Литвина А.Ф., Успенский Ф.Б.(составит.) Из истории русской культуры. Том II. Книга 1. (Киевская и Московская Русь)

Подождите немного. Документ загружается.

Никоновском своде, было еще живо и действено. С другой стороны, мы знаем, благодаря Штадену, что

существовала (и где, когда существовала) общественная среда, в которой циркулировали мотивы как

джемсовской песни (дележ городов), так и песни об отбитом наезде (шурин царя — ханский союзник).

Здесь и находится ключ к пониманию композиции о царском шурине Щелкане Дудентьевиче. Легенда,

близкая к ее виду в Никоновской летописи, давала чрезвычайно счастливое сочетание для обращения к

иным лицам, нежели в композициях про набег Девлет-Гирея. Явившись с виду патриотическим, кстати

звучащим воспроизведением давнего тверского события, песня при скоморошеских исполнениях,

когда было возможно или нужно, путем интонаций, жестов, может быть, и каких-либо добавок к тексту

— могла разгадываться без труда как сатира на царя и опричнину.

Ее изучение показывает, какими прерывистыми линиями шло иногда творчество скоморохов и какая

подчас значительная доля художественной фантазии в нем заключалась. Комбинируются готовые

мотивы, облекаясь с участием вымысла в новую злободневную форму, но сходство положения с

высмеиваемой деист-

казнь Михаила Темгрюковича обвинению его в отравлении третьей жены Грозного, Марфы Собакиной. Она

скончалась 13 ноября 1571 г., самый брак с нею состоялся 28 октября, а еще в июне того же года скреплена наказная

грамота гонцу в Крым Севрюку Клавшову, предусматривающая расспросы о том, куда девался «князь Михаиле

Черкасской». Отвечать было велено: «Князь Михаиле Черкасской... въ царевъ приходъ •Ьхал из полку в полкъ и изгибъ

безъ вЪсти...» (рукоп. б. Арх. Мин. Ин.Дел. Крымского двора № 13, л. 448): в случае же, если кто скажет, что его велел

убить царь, то отвергнуть такое предположение как основанное на ложных слухах. Документ косвенно подтверждает,

таким образом, и обстановку, и время казни, указываемые у Таубе и Крузе.

753

вительностыо до конца не доводится. Это более чем понятно по отношению к композициям,

зарожденным жестокой эпохой Грозного. По миновании же для песни о Щелкане периода

современности она должна была консервироваться как сказание о тверском событии, рассказываемом

под 1327 г. летописью. Если песня испытывала какие-либо подновления, то они не могли уже стоять в

связи с ее первоначальным значением. Таким образом, в самой себе она содержала гарантию, что

намеки на персонажей, хотя бы одиноко, оторванно запечатленные (вроде, например, эпизода о Марье

Дудентьевне), идут из той недолговечной поры, когда песня исполнялась как одно продуманное целое.

С. М. Каштанов

ЦЕРКОВНАЯ ЮРИСДИКЦИЯ В КОНЦЕ XIV—НАЧАЛЕ XVI в.*

В настоящей статье автор ставит перед собой задачу рассмотреть вопрос о судебных полномочиях

церковных иерархов в отношении монастырей, входивших в состав их епархий. Этот вопрос имеет большое

значение для понимания степени полноты политической власти церкви и размежевания светской и цер-

ковной юрисдикции.

По Уставу Владимира I игумен, игуменья, чернец и черница являлись «церковными людьми», т. е. над ними

устанавливалась юрисдикция митрополита (или епископа) «по правилом»

Покушение великокняжеской власти на эту митрополичью привилегию можно наблюдать уже в конце XIV

в. Выдавая около 1380—1382 гг. жалованную грамоту чернецу Савве на «монастырек-пустыньку» Спасо-

Преображенья у Медвежья озера в верховьях р. Пехорки, Дмитрий Донской постановил: «А случитца кому

слово до самого Саввы, ино яз, князь великий, сам с своим отцем с митрополитом тому исправу учиним»

Таким образом, Савва оказывался в двойной судебной подведомственности — великого князя и

митрополита. В порядке общей нормы принцип двойной подсудности игуменов провозглашался в

договорной грамоте Василия I с митрополитом Киприаном (1392 или 1404г.): «А который человек мои,

князя великаго, ударит челом на игумена, или на попа, или на черньца, ино суд вопчей»

Еще дальше в ограничении святительского суда пошел князь Михаил Андреевич в своем уделе на

Белоозере, которое входило в Ростовскую епархию. В одной из грамот Михаила Андреевича Кирилло-

Белозерскому монастырю, выданной около 1435—1447 гг., при игумене Трифоне, говорилось: «А кому

будеть каково дело до игумена, ино его сужу яз сам, князь Михаиле Андреевичь»

. В судном списке

митрополита Геронтия, составленном около 1478/79 г., приведено утверждение дьяка Ивана Ципли,

представителя кн. Михаила Андреевича, о том, что кирилловский игумен был подсуден князю еще при отце

Михаила —князе Андрее Дмитриевиче (получившем Белоозеро по духовной Дмитрия Донского 1389 г. и

умершем в 1432 г.), сам же князь Михаил Андреевич судил игумена «опрочь духовных дел»: «а в

духовных... делех игумена ведает архиепископ»

Печатается по изд.: Церковь, общество и государство в феодальной России. М., 1990. С. 151—163.

ДКУ. С. 16, 20, 24,33,40, 44,47, 58, 61, 63, 67, 71, 74, 79, 83.

АСЭИ. Т. 2. №. 340. С. 339.

ДКУ. С. 178.

АСЭИ. Т, 2. №79. С. 49.

Там же. № 315. С. 280. Подробнее см.: Каштанов С. М. Социально-политическая история России конца XV — первой

половины XVI в. М., 1967. С 127—128.

755

Великая княгиня Софья Витовтовна, давшая Кирилло-Белозерскому монастырю Сеземские пустоши в

волости Маслене Вологодского уезда, закрепила подсудность себе игумена и его приказчика (1448—

1451 гг.)

- Хотя вологодские церкви до 1492 г. были в смешанном подчинении у новгородского

архиепископа и московского митрополита', можно думать, что грамота Софьи Витов-товны

ограничивала полномочия не этих двух иерархов, а ростовского архиепископа, ибо настоятель

монастыря ведался главой той епархии, где находился сам монастырь, даже если объект пожалования

был расположен в другой епархии.

В грамоте Василия II игумену Троице-Сергиева монастыря Геннадию на с. Шухобалово Суздальского

уезда есть статья: «А кому будет дело до игумена или до братьи, или до их слуг, ино их сужю яз сам,

князь велики»

. Л. В. Черепнин считал этот акт подделкой 1445 г., а И. А. Голубцов — подлинным

документом, у которого лишь была искажена дата при копировании (6979 г.). Более основательно

мнение А. А. Зимина, отметившего в формуляре грамоты ряд выражений, характерных для

жалованных грамот XVI в., и датировавшего подделку серединой 80-х годов XVI в.

Зимин полагал,

что в постановлении о подсудности игумена и братии великому князю «чувствуется влияние

Стоглава»

. Однако с этим последним наблюдением согласиться трудно, ибо Стоглав, напротив,

подчинял настоятелей не светскому, а церковному суду

. В целом грамота Василия II Геннадию не

может вследствие своей подложности служить источником для суждения о подсудности настоятелей

монастырей в середине XV в.

