создался в теории благодаря работам Торндайка. Они перекинули мост через без-

дну, разделявшую разумное и неразумное поведение. Они показали ту — с точки

зрения дарвинизма — несомненную истину, что зачатки интеллекта, зачатки ра-

зумной деятельности человека заложены уже в животном мире.

Правда, нет абсолютной теоретической необходимости ожидать, что челове-

коподобная обезьяна обнаружит черты поведения, сходные с человеком.

В последнее время, как справедливо указывает В.А. Вагнер, идея о происхож-

дении человека от антропоморфных обезьян вызывает сомнения. Есть основания

254

Л.С.Выготский

полагать, что его предком была какая-то исчезнувшая форма животных, от кото-

рой по прямому эволюционному пути развился человек.

Клоач целым рядом весьма убедительных соображений доказывает, что антро-

поморфные обезьяны представляют собой не более, как отделившуюся ветвь ро-

доначальника человека. Приспособляясь к специальным условиям жизни, они в

борьбе за существование должны были пожертвовать теми частями своей органи-

зации, которые открывали путь к центральным формам прогрессивной эволюции

и привели к человеку. Одна уже редукция большого пальца, по словам Клоача,

отрезала этим побочным ветвям путь наверх. С этой точки зрения антропоморф-

ные обезьяны представляют тупики в сторону от основного русла, которым дви-

галась прогрессивная эволюция.

Было бы, таким образом, величайшей ошибкой рассматривать человекопо-

добную обезьяну как нашего прямого родоначальника и ожидать, что мы найдем

у нее зачатки всех форм поведения, которые свойственны человеку. Наш общий с

человекоподобной обезьяной родоначальник, по всей вероятности, исчез, и, как

правильно указывает Клоач, человекоподобная обезьяна лишь боковое ответвле-

ние этого первоначального вида.

Таким образом, мы заранее должны ожидать, что не встретим прямой генети-

ческой преемственности между шимпанзе и человеком, что многое у шимпанзе

— даже по сравнению с нашим общим родоначальником — окажется редуциро-

ванным, многое окажется ушедшим в сторону от основной линии развития. По-

этому ничего нельзя решить наперед, и только экспериментальное исследование

могло бы с достоверностью ответить на интересующий нас вопрос.

В. Келер подходит к этому вопросу со всей точностью научного эксперимента.

Теоретическую вероятность он превратил в экспериментально установленный факт.

Ведь даже разделяя всю справедливость указаний Клоача, мы не можем не видеть

огромной теоретической вероятности, что при значительной близости шимпанзе

к человеку как в отношении химизма крови, так и в отношении структуры боль-

шого мозга мы можем ожидать найти у этой обезьяны зачатки специфически

человеческих форм деятельности. Мы видим, таким образом, что не только наи-

вный интерес к человекоподобной обезьяне, но и гораздо более важные пробле-

мы эволюционной теории были затронуты этими исследованиями.

В. Келеру удалось показать, что человекоподобные обезьяны обнаруживают

интеллектуальное поведение того типа и рода, которое является специфическим

отличием человека, именно: что высшие обезьяны способны к изобретению и

употреблению орудий. Употребление орудий — эта основа человеческого труда,—

как известно, определяет глубокое своеобразие приспособления человека к при-

роде, своеобразие, отличающее его от других животных.

Известно, что, согласно теории исторического материализма, употребление

орудий есть исходный момент, определяющий своеобразие исторического разви-

тия человека в отличие от зоологического развития его предков. Однако для исто-

рического материализма открытие, сделанное Келером и состоящее в том, что

человекоподобные обезьяны способны к изобретению и употреблению орудий,

не только не является ни в какой мере неожиданным, но является наперед теоре-

тически угаданным и рассчитанным.

К. Маркс говорит по этому поводу: «Употребление и создание средств труда, хотя

и свойственны в зародышевой форме некоторым видам животных, составляют специ-

фически характерную черту человеческого процесса труда, и поэтому Франклин

определяет человека как «а toolmaking animal», как животное, делающее орудия»

(Маркс К., Энгельс Ф. Соч., Т. 23, с. 190—191). В этом положении мы видим не только

Предисловие к русскому изданию книги В. Келера.

255

указание на то, что зачатки употребления орудий мы находим уже у некоторых жи-

вотных.

