Липман М., Рябов А. Пути российского посткоммунизма

Подождите немного. Документ загружается.

экономического неравенства как инструмента

реализации интересов отдельных экономичес-

ких агентов вопреки декларируемым целям раз-

вития» [5, с. 6].

Для обозначения нового равновесия в рос-

сийской экономической системе, сменившего

институциональное междуцарствие переход-

ного периода, также используется множество

определений («клановый капитализм», «мер-

кантилистская система»

, «виртуальная эконо-

мика»

, «мутантный капитализм», «патоэконо-

мика»

, «постоянный переходный период»

«приятельский капитализм»

, «периферийный

капитализм»

и многие другие [62; 34; 35; 29;

108; 133]). При этом речь идет прежде всего

о следующих четырех особенностях.

1. Российская экономика является децентра-

лизованной. В этом смысле она не отличается от

рыночных экономик западного образца. Доля

государственных предприятий резко снизи-

лась

; большая часть хозяйственных решений

принимается автономными экономическими

субъектами, механизм централизованной ко-

ординации отсутствует. В этом коренное отли-

чие нынешней экономической системы от

централизованной экономики советского ти-

па. Экономика «реального социализма» в отли-

чие от идеально-типической плановой эконо-

мики содержала значительные элементы рын-

ка — от «административного рынка» до тене-

вой экономики [61; 48; 41], однако государст-

во, как минимум, пыталось осуществлять жест-

кое управление всеми экономическими реше-

ниями. В современной России оно отказалось

от подобных попыток; несмотря на значитель-

ную концентрацию власти, о которой речь

пойдет ниже, текущие хозяйственные реше-

ния принимаются автономно отдельными эко-

номическими агентами, причем как в частных,

так и в государственных корпоративных струк-

турах. Все сказанное позволяет утверждать,

что Россия ушла от плановой экономики. Од-

Данное понятие использова-

лось Э. де Сото для характе-

ристики экономики стран Ла-

тинской Америки — подроб-

нее см. в последнем разделе

настоящего очерка.

Экономическая система,

в которой предприятия не яв-

ляются реально эффективны-

ми, а лишь «кажутся эффек-

тивными», скрывая свою убы-

точность.

Акцент делается на отклоне-

нии российской экономики

от некоей «идеальной моде-

ли».

Имеется в виду, что негатив-

ные тенденции российского

переходного периода стаби-

лизируются в долгосрочной

перспективе.

Данный термин использует-

ся для описания систем Юго-

Восточной Азии, где эконо-

мическая власть принадле-

жит друзьям или

родственникам правящей фа-

милии.

Капитализм, аналогичный

сложившемуся в странах тре-

тьего мира.

По данным Всемирного бан-

ка, в совокупном объеме про-

даж на государственные ком-

пании в настоящее время

приходится около 25% [138,

p. 101].

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА ФОРМИРОВАНИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ В РОССИИ

101

102

АЛЕКСАНДР ЛИБМАН

нако чтобы понять, к какой системе она при-

шла, необходимо рассмотреть ее дальнейшие

особенности. Их анализ дает основания ут-

верждать, что рыночной (в западном понима-

нии) экономика России также не является.

2. В отличие от западных экономик, осно-

ванных на праве, российская является неправо-

вой

. Это касается, в частности, двух аспек-

тов — защиты прав собственности

и обеспе-

чения исполнения контрактов. В правовой

экономике обе эти задачи эффективно реали-

зуются государством — данную его ипостась

принято называть «государством защищаю-

щим» (protective state). В неправовой экономи-

ке публичная власть не может выполнять эту

функцию, и бремя всех расходов несут хозяй-

ствующие субъекты. Правосудие остается не-

объективным и дорогостоящим, а исполнение

принятых решений — ненадежным и длитель-

ным [87]. Это, в свою очередь, влечет за собой

многочисленные негативные явления с эконо-

мической точки зрения:

Рост трансакционных издержек, неэффектив-

ным бременем лежащих на экономике и дела-

ющих любую хозяйственную деятельность

в России более дорогой (и соответственно

менее конкурентоспособной, в меньшей сте-

пени привлекательной для инвестиций).

Отказ хозяйствующих субъектов от капитало-

вложений и сделок в связи с отсутствием уве-

ренности в защите прав собственности,

обеспечении исполнения договоров и, как

следствие, неполное использование сравни-

тельных преимуществ.