В 1460 г. Василий II установил подсудность себе архимандрита Симонова монастыря. Грамота,

содержащая это постановление, была подтверждена Иваном III

. В 1461—1462 гг. сын Василия II

дмитровский удельный князь Юрий Васильевич выдал Троице-Сергиеву монастырю жалованные

грамоты на земли в вол. Корзеневе Московского уезда. По этим грамотам игумен подчинялся князю в

судебном отношении

АСЭИ.Т. 2. №98. С. 59.

В 1492 г. Вологда отошла к Пермской епархии. Тогда «пожаловали владыку Филофея Пермьскаго: дал ему митрополит Зосима

из своея митрополия на Вологде, в городе и на посаде, все свои церкви, а Генадей, архиепископ Ноугородцкий, из своея

архиепископьи дал ему тако же все свои церкви на Вологде же, в городе и на посаде, к Пермьской епископьи впрок непод-

вижно со всеми церковными пошлинами» (ПСРЛ. Т. 26. С. 288; ср. Т. 12. С. 232; Т. 27. С. 291, 362). И. М. Покровский относил

Вологду до 1492 г. целиком к Новгородской епархии. По его словам, в 1492 г. новгородский архиепископ Геннадий «уступил

их своей епархии г. Вологду с городскими и посадскими церквами пермскому епископу Филофею». См.: Покровский И.

Русские епархии в XVI—XIX вв., их открытие, состав и пределы. Казань, 1897. Т. 1 (XVI—XVII вв.). С. 116. Однако летописи

говорят и о митрополичьих церквах в Вологде. При этом неясно, как разделялись сферы влияния митрополита и новгородского

архиепископа не в г. Вологде, а в Вологодском уезде.

АСЭИ. Т. 1. № 176. С. 127—128.

Зимин А. Л. Актовые подделки Троице-Сергиева монастыря 80-х годов XVI в. // Вопросы социально-экономической истории и

источниковедения периода феодализма в России. М., 1961. С. 250—251.

Там же. С. 251. Примеч. 25.

Каштанов С. М. Отмена тарханов в России в середине XVI в. // История СССР. 1986. № 6. С. 55—60.

АСЭИ. Т. 2. № 360. С. 354.

Там же. Т. 1. № 291,305. С. 207, 217.

48*

756

Грамоты 1460—1462 гг. были актами, закреплявшими подсудность настоятелей монастырей,

расположенных в пределах митрополии. Таким образом, наносился новый удар по прерогативам

митрополита. Если на рубеже XIV—XV вв. митрополит ставился в положение соучастника суда над

настоятелями, то теперь вся юрисдикция переходила в руки князя. Мы имеем в виду всю юрисдикцию по

светским делам. Суд по «духовным делам» оставался, вероятно, в ведении митрополита. В 1464 г. князь

Юрий Васильевич поставил под свою юрисдикцию игумена митрополичьего Богородицкого Нового

монастыря на Присне в Дмитровском уезде

. Это был один из «домовных» монастырей митрополичьего

дома, и тем не менее даже по отношению к нему был проведен принцип подчинения игумена княжеской

власти по линии светской юрисдикции. Иван III поступил аналогичным образом в 1465 г., включив в

жалованную грамоту митрополичьему домовному Сновидскому монастырю Владимирского уезда статью о

подсудности игумена этого монастыря и зависимого от него Успенского монастыря великому-князю: «А

кому будет на тех игуменех чего покати, ино их сужу яз, князь великий, сам»

На территории присоединенного Ярославского княжества, входившего в Ростовскую епархию, Иван III

осуществлял тот же политический курс. В грамоте, выданной около 1463—1478гг. крупнейшему монастырю

этого края — Спасскому Ярославскому, для вызова в суд архимандрита и братии назначался

великокняжеский данный пристав—дьяк Жук: «А кто по них приедет пристав мой иный, опричь того моего

пристава, и он на них сроков не наметывает, ни на поруку архимандрита и его братию и их людей не дает»

Здесь не сказано прямо, что архимандрит подсуден великому князю, но, поскольку вызовом его в суд ведал

великокняжеский пристав, трудно предположить что-либо иное. Таким образом, при Иване III было

продолжено то ограничение юрисдикции ростовского архиепископа, которое начал проводить во второй

четверти XV в. белозерский удельный князь Михаил Андреевич в отношении Кирилло-Белозерского

монастыря. В феврале 1467 г. этот монастырь получил жалованную грамоту от вологодского князя Андрея

Васильевича на двор в Вологде, где содержалась статья: «А кому будет чего искати на манастырьском судье

и приказщыке, ино его сужу яз сам... или мой боярин введеный»

. Поскольку в роли судьи мог выступать не

только приказчик, но и игумен, келарь или казначей монастыря, надо признать, что здесь в завуалированной

форме устанавливалась подсудность игумена князю, хотя и в особых случаях — когда иск возникал против

игумена как судьи, В этой ситуации князь являлся судьей высшей инстанции, перед которым могло быть

оспорено решение монастырского суда или обжаловано поведение монастырского судьи во время смесного

суда.

Норма 1467 г. зафиксирована также в грамоте Андрея Васильевича Кирилло-Белозерскому монастырю 1471

г. на другой двор в Вологде

. Текст ее дает основание думать, что «судья» отождествлялся только с

«приказщиком», ибо между

АФЗХ. Ч. 1.№86. С. 86.

Там же. № 193. С. 175.

АСЭИ. Т. 3. NB 197. С. 209.

Там же. Т. 2. № 180. С. 114.

Там же. № 200. С. 130.

757

этими словами нет союза «и»: «А кому будет чего искати на монастырьском судне на приказщике...»

Однако следует признать более достоверной редакцию грамоты 1467 г., где союз «и» имеется,

поскольку грамота 1467 г. дошла в подлиннике, а грамота 1471 г. — в списке XVII в.

В жалованной грамоте Ивана III, выданной в июне 1467 г. митрополичьему Воскресенскому

монастырю на Пеняге в Двинском уезде, устанавливалась юрисдикция митрополита над игуменом: «А

кому будет чего искати на самом игумене, ино его судит отец мой Филипп, митрополит веса Руси,

сам»

. Это, насколько нам известно, первый случай фиксации в княжеской жалованной грамоте

полной юрисдикции митрополита в отношении настоятеля монастыря. В данном постановлении можно

видеть известное отступление от проводившегося в начале 60-х годов курса на судебное подчинение

настоятелей даже домовных митрополичьих монастырей княжеской власти. В марте 1475 г. Иван III

выдал Воскресенскому монастырю новую грамоту, подтвердившую подсудность игумена

митрополиту, только теперь уже не Филиппу, а Геронтию

. Возможно, закрепление полной

юрисдикции митрополита над игуменом двинского монастыря связано с попытками Ивана III

нейтрализовать влияние новгородского архиепископа, конкурировавшего с митрополитом на почве

церковной подведомственности Двины.