«Как только человек становится животным, производящим орудия, — говорит

Г.В. Плеханов,— он вступает в новую фазу своего развития: его зоологическое разви-

тие заканчивается и начинается его исторически жизненный путь» (1956. Т. 2, с. 153).

«Ясно, как день,— говорит далее Плеханов, — что применение орудий, как бы они

ни были несовершенны, предполагает относительно огромное развитие умственных

способностей. Много воды утекло прежде, чем наши обезьяночеловеческие предки

достигли такой степени развития "духа". Каким образом они достигли этого? Об

этом нам следует спросить не историю, а зоологию... Как бы там ни было, но зооло-

гия передает историю homo (человека), уже обладающего способностями изобретать

и употреблять наиболее примитивные орудия» (там же).

Мы видим, таким образом, со всей ясностью, что способность к изобретению

и употреблению орудий есть предпосылка исторического развития человека и

возникает еще в зоологический период развития наших предков. При этом чрез-

вычайно важно отметить, что, говоря об употреблении орудий, как оно было

свойственно нашим предкам, Плеханов имеет в виду не то инстинктивное упот-

ребление орудий, которое свойственно некоторым нижестоящим животным (на-

пример, постройка гнезд у птиц или постройка плотин у бобров), а именно изоб-

ретение орудий, предполагающее огромное развитие умственных способностей.

Экспериментальные исследования Келера не являются прямым фактическим под-

тверждением этого теоретического предположения. Потому и здесь мы должны внес-

ти поправку при переходе от теоретического рассмотрения к экспериментальному

исследованию над обезьянами, поправку, о которой говорено выше. Мы не должны

ни на минуту забывать, что человекоподобные обезьяны, которых исследовал Келер,

и наши обезьяночеловеческие предки, о которых говорит Плеханов, — не одно и то

же. Однако, даже сделав эту поправку, мы не можем отказаться от мысли, что между

одними и другими существует, несомненно, ближайшее генетическое родство.

В. Келер наблюдал в экспериментах и в свободных естественных играх животных

широкое применение орудий, которое, несомненно, стоит в генетическом родстве

с той предпосылкой исторического развития человека, о которой говорит Плеханов.

В. Келер описывает самые разнообразные применения палки, ящика и других

предметов в качестве орудий, при помощи которых шимпанзе воздействует на

окружающие его вещи, а также примеры примитивного изготовления орудий.

Например, шимпанзе соединяет две или три палки, вставляя конец одной в от-

верстие другой, чтобы получилось удлиненное орудие, или отламывает ветку для

того, чтобы воспользоваться ею как палкой, или разнимает стоящий на антропо-

идной станции аппарат для чистки сапог, чтобы высвободить из него железные

прутья, или выкапывает из земли наполовину зарытый в нее камень и т.д.

Но только палка, как показал Келер, у обезьян излюбленный и универсальный

инструмент, которому они находили самое разнообразное применение. В этой палке,

как в универсальном орудии, историки культуры и психологии без всякого труда

увидят прообраз наших самых разнообразных орудий. Палку употребляет шимпанзе

как шест для прыгания, палкой пользуется как удочкой или ложкой, выдавливая

взбирающихся на нее муравьев и слизывая их потом. Палка для животного рычаг,

при помощи которого оно открывает крышку водоема. Палкой, как лопатой, шимпанзе

копает землю. Палкой, как оружием, угрожает другому. Палкой сбрасывает ящерицу

или мышь с тела, дотрагивается до заряженной электрической проволоки и т.д.

Во всех этих различных способах употребления орудий мы имеем несомненные

зачатки, зародышевые следы, психологические предпосылки, из которых развилась

256

Л.С. Выготский

трудовая деятельность человека. Энгельс, приписывая труду решающую роль в про-

цессе очеловечения обезьяны, говорит, что «труд создал самого человека» (Маркс К.,

Энгельс Ф. Соч. Т. 20, с. 486). С большой тщательностью Энгельс поэтому старается

проследить предпосылки, которые могли привести к возникновению трудовой дея-

тельности. Он указывает на разделение функций рук и ног. «Этим, — говорит он, —

был сделан решающий шаг для перехода от обезьяны к человеку» (там же).