Сокращение «горизонта планирования» из-за

неопределенности будущего и отказ от долго-

срочных инвестиций [89, с. 68], которые (как

было показано еще Е. фон Бем-Баверком) яв-

ляются более производительными. По

данным исследований, горизонт принятия

решений основных игроков в России был

крайне ограниченным в 1990-е годы и остает-

Под формальными нормами

в настоящей работе понима-

ются зафиксированные

в письменной форме прави-

ла, исполнение которых га-

рантировано государствен-

ной властью. Термин «право»

используется исключительно

для характеристики формаль-

ных институтов (законов,

подзаконных актов), создава-

емых и поддерживаемых госу-

дарством. Другой тип фор-

мальных институтов — корпо-

ративные нормы (например,

устав компании, договор

в письменной форме), созда-

ваемые негосударственными

игроками, но поддерживае-

мые государством. Все осталь-

ные нормы (не существую-

щие в письменной форме

и не поддерживаемые госу-

дарством) относятся к нефор-

мальным. Эти нормы могут,

во-первых, сами предписы-

вать определенные образцы

поведения, согласующиеся

или не согласующиеся с пред-

писаниями формальных

норм, а во-вторых, регулиро-

вать отношение граждан

к формальным нормам (на-

пример, классические «Закон

плох, но это закон» или «За-

кон подобен спящему льву»).

Действенность формальных

норм требует наличия нефор-

мальных институтов — право-

вой культуры. Однако право-

вая культура лишь предписы-

вает следовать формальным

институтам, но сама не уста-

навливает никаких норм.

Грань между формальными

и неформальными нормами

исторически была не столь

четкой. Первые писаные

сборники правовых актов

возникали на основе нефор-

ся ограниченным сегодня [205]. Сама сущ-

ность полуавторитарного режима с его регу-

лярными периодами нестабильности при

осуществлении смены политического лидер-

ства также содействует дестабилизации.

Рост роли силового фактора во взаимодейст-

вии хозяйствующих субъектов. При этом ес-

ли государственная защита (в теории) более

или менее равномерно распространяется на

всех игроков, то ресурсы для частной защи-

ты прав собственности у всех различаются,

что создает дополнительные преимущества

для не всегда самых эффективных с экономи-

ческой точки зрения компаний.

Огромные возможности для произвола чинов-

ничества и государственных структур, также

не связанных правовыми ограничениями.

Выталкивание бизнеса в теневую экономику.

В правовой экономике легальное ведение

операций и уплата налогов в конечном счете

выгодны бизнесу, потому что дают право

претендовать на государственную защиту,

в том числе и от чиновничьего произвола.

В российской неправовой экономике легаль-

ный характер бизнеса лишь увеличивает воз-

можности для вмешательства госструктур

и практически не дает никакой защиты (ни

от чиновников, ни от криминала). Поэтому

«уход в тень» может оказаться единственно

выгодным вариантом

Помимо несовершенства правовых институ-

тов и недостаточного обеспечения соблюде-

ния права государственными органами (дефи-

цит «предложения права» и особенно право-

применительной практики) проблема до

недавнего времени состояла и в отсутствии

«спроса на право» как в бизнесе, так и в государ-

ственных органах. Частные и государственные

структуры неохотно обращались к институтам

судебной системы, предпочитая неформаль-

ные каналы разрешения противоречий и защи-

ты своих интересов. При этом формальные

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА ФОРМИРОВАНИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ В РОССИИ

103

мальных норм, служивших ос-

новой практики судей, рели-

гиозных представлений и др.

Однако со временем грань

между нормами становилась

все более жесткой. Сегодня

обычай все же считается ис-

точником права (например,

в российской правовой систе-

ме), но его роль второстепен-

на. О взаимоотношении раз-

личных типов норм в эконо-

мической теории см. [170;

177; 179; 56].

Например, владение акция-

ми компании дает в России

лишь право «претендовать»

на получение дохода (и то

в случае контрольного паке-

та), но не является для этого

достаточным основанием. Хо-

тя акция — это титул собст-

венности, и акционер может

участвовать в прибылях ком-

пании. В России это право

еще нужно подтвердить —

контролем над директоратом,

связью с государственными

органами и др. [69, с. 49; 108,

с. 124]. В противном случае

он не получит дивидендов,

не сможет участвовать в опре-

делении политики компании

ит.д.