В грамоте Ивана III 1467—1481 гг. была весьма двусмысленно сформулирована статья о подсудности

протопопа, попов и крестьян соборной церкви Пречистой Богородицы в Устюге: «А кому на них будет

чего искати, ино их сужю яз сам, князь велики, или сам архиепископ»

. Такая неопределенность

верховной юрисдикции означала, по крайней мере, признание права ростовского архиепископа на

соучастие в осуществлении суда над устюжским протопопом. Однако ограничение судебной власти

архиепископа шло прежде всего по линии полного запрещения его местным представителям

«вступаться» в соборную вотчину и судить соборных людей: «Да и не судили бы тех попов зборных и

их причта цер-ковнаго тое соборные церкви и их хрестьян архиепископли десятинники и по-селские ни

в чем».

Удельные князья продолжали ограничивать митрополичью юрисдикцию. В жалованной грамоте 1470

г. князь Андрей Васильевич Большой (Угличский) установил подсудность себе игумена

звенигородского Савво-Сторожевского монастыря

, В 1471 г. князь Юрий Васильевич Дмитровский

выдал грамоту Троице-Сергиеву монастырю на его приписной монастырь Троицкий на Березниках в

вол. Воре Московского уезда. В грамоте говорилось: «А кому чего будет искати на самем игумене того

монастыря моего или на его приказщике, ино их сужу яз сам, князь Юрий Васильевичу или мой боярин

введеный»

. Выражение «того монастыря моего» может навести на мысль, что имеется в виду не

Троице-Сергиев монастырь, а Троицкий на Березниках.

Однако, скорее всего, речь шла о подсудности Сергиевского игумена: во-первых, такая подсудность

уже устанавливалась в графствах Юрия Васильевича 1461—1462 гг. на троицкие владения в соседнем с

Ворей Корзеневе; во-вторых,

1а

АФЗХ. Ч. 1.№315. С. 271.

Там же. №316. С. 271.

АСЭИ. Т. 3. № 281. С. 297.

Там же. № 58. С. 90.

Там же. Т. 1. № 401. С. 294.

758

в грамоте 1471 г. конкретно фигурирует только Сергиевский игумен, никаких сведений о березниковском

игумене нет. В феврале 1473 г., через некоторое время после смерти князя Юрия Васильевича (сентябрь

1472 г.), Иван III выдал по грамоте Юрия (без ссылки на нее) новую грамоту Троице-Сергиеву монастырю

на его приписной монастырь Троицы на Березниках и в ней повторил статью о подсудности игумена: «А

кому будет чего искати на самом игумене монастыря того или на по приказнице, ино их сужу яз сам, князь

великий, или мой боярин введены»

. Выступая в качестве наследника Юрия и преемника его власти и

«волости», Иван III унаследовал и право суда над игуменом. Приняв троицкого игумена в сферу своей

юрисдикции, великий князь делал еще один шаг по пути ограничения судебных прав митрополита.

По жалованной грамоте Ивана III 1472 г. в сфере великокняжеской юрисдикции оказывались архимандрит и

братия Спасо-Евфимьева монастыря

, чем наносился ущерб юрисдикции епископа Суздальского и

Тарусского. Подсудность архимандрита Спасо-Евфимьева монастыря великому князю была вновь декла-

рирована в жалованных грамотах 1473 и 1479 гг.

В Белозерском уделе подсудность игумена Кирилло-

Белозерского монастыря князю Михаилу Андреевичу подтверждалась в жалованной грамоте 1473 г.

двух грамотах, выданных Михаилом Андреевичем между 1476 и 1482 гг., решался вопрос о порядке вызова

в княжеский суд игумена и старцев Кирилло-Белозерского монастыря, а также их противников. В первой

грамоте белозерским неделыцикам запрещалось вызывать игумена и братию в суд. Князь обязывался

производить вызов посредством особой грамоты, посылаемой игумену: «А кому будеть до игумена Нифонта

или до его старцев каково дело, и яз к игумену пошлю свою грамоту, и игумен ко мне того старца пришлет,

и яз тому исправу учиню сам, князь Михаиле Андрее-вичь»

. Из этой грамоты не вполне ясно, должен ли

был игумен лично являться перед князем, когда дело касалось не старцев, а его самого. Грамота дает основа-

ния думать, что и в этом случае («А кому будеть до игумена...») вместо игумена в суде мог фигурировать

его доверенный старец. Во второй грамоте говорилось о предоставлении Кирилло-Белозерскому монастырю

данного пристава Тараса с исключительным правом вызова в княжеский суд один раз в году всех обидчиков

кирилловского игумена, старцев и людей

. Вторая грамота, вероятно, заменила первую, учредив вместо

привилегии вызова в суд по княжеской грамоте привилегию вызова в суд через данного пристава один раз в

году.

В 1475/76 г. князь Андрей Васильевич Большой поставил под свою юрисдикцию игумена Покровского

Угличского монастыря

. Углич состоял в Ростовской епархии. Следовательно, установление княжеской

юрисдикции над игуменом Покровского монастыря сокращало сферу применения судебной власти ростов-

ского архиепископа. В этом плане политика угличского князя смыкалась с политикой князя белозерского.

Там же. №416. С. 306.

Там же. Т. 2. № 466. С. 505.

Там же. № 473, 475. С. 511, 514.

Там же. №223. С. 146.

Там же. № 239. С. 159.

Там же. № 243. С. 160—161.

Там же. Т. З.Л&77. С. 111.

759

Князь Андрей Васильевич Меньшой в своем уделе на Вологде проводил аналогичную политику. В феврале

1479 г. он выдал жалованную грамоту Спасо-Каменному («Каменскому») монастырю, по которой игумен и

братия подлежали суду князя

. Поскольку на Вологодский уезд распространялась церковная власть

митрополита и новгородского архиепископа, акция вологодского князя вела к ограничению юрисдикции

либо обоих святителей, либо одного из них, причем, скорее всего, митрополита, добившегося значительных

преимуществ в Вологодском уезде. Такую же направленность имела статья о подсудности игумена вели-

кому князю в жалованной грамоте Ивана III 1482 г. вологодскому Никольскому Мокрому монастырю

По свидетельству белозерского дьяка Михаила Ципли около 1478/79 г., в судебной подведомственности у

Ивана III находились «его» монастыри: Спас на Москве (Новоспасский), Симонов и Никольский на

Угреше

. Великие князья считались, вероятно, ктиторами этих монастырей, которые рассматривались как

их родовые «богомолья».

Ущемление интересов рязанского епископа можно усмотреть в грамоте рязанского великого князя Ивана

Васильевича Третного Большого 1485 г., в которой предписывалось воздвигнуть в г. Переяславле-Рязанском

храм Иоанна Златоуста, снабдить его священника и дьякона денежным и хлебным жалованьем, дворовым

местом и четырьмя десятинами земли. «А епископу с них даней не имать», — гласила грамота

Ликвидация Верейского-Белозерского удела и переход его под власть Ивана III (1486г.) привели к тому, что

непосредственным сюзереном или патроном Кирилло-Белозерского монастыря становился государь всея

Руси. В грамоте 1488 г. Иван III закрепил свою юрисдикцию над игуменом Кирилло-Белозерского

монастыря

. В 1490 г. Иван III выдал жалованную грамоту Бого-родицкому Устюжскому собору, включив в

нее статью: «А кому будет каково дело до протопопа и до священников и до их причту церковного, ино их

сужу яз. князь великий»

. Эта статья существенно отличается от постановления предыдущей грамоты

Ивана III тому же собору, 1467—1481 гг., где, как мы помним, говорилось: «А кому на них будет чего

искати, ино их сужю яз сам, князь велики, или сам архиепископ»

. В 1490 г. участие ростовского

архиепископа в суде над протопопом уже не предусматривалось. Собор оказывался полностью под юрис-

дикцией великого князя (в светских делах).