В полном согласии с Дарвином, который также утверждал, что человек никогда

не достиг бы своего господствующего положения в мире без употребления рук, этих

орудий, обладающих удивительным свойством послушно повиноваться его воле,

Энгельс видит решительный шаг в освобождении руки от функции передвижения.

Так же в полном согласии с Дарвином Энгельс полагает, что нашим предком была

«необычайно высоко развитая порода человекоподобных обезьян» (там же).

В опытах Келера мы имеем экспериментальное доказательство того, что и пе-

реход к употреблению орудий был действительно подготовлен еще в зоологичес-

кий период развития наших предков.

Может показаться, что в сказанном заключается некоторое внутреннее про-

тиворечие. Нет ли, в самом деле, противоречия между данными, установлен-

ными Келером, и между тем, чего мы должны были ожидать согласно теории

исторического материализма? В действительности, мы сказали, что Маркс видит

отличительное свойство человеческого труда в употреблении орудий, что он

считает возможным пренебречь при определении зачатками применения ору-

дий у животных. Не является ли то, о чем мы говорим сейчас, т.е. встречающе-

еся у обезьян относительно широко развитое и по типу близко стоящее к чело-

веку употребление орудий, специфической особенностью человека?

Как известно, Дарвин возражал против мнения, согласно которому только

человек способен к употреблению орудий. Он показывает, что многие млекопита-

ющие в зачаточном виде обнаруживают эту же самую способность. Так, шимпан-

зе употребляет камень, чтобы раздробить плод, имеющий твердую скорлупу. Сло-

ны обламывают сучья деревьев и пользуются ими для того, чтобы отгонять мух.

«Он, разумеется, совершенно прав с своей точки зрения, — говорит о замечани-

ях Дарвина Плеханов, — т.е. в том смысле, что в пресловутой "природе человека" нет

ни одной черты, которая бы не встречалась у того или другого вида животных, и что

поэтому нет решительно никакого основания считать человека каким-то особенным

существом, выделять его в особое "царство". Но не надо забывать, что количествен-

ные различия переходят в качественные. То, что существует как зачаток у одного

животного вида, может стать отличительным признаком другого вида животных. Это в

особенности приходится сказать об употреблении орудий. Слон ломает ветви и отма-

хивается ими от мух. Это интересно и поучительно. Но в истории развития вида

«слон» употребление веток в борьбе с мухами, наверно, не играло никакой суще-

ственной роли: слоны не потому стали слонами, что их более или менее слоно-

подобные предки обмахивались ветками. Не то с человеком.

Все существование австралийского дикаря зависит от его бумеранга, как все

существование современной Англии зависит от ее машин. Отнимите у австралий-

ца его бумеранг, сделайте его земледельцем, и он по необходимости изменит весь

свой образ жизни, все свои привычки, весь свой образ мыслей, всю свою «при-

роду» (1956, Т. 1, с. 609).

Мы указывали уже, что употребление орудий у обезьян, которое изучал и

наблюдал Келер, встречается у этих последних не в той инстинктивной форме, о

которой говорит Плеханов. Ведь и сам Плеханов утверждает, что на границе жи-

Предисловие к русскому изданию книги В. Келера.

257

вотного и человеческого мира стоит употребление орудий, требующее высоко-

развитых умственных способностей и предполагающее их наличие.

Ф. Энгельс также указывает, что «процесс труда начинается только при изго-

товлении орудий» (Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 20, с. 491). Таким образом, мы

заранее должны ожидать, что употребление орудий должно достигнуть в живот-

ном мире относительно высокой степени развития, для того чтобы сделался воз-

можным переход к трудовой деятельности человека. Но вместе с тем то, что гово-

рит Плеханов о качественном различии в употреблении орудий у человека и

животных, оказывается еще всецело применимым и к обезьянам Келера.

Мы приведем простой пример, который как нельзя лучше показывает, что в

биологическом приспособлении высших обезьян орудия играют еще ничтожную

роль. Мы уже говорили, что обезьяны пользуются палкой как оружием, но боль-

шей частью они применяют это орудие только в «военных» играх. Обезьяна берет

палку, угрожающе подходит к другой, колет ее. Противник также вооружается

палкой, и перед нами развертывается «военная» игра шимпанзе. Но если, замеча-

ет Келер, при этом случается недоразумение и игра переходит в серьезную драку,

оружие сейчас же бросается на землю и обезьяны нападают друг на друга, пуская

в ход руки, ноги, зубы. Темп позволяет отличить игру от серьезной драки. Если

обезьяна медленно и неловко размахивает палкой, она играет; если же дело ста-

новится серьезным, шимпанзе, как молния, набрасывается на противника, и у

того не остается времени, чтобы схватить палку.