По расчетам Ф. Шнайдера,

доля теневой экономики

в России за 1990-е годы вы-

росла на 10 процентных пунк-

тов и вплотную приблизилась

к отметке 50% ВВП [201,

S. 45].

104

АЛЕКСАНДР ЛИБМАН

и неформальные нормы часто противоречили

друг другу [8; 161]. Определенный рост «спроса

на право» в последние годы [162; 88] также но-

сит достаточно специфический характер. Как

показывают исследования, «инициаторами»

спроса на право выступали государственные

органы, стремившиеся использовать правовые

инструменты в противодействии бизнесу;

лишь затем формируется спрос частных струк-

тур, которые ищут защиту от вторжения влас-

ти. В условиях дефицита демократии единст-

венной силой, способной противостоять чи-

новничеству и лоббировать свои интересы,

являются крупные корпоративные структуры —

это способствует росту концентрации экономи-

ческой власти (см. ниже), а также влияет на ка-

чество применяемого законодательства [111].

Как и политическая сфера, экономические

институты России характеризуются высокой

степенью псевдоморфизма. Одним из ярких

примеров является институт корпоративного

контроля, существующий как бы на двух уров-

нях [219]. На первом (трансакционном) акции

могут свободно обмениваться между хозяйст-

вующими субъектами — например, на бирже

осуществляются сделки с акциями российских

компаний в полном соответствии с западными

стандартами. Однако на втором (юридичес-

ком) уровне, когда акционер пытается вос-

пользоваться своими правами, институты не

функционируют — попытки «конвертировать»

акции в реальное право участвовать в управле-

нии, голосовать на собрании акционеров и ре-

ализовывать другие права собственника отно-

сительно компании могут привести к неудаче.

То же касается и многих других институтов

и общественных учреждений

3. Одного неправового характера россий-

ской экономики было бы недостаточно для

того, чтобы сделать ее неэффективной. Фор-

мальные институты могут с успехом заме-

щаться неформальными, как это происходит

В политической сфере ана-

логичной «двухуровневос-

тью» характеризуется инсти-

тут выборов: на первом уров-

не существует политический

рынок с разнообразными пар-

тиями, представляющими

различные интересы; избира-

тель может использовать

свой голос в политических

трансакциях. На более глубо-

ком уровне весь этот рынок

не играет никакой роли

в принятии реальных полити-

ческих решений. Кстати, ана-

логичная ситуация сложилась

с институтом денег в совет-

ской экономической системе

дефицита: с одной стороны,

граждане могут получать, на-

капливать деньги, а с дру-

гой — не могут использовать

их для приобретения благ.

в некоторых странах Юго-Восточной Азии,

где роль закона часто остается недостаточ-

ной. Эффективность неформальных норм

обычно ниже, поскольку права собственнос-

ти и контракты определены не столь четко —

соответственно выше трансакционные из-

держки. Тем не менее на определенных эта-

пах экономического развития неформальные

правила игры могут сыграть важную позитив-

ную роль [98]. Однако для функционирова-

ния подобных институтов требуется высокий

уровень доверия в обществе. В России сущест-

вует не только дефицит права, но и дефицит

доверия, как в бизнесе, так и в других сферах

жизни. Точнее, «радиус доверия» в обществе

крайне узок и ограничен в основном кругом

хорошо знакомых между собой лиц [65, с.

139—140]. Дефицит доверия охватывает как

(в меньшей степени) «горизонтальное дове-

рие», или доверие к конкретным партнерам

по контракту, так и (прежде всего) «верти-

кальное доверие», или доверие к государству

как силе, способной обеспечить соблюдение

контрактов, и «общее доверие» — доверие

к людям в принципе [66; 33].

В подтверждение приведенного тезиса мож-

но привести данные некоторых опросов

. Дан-

ные Всемирного банка свидетельствуют о край-

не низком доверии к власти — ниже, чем где бы

то ни было в мире [220]. Более того, уровень

доверия к общественным институтам в России,

очевидно, ниже, чем в нестабильных развиваю-

щихся странах [206]. По данным «World Value

Survey», доля людей, в целом доверяющих дру-

гим людям (percentage who trust people in gener-

al), меньше 30%, в то время как в Японии, Гер-

мании и США она приближается к 40%, а в Ки-

тае, Нидерландах, Швеции и Норвегии

превышает 50% [222]. Правда, уровень гори-

зонтального доверия в России несколько вы-

ше, чем в странах Центральной и Восточной

Европы

, однако явственно недостаточен для

Автор признает всю спор-

ность результатов подобных

исследований.