Грамоты 1488 и 1490 гг. касались Ростовской епархии и сокращали судебные полномочия ростовского

владыки. В отношении митрополита Иван III придерживался в 1488 г. более осторожной политики.

Показательна в этом смысле его жалованная грамота 1488 г. Троице-Сергиеву монастырю на владения в

Верейском уезде, который, как и Белоозеро, являлся частью бывшего удела Михаила Андреевича, но, в

отличие от Белоозера, находился в ведении не ростовского архиепископа, а митрополита. В грамоте

закрепляется подсудность великому

Там же. № 269. С. 285.

Там же. №278. С. 294.

Там же. Т. 2. № 315. С. 280.

Там же. Т. 3. № 343. С. 369.

Там же. Т. 2. № 278. С. 187.

Там же. Т. 3. № 282. С. 298.

Там же. №281. С. 297.

760

князю лишь монастырского приказчика, о подсудности же игумена не говорится

ничего

Иначе поступает Иван III в 1492 г. Подсудность троицкого игумена великому князю провозглашается

сразу в трех грамотах июля 1492 г., относящихся к вотчинам Троице-Сергиева монастыря в трех частях

ликвидированного в 1491 г. удела Андрея Большого: в Угличском уезде

, Бежецком Верхе

Можайском уезде

. Первый из названных уездов ведался архиепископом Ростовским, второй —

Новгородским

, третий — митрополитом. Однако разница в церковной подведомственности уездов в

данном случае несущественна, поскольку сам Троицкий монастырь находился в пределах митрополии,

и его игумен должен был подчиняться митрополиту

. Установление великокняжеской юрисдикции

над троицким игуменом на почве дел, касающихся территории присоединенного удела, с одной

стороны, закрепляло разрыв политических связей монастыря с бывшим угличским князем. С другой

стороны, это было новое ограничение митрополичьей юрисдикции в отношении троицких игуменов,

начатое Юрием Васильевичем Дмитровским в 60-х годах и продолженное Иваном III в 70-х годах XV

в. в грамотах на вотчины Троице-Сергиева монастыря в волостях Корзеневе и Воре Московского уезда.

По-видимому, в 1488 г., когда еще существовал Угличский удел, Иван III был больше заинтересован в

поддержке митрополита, чем в 1492 г., после «поима-ния» Андрея Большого и присоединения

территории его удела к великому княжеству.

В сложный этап вступила борьба за ограничение церковной юрисдикции в условиях «династического

кризиса» рубежа XV — начала XVI в. В марте 1498г. Иван III выдал жалованную грамоту Спасскому

Ярославскому монастырю, в которой предоставил ему данного пристава Спиридона Одинцова: «А

кому будет каково дело до архимандрита или до его братии и до монастырских людей, и они посылают

по них того ж моего пристава Спиридона Одинцова, а иные мои приставове по них не ездят никто»

Грамота 1498 г. воспроизводила нормы предшествующей жалованной грамоты Ивана III тому же

монастырю, 1463— 1478 гг., на данного пристава Жука

. Но Иван III не просто давал монастырю

нового данного пристава. Он еще восстанавливал свой сюзеренитет над Ярославлем, который ранее

передал своему старшему сыну от брака с Софьей Палеолог, князю Василию (будущему Василию III).

Об управлении Василия Ярославским уездом свидетельствует направленная от его имени в Ярославль

в апреле 1496 г. указная грамота тиуну Афанасию Дурову

. В сентябре 1497 г. Василий продолжал

быть государем Ярославля. В записи на учительном Евангелии ярославского Толгского монастыря,

начатом 8 сентября 1497 г. и оконченном 8 июня 1498 г., говорится: «Начях сию книгу писати во

обители

Там же. Т. 1. № 534. С. 411.

Каштанов С. М. Очерки русской дипломатики. М., 1970. С. 405. № 37.

АСЭИ. Т. 1. № 568. С. 447. i

Покровский И. Указ. соч. С. 100—101.

Каштанов С. М. Социально-политическая история... С. 17—18.

АСЭИ. Т. 3. № 216. С. 233.

Там же. № 197. С. 202.

Там же. №215. С. 232.

761

Пречистый на Толзе по благословению преподобнаго отца нашего игумена Вар-сонофья при благоверном

великом князе Василие Ивановиче»

В конце 1497 г. Василия постигла опала, а в феврале 1498 г. был поставлен на великое княжение Дмитрий-

внук. В этих условиях Иван III поспешил закрепить Ярославль за собой. Выдавая новую жалованную

грамоту Ярославскому Спасскому монастырю, влиятельнейшему в Ярославле, он демонстрировал утрату

Василием государственных прав на Ярославль и вместе с тем показывал, что Ярославль не переходит и к

Дмитрию-внуку

. Назначение великокняжеского пристава для вызова в суд архимандрита, братии и людей

Спасского монастыря означало, что восстанавливается подсудность настоятеля великому князю, а

юрисдикция архиепископа Ростовского, если она возродилась при Василии (о чем мы ничего не знаем),

вновь отменяется.

После ликвидации Угличского удела оставался только удел Бориса Васильевича Волоцкого. Борис

Васильевич умер в мае 1494 г., и его удел был разделен между сыновьями: Волоколамск достался Федору

Борисовичу, а Руза — Ивану Борисовичу. Борис Васильевич ни разу не включил в свои жалованные

грамоты статью о подсудности ему настоятеля того или иного монастыря. Во всяком случае, такие грамоты

нам неизвестны. В волоцкой части удела Бориса находился Иосифо-Волоколамский монастырь. Поскольку

Волок входил в Новгородскую епархию, Борис Васильевич, вероятно, не решался выступить против

прерогатив новгородского архиепископа. Такую же осторожную политику проводил в конце XV — начале

XVI в. сын Бориса Васильевича, рузский удельный князь Иван Борисович. Выдавая в 1498 и 1502 гг.

жалованные грамоты Симонову монастырю на вотчины в Рузском уезде, он не устанавливал в них

подсудность себе симоновского архимандрита

. Тут могло сказаться опасение недовольства не столько

митрополита, сколько великого князя. Как мы помним, еще по грамоте Василия II 1460 г. архимандрит

Симонова монастыря попал в сферу великокняжеской юрисдикции, и эта грамота была подписана на имя

Ивана III

Решительнее, чем некоторые удельные князья, действовал бывший казанский царь Мухаммед-Эмин,

получивший от Ивана III в 1497 г. Каширу, Серпухов и Хотунь «со всеми пошлинами»

. В ноябре 1498 г. он

выдал каширскому Троицкому Белопесоцкому монастырю жалованную грамоту, в которой закрепил свою

юрисдикцию над игуменом: «А кому будет чего искати на игумене и на его при-кащике, ино его сужю

Магмед Амин царь, или кому прикажю»

. О том, кому подчинялась Кашира по церковной линии в конце

XV — начале XVI в., в литературе определенного мнения нет. Согласно И. М. Покровскому, с установлени-

ем в 1483 г. границы по Оке между Москвой и Рязанью «все, что лежало на московской стороне, отошло

частью к митрополиту, частью в Коломенскую епархию. К последней отошла старая Кашира на московской

стороне Оки, а уезд и новая Кашира на рязанской стороне остались за Рязанью... Что отошло к Ко-

Описание рукописей имп. Публичной библиотеки, доставленных на выставку при VII Археологическом съезде в Ярославле.