В.А. Вагнер делает отсюда общий вывод, который кажется нам не совсем справед-

ливым. Он говорит: надо быть очень осторожным, чтобы не отнести на долю разум-

ных способностей того, что в значительной части должно быть отнесено на долю

инстинктов: пользование дверью, чтобы достать подвешенную к потолку корзину,

канатом и пр. Предполагать за таким животным способность строить силлогизмы не

более основательно, чем предполагать за ним способность пользоваться палкой как

орудием, когда факты доказывают, что шимпанзе, имея палку в руках и, таким

образом, обладая оружием, при враждебных столкновениях вместо того, чтобы пользо-

ваться им, бросает его и пускает в ход руки, ноги и зубы (1923).

Нам кажется, что факты, описанные Келером, имеют действительно перво-

степенное значение для правильной оценки употребления орудий у обезьян. Они

показывают, что это употребление еще не стало отличительным признаком шим-

панзе и не играет еще никакой сколько-нибудь существенной роли в приспособ-

лении животного. Участие орудия в борьбе шимпанзе за существование близко к

нулю. Но нам представляется следующее: из того, что в момент аффективного

возбуждения, как во время драки, шимпанзе бросает оружие, нельзя еще сделать

вывод относительно отсутствия у него умения употреблять палку как орудие. В том

и заключается своеобразие стадии развития, которой достиг шимпанзе, что у

него уже есть способность к изобретению и разумному употреблению орудий, но

эта способность еще не сделалась основой его биологического приспособления.

В. Келер поэтому с полным основанием указывает не только на моменты, обус-

ловливающие сходство между шимпанзе и человеком, но также и на глубокое разли-

чие между обезьяной и человеком, на границы, отделяющие самую высокоразвитую

обезьяну от самого примитивного человека. По мнению Келера, отсутствие языка,

этого важнейшего вспомогательного средства мышления, и фундаментальная огра-

ниченность важнейшего материала интеллекта у шимпанзе, так называемых пред-

ставлений, являются причинами того, почему шимпанзе не свойственны даже само-

малейшие задатки культурного развития. Жизнь шимпанзе протекает в очень узких

17 Зак. 3056

258

Л.С.Выготский

рамках в смысле прошедшего и будущего. Время, в котором он живет, в этом отно-

шении в высшей степени ограниченное, и все его поведение оказывается почти в

непосредственной зависимости от налично данной ситуации.

В. Келер ставит вопрос относительна того, насколько поведение шимпанзе

может быть направлено на будущее. Решение этого вопроса кажется ему важным

по следующим причинам. Большое число самых различных наблюдений над ант-

ропоидами обнаруживает явления, которые обычно бывают только у существ,

обладающих некоторой культурой, хотя бы и самой примитивной. Если же шим-

панзе не имеют ничего, заслуживающего названия культуры, возникает вопрос,

что является причиной ограниченности их в этом отношении. Даже самый при-

митивный человек приготовляет палку для копания, несмотря на то, что он не

отправляется тотчас же копать и несмотря на то, что внешние условия для упот-

ребления орудия отсутствуют. И самый факт приготовления орудия для будущего,

по мнению Келера, связан с возникновением культуры. Впрочем, он только ста-

вит вопрос, но не берется за его решение.

Нам представляется, что отсутствие культурного развития, являющегося с пси-

хологической стороны действительно важнейшим моментом, отделяющим шим-

панзе от человека, обусловливается отсутствием в поведении шимпанзе всего

того, что хоть отдаленно может быть сопоставлено с человеческой речью, и,

говоря более широко, со всяким употреблением знака.

Наблюдая шимпанзе, можно, по мнению Келера, установить, что они обла-

дают речью, в некоторых отношениях в высшей степени близко подходящей к

человеческой речи. Именно: их речь имеет значительное количество таких фоне-

тических элементов, которые близки звукам человеческой речи. И поэтому Келер

полагает, что отсутствие человеческой речи у высших обезьян объясняется не

периферическими причинами, не недостатками и несовершенством голосового и

артикуляционного аппарата.