Автор выражает благодар-

ность М. Мендельски (Евро-

пейская школа бизнеса, Бер-

лин) за данное замечание.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА ФОРМИРОВАНИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ В РОССИИ

105

106

АЛЕКСАНДР ЛИБМАН

компенсации дефицита права. Опрос предпри-

нимателей России и США показывает, что

в России лишь 66% поддерживает утверждение

о принципиальной моральности человеческой

натуры (в США — 89%). 93% американских

предпринимателей исходят из того, что боль-

шинство их партнеров ведут себя честно, в Рос-

сии с этим утверждением согласны лишь 67%

[124]

. При этом, по некоторым оценкам, Рос-

сия после 1990-х годов стала страной с большей

коррупцией и более низким уровнем доверия,

чем до реформ [119, p. 1757].

В обществе «общего недоверия» хозяйствую-

щие субъекты сталкиваются со значительными

рисками. Отсутствие доверия заставляет игро-

ков отказываться от привлекательных альтер-

натив, связанных с высоким риском, а также

стимулирует значительные непроизводитель-

ные расходы на защиту прав собственности.

Способом избежать последних становится осу-

ществление большинства сделок в рамках раз-

личного рода сетей и кланов, где есть доверие

между игроками — не в последнюю очередь

вследствие их взаимозависимости [18]. Одна-

ко дефицит «горизонтального доверия» делает

и эту возможность менее эффективной, чем,

скажем, в Китае (хотя сети, безусловно, игра-

ют важнейшую роль в российской экономике).

В любом случае сетевая структура ведет к фраг-

ментации экономического пространства, рас-

паду рынка на отдельные сегменты (своеобраз-

ной «регионализации» экономики, причем,

как будет показано далее, не только в прост-

ранственном измерении) и поэтому к сниже-

нию эффективности

, а также к уменьшению

спроса на право [96; 33]. «Вертикальное недо-

верие» подрывает основы правовой культуры

и способствует формированию неэффектив-

ных институтов.

4. Наконец, российская децентрализованная

экономика характеризуется высокой степенью

концентрации экономической власти. Прежде все-

Указанные показатели ха-

рактеризуют в основном вер-

тикальное и общее доверие.

Данные по горизонтальному

доверию, т. е. доверию к кон-

кретному человеку, доверию

в семье, среди родственни-

ков, знакомых носят фраг-

ментарный характер [33].

Тем не менее можно предпо-

ложить, что в современной

России и эти формы доверия

ослаблены. Причина этого

частично коренится в насле-

дии советского режима, по-

стоянно вторгавшегося в ча-

стную сферу, где и формиру-

ется «горизонтальное

доверие».

Пространственная региона-

лизация в России рассматри-

вается в [14].

го речь идет, конечно, о власти государства. Де-

ло даже не в том, что крупнейшие российские

корпорации находятся под формальным госу-

дарственным контролем (по данным 2005 г.,

на семь крупнейших государственных корпора-

ций России приходилось около 37% ВВП — см.:

Независимая газ. — 2005. — 26 июля), а с 2005 г.

политика деприватизации приобрела вполне

конкретные очертания, перестав быть набо-

ром исключительных мер и событий [73]. В от-

сутствие правовых ограничений, слабости не-

формальных сдерживающих норм и альтерна-

тивных источников власти государство полу-

чает множество рычагов давления на частный

бизнес

. Любая концентрация частной власти

возможна лишь, как минимум, с молчаливого

согласия власти (а как правило — с ее непосред-

ственного одобрения). На региональном уров-

не также формируются крупные интегрирован-

ные бизнес-группы под контролем властей

субъектов Федерации

, причем отмена выбор-

ности губернаторов едва ли привела к разруше-

нию подобных систем. Иначе говоря, в России

сохраняются многие элементы архаичной сис-

темы «власти-собственности» — тесного пере-

плетения бизнес-структур, политиков и чинов-

ников.