Ярославль, 1887. С. 7. № 2.

Каштанов С. М. Социально-политическая история... С. 37, 92.

АСЭИ. Т. 2. № 415,426. С. 446—447,466—467.

Там же. № 360. С. 354.

ПСРЛТ. 6. С. 41; Т. 8. С. 232; Т. 12. С. 244.

АСЭИ. Т. 1.№618. С. 531.

764

не подтверждает это предположение. В грамоте сказано: «Архиепископ Новгородский и его тиуни

игумена и его братью не судит ни в чем опричь духовных вещей». При этом фиксировалось право

игумена судить своих монахов, чего раньше в жалованных грамотах мы не встречали: «А чернцов

своих игумен судит во всем сам». Правда, белозерский дьяк Иван Ципля около 1478/79 г. утверждал,

что в Кирилло-Белозерском монастыре еще при князе Андрее Дмитриевиче (1389—1432 гг.) «братью

свою, старцев Кирилова монастыря, судил игумен»

*. Грамота 1500 г. закрепляла подсудность

волотовского игумена новгородским наместникам: «А кому будет чего искати на игумене или на их

прикащике, ино их судят сами наместники новгородские, а тиуни наших наместников игумена и их

прикащиков не судят ни в чем». В данном случае великие князья не взяли игумена под свою

юрисдикцию, оставив его в сфере ведения новгородских наместников. Уже в коневской грамоте

наместники и другие представители местной администрации получили право суда над игуменом в

делах о душегубстве, разбое и татьбе с поличным. Волотовская грамота шла в этом вопросе еще

дальше.

Подобно коневской грамоте, волотовская грамота отменяла не только судебные, но и ряд других

прерогатив архиепископа, таких как взимание пошлин и откуп в пользу самого владыки и его

представителей, бесплатный постой владычных лошадей (разрешалось ставить лишь одну лошадь и за

плату), въезд владычных десятильников и людей, взимание ими с монастырских крестьян кормов,

подвод и проводников и др.

В феврале 1500 г. Иван III в двух жалованных грамотах Кирилло-Белозер-скому монастырю (на села в

Вологодском

и Дмитровском

уездах) подтвердил подсудность себе кирилловского игумена. В 1498

г. Белоозеро находилось во владении Дмитрия-внука, а в марте и сентябре 1501 г. им распоряжался

Василий Иванович . Вероятно, проект передачи Белоозера Василию существовал уже в 1499—1500 гг.,

и грамоты Ивана III февраля 1500 г. показывают, что в это время Иван III не хотел терять свой

сюзеренитет над игуменом Кириллова монастыря. Возможно, пребывание Белоозера в руках Дмитрия-

внука несколько ослабило подчиненность монастыря великому князю по судебной линии.

В 1501—1502 гг. великий князь Василий Иванович установил свою юрисдикцию над игуменом

Троице-Сергиева и Покровского Угличского монастырей. Грамота августа 1501 г. касалась троицкого

двора и поляны в Кашине

, который тянул, вероятно, к Тверской епархии (с 1522 г. епископы тверские

именовались еще и кашинскими)

. Однако, поскольку сам монастырь находился в митрополии,

статьей о подсудности игумена затрагивались интересы митрополита. В еще большей мере Василий

выступал как конкурент Ивана III, ибо троицкие настоятели уже с 70-х годов XV в. попали в сферу

великокняжеской юрисдикции.

Грамота Василия Ивановича июня 1502 г. Покровскому Угличскому монастырю была дана на сельцо в

Бежецком Верхе

, принадлежавшем к Новгородской

АСЭИ. Т. 2. №315. С. 280.

Там же. № 300. С. 257.

Там же. №301. С. 258.

Каштанов С. М. Социально-политическая история... С. 91, 176; Он же. Очерки русской дипломатики. С. 448.

АСЭИ. Т. 1. № 637. С. 549—550.

Покровский И. Указ. соч. С. 100.

АСЭИ. Т. 3.№82. С. 114.

765

епархии. Вместе с тем статья, фиксирующая подсудность игумена, ограничивала юрисдикцию

ростовского архиепископа, так как монастырь был расположен в Угличе. Василий продолжил

традицию, заложенную еще Андреем Большим, который в грамоте 1475/76 г. поставил Покровского

игумена под свою юрисдикцию

. Аналогичной грамоты Ивана III Покровскому Угличскому

монастырю мы не знаем, однако вероятность того, что такая грамота могла быть выдана после

присоединения Углича в 1491 г., весьма велика. Если у Покровского монастыря была грамота Ивана

III, закрепляющая подсудность ему игумена, Василий Иванович опять-таки не столько нарушал

привилегию иерарха (в данном случае — ростовского владыки), сколько наследовал власть своего

отца.

Мы рассмотрели ситуацию, сложившуюся в период, предшествующий составлению духовной Ивана III

(конец 1503 г.). Появление великокняжеской духовной и создание по ней новых уделов изменили

картину территориального разделения власти между членами правящей династии. С этого момента

начался новый этап борьбы за ограничение церковной юрисдикции.

Там же. № 77. С. 111.

А. Золтан

ПУТИ ПРОНИКНОВЕНИЯ ЗАПАДНОРУССКОЙ ЛЕКСИКИ В ВЕЛИКОРУССКИЙ

ДЕЛОВОЙ ЯЗЫК В XV в/

1. В предшествующих публикациях на тему западнорусской лексики в памятниках великорусской

письменности XV в. мы обосновывали предположение о том, что главным проводником западнорусского

влияния в Московской Руси в середине XV в. было духовенство (см. Золтан 1983, 96; 1984, 12—22; 1985,

259— 260). Это предположение подтверждается также анализом грамот, вышедших из канцелярии

митрополита Ионы.

Рязанский епископ Иона был поставлен в митрополиты собором великорусских епископов по инициативе

Василия II в конце 1448 г.; его поставление на первых порах не было признано законным со стороны

литовских властей, так как в Западной Руси законным митрополитом «всея Руси» считался и в дальнейшем

Исидор, изгнанный из Москвы еще в 1441 г. из-за принятия унии на Флорентийском соборе. Первые два

года правления митрополита Ионы были наполнены борьбой за восстановление единства митрополии «всея

Руси», разумеется, под управлением его самого. В этой борьбе, закончившейся к началу 1451 г.

подчинением Ионе литовских епархий (под номинальным управлением Исидора оставалась только галицкая

епархия), московский митрополит, ставленник московского великого князя, мог рассчитывать на поддержку

православных князей и магнатов в Литве, чтобы через них повлиять на литовский сенат («раду») и

подготовить благоприятное для себя решение великого князя Казимира IV. Имеются сведения о том, что

Иона активно участвовал и в политическом сближении Москвы и Литвы, в частности в подготовке мирного

договора между Василием II и Казимиром IV, заключенного в 1449 г. (ДДГ, № 53, с. 160—162), при этом его

заслуги были высоко оценены также Казимиром IV. Об этом свидетельствует послание Ионы Казимиру ок.

1450 г., в котором говорится: «Что еси, господине и сыну, прислалъ къ нашему сыну, а къ своему брату,

Великому князю Василью Васильевичю своего посла Гармана съ р-Ьчьми и съ листы [...], а ко мн-Ь еси

своему богомолцу приказалъ съ нимъ, чтобъ вашъ богомолецъ общш попечете им-Ьлъ межю вась великихъ

государей о вашемъ братств-Ь» (по сп. XVI в., ААЭ I, № 49, с. 36; ср. Голубинский П/1, 492—493). Василий

II, в свою очередь, поддерживал притязания Ионы на литовские епархии, на что указывается в настольной

грамоте Казимира IV Ионе от 31 января 1451 г.: «мы Казим1ръ [...] га-давше и добръ, смотривше съ нашимъ

братомъ, великымъ княземъ Васильемъ Васильевичемъ, и съ нашими князьми и паны, съ нашею Радою,

полюбили есмо ce6i отцемъ митрополитомъ 1ону» (РИБ VI, № 67, с. 563—564). Таким образом,

Печатается по изд.: Studia Slavica Hung. 34/1-4. 1988. Akademiai Kiado, Budapest.

767

признание Ионы главой православной церкви и в Литве можно считать результатом совместных

усилий московской церковной и светской дипломатии. Для успешного проведения этой акции

митрополиту Ионе нужны были люди, хорошо разбирающиеся во внутриполитических условиях

Литвы и в то же время промосковской политической ориентации. Таких людей можно было найти лег-

че всего в окружении православных князей в Литве. Укажем в первую очередь на киевского удельного

князя Александра (Олелько) Владимировича, сына того Владимира Ольгердовича, который не

перекрестился в католичество в 1386 г. Александр Владимирович был ревностным покровителем

православия в Литве, тем более что был женат на Анастасии Васильевне, сестре Василия II. О контак-

тах Ионы с киевским князем свидетельствует грамота митрополита, адресованная князю еще до 31

января 1451 г. (РИБ VI, № 66, с. 555—564); роль Владимира Александровича в подчинении Ионе

литовской православной церкви подтверждается подписью князя на цитированной выше грамоте

Казимира IV от 31 января 1451 г. (см. РИБ VI, № 67, с. 566; ср. также Соболевский 74). О том, что

семья киевского князя поддерживала и личные контакты с московским великокняжеским домом,

свидетельствует известие Никаноровской летописи как раз под 1451 г.: «Был на Москвъ князь Семенъ

Олелковичъ оу своей бабы великие княгини Софии [Витовтовны.—А. 3.] и оу великого князя Василия,

оу дяди своего» (ПСРЛ XXVII, 116); напомним, что киевского племянника московского великого князя

крестил в свое время не кто иной, как митрополит Фотий (в 1420 г.), только что получивший обратно

духовную власть над западнорусской церковью, которой в 1415—1419 гг., управлял Григорий Цамблак

(см. Попов 1875, 330, примеч. 1). Из других влиятельных православных политических деятелей в

Литве, содействовавших признанию Ионы, можно назвать князя Свид-ригайла Ольгердовича,

служившего раньше и Василию I (см. Воскр. лет. под 1408 г., ПСРЛ VIII, 82), и канцлера Великого

княжества Литовского Михаила Кезигайловича, подписи которых также фигурируют на указанной

настольной грамоте Казимира IV (ср. Галецкий, 92).

По-видимому, этими контактами митрополита Ионы объясняется то обстоятельство, что

западнорусизмы в его грамотах встречаются раньше, чем он стал «общим богомольцем» как Василия

II, так и Казимира IV. Надо при этом учитывать, что все послания Ионы сохранились в списках 1-й

половины XVI в., и поэтому многие западнорусские черты в орфографии, морфологии и синтаксисе

могли стираться при переписывании. Несмотря на это, в грамоте киевскому князю Александру

Владимировичу, написанной до официального признания Ионы со стороны Казимира IV, наряду с

лексическими западнорусизмами мы находим и западнорусскую конструкцию писати до кого:

«[Казимир] писалъ до насъ, до своих богомолцовъ, свой листь» (РИБ VI, № 66, с. 561—562). Это может

свидетельствовать о том, что выходцы из Литовской Руси работали в московской митрополичьей

канцелярии уже до 1451 г. Из лексических особенностей, характерных для западнорусского писца,

укажем на употребление слова лист не только для обозначения западнорусской грамоты, но и для

московской, ср. в грамоте Ионы Казимиру IV ок. 1450 г.: «А о которыхъ еси д-Ьл'Ъхъ къ нему на

своихъ листйхъ написал [...], брать вашъ Князь ВеликШ о всемъ къ теб-Ь на своемъ листу написалъ»;

«А о чемъ ти, господине и сыну, и опричь сего нашего листу иметь мой д!якъ Василей Карло говорить

рЪчми» (ААЭ I, № 49, с. 36—37), хотя противопоставление московской грамоты иностранному

(западнорусскому, польскому

768

и вообще западноевропейскому) листу в московских дипломатических документах и летописных известиях

выдерживается довольно последовательно еще и в XVI в. (см. Кохман 1978, 82—84; ср. Золтан 1983а, 341).

На основании этих немногочисленных, но все же показательных данных можно предположить, что

западнорусские писцы появились в московской митрополичьей канцелярии не вследствие подчинения

митрополиту Ионе литовской православной церкви в 1451 г., а уже несколько раньше и, по-видимому, в

связи с дипломатической деятельностью Ионы, направленной на воссоединение митрополии после его по-

ставления в 1448 г.

Как было отмечено нами, в этих ранних грамотах Ионы фиксируются также западнорусские по

происхождению слова господарь и господаръство (см. Золтан 1983, 93—99); отметим еще употребление

прилагательного польский, которое засвидетельствовано только в составе титула Казимира IV как польского

короля: «И какъ Богъ положилъ на сердце великому господарю, благородному славному превысокому, отъ

Вседержителя Бога превъзвышенному польскому королю и великому князю литовскому Казим1ру,

самодержцу; великыхъ двоихъ госпо-дарствъ»; вне титула употребляется в том же предложении обычное в

древнерусском языке в данном значении прилагательное лядский: «Какъ оть своего госпо-дарьства отъ

лядскыхъ державъ въ своихъ же державахъ какъ будетъ въ литовской земли» (РИБ VI, № 66, с. 561—562).

По-видимому, прилагательное польский появилось в великорусском языке впервые в составе польского

королевского титула, ср. также в летописном известии 1430 г. о съезде монархов у Ви-товта: «король

польский Ягаило Олгердовичь» (Сокр. лет. св. 1495 г., ПСРЛ XXVII, 343), хотя в XV—XVI вв. поляков

называли в Московской Руси обычно ляхами. Самоназвание поляков—поляк, как и прилагательное польский

стали общеупотребительными в Московской Руси с начала XVII в. (Черных 1956, 201; ср. Кохман 1967, 77).

После занятия киевской кафедры Иона обращается к Казимиру IV с просьбой о подчинении себе также

галицкой православной церкви. В соответствующем послании новых западнорусизмов мало, отметим лишь

форму княжату (прускому) в официальной титулатуре короля (РИБ VI, №68/1, с. 566—567; ср. Срезн. I,

563), восходящую к западнорусскому княжа 'князь' (ср. в титуле польских королей: княжа Пруское, ССУМ

I, 480; эта форма возникла в западнорусском под влиянием польск. Ыцц 'князь', ср. Дамерау 72). О

необычности этой формы в великорусском свидетельствует и неправильное склонение (должно быть

княжати, дат. п.; позже, в XVI в., в аналогичных случаях в московских грамотах, адресованных польским

королям, пишут просто княже, см. Иван Грозный, 213).

В посланной одновременно с этим посланием грамоте литовскому канцлеру Михаилу Кезигайловичу наряду

с лексическими западнорусизмами встречаются и грамматические: до + род. п. вместо к + дат. п., а также

форма 1-го л. мн. ч. есмо от быти, ср. «А нынЬ, сыну, послали есмо до великого господаря [...], и до васъ, до

великыхъ пановъ» (РИБ VI, № 68/П, с. 568; ср. также в грамоте 1456 г., адресованной полоцкому епископу

Симеону: «Листь твой, сыну, до насъ пришелъ», РИБ VI, № 78, с. 611). Можно полагать, что эта грамота

была написана вообще на западнорусском языке.

В документах 1451 г. о назначении митрополичьих наместников для Киева и Литвы Иона обращается к

своим наместникам, чтобы они управляли церковью «по доводу всяко божественныхъ и священныхъ

правилъ и церковьнаго пра-

769

вильного нашего дохода», а также к православному населению: «Вы же [...] князи и Панове, и

архимондриты и Протопопове, и игумены и м$стичи [...]. А также сы-нове, благославляю васъ всъхъ

посполно, чтобы тътъ нашъ намъстникъ въ доход^хь и въ пошлинах церковныхъ ни отъ кого не обиженъ

былъ». Документы эти названы, впрочем, листами: «Данъ листъ cm въ НовЪгородку» (РИБ VI. № 69, с.

572).

Слово м$стичъ 'горожанин', вопреки утверждениям некоторых исследовате-лей (Гринчишин 73; ср. также

Укр. леке. 249, 269), не является древнерусским. Оно, правда, встречается довольно рано в

восточнославянских памятниках, но до XV в. только в западнорусских, как, например, в грамоте Кейстута

торунским купцам 1341 г. (в форме м$стъгчъ, см. Срезн. II, 244— 245; ССУМ I. 627); проверка летописных

источников, цитируемых в словаре И. И. Срезневского, приводит также к выводу, что слово это в XII—XIV

вв. было известным только в Западной Руси. В Ипатьевской летописи слово м&тичъ встречается только в

составе Га-лицко-Волынской летописи: «[Мстислав] созва боьлры ВолодимЪрьскьпл бра своего и мъстичъ

Роусци и Н-Ьмц-Ь» (1287 г., ПСРЛ II, 905); «мъстич-k [вар.: м&пшчи] же не бььлхоусА. по Болеслав-Ь с

горожаны, но рекоша, кто САДСТЬ КНАЖИТИ во Краковъ

то нашь КНАЗЬ» (1290г., ПСРЛ II, 934); в последней

цитате «мЪстичи» противопоставлены «горожанам» в соответствии с польской семантикой производящих

основ (ср. польск. miasto 'город' и grod 'крепость'). В Летописце Переяс-лавля-Суздальского (сп. XV в.),

дошедшем до нас в составе сборника, составленного в Западной Руси (Соболевский 1980, 59), слово

мЪстичь встречается в составе «Жития Феодосия Печерского»: «Единою бо емоу люб/кще некое м&тчча,

именемъ ьша» (под 1091 г., Переясл. лет., 50). В древнейших списках «Жития» (Усп. сб., л. 26а—67в, с. 71

135; ПСРЛ I, 183—198) этот эпизод отсутствует; эпизод «О преречении святого» появляется только в

Кассиановской редакции Киевского патерика (1462г., сп. конца XV в.), но там Ян назван вельможей (Пат.

Печ., 61). Таким образом, следует принять, что слово м$стичъ попало в этот текст позже (не раньше 2-й

пол. XV в.) в результате западнорусской переработки «Жития». Зап.-русск. мъстичъ заимствовано, по всей

вероятности, из др.-польск. miescic 'горожанин' (см. ССтп IV, 243), несмотря на то, что древнеполь-ское

слово засвидетельствовано позже (1391 г.), чем западнорусское (1341 г., не считая летописных данных), так

как дериват м&тичъ со всей очевидностью связан не с восточнославянским (и праславянским) значением

прасл. *mesto ('locus'), а со вторичным его значением ('civitas'), возникшим в западнославянских языках под

немецким влиянием (ср. нем. Stadt и Statt). Др.-польск. miescic было самостоятельным польским дериватом

от miasto (может быть, по аналогии с szlachcic от szlachta, как название определенного слоя населения).

Впоследствии и в самом польском языке mieScic было вытеснено богемизмом mieszczcmhi (отмечается с

1400 г. ССтп IV, 237—238; ср. Мельников, 104). В великорусских памятниках, кроме указанной грамоты

Ионы, которая была адресована православным Литвы, слово м&тичъ появляется в летописном известии

1456 г. о прибытии в Москву смоленского епископа Мисаила: «Прииде исъ Смоленьска к великому князю

на Москву владыка Смоленскы Мисаило со многими м&тичи Смоленскыми бити челом ему, что бы

пожаловал отпустилъ икону пресвятые богородица, ея же плъном взялъ Юрга» (ПСРЛ XXV, 273; ср. ПСРЛ

XVIII, 209: ПСРЛ XXVI, 213). Слово мЁстичъ позднее встречается еще в летописном известии 1500 г.,

относящемся к Литве: «Также и ко князем Руским и к Виленским

770

мЁстичем, и ко всей Руси [...] посылал к ним» (ПСРЛ XXVI, 292). Как видно, слово мЁстичъ в

великорусских памятниках употреблялось только для обозначения городского населения Литовской Руси

(ср. также ДРС IX, 110), и, таким образом, можно его считать экзотизмом в великорусском языке, в отличие

от западнорусского, где оно входило в основной словарный фонд (ср. Спринчак 1956, 119). Однако вскоре и

в западнорусском старый полонизм настичь был заменен новым: лАцанинъ (ср. ССУМ I, 630); при взятии

Смоленска 1514 г. привели к крестному целованию уже «князей и боляръ Смоленских, и мЬцань, и всЬх

людей» (ПСРЛ XXVI, 304; ср. Золтан 1977). Слово м&цанинъ в XVI в. оставалось еще экзотизмом (ср. ДРС

IX, 143—144); широкое распространение оно получило в великорусском, по-видимому, позже, в связи с

основанием в Москве в XVII в. Мещанской слободы, заселенной военнопленными и добровольными

выходцами из восточных областей Речи Посполитой после русско-польской войны 1655 г. (см.

Богоявленский, 15—21).

Слово посполно 'совместно' восходит к зап.-русск. посполм 'то же' (ССУМ II, 205), заимствованному,

очевидно, из др.-польск. pospolnie 'то же' (ССтп VI, 444— 445).

Вопрос о западнорусском происхождении русск. доход, насколько нам известно, еще не ставился в научной

литературе; преобладает убеждение, что русск., укр., болг., мак. доход, польск. dochod, чешек, duchod 'доход,

прибыль' являются континуантами *dochodb, якобы существовавшего уже в праславянском (ЭСРЯ 1/5, 180;

БЕР I, 415—416; СПрасл IV, 29; большую осторожность по отношению к этому слову проявляет О. Н.

Трубачев, который не только не приводит отдельной статьи dochodb, но не упоминает о нем даже в статье

dochoditi, см. ЭССЯ V, 52). Однако уже на основе самого материала, собранного в указанных словарях,

можно иметь некоторые сомнения в состоятельности этой точки зрения. Прежде всего, весьма шатка

аргументация по отношению к южнославянскому материалу. В болгарском и русском этимологических

словарях игнорируется указание С. Младенова (цитированное в СПрасл) на то, что болг. доход в данном

значении является поздним русизмом (в среднеболгарском с XIII в. в данном значении засвидетельствовано

доходъкъ, см. у Ильинского, по указателю; ср. совр. болг. диал. дохддък, БЕР I, 415); упускается также из

виду, что в сербскохорватском в данном значении выступает в основном не доход (которое, кроме единич-

ных поздних случаев, засвидетельствовано только в конкретных значениях), а доходак (уже с XIII в.).

Напомним, что с.-х. доходити — в отличие от соответствующих по структуре восточно- и

западнославянских глаголов — имеет значение 'приходить', значит, с.-х. доходак—это 'то, что приходит' (ср.

венг. jovedelem 'доход' от^о'и 'приходить', калькирующее, по-видимому, с.-х. доходак), и поэтому не является

безупречной параллелью к словам типа русск. доход, польск. dochod, которые, по мнению авторов этих же

словарей, являются отглагольными существительными от глагола *dochoditi, имеющего в восточно- и

западнославянских языках другое значение ('доходить до какого-л. предела'). Поздние (с XIX в.) и редкие

формы с.-х. доход, словен. dohod 'доход' следует рассматривать как заимствования из других славянских

литературных языков; то же самое можно сказать и о мак. доход, в котором уже само наличие -х указывает

на книжный характер слова. Таким образом, южнославянский материал, приведенный в указанных

словарях, скорее противоречит праславянскому характеру этого слова, чем подтверждает его.

771

Все это позволило бы еще рассматривать *dochodb 'proventus, tributiim' как праславянский диалектизм

(северо-западный, в отличие от южного *dochodbkb). Однако оказывается, что доходъ в данном

значении нельзя считать даже общевосточнославянским, так как фиксация др.-русск. доходъ с XIV в.

(принимаемая в СПрасл вслед за ДРС IV, 345) основывается на недоразумении. Дело в том, что слово

доходъ в указанном значении на самом деле засвидетельствовано в Никоновской летописи под 1342 г.

(«Н-Ьции же рустии челов-Ьци оклеветаша Феогнаста митрополита къ царю, яко "много безчислено

имать дохода, п злата, и сребра и всякаго богатства"», ПСРЛ X, 215), но сама эта летопись была состав-

лена лишь в XVI в. (по новейшим исследованиям, в период между 1526— 1530 гг., см. Клосс, 51).

Примеры, приведенные И. И. Срезневским из русских переводов ханских ярлыков 1267 и 1379 гг.,

данных русским митрополитам (Срезн. I, 719), также не могут свидетельствовать об известности слова

доходъ в великорусском языке XIII— XIV вв., так как оно не читается в самых ранних переводах,

сохранившихся в списках середины XV в. (см. ПРП III, 465—491), но только в т. н. «пространной» и

«смешанной» коллекциях ханских ярлыков, возникших путем переделки и дополнения (т. е.

фальсификации) т. н. «краткой» коллекции в целях доказательства того, что уже татарские цари

гарантировали иммунитет церковных имений. Переделка имела место в связи с собором 1550 г.

(Приселков 1916, 47—50; слово доходъ в одном из списков «смешанной коллекции» см. там же, 110).

Таким образом, употребление слова доходъ в списках этих двух позднейших редакций при отсутствии

его в первоначальной редакции свидетельствует лишь об известности данного слова во время

составления указанных редакций, т. е. в первой половине XVI в. Пример И. И. Срезневского из

грамоты 1425 г. взят также из позднего списка (XVII в.). Единственный пример у И. И. Срезневского,

не вызывающий никаких сомнений в отражении современного датировке употребления слова доходъ,

восходит к жалованной грамоте Ягайла своему брату Скиригайлу 1387 г., изданной по подлиннику (см.

Пещак, № 40, с. 74—79); эта грамота, разумеется, относится к памятникам не великорусского, а

западнорусского делового языка. Таким образом, до указанной грамоты митрополита Ионы 1451 г. у

нас нет достоверных данных о наличии слова доходъ в великорусском (в КДРС после указанной выше,

вошедшей в ДРС цитаты из Никоновской летописи следует фиксация слова доходъ в цитируемой нами

грамоте Ионы, а затем фиксации в великорусском актовом материале начиная с 1585—1586 гг.);

имеются лишь данные, свидетельствующие о широком распространении этого слова в западнорусском

начиная с последней четверти XIV в. (ССУМ I, 323). В западнорусской деловой письменности XIV—

XV вв. слово доходъ является самым частотным членом синономического ряда доходъ (457

словоупотреблений в источниках ССУЩ — приходъ (76 раз, ССУМ II, 249)— пошлина (12 раз, ССУМ

II, 218), между тем как в великорусской письменности до самого конца XV в. случаи употребления

этого слова являются спорадическими, и при этом, как мы видели, впервые оно засвидетельствовано в

документе митрополичьей канцелярии, связанном с Западной Русью. Отметим, что слово доходъ к

этому времени закрепилось в западнорусском языке не только как общее название всякого рода

поборов в пользу светских феодалов, но и в пользу церкви, в том числе и православной, как это

отчетливо явствует, напр., из жалованной уставной грамоты упомянутого выше киевского удельного

князя Александра

772

(Олелько) Владимировича 1441 г., данной им предшественнику Ионы на киевской митрополичьей кафедре,

Исидору: «есмо отдали г(осподи)ну отцоу своему Сидору [...] села вся ц(е)рк(о)вьная, и земли, и съ всЬми

доходы»; «а так же воеводы [...] не въступали бы ся оу ц(е)рк(о)вныя земли и воды, и в люди въ вси доходы,

и въ вси пошлины, и ни въ что»; «съ всЬми доходы [...] и съ всъми пошлинами» (Щапов, 180). Слово доходь

часто встречается в памятниках дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским

и характеризует дипломатические заявления польско-литовской стороны: «нашимъ предкомъ и намъ дани

шли и доходы съ твхъ волостей и наши многи пошлины [...] а нын^Ь намъ оть колка лъ^тъ даней и доходовъ

нътъ съ тыхъ нашихъ волостей» (ПДП I, № 4, 1488 г., с. 15); «абы наши данники тыи дани и доходы испол-

няли намъ по давному» (ПДП I, № 12, 1490, с. 48).

Закрепление слова доходъ в великорусском деловом языке относится к последнему десятилетию XV в., ср.,

например, в докончании рязанского великого князя Ивана Васильевича с князем Федором Васильевичем