Но звуки шимпанзе всегда выражают только их эмоциональные состояния, все-

гда имеют только субъективное значение и никогда не обозначают ничего объектив-

ного, никогда не употребляются в качестве знака, означающего что-нибудь внешнее

по отношению к животному. Наблюдения Келера над играми шимпанзе также пока-

зали, что хотя шимпанзе и «рисовали» цветной глиной, однако ничего такого, что

могло бы хоть отдаленно напоминать знак, никогда не наблюдалось у них.

Также и другие исследователи, как Р. Иеркс, имели возможность установить от-

сутствие человекоподобной речи у этих животных. Между тем психология прими-

тивного человека показывает, что все культурное развитие человеческой психики

связано с употреблением знаков. И видимо, культурное развитие для наших обе-

зьяноподобных предков сделалось возможным только с того момента, когда на

основе развития труда развилась членораздельная речь. Именно отсутствие этой

последней объясняет нам отсутствие начатков культурного развития у шимпанзе.

Что касается второго момента, о котором говорит Келер, именно ограничен-

ности в оперировании не наглядными ситуациями или представлениями, то нам

думается, что и этот момент тесно связан с отсутствием речи или какого-нибудь

знака вообще, ибо речь и является важнейшим средством, при помощи которого

человек начинает оперировать не наглядными ситуациями.

Но и отсутствие речи, и ограниченность жизни во времени, в сущности, не

объясняют ничего в том вопросе, который ставит Келер, ибо сами нуждаются в

объяснении. Отсутствие речи потому не может рассматриваться как причина от-

сутствия культурного развития у человекоподобных обезьян, что само составляет

Предисловие к русскому изданию книги В. Келера.

259

часть этого общего явления. Причиной в настоящем смысле является различие в

типе приспособления. Труд, как показал Энгельс, сыграл решающую роль в

процессе превращения обезьяны в человека. «Труд создал самого человека»

(Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20, с. 486) — и человеческую речь, и человеческую

культуру, и человеческое мышление, и человеческую жизнь во времени.

В том плане, в котором Келер разрешает поставленную перед собой задачу чисто

экспериментальным путем, перед нами встает во весь рост сама по себе проблема

интеллекта как особой формы поведения, которую возможно проследить у шимпан-

зе в ее наиболее чистом и ясно выраженном виде. В самом деле, при соответствующих

условиях поведение шимпанзе в этом отношении в высшей степени выгодный объект,

оно позволяет исследовать «чистую культуру» интеллекта. Здесь мы можем видеть в

процессе возникновения, в первоначальной форме те реакции, которые у взрослого

человека сделались уже стереотипными и автоматическими.

Перед исследователем стоит задача показать, что шимпанзе способны не только к

инстинктивному употреблению, но и к примитивному изготовлению орудий и ра-

зумному их применению. Отсюда видно, какое важное, принципиальное значение

для всего исследования интеллекта приобретает этот способ употребления орудий.

В. Келер говорит, что прежде чем задаться вопросом, существует ли разумное

поведение у антропоидов, следует условиться о том, как мы вообще можем раз-

личать разумные реакции и реакции другого рода. Келер предполагает это разли-

чение известным из повседневного наблюдения над человеком. Как уже говори-

лось, он указывает, что молчаливое допущение такого различения лежит уже в

основе ассоциативной теории и в основе теории Торндайка.

Э. Торндайк и его последователи оспаривают наличие интеллектуального по-

ведения у животных, а ассоцианисты пытаются свести интеллектуальное дей-

ствие к ассоциациям. Уже один этот факт говорит за то, что как те, так и другие

исходят из одинаковых позиций с Келером, т.е. из непосредственного, наивного

различения слепых, механических, основанных на случайных'пробах, и разумных,

основанных на понимании ситуации, действий. Поэтому Келер и говорит, что

свое теоретическое исследование он начинает и заканчивает, не занимая ни по-

ложительной, ни отрицательной позиции в отношении ассоциативной психологии.

Исходный пункт его исследования тот же самый, что и у Торндайка. Его целью не

является исследовать у антропоидов «нечто наперед вполне определенное» — преж-

де следует решить общий вопрос: не поднимается ли поведение высших обезьян

до того типа, который весьма приблизительно известен из опыта и который мы

называем разумным. При этом мы поступаем сообразно самой логике научного

знания, потому что ясное и точное определение невозможно в начале опытных

наук. Только в процессе длительного развития и успешных исследований могут

быть даны эти четкие определения.

Таким образом, Келер не развивает в книге никакой теории разумного пове-

дения. Он касается теоретических вопросов только с негативной стороны, стре-

мясь доказать, что полученные им фактические данные не могут быть истолкова-

ны о точки зрения теории случайности и что, следовательно, по типу действия

шимпанзе принципиально отличаются от случайных проб и ошибок. Келер не

дает даже предположительного ответа и на вопрос о психофизиологическом ме-

ханизме этих разумных реакций, о тех изменениях в рефлекторной дуге, которые

происходят у животных. Он сознательно ограничивает задачу установлением на-

260

Л.С. Выготский

личия реакций определенного типа и возможно более тщательным выискивани-

ем объективных критериев реакций этого рода.

Мы сказали только, что Келер не исходит в начале своего труда из какого-

нибудь четкого определения разумного поведения. Попытаемся наметить, что же

он имеет в виду, когда говорит о разумном поведении. Этот тип разумного пове-

дения не является совершенно неопределенным. Опыт показывает, говорит Ке-

лер, что мы не говорим о разумном поведении тогда, когда человек или живот-

ное достигают цели на прямом пути, свойственном их организации. Но впечатление

разумности возникает тогда, когда обстоятельства преграждают такой прямой путь

к цели и оставляют открытым непрямой образ действий и когда человек или

животное прокладывают соответствующий ситуации обходной путь. Именно та-

кое понимание, говорит он, лежит в основе почти всех исследований поведения

животных, исследований, которые задавались тем же самым вопросом, незави-

симо от того, решали ли они его положительно или отрицательно.

В самом общем виде принцип исследования, которым пользовался Келер, он

выражает так. В эксперименте создается ситуация, в которой прямая дорога к цели

оказывается прегражденной, но в которой остается непрямая дорога. Животное вводит-

ся в эту ситуацию, по возможности она должна быть совершенно наглядной и обо-

зримой. Эксперимент должен показать, насколько животное обладает способностью

применять обходной путь. Дальнейшее усложнение этого принципа заключается во

введении в ситуацию эксперимента орудий. Обходной путь к цели прокладывается не

движениями собственного тела животного, а при помощи других предметов, которые

выступают в данном случае в роли орудий. Надо сказать, что с этой точки зрения

само по себе включение орудий в процессы поведения коренным образом, прин-

ципиально изменяет весь характер поведения, сразу придавая ему характер обход-

ного пути.

В. Келер указывает, что важнейший объективный критерий, позволяющий от-

личить разумное употребление орудий от инстинктивной деятельности и случай-

ных проб, есть объективная структура самой операции применения орудий, соот-

ветствующая структуре объективной ситуации. С полным правом он указывает

далее на то, что инстинкт существует для тела животного, для иннервации его

членов, но не для палки, которую животное держит в руке. Поэтому мы можем

считать инстинктивными собственные движения животного, направленные к цели,

но не сложные движения, производимые орудием. Там, где движения органов

сменяются движениями орудий и становятся опосредованными, мы имеем

интеллектуальную операцию животного. Вместе о этим мы получаем второй важ-

нейший критерий интеллектуального поведения, именно употребление орудий.

Это целесообразное применение орудий сообразно ситуации — объективный по-

казатель интеллектуальной реакции животного, ибо применение орудий предпо-

лагает понимание объективных свойств вещей. И, наконец, третьим и последним

критерием для Келера является структурный (целостный, оформленный) харак-

тер всей операции, производимой животным.

Под структурой новая психология понимает целостные процессы, обладающие

рядом свойств, которые не могут быть выведены суммативно из свойств их частей, и

отличающиеся рядом закономерностей именно как целые. Самая резкая фактическая

противоположность разумной операции шимпанзе и операции, возникающей путем

самодрессировки при методе случайных проб, заключается в том, что операция

шимпанзе не возникает из отдельных элементов, отдельных частей, которые даны

наперед в неупорядоченном виде среди множества других, не имеющих отношения