Государственная экономическая власть прояв-

ляется в России в весьма специфической фор-

ме, которую В. Андрефф характеризует как «ос-

таточную государственную собственность»

(residual state property). Государство нередко вла-

деет множеством распыленных пакетов акций,

в реальности контролируемых отдельными чи-

новниками, менеджерами (а иногда вообще не-

понятно кем). Немалое число хозяйствующих

субъектов продолжает принимать экономичес-

кие решения, «как если бы они находились в го-

сударственной собственности», из-за тесных

формальных и неформальных связей с чинов-

никами. Связанные с государством структуры

пользуются преимуществами «мягких бюджет-

Не случайно такую модель

взаимоотношений государст-

ва и бизнеса, сложившуюся

в постсоветской России,

И. Ивасаки именует «rescue

state» — «государство-спаси-

тель». Этот термин обобщает

модель взаимоотношений го-

сударственных и частных

структур, когда государство

в принципе не вмешивается

в деятельность частного биз-

неса, но может в любой мо-

мент вторгнуться на частные

рынки, чтобы «спасти» (или,

наоборот, «потопить») любую

компанию [167].

Еще с 1990-х годов собствен-

ные «привилегированные»

банки и компании имеются

у большинства российских ре-

гиональных властей [77,

с. 198]. В настоящее время по-

вышение экономического по-

тенциала бизнес-групп снижа-

ет возможности подобного

«административного пред-

принимательства» [47], хотя

ситуация в различных регио-

нах сильно дифференцирова-

на [174].

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА ФОРМИРОВАНИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ В РОССИИ

107

108

АЛЕКСАНДР ЛИБМАН

ных ограничений» [203]. С одной стороны, «ос-

таточная государственная собственность» не

обладает важнейшим преимуществом госсобст-

венности — возможностью управления из еди-

ного центра, а с другой — организационно-эко-

номические модели управления воспроизводят

наиболее неэффективные примеры бюрокра-

тической системы [64, с. 12—13].

Наконец, и в частном секторе российской

экономики доминирующую роль играет не-

большое число крупнейших корпораций, что

отражается в показателях концентрации как

собственности, так и рыночной власти

. Та-

кая ситуация на различных этапах развития

была характерна для немалого числа стран

(в том числе и для Соединенных Штатов, пере-

живших эпоху «баронов-разбойников») [16; 36;

115]. В принципе Россия сейчас переживает

период трансформации бизнес-групп и повы-

шения их фокусировки на конкретных сферах

бизнеса, а также общего вытеснения частных

корпораций государственными [70; 72; 73], од-

нако это не меняет в целом высококонцентри-

рованный характер частного сектора.

Эффекты концентрации власти неоднознач-

ны. Рыночная власть прежде всего препятст-

вует действию конкурентных сил, обеспечива-

ющих оптимальное производство благ и услуг,

а также позволяющих выявлять потребности

потребителей. В России уже немало примеров

«монополистического сговора» на рынках

[93], не говоря уже о неэффективном поведе-

нии государственных монополий. Согласно

данным недавнего исследования Высшей шко-

лы экономики, большинство российских кор-

пораций практически не ощущает прямого

конкурентного давления (Ведомости. —

2006. — 26 июня). Концентрация собственнос-

ти — фактор, в какой-то степени способствую-

щий формированию центров рыночной влас-

ти. Помимо этого концентрация власти созда-

ет потенциал для лоббизма, препятствующий

По некоторым оценкам,

в 2002 г. 85% крупнейших

приватизированных россий-

ских предприятий принадле-

жало восьми группам акцио-

неров [121]. Семь крупней-

ших частных промышленных

групп осуществляют около

25% экспорта и производят

около трети промышленной

продукции [6, с. 6]. На долю

десяти крупнейших россий-

ских компаний приходится

41% ВВП, в то время как

в Японии — 32%, в США —

27%, в Германии — 20%. На-

против, доля малого бизнеса

не превышает 10% ВВП (про-

тив 40—50% в Европе) [67,

с. 17]. К выводу о значитель-

ной концентрации собствен-

ности приходит и недавно

опубликованное исследова-

ние Всемирного банка [138].

(Несколько сложнее ситуация

с рыночной властью. Экспер-

ты Всемирного банка конста-

тируют пока еще достаточно

низкий уровень монополиза-

ции российских рынков,

но полагают, что концентра-

ция собственности легко мо-

жет привести к росту монопо-

лизма. Недавний опыт резко-

го роста цен на бензин дает

основания предполагать, что

концентрация власти хотя бы

на ряде важных рынков все

же является значительной.)

Десять крупнейших частных

собственников контролируют

более 60% капитализации

российского рынка, т. е. боль-

проведению последовательной экономичес-

кой политики (власть бизнеса), и (или) увели-

чивает возможности административного про-

извола и становится еще одним фактором, вы-

талкивающим бизнес в теневую экономику

(власть государства)

. Исходя из этой логики,

концентрация власти плоха сама по себе, неза-

висимо от ее неправовой природы.

Помимо этого концентрация обладает опре-

деленными проблемами с точки зрения корпо-

ративного управления, порождая проблему

«окапывания» (entrenchment) крупных собст-

венников. Современная экономическая тео-

рия не отдает однозначного предпочтения ка-

кой-то модели организации корпоративного

управления [36], однако в России одно из клю-

чевых преимуществ концентрированной соб-

ственности — более длительный горизонт пла-

нирования — не функционирует из-за дефици-

та права и доверия, а возможности для

окапывания (в силу действия тех же факторов)

значительно возрастают. Проведение рыноч-

ных реформ в стране с олигархической кон-

центрацией собственности в условиях значи-

тельной зависимости «олигархов» от государ-

ства в сочетании с неспособностью застра-

ховать политические риски ведет к резкому

снижению инвестиционной активности и от-

току капитала из страны [122].

Высокая обеспеченность природными ре-

сурсами, безусловно, содействует формирова-

нию описанного равновесия. Природная рен-

та идеально вписывается в логику клановой

экономики, поскольку обеспечивает значи-

тельный доход без связанных с повышенным

в силу дефицита доверия и дефицита права ри-

ском инвестиций, позволяет функциониро-

вать всем коррупционным сетям и обеспечива-

ет постоянный доход (пусть и для небольших

групп населения). Правительство в государст-

ве, богатом природной рентой, в меньшей сте-

пени зависит от общего экономического рос-

ше, чем где бы то ни было

в мире (около 30% в европей-

ских странах, меньше 10%

в США и Великобритании,

58% в Индонезии, 52% на Фи-

липпинах, 43% в Таиланде

и 37% в Южной Корее) [152].

Концентрация власти сочета-

ется с высокой степенью не-

прозрачности бизнеса.

По данным «Standard &

Poor’s», 75% собственников

50 крупнейших российских

частных корпораций точно

неизвестны (Handelsblatt. —

2004. — 16.11).

При этом роль антимоно-

польного права остается не-

значительной в силу низкого

уровня санкций и незнакомст-

ва многих предприятий с за-

конодательством [1; 151].

Свою роль играет и слабый

контроль. Например, за раз-

решениями на слияние в со-

временной России, по неко-

торым наблюдениям, часто

обращаются уже после того,

как контроль над акциями

был установлен через систему

подконтрольных обществ

[71].

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА ФОРМИРОВАНИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ В РОССИИ

109

110

АЛЕКСАНДР ЛИБМАН

та. Природная рента обеспечивает функцио-

нирование принципиально неэффективной

экономической системы, оттягивая неизбеж-

ный кризис. При этом постоянно расширяется

сфера экономических агентов, благосостоя-

ние которых зависит от ренты. Это, в свою

очередь, уменьшает сопротивление политиче-

ской системе «мягкого авторитаризма». Нако-

нец, важно учесть, что минеральные ресурсы

гораздо легче монополизировать [59]. Поэто-

му они способствуют формированию монопо-

листических структур, подталкиваемых, как

уже указывалось, «логикой власти» и «логикой

дохода» к поддержке кланового капитализма.

Таким образом, возможности природных ре-

сурсов в сочетании со структурой политичес-

ких и экономических институтов являются

важным фактором формирования в России

«рентоориентированной экономики» [30;

199].

Конечно, дефицит права, дефицит доверия

и избыток власти существуют не изолирован-

но друг от друга, они тесно взаимосвязаны.

Концентрация власти становится единствен-

ным способом ведения дел в условиях отсутст-

вия надлежащей защиты — формальной или

неформальной. И наоборот, мощные центры

экономической власти используют потенциал

влияния в своих интересах, в том числе для

борьбы с конкурентами (частными структура-

ми) и для получения дополнительных доходов

(чиновниками), что не способствует росту до-

верия и правопорядка.

В принципе возникновение экономики, ха-

рактеризующейся дефицитом правопорядка

и доверия, — явление во многом неизбежное

в процессе трансформации экономической

и политической системы. Создание новых ин-

ститутов не может произойти мгновенно. По-

этому всегда имеется определенный период

«институционального междуцарствия», когда

старые институты уже не работают, новые